Археофутуризм. Мир после катастрофы: европейский взгляд.

Археофутуристический подход

Антропология — основа истории

Этнические проблемы, как и проблемы экологии, будут одним из основных испытаний, с которыми столкнётся человечество в наступающем бурном веке железа и огня. В первую очередь они касаются Европы, а внутри неё — Франции, испытывающей массовую демографическую колонизацию другими континентами, масштабы и последствия которой СМИ и политические лидеры пытаются скрыть.

Господствующая идеология основана на одной основной догме — «этнический вопрос не имеет значения». Всегда одна и та же история: во имя ложной любви к человечеству презирается важнейшее понятие «народа».

Историки будущего, без сомнения, будут изучать этот потрясающий феномен, ставший последствием колонизации и затрагивающий Западную Европу и Францию с 1960–х годов. Меньше чем за три поколения этнический субстрат этих стран радикальным образом изменился. Разумеется, это имеет значение! Вместо этого жалкие бесславные государи, якобы управляющие нами, считают это второстепенным вопросом.

Нам бы пошло на пользу прочтение эссе чернокожего американского социолога Стэнли Томпсона «Американские сообщества» (American Communities), опубликованное издательством Бостонского университета в 1982 году. Автор пытается оценить вклад каждого этнического сообщества в американское общество, изучая его «менталитет». Заключение этой весьма иконоборческой книги в том, что благодаря «воле к управлению», «честности в делах» и «гордости» германские иммигранты дали американской имперской республике куда больше, чем англичане, шотландцы, валлийцы, ирландцы или прочие иммигранты. Автор довольно строго отмечает, что из–за роста латиноамериканского — точнее, мексиканского — населения, США сменит свои этнокультурные основы и в долгосрочной перспективе, возможно, станет «объективно» слабее Индии и Китая. Мысль этого афроамериканского германофила–интеллектуала, без сомнений, незавершённа и преувеличена, но содержит и много здравого смысла: ведь Томпсон осознал, что основа цивилизации и судьба конкретной культуры — не просто механические факты. Они зависят не только от экономической организации, а скорее от явлений с человеческими и органическими, культурными и этническими корнями.

Шломо Шоам, в 1980–х занимавший пост заведующего кафедрой философии в университете в Рамат Авиве (Израиль), на одном из афинских симпозиумов тайно поделился со мной следующей мыслью: «Экономическая и военная мощь Израиля и его безопасность перед лицом арабских стран зависит от «сабров»[170] — иммигрантов–ашкенази из Европы». Первичная основа истории — антропология, определяющая культурное поведение.

План создания «этнического хаоса» в Европе

Этнический вопрос сегодня табуирован, а значит, предельно важен. После долгого периода миграционной стабильности, Европа — в частности, Франция — является пунктом назначения массовой иммиграции из Африки и Азии, меняющей этнический состав нашей страны против воли её коренного населения и демократических традиций, унаследованных у греческих полисов, Римской республики и германского закона.

Сторонники иммиграции говорят, что Франция всегда была страной плавильного котла и массовых вторжений. Какие у них доказательства? Бесконечные волны кельтов, германцев, римлян и славян, проникшие в страну. Конечно, но это же были соседние народы, скорее даже «близкие родственники». Франция действительно представляет собой смесь почти всех этносов (включая германский), однако все эти народы близки нам по менталитету и формам поведения. Понятие этнической близости, биоантропологическое по своей природе, в первую очередь относится к близости мировоззрения и инстинктивного поведения народов. Король Кловис — чье настоящее имя было Хлодвиг — стал римским консулом по решению Константинополя. Так в земле галлов присутствовала связь римского и германского мировоззрения, наложенная на субстрат родственных кельтских народов.

Хорошо известно, что с этнической точки зрения Франция является синтезом европейских народов. Сторонники иммиграции оправдывают массовый приток иммигрантов из Африки и Азии тем, что Франция якобы всегда была страной расового смешения, и ничего не изменилось, что мы просто продолжаем традицию и не о чем волноваться. На самом деле «расовое смешение» происходило только среди европейцев. Германские «захватчики» — наиболее часто вспоминаемый штамп — были не такими уж захватчиками; ведь, в конце концов, они уже находились на земле галлов до предполагаемого «вторжения», их культура была очень близка галло–римской. Настоящие вторжения нужно искать не в древнем, а в современном мире.

