Археофутуризм. Мир после катастрофы: европейский взгляд.

1. Метод: «радикальная мысль»

Лишь радикальная мысль плодотворна, ибо лишь она способна на создание смелых идей и уничтожение господствующего идеологического порядка, на освобождение нас из порочного круга рушащейся системы цивилизации. Как говорил Рене Том, автор теории катастроф, только «радикальные идеи» могут ввергнуть систему в хаос — «катастрофу» или травматические перемены — таким образом, чтобы возник новый порядок.

Радикальная мысль по природе своей не является ни «экстремистской», ни утопичной. Будь она таковой, она бы не держалась за реальность. Вместо этого она должна предвосхищать будущее, четко отделяя его от испорченного настоящего.

Революционна ли такая мысль? Сегодня она должна быть именно такой, потому что наша цивилизация находится в конце цикла, а не в начале витка нового развития, и потому что ни одно направление мысли не осмеливалось стать революционным после краха коммунистического эксперимента. Только после выявления новых перспектив цивилизации оно сможет стать предвестником историчности и аутентичности.

Почему эта мысль «радикальна»? Потому что она обращается к корням вещей, «к мозгу костей»: она подвергает сомнению само мировоззрение, на котором построена существующая цивилизация, эгалитаризм — утопическую и живучую идею, своими внутренними противоречиями ввергающую человечество в варварство, экономический и природный ужас.

Для изменения истории нужно вызывать идеологические бури, нападая, как верно отметил Ницше, на ценности, формирующие каркас и скелет системы. Сегодня этого никто не делает, ведь впервые именно экономическая сфера (телевидение, СМИ, видео, кино, шоу–бизнес и индустрия развлечений) удерживает монополию на (вос)производство ценностей. Это естественным образом приводит к господству идеологии, лишенной всяческих идей и не создающей изобретательных, сложных проектов, основанной вместо этого на догмах и анафемах.

Лишь радикальная мысль сегодня позволит интеллектуальным меньшинствам сформировать движение, встряхнуть мамонта и обеспечить электрошок (или идеошок) ради изменения общества и современного мирового порядка. Мысли такого рода обязательно должны быть недогматичными, обязательно должны постоянно изменяться («революция внутри революции» — единственная верная мысль маоизма), защищая свою радикальную сущность от невротического искушения статичными идеями, бесплотными мечтами, гипнотическими утопиями, экстремистской ностальгией и одержимостью — рисками, угрожающими любой идеологической перспективе.

Для воздействия на мир всякой радикальной мысли необходимо беспристрастно и гибко создать целостный и прагматичный идеологический корпус текстов. Радикальная мысль, в первую очередь, является вопросом, а не доктриной. Предлагаемое ей должно склоняться к сослагательному, а не повелительному наклонению. Никакого компромисса, никакой ложной мудрости «осторожности», правления невежд–«специалистов» и парадоксального консерватизма («поддержание статус–кво») обожателей «современности», верящих в её вечность.

Последнее качество эффективной радикальной мысли: признание гетеротелии, заключающейся в понимании того, что идеи не обязательно приносят ожидаемый результат. Эффективная мысль признает собственную приблизительность.

Следует плыть по собственному усмотрению, меняя курс в зависимости от ветра, но всегда зная, куда плывешь и к какому порту намерен прийти. Радикальная мысль не забывает о рисках и ошибках, свойственных всем человеческим поступкам. Её скромность вдохновлена картезианским сомнением и заставляет весь механизм двигаться. Здесь нет никаких догм, лишь сила воображения и немного аморальности: творческое стремление к новой морали.

Сегодня, на заре XXI века, объявляющего себя веком железа и огня, века колоссального риска и смертельной угрозы для Европы и человечества в целом, в то время как наши современники отуплены мягкой идеологией и обществом спектакля посреди идеологического вакуума, радикальная мысль, наконец, может быть сформулирована. Она даже может утвердиться посредством представления новых и ранее немыслимых решений.

Прозрения Ницше, Эволы, Хайдеггера, Карла Шмитта, Ги Дебора и Алена Лефевра[38], касающиеся инверсии ценностей, наконец, можно применить на практике, как и ницшеанское философствование молотом. Теперь наше «государство цивилизации» готово — в XIX и XX веках, веках современности, оно уже было заражено, но ещё не чувствовало этого.

С другой стороны, мы должны прекратить пользоваться отговоркой, что система будет «подавлять» радикальную мысль. Система глупа. Её цензура далека от точности, сама она неповоротлива и атакует лишь мифические провокации и проявления идеологической бестактности.