Вот ещё одна уловка сторонников иммиграции: мысль, что процент иностранцев в населении Франции сегодня примерно такой же, как в… 1930–м году. Поверить в это означает проигнорировать случившуюся массовую натурализацию иммигрантов и — что наиболее важно — тот факт, что благодаря безумному «закону почвы» миллионы «молодых людей» афро–азиатского происхождения, совсем не считающие себя французами, по бумагам официально ими стали. А эти люди мыслят этническими категориями — в отличие от парижских интеллектуалов.

Смешение, произошедшее в стране галлов, каким бы оно ни было по масштабу, происходило только среди народов, близких с точки зрения антропологии и культуры, а также лингвистики. Напротив, афро–азиатское население, приезжающее на наш материк с 1960–х годов, меняющее этнический и культурный состав страны (мусульман во Франции скоро станет 5 миллионов, а примерно с 2005 года ислам будет самой распространённой религией в стране), не имеет ничего общего по антропологии, культуре или по менталитету с коренным европейским населением. Напротив, германское население связано с римлянами, кельтами или славянами. Так что это прекращение традиции, а никак не её продолжение. С другой стороны, «германские вторжения» поздней античности, как и все прочие военные нашествия или потоки иммиграции, случавшиеся с Францией за тысячу лет истории и связанные с маврами, англичанами, голландцами, испанцами, немцами, русскими и итальянцами никогда не вызывали радикальных этнических перемен или культурных противоречий. Следовательно, когда защитники иммиграции сравнивают эти внутриевропейские движения с массовой демографической колонизацией, объектом которой мы являемся сегодня, они сильно ошибаются: это просто интеллектуальный абсурд, призванный скрыть истинную природу происходящего.

При помощи своей запутанной и определённо антидемократической риторики, эти люди потворствуют распространению этнического хаоса в Европе, скрывая его реальность. Не будем забывать, что лобби сторонников иммиграции возглавляют троцкисты, чьим иррациональным скрытым чувством всегда была ненависть к европейской этнокультурной идентичности.

Помимо этого, этих интернационалистов поддерживает американский ультралиберализм. Геополитическая цель США — и мы их не можем винить за разыгрывание этой карты — заключается в доминировании над европейским континентом, уничтожении его этнокультурной идентичности и захвате его рынков и техно–экономических ресурсов.

Без сомнения, Франция уже пережила несколько иммиграционных потоков испанцев, итальянцев, португальцев, поляков и т. д. в начале XX века. Но повторим, что все эти народы близки французам: это католические народы, говорящие на родственных языках и даже имеющие нечто вроде общей исторической памяти. Генрих III был «королём Польским», и вся европейская история — не более чем собрание межконтинентальных «фрагментов памяти». Французскую историю не понять без постоянных отсылок к немецкой, итальянской, российской, английской, испанской и т. д.

Эти внутриевропейские миграции (в любом случае, имевшие место далеко не в таких масштабах, как современные миграции из Африки и Азии) можно сравнить с миграциями в Северной Африке или с передвижениями из континентального Китая в приморские области этой страны. Между современными фламандцами или немцами и греками или сардинцами, определённо, существует некоторое «различие менталитетов», но оно куда меньше того, что отделяет нас от этнических блоков иных континентов.

Можно ли людей просто смешать вместе, как повар смешивает овощи в салате?

Нам не стоит бояться сказать свое слово против крипторасистской идеологии защитников бесконтрольной массовой иммиграции.

Лобби защитников иммиграции, подчиняющиеся троцкистам, прекрасно сознаёт тот факт, что мультирасовое общество означает мультирасистское общество. Это уже было много раз отмечено в данной работе, но заслуживает многократного повторения.

Франция, Европа и немецкий вопрос

Хотел бы теперь ответить ещё на два аргумента: «как быть с антинемецкими настроениями французов?», а также «зачем беспокоиться об этнических проблемах и иммиграции в век интернета и глобализации? Разве это не устаревшее беспокойство? В конце концов, разве мы не граждане мира?».

Давайте устроим небольшой сеанс политического психоанализа, не забывая о чувстве юмора. Антинемецкие настроения французов возникли после трёх европейских гражданских войн: 1870, 1914 и 1939 годов. Их можно считать немецкой «реакцией» на французскую агрессию эпохи Людовика XIV и Наполеона. К счастью, это чувство уменьшилось благодаря построению Европы и франко–германскому сотрудничеству, начало которому положил де Голль. В настоящий момент (во Франции и Великобритании, странах с сильными германскими корнями) антинемецкие настроения продолжают существовать в форме зародыша, в виде россыпи дурацких клише, непризнанной ярости, подавленного возмущения и фантастических страхов: «О, немецкий, какой страшный язык!» (как насчет Гёльдерлина[171], Рильке[172] или Нины Хаген[173]?); «Эти немцы хотят захватить Европу!»; «В глубине души они всё ещё нацисты…» и т. д. Глупые шутки о бельгийцах (которых французское коллективное сознание держит за «франкоговорящих немцев») или швейцарских немцах говорят о той же фантазии, порожденной европейскими гражданскими войнами, когда люди радовались контрасту между изысканной и утонченной кельто–романской французской «расой» с одной стороны и простыми, грубыми варварами–немцами с другой.

Немецкие журналисты и интеллектуалы также ответственны за эту недооценку собственной этничности и культуры, ведь они постоянно говорили о диктатуре Гитлера как о результате проявления типично немецких психологических свойств. Это некоторая форма мазохизма и самобичевания. Разве русских как народ коллективно обвиняют в преступлениях коммунизма? Эта постоянная подозрительность ко всему немецкому, жертвами которой стали сами немцы и их сторонники, ослабляет культурную силу нашего континента, нейтрализуя немецкий компонент европейского духа.

Коварные антинемецкие настроения, всё ещё преобладающие во французском обществе, являются скорее общественно–культурным явлением и не направлены на саму Германию. Это вполне нормально: никто не издевается над «клиентом номер один». В выпуске газеты «Либерасьон» от 9 декабря 1997 года один «социолог с опытом полевой работы» со знанием дела утверждает, что действия «молодёжи» в эльзасском городе Малхаус, крушащей местные автобусы, можно объяснить «расистским» поведением водителей этих автобусов. В чём же оно заключается? В грязных оскорблениях «молодёжи», состоящей из детей иммигрантов? Нет! «Эти люди говорят друг с другом по–эльзасски, а это расценивается как провокация», — объясняет наш комичный социолог. Другими словами, использование родного германского языка в своей собственной стране внутренне расценивается как расистская провокация. Какой кошмар! На самом деле, именно объяснение этого псевдосоциолога глубоко и наивно расистское. Его оговорка обозначает один из видов фашизма, столь же неприемлемый, как и все прочие формы ненависти к любому народу. Ведь разве не расизм и ненависть возникают, когда кто–то отвергает само понятие народа? Это очень интересный пример: ведь, в конце концов, согласно господствующей идеологии всё европейское и укорененное считают виновным и преступным. Оно виновно в том, что является собой (этномазохизм).

По традиции, культуре, наследию, образованию и взглядам я латинянин и эллин. Таким образом, я преспокойно выражаю то, что европейцы сознательно или бессознательно ожидают от германского духа, простирающегося далеко за пределы Германии. Какие же «древние» германские качества так долго влияли на Европу?

Во–первых, демократическая нотка — понимаемая в первозданном смысле этого слова, т. е. установление воли народа над указами любого судьи, ведь именно эта воля является основой закона, а не наоборот. Коммунитарная солидарность считается более важной, чем общественно–экономические иерархии. Уважение к женщине, выполнение своих обещаний («откровенность»), честность в делах, пунктуальность, активность и динамичность, творческая изобретательность, способность к коллективной организации и научная точность — таковы германские качества.

Однако у германской души есть и свои недостатки, из–за которых её следует смягчать при помощи менталитета её европейских соседей. Взять, например, её романтическую склонность к «следованию некоторым путем до самого конца», как точно выразилась мадам де Сталь[174] в конце XIX века. Эта чрезмерность может привести как к обострённому национализму, так и к организованной самоубийственной и мазохистской слабости (вспомним «зелёных»), к статичности и анархии, самоубийственному милитаризму и пацифизму, самовосхвалению и самобичеванию, тотальному материализму индивидуальных потребителей — homo BMW — и бестелесной инертной духовности.

Остается тот факт, что блок германских народов находится в осевом центре нашего континента (переживающего сложный процесс объединения) и влияет на огромные территории. Германская душа преодолевает наиболее динамические аспекты всех европейских стран. Слово «германский», однако, значит больше, чем «немецкий». План европейской независимости де Голля, ракеты «Ариан», «Конкорд» и «Аэробус» — всё это суть компоненты политического проекта, римского по культурной сущности (воля к имперской власти), в то же время чувствующего кельтскую страсть, германскую строгость и умение строить проекты.