В среде официальных и признанных членов европейской интеллигенции мысль была сведена на уровень приземленности СМИ и пустого трёпа эгалитарных догм из страха нарушить законы «политкорректности», недостатка концептуального воображения и игнорирования реальных рисков, существующих в современном мире.

Сегодня европейские общества находятся в состоянии кризиса и готовы к распространению радикальных и решительных способов мышления, пропагандирующих революционные ценности и предпочтение утопии прагматике в современной глобальной цивилизации.

В возникающем трагическом мире радикальная и идеологически эффективная мысль должна сочетать достоинства картезианского классицизма (принципы разума, реальной возможности, постоянного наблюдения и критического волюнтаризма) и романтизма (ослепительность мысли, взывающей к эмоциям и эстетике, а также смелые перспективы) таким образом, чтобы объединить достоинства идеалистической философии утверждения с критической философией отрицания посредством coincidentia oppositorium[39], как это сделали Маркс и Ницше, пользуясь методами, основанными на «герменевтике подозрения» (т. е. обвинении господствующих идей) и «положительной инверсии ценностей».

Мысль такого рода, сочетающая смелость и прагматизм, интуитивное предсказание будущего и наблюдательный реализм, эстетическое творчество и волю к исторической власти, должна быть «конкретным и волюнтаристским путем мышления, способствующим созданию порядка».

2. Концептуальная основа: понятие виталистского конструктивизма

Мой учитель, Джорджио Локки, считал эгалитаризм (как с этической, так и с практической точки зрения) центральной осью и движущей силой западной современности, доказавшей свою полную несостоятельность. Вдохновившись его работами, мы в GRECE подготовили развернутое критическое и историческое описание этого феномена. Мы развивали идею антиэгалитарного будущего, но самого термина было недостаточно. Ведущая идея не может определяться лишь противостоянием чему–то: она должна быть утвердительна и значима сама по себе. Но каково же содержание, активный принцип этого виртуального антиэгалитаризма? В чём конкретно состоит антиэгалитаризм? На этот вопрос в то время так никто и не ответил, несмотря на то, что только после этого может произойти мобилизация.

Находясь под впечатлением от работ Лефевра, Лиотара[40], Дебора, Дерриды[41] и Фуко[42], а также текстов таких архитекторов, как Порзампрак, Нувель и Поль Виоилио[43], я желал показать потребность в пост–современности. Здесь, однако, латинская приставка «пост–», как и греческая «анти–», не определяет содержание. Утверждать, что эгалитаризм и современность (теория и практика) иррациональны — недостаточно. Кроме того, необходимо воображать, заявлять и предлагать хорошие идеи. Любая критика понятия имеет смысл, только если сопровождается новым утвердительным понятием.

Но если так, то какую же ведущую идею следует нам представлять? Позвольте мне объяснить это небольшим воспоминанием.

Во время ведения подрывной радиопередачи (Avant–Guerre!) вместе с покойным гениальным художником Оливье Карре мне пришла в голову идея о полном чёрного юмора научно–фантастическом рассказе о воображаемой Евросибирской Империи («Федерации»), чье красно–белое клетчатое знамя напоминает флаг Хорватии и Ангумуа, крохотной провинции, где родились я и Миттеран[44]. В частности, мы использовали термин «виталистский конструктивизм» для описания титанической доктрины, лежащей в основе одной из гигантских компаний этой странной империи («Тайфун»). Цель её состояла в смещении Земли с орбиты… Оглядываясь в прошлое, позже я понял, что эта шутка на радио, ставшая вдохновением для комикса, возможно, возникла благодаря неудавшемуся с моей стороны идеологическому перевороту— lapsus linguae ac scripti[45]. В конце концов, сюрреализм и ситуационизм учат нас, что «подрывные идеи исходят лишь из принципа удовольствия»[46] (Рауль Ванейгем[47]) и что основы нужно закладывать только высмеиванием и эксцентрикой. Ален де Бенуа учил нас, что стиль человека определяет его идеи. В конце концов, Андре Бретон[48] уже осознал, что «опасно то, что не кажется серьёзным».

Впоследствии, исследуя эту интуитивную концепцию, я открыл четыре истины:

1. Слова, как утверждал Фуко в «Словах и вещах», крайне важны. Они закладывают основы концепций, в свою очередь воплощающих стоящий за идеями семантический импульс и движущую силу действий. «Заявить» и «описать» уже означает «создать».