Именно Франция, германо–кельтско–римская страна, больше всего выиграла от этой внутриевропейской этнической синергии. Эта географически исключительная страна и перекресток европейских народов является синтезом Европы. Проблема в необходимости выбора нового горизонта: Франция как микро–Европа или Европа как макро–Франция? Не «французская» Европа, конечно, со всеми её бедами — якобинским законом почвы, налогообложением, бюрократией и централизмом, — а отличающаяся от современной, основанной на хаотической конституции, способная принять политический план, что и делало французское государство на протяжении тысячи лет. Интересно отметить, что именно французы и немцы — «франки запада» и «франки востока», как писал немецкий поэт Стефан Георге[175] — вместе с другими франками, бельгийцами, развивали этот великий план.

Европейский проект необходимо конструировать куда более эффективно, чем увечного и парализованного старого динозавра Европейского Союза, возникшего по результатам Амстердамского договора.

Обманы глобализации и космополитизма — этнический мир завтрашнего дня

Разве не бессмысленно в эпоху глобализации беспокоиться об этническом вопросе? Вовсе нет — это футуристично. Мы движемся не к исчезновению понятия народа, а к его укреплению.

И защитники «глобализации», и её враги борются с ветряными мельницами. Благодаря международной торговле и обмену глобализация уже произошла между XVI и XX веками — это факт. Она впервые была запущена Европой и её «великими географическими открытиями», завоеванием Америки и колонизацией. Глобализация коммерции никогда не была синонимом этнического смешения или неконтролируемой внешней торговли. Сейчас мы живем в эпоху глобализации: это означает непосредственную коммуникацию и установление транснациональных связей, а так же стратегических, экономических, научных и финансовых сетей. По–прежнему, во–первых, глобализация не запрещает США основывать лишь 12,4% своей экономики на межконтинентальной торговле; во–вторых, глобализация не запрещает Франции, Италии или Германии оставить внутри Европы большую часть экспорта; наконец, глобализация влияет лишь на малую часть человеческих действий.

Нам скорее нужно критиковать сторонников глобализации или, если точнее, космополитизма. Этот термин служит не средством описания существующей реальности, а орудием идеологической войны против Европы, должным устроить человеческий потоп на нашем континенте, парализовав его политическую волю.

Эти сторонники космополитизма говорят: «Народ Земли един, так давайте смешиваться». Они хотят, чтобы мы поверили, что будущее планеты в повсеместном смешении, что политические и экономические границы размываются. Но это софистика, на самом деле этого не происходит. Этническая однородность посредством расового смешения совсем не ждет нас — напротив, этнические блоки крепнут. Лишь Европа и Северная Америка подвержены иммиграции. Лишь Европа и Северная Америка — скорее, их интеллигенция — верят и заставляют других верить в неизбежность глобального плавильного котла. Как марксизм заставил людей верить в научную неизбежность подъема интернационального социализма, так и глобализация представляет собой центральный компонент идеологии космополитизма, столь мудро объясняющей как «история» вынуждает нас принять массовый поток афро–азиатской иммиграции и отказаться от древней антропологической и этнической идентичности европейцев.

Кроме того, глобализация и иммиграция не заботят остальной мир. Утверждение, что глобализация является всемирным феноменом, отражающим ход истории, является интеллектуальным обманом. На самом деле имеет место массовая демографическая колонизация, которой мы подвергаемся. Китай, Индия, Африка и арабо–мусульманские страны больше не смешиваются — они экспортируют свою кровь, сохраняя закрытость своих блоков. Они завоевывают нас (отчасти в виде мести, как утверждалось раньше) методом инфильтрации, куда более эффективным, чем открытое военное вторжение, ведь оно не создаст немедленную реакцию и бунт.

По–прежнему существует реальный среднесрочный риск этнической гражданской войны в Европе, если она вновь откроет свою идентичность и утерянную однородность. Это станет актом неповиновения коренных европейцев, возможно, запущенным вышеупомянутым сближением катастроф. Глупый пацифизм сторонников иммиграции и их мечты о гармоничном расовом смешении приведут прямо к войне. Но так даже лучше — конкретные факты всегда побеждают глупые идеи.

Отбросить ли нам идею «французского государства» ради Европейской Федерации?

Я не верю в «мировое гражданство». С другой стороны, я никогда не был особо привязан к французскому государству — централизованному, не кающемуся кольберовскому социалистическому организму[176] с высокими налогами; пиявке, сосущей галльскую кровь, и причине мировых войн прошлого. Привязанное к несостоятельному закону почвы, в долгосрочной перспективе оно уничтожит то, что должно было защитить: французский народ. Закон почвы было легко принять, как один из свободных и романтических лозунгов эпохи Революции («У всех есть две родины: своя собственная и Франция»). Идеологи считают термин «французский» политической концепцией, хотя люди всегда понимали его с этнической точки зрения. В момент его создания не было никаких массовых иммиграционных потоков, а значит, и риска распространения утопий.