2. Как поняли итальянские коммунисты, нет необходимости заимствовать семантические имена или эстетические символы из старых и уже потерпевших неудачу идеологий. Даже ярлык «консервативная революция» кажется мне слишком нейтральным, устаревшим и привязанным к 20–м годам XX века. Слепая вера такого рода не мобилизует и не готовит к новым испытаниям. Соответствуя активной традиции европейской цивилизации, мы должны поставить на шахматную доску истории новые ключевые слова. Сущность стиля остается той же самой, но форма меняется. Каждая ведущая идея должна быть яростной и изменчивой.

3. Термин «виталистский конструктивизм» раскрывает общее мировоззрение и конкретный синергический план, связывающий две умственные конструкции. «Конструктивизм» обозначает историческую и политическую волю к власти, эстетический проект построения цивилизации и фаустианский дух. «Виталистский» обозначает реализм; органический и немеханистический менталитет; уважение к жизни; самодисциплину, основанную на автономной этике; человечность (противоположность гуманности) и внимание к биоантропологическим проблемам, включая те, что связаны с этническими группами.

4. «Виталистский конструктивизм» — тот ярлык, которым я предлагаю утвердительно обозначать то, что называлось «антиэгалитаризмом», когда ещё не было термина получше.

Кроме того, антиэгалитаризм строил планы только в смутной и умозрительной концептуальной конструкции постсовременности. Основной идеологический план виталистского конструктивизма я предлагаю назвать археофутуризмом. Об этом мы поговорим позже.

3. Диагноз: современность ведет к конвергенции катастроф

Для определения возможной формы археофутуризма я должен подытожить основные положения своей критики современности. Порожденная секуляризованным евангелизмом, англосаксонским меркантилизмом и индивидуалистической философией Просвещения, современность смогла выполнить свой глобальный план, основанный на экономическом индивидуализме, аллегории Прогресса, культе количественного производства и утверждении абстрактных «прав человека». Однако это была пиррова победа, ибо построенный на этом мировоззрении план, стремящийся подчинить себе всё Царствие Земное, оказался в кризисе и, вероятно, рухнет в начале следующего века[49]. В конце концов, Тарпейская скала находится на Капитолии[50].

В первый раз за всю историю человечеству угрожает конвергенция катастроф.

Разные совокупности драматических событий всё приближаются друг к другу как притоки реки, и в переломный момент (между 2010 и 2020 годами) они соединятся, ввергнув человечество в хаос. Из этого невероятно болезненного глобального хаоса может возникнуть новый порядок, основанный на новом мировоззрении — археофутуризме, понятом как идея для мира, в котором уже произошла катастрофа.

Вот краткое описание природы этих совокупностей катастроф:

1. Повсеместные метастазы на социальной ткани Европы. Демографическая колонизация Северного полушария южными народами, несмотря на ободряющие заявления СМИ, становится всё более серьёзной проблемой. Её опасные последствия связаны, в частности, с крахом церквей в Европе, оккупируемой исламом; провалом концепции мультирасового общества, становящегося всё более расистским и неоплеменным; прогрессирующим этно–антропологическим изменением Европы — реальным историческим бедствием; возвращением бедности на Восток и Запад и медленным, но верным ростом преступности и употребления наркотиков; продолжающейся дезинтеграцией семейных структур; крахом системы образования и снижением качества школьного учебного курса; прекращением передачи культурного знания и социальных дисциплин (варваризацией и некомпетентностью); исчезновением народной культуры и её заменой скотством толпы, ставшей пассивной из–за аудиовизуальных технологий (Ги Дебор покончил с собой, потому что предвидел всё это в 1967–м году в своей книге «Общество спектакля»); прогрессирующим разложением городом и сообществ из–за беспорядочно разрастающихся пригородов, лишенных всякой прозрачности и слаженности действий, закона и безопасности; городскими бунтами, подобных свирепому маю 68–го, только ещё хуже; наконец, исчезновением всякой гражданской власти в странах бывшего СССР, охваченных экономическим кризисом. В то же время, суверенитет национальных государств исчезает, они не в состоянии ответить на вызовы бедности, безработицы, преступности, нелегальной иммиграции и растущей силы мафии, коррупции чиновников. Творческие и продуктивные элиты, напуганные налогообложением и растущим экономическим контролем, таким образом, привлекает перспектива уехать в Америку. Год за годом проявляются контуры нового, всё более эгоистичного и дикого общества, идущего к примитивизму, парадоксальным образом уравновешенного наивным и псевдогуманистическим дискурсом «господствующей морали».