Позор, что многие, утверждающие о своей «привязанности к Франции» (например, «Национальный фронт»), не выбрали путь европейской федеральной империи, а из ностальгических и романтических соображений настаивают на микронационалистической привязанности к французскому государству. Эти люди не могут понять, что французское государство разрушает этническую идентичность французского народа изнутри, и это не изменить, ведь оно оказалось неспособным защитить нас от неограниченной иммиграции. Сможет ли федеральное европейское государство справиться с этим лучше? Я думаю, да — при условии, что оно будет полной противоположностью европейского государства, строящегося сейчас.

Подобные «Национальному фронту» люди и группы вполне правы, выступая против Европейского Союза Амстердамского договора — бюрократического и аполитичного монстра, способствовавшего безработице своим ультралиберализмом свободного рынка, потворствовавшего иммиграции своей псевдогуманистической идеологией и лёгкой проницаемостью внешних границ, ответственного за опустынивание и природные катастрофы в сельской местности, ограничивающего гражданскую демократию своими околототалитарными технократическими стремлениями («директивы» ЕС делают честь советскому Госплану), и склоняющегося перед диктатом своих американских хозяев во всех стратегических и коммерческих делах — ведь ЕС является лишь административным органом без всякого суверенитета.

Мало сомнения в том, что посредством глупой сделки с ЕС национальные государства отдали свой суверенитет и заменили его совершенной пустотой — «ничем»: гигантская формальность, лишенная всякой политической воли и совершенно неспособная нас защитить. Однако альтернативой этому является не возвращение к государствам в осаде, существовавшим до войны, и не Европа, основанная на «взаимном понимании наций», как считал Талейран[177]. Решение, помогающее нам защитить себя, должно быть радикальным: «хорошая» федерация (по моему мнению, основывающаяся на автономных регионах), способная подать себя как подлинное государство и оказывающая серьёзное влияние на международную сцену, являясь реальной мировой силой. Такого рода федерация может возникнуть только после шока, когда нынешняя псевдофедерация покажет всё свое бессилие и вредность.

Я уверен, что верной стратегией было бы начало революции внутри Европейского Союза с целью его радикального преобразования — не ради возвращения к системе национальных государств, которая в любом случае не смогла бы нас защитить. В истории лишь структурные изменения, а не мелкие перемены могут обратить существующие тенденции и приблизить революции.

Франция, как и Германия, обречена как политическая единица. Её место должна занять Европа. Как и позднее Средневековье, наше время — трудная пора междуцарствия, хоть и в обратном смысле. Франция выживет, но не как формальная сущность, а скорее в качестве культуры в германском смысле слова.

Единственная надежда на спасение в наш тёмный век состоит в попытке построить федерацию — великую федерацию, которую предвидели пророки XIX века: Соединённые Штаты Европы. Федерация такого рода могла бы потягаться с американской, создав защищённое и эгоцентричное континентальное экономическое пространство, подавив подъём ислама и демографическую колонизацию со стороны Африки и Азии. История набирает обороты — если бы Россия присоединилась к нам, мы смогли бы начать работу над потрясающим проектом по постройке Евросибири.

Несмотря на все его недостатки, я считаю, что современный Европейский Союз станет прелюдией к подлинной федерации, соответствующей диалектическому процессу: ведь когда произойдет катастрофа, этому бессильному Союзу придется пройти через революционные перемены (именно они, а не опасное восстановление модели национальных государств являются нашим будущим путем).

Лозунг «Независимая Франция в сильной Европе» утопичен и противоречив, ведь:

1) сильная Европа не может основываться на соглашении между 20 независимыми нациями;

2) независимые нации, не согласные на передачу своего суверенитета, не смогут стать основой сильной Европы;

3) сильная Европа, на мой взгляд, может возникнуть лишь как федерация автономных европейских регионов, так как огромные различия размеров европейских наций не дают построить жизнеспособный федеральный и политический союз (что и подтверждает нынешняя глупая попытка это сделать).