2. Эти отдельные проявления социальной катастрофы будут усугубляться всё более серьёзным экономическим и демографическим кризисом. После 2010 года работающих людей не будет хватать на обеспечение пенсионеров «бэби–бума». Европа рухнет под грузом пожилых: страны со стареющим населением испытают торможение и пробуксовку экономики, ведь всё больше ресурсов будет тратиться на оплату здравоохранения и пенсии непроизводящих граждан. Кроме того, старение ограничивает техноэкономическое развитие. Эгалитарная идеология старой современности не давала взяться за эти проблемы, будучи парализованной двумя догмами: ограничением рождаемости (одной из форм этнического мазохизма), запрещающим любые попытки самовольно увеличивать рождаемость, и эгалитарным отказом перейти от основанной на перераспределении системы социального страхования к капитализации (пенсионные фонды). Худшее ещё не произошло. Безработица и бедность будут расти, в то время как небольшой класс, работающий на международном рынке и поддерживаемый классом бюрократов и хорошо устроившихся офисных работников, будет жить в полном комфорте. Нас ждет экономический ужас. Противоестественным образом эгалитаризм порождает общество социально–экономического подавления, противопоставляя тем самым себя справедливости в понимании Платона[51]. Даже основанное на мифе Прогресса социал–демократическое государство всеобщего благосостояния рухнет ещё сильнее коммунистической системы. Европа превращается в третий мир. Нас ожидают времена кризиса, или скорее даже падения основ социально–экономической структуры, назвавшейся цивилизацией.

Америка — огромный материк, видевший миграцию первопроходцев и привыкший к культуре жестокости и движимой конфликтами системе этнических и экономических гетто, кажется менее уязвимой, чем Европа, более способной выдержать этот дисбаланс — по крайней мере, в вопросе социальной стабильности. Однако и Америка не выживет в глобальном водовороте.

3. Третья линия разлома современности — это хаос Юга. Запустившие подрывающий традиционные культуры процесс индустриализации страны Юга, ослепленные обманчивым и неопределенным экономическим ростом, создали на собственной земле социальный хаос, который продолжает расти. Недавние события в Индонезии служат предупреждением всем нам[52]. Проницательно отвернувшись от собственной идеологической семьи, англо–французский бизнесмен Джимми Голдсмит[53] прекрасно всё это проанализировал: бум огромных урбанизированных конгломератов (Лагос, Мехико, Рио–де–Жанейро, Калькутта, Куала–Лумпур), превращающихся в адские джунгли; сосуществование почти рабов–бедняков и богатого, неуправляемого и авторитарного буржуазного меньшинства, защищенного «вооруженными силами» для внутренних репрессий; ускоряемое тем самым разрушение окружающей среды, рост социально–религиозного фанатизма и т.д. Страны Юга — это пороховая бочка. Недавние случаи геноцида в Центральной Африке, развитие кровавых внутренних конфликтов в Индии, Малайзии, Индонезии, Мексике и т. д., часто питаемых религиозным экстремизмом и подстрекаемых США, предвещают кровавое будущее. Эгалитарная идеология маскирует это, поздравляя страны Юга с «развитием демократии» — обманчивые слова в отношении фальшивых демократий. С другой стороны, разве дело не в том, что противоестественным образом («гетеротелично» в представлении Моннеро[54]) «демократия» эллинско–европейского толка приводит к трагическим последствиям из–за интеллектуальной несовместимости при насильственном внедрении в культурах Юга? Если вкратце, пересадка социально–экономической модели Запада в эти страны приводит к опасным результатам.

4. Четвёртая линия разлома, недавно описанная Жаком Аттали[55]: угроза глобального экономического кризиса, куда более серьёзного, чем в 1930–е, и способного стать причиной крупномасштабной рецессии. Первым признаком этого может быть обвал рынков ценных бумаг и валют на Дальнем Востоке, а также рецессия, происходящая там сейчас. Этот экономический кризис произойдет по двум причинам: а) слишком многие страны — и не только бедные — имеют больше долгов, чем может покрыть международная банковская система (даже долг европейских стран достиг угрожающего уровня); б) мировая экономика все больше зависит от игры на разнице курсов и потока выгодных вложений капитала (рынки ценных бумаг, трест–компании, международные пенсионные фонды и т.д.); это предпочтение игры на разнице курсов производству подразумевает риск, что падение долей в данном секторе