Поэтому мы должны относиться к нынешнему Европейскому Союзу с макиавеллианским цинизмом, чтобы разрушить его изнутри. Ален де Бенуа пришёл к тем же выводам, развивая идею европейской империи, отвергая французскую якобинскую модель и осуждая недостатки современного ублюдочного Союза. Де Бенуа также объяснил, почему голосовал за Маастрихтский договор (см. «La ligne de mire, II»). Европейцы, возможно, находятся в процессе неуклюжего заложения фундамента нового государства или, если точнее, новой империи. Подобно всем великим революциям, эта происходит среди каракуль, а не роскошных завитушек. Она позволяет быть ведомой, по выражению Ленина, полезными идиотами, одержимыми (это знак народного бессознательного) плохо поданной интуицией (соответствующей логике политического подавления, описанной Парето): развитием макроконтинентальной оборонной стратегии перед лицом растущей угрозы иных народов — стратегии «гигантского ежа».

Не путайте: современный Европейский Союз далёк от идеала, как и все незаконченные великие исторические свершения. Ничто не происходит по пророческому сценарию интеллектуалов, ведь «всякое искусство — страдание», как сказал Ницше. Но именно по причине несовершенности этого союза нам следует исправить его и вымостить дорогу революции.

Повторюсь, что диалектический переход от современного бессильного и подавляющего Европейского Союза к представляемой мной федерации может случиться только после ментального шока катастрофы (не стоит забывать, что радикальная перемена духа после поражения 1940 года привела к ранее немыслимым формам политической организации). Этот ужасный Союз имеет одно простое, но важное достоинство — он может заставить весь мир использовать категорию Европы. Кроме того, он уделяет много внимания регионам, кирпичикам будущей федеральной империи, связанным этнической идентичностью, которую холодные государства, находящиеся в состоянии кризиса, уже давно потеряли.

Идеология бессильна, если остается вне обсуждения. Ограничив себя идеей «Франции», она никогда не получит никакого политического влияния. Последователи Морраса совершили идеологический выход из истории в тот самый момент, когда решили привязаться к старому понятию роялизма. Мы не должны повторить ту же ошибку, приняв устаревший французский национализм. Возникает новое вместилище — Европейский Союз. Давайте заполним его тем, что у нас есть. Европейский национализм — это путь вперед.

Не уничтожение Франции, а её переопределение как Галлии

Разве не ясно, что республиканская идеология французского национального государства не может защитить народ «шестиугольника»[178]? Что французской культуре и языку это государство не нужно? И что у нас уже сейчас есть политическая сущность, принявшая похвальное решение установить единую валюту и флаг — фактически, строящееся государство?

Изолированную и насчитывающую всего 0,9% населения мира Францию не защитить и не привести в движение. Уже сейчас 40000 французов переехали в Силиконовую долину около Сан–Франциско. Их сменило такое же количество ничего не умеющих нелегальных иммигрантов. Что до модели «Европы наций», не подразумевающей никакую передачу суверенитета, то она создаст лишь пустую оболочку, с которой американцы — «первая держава в Европе», как они сами любят говорить — будут играть в «разделяй и властвуй». Для самоутверждения и сопротивления в эту сложную эпоху создания огромных мировых блоков нам нужна империя, а не дипломатическая ассоциация маленьких или средних псевдонезависимых государств (которые никогда не достигнут обоюдного согласия), соответствующая устаревшей модели Венского конгресса 1815 года.

Те, кто считают, что имперское и федеральное европейское государство «убьёт Францию», путают политическую сферу с этнокультурной. Их понятие принадлежности механистично и статично. Исчезновение парижского государства — если уж говорить как есть — никоим образом не будет угрожать силе и идентичности народа древней Галлии. Напротив, оно укрепит её.

Для построения будущего федерального (и имперского) европейского государства должно исчезнуть статичное французское понятие «закона почвы», унаследованное от Революции. Причина тому проста — традиции британцев, испанцев, немцев, славян и прочих ближе к праву крови, а значит, и французам следует отказаться от части своих унифицирующих притязаний. Стойкая приверженность (будь то правых или левых) французскому якобинскому государству означает проторение пути для автоматической массовой натурализации. Натурализованные, а не интегрированные «французы» никогда не почувствуют себя французами, а всегда будут считать себя арабами или африканцами. Ведь они мыслят этническими категориями.

К сожалению, уже сейчас в Германии, находящейся под влиянием французских левых и собственного хронического комплекса вины и чувства ненависти к себе, говорят о принятии закона почвы. Однако с точки зрения европейской федерации, основанной на автономных регионах с традиционными корнями и более не зависящей умственно от бесплотной якобинской идеологии и возникшей вследствие Великой французской революции идеи космополитизма, такие места как Бавария, Пфальц, Бургундия или Окситания вернутся к этнической сущности и легче справятся с современными табу на право крови — право, которое будет законодательно закреплено.

Переход к федеральному государству не уничтожит физическое тело Франции, а укрепит его. Как? Вдохнув новую жизнь в автономные регионы: Бретань, Нормандию, Прованс и т. д., которые откроют себя заново в рамках общего европейского дома. В федеральной Европе Франция вернётся к своей глубокой сущности: Галлии.

За демократический и федеральный европейский национализм

Мы должны отбросить французский национализм вместе с мутным псевдоевропейством Брюссельской комиссии[179] и разыграть карту третьего пути, европейского национализма на основе институтов Европейского Союза. Мы должны сделать это с умом и избегая открытого экстремизма. Разве нормально всегда мечтавшим о великой Европе упрямиться при посадке в самолет, который вот–вот взлетит? Даже если не нравятся пилоты, всегда можно собраться с духом и угнать его.

Я бы хотел рассмотреть основные моменты относительно нашего националистического взгляда на будущие Соединённые Штаты Европы. Конечно, всё это лишь намётки и предположения. История показывает, что всякая революционная мысль должна быть основана на постоянной программе (как хорошо знали Цезарь, Наполеон и Ленин), пока не произойдет коллективный шок, который позволит претворить её в жизнь, всколыхнув и опустив народный дух. Творение и утверждение новых исторических сущностей зависит от встречи этих двух понятий, служащих семенем и яйцеклеткой истории.

Мы должны принять подлинно демократическое, более не бюрократическое европейское правительство с настоящим парламентом и сильной, решительной центральной властью.

Мы должны отбросить нежизнеспособное национальное измерение (это глупость, например, потому что после Германии президентствовать в ЕС будет Люксембург), особенно теперь, когда возникли планы расширить Европейский Союз за счёт Центральной Европы. Мы должны установить автономные регионы или земли (Länder[180]), согласно расширенной немецкой модели (Бретань, Бавария, Шотландия и т. д.), где общее согласие будет определять политическую волю каждой федеральной власти и будут проходить прямые выборы президента Союза. Региональная автономность укрепила бы его этнический характер, во Франции находящийся в тени идеологии государства. Этнорегиональная идентичность уже становится всё более значимой во всей Европе (в Соединённом Королевстве, Италии, Франции, Бельгии и т. д.). Это «весомая историческая тенденция», как выразился Фернан Бродель[181]. Такую форму регионализации нужно распространять, причем не романтически, а демонстрируя её технические институциональные преимущества. Союзом, состоящим из 15 разных государств разного размера, не так легко управлять. Лучше иметь 70 земель, защищающих собственную автономность и демократически представляющих местное население, а также дебюрократизированное центральное правительство с Брюсселем в качестве столицы и «федерального округа» Союза — это будет лучше, чем нынешнее страсбургское «охвостье»[182].

Соединённые Штаты Европы, органическое собрание крупных и достаточно автономных регионов (некоторые из которых состояли бы из нынешних государств — например, Чешская Республика и Ирландия), определило бы геополитику нового мира и ускорило ход истории. Только так Европа сможет конкурировать с долларом, освободиться от НАТО и вести переговоры с США на равных. Помня о человеческой трусости, я уверен, что такой порядок, структурная революция (тайно планируемая с конца европейских гражданских войн в 1945 году) и трудные роды новой и имеющей международное значение исторической сущности глубоко изменило бы взгляды современных французов — жертв причуд парижского государства. Мы должны доверять истории, эквивалентной движению, переменам и штурму.

В то же время необходимо радикально переработать «Шенгенскую зону» свободного внутреннего перемещения и подумать о принятии Союзом «логики крепости».

Будущим регионам необходимо дать большую власть во внутренних делах (культурных, лингвистических, образовательных и т. д.), ведь возврат к региональной идентичности на европейском уровне лишь увеличит нашу общую силу. Разные, но вместе: вместе мы сила, а поодиночке нет.

С экономической точки зрения необходимо подумать о возможности установления полуавтаркического общего европейского пространства. Глобальная свободная торговля нежизнеспособна. Объединённая Европа будущего должна ликвидировать Генеральное соглашение по тарифам и торговле[183] и принять умеренную, но эффективную форму континентального протекционизма. Нас достаточно много, чтобы не иметь никакой крайней нужды во внешней торговле, часто подразумевающей опасную передачу технологии.

В долгосрочной перспективе мы должны думать евростратегическими категориями. Горбачёв хорошо это понимал: «Это общеевропейский дом», — отмечал он. От Бретани до Камчатки, между берегами Груа и Керинаска[184] 25000 километров, но народ один — граждане одной империи, представители одного европейского народа. Мы можем приютить гостей, но не захватчиков. Горбачёв просто хотел выразить эту мысль: все мы принадлежим к одной группе народов, нам нужно прекратить воевать друг с другом (вспомним о войне в Югославии — последней глупой европейской войне) и объединиться. Наши лингвистические различия мелки по сравнению с этнографическим сходством. Это германский подход к истории, этническая логика, утверждавшаяся против утопии Французской революции, которая не «демократична» (в греческом смысле слова), а, напротив, до ужаса тоталитарна.

Нам пошло бы на пользу присоединение к России и будущее построение Евросибири. Неприятное состояние современной России преходяще и кратковременно. Мы должны лишь противостоять (естественному и объяснимому) желанию США контролировать Евросибирь, обеспечить России защиту и финансовую помощь для предотвращения её будущего стратегического и экономического подчинения.

Евросибирь

Кельты, немцы, греки, славяне, скандинавы, римляне, иберийцы… или скорее, мы, их наследники, должны считать себя единым народом, наследующим общую землю — гигантскую родину с колоссальными материальными и человеческими ресурсами, имеющую единую судьбу. Согласно менее амбициозной гипотезе эта страна должна простираться от Атлантического океана до русской границы; согласно самой амбициозной (её и следует всегда поддерживать) — это Евросибирь, которую также можно считать выражением идеи «Великой Европы», земли от Бреста до Берингова пролива, которая в 24 раза крупнее Франции. Это будет самая большая объединённая политическая единица в истории человечества, простирающаяся через четырнадцать временных поясов. «Политика только для тех, кто очень широко смотрит на вещи», — сказал Ницше.

Одной из наших границ станет Амур — граница с Китаем. Другими будут Атлантический и Тихий океаны, наши границы с имперской американской республикой, основной мировой сверхдержавой, чей геостратегический и культурный упадок уже был «вирусно» запрограммирован Збигневом Бжезинским (в то же время апологетом американской власти). Ещё двумя границами станет Средиземное море и Кавказ, граничащие с мусульманским блоком, менее разделённым, чем обычно думают. Этот блок не даст нам спуску и, вероятно, станет нашей главной угрозой, но в то же время, если мы будем достаточно сильны, он сможет стать и отличным партнёром…

Нам, наследникам родственных народов, дан шанс разделить пространство, которое уже при жизни наших детей сможет воплотить мечты Карла V[185], которые он так и не смог воплотить: «империя, над которой не садится солнце». Когда в Бресте полдень, на Беринговом проливе два часа ночи и недалек рассвет (и наоборот). Это наш идеал, один из немногих оставшихся в нынешнюю эпоху пессимизма: построить свою собственную империю. Какая притягательная мечта! Великие планы создаются не с помпой и торжеством, а в тишине кабинетов; их воплощают в жизнь стерегущие хищники, ожидающие будущую историческую катастрофу и появления из подлеска напуганной добычи. Бессознательная воля народа всегда будет тем фундаментом, на котором построят свои планы лидеры революции.

В человеческой истории возникновение евросибирского комплекса стало бы революцией посильнее недолговечного Советского Союза или даже США. Это событие глобального значения можно сравнить только с основанием китайской или римской империй.

Какими бы ни были озвучиваемые причины для оправдания этого процесса, они несущественны. Европейская семья собирается вместе в общем доме. Как в прошлом — например, когда греки воевали с персами почти 2400 лет назад — мы объединяем города перед лицом смутной, но уже ощутимой угрозы. Великая Европа должна быть мирной и демократической, но автономной, несгибаемой и неуязвимой — разумеется, и в технологической и экономической сфере; зачем империи быть империей? Имперская логика простирается на все народы мира. Каждый народ на своей земле должен защищаться от агрессий прочих, эффективно управляясь с судьбой космического корабля по имени Земля.

Происходящий на наших глазах хаос — эта беспорядочная толпа европейцев, ждущих организации — может привести к восстановлению и историческому повторению в иной и более крупной форме не только Римской Империи с центром на Средиземноморье, но также и Священной Римской Империи с центром на гигантской евросибирской равнине, открытой четырем морям. Левиафан и Бегемот в одном.

Прогноз на завтрашний день: от порта Бреста до Порт–Артура, от наших замерзших арктических островов до торжествующего солнца Крита, от степных равнин и фьордов до маки[186], сотня свободных и единых народов, организованная в форме империи, возможно, завоюют себе то, что Тацит назвал Царством Земли, Orbis Terrae Regnum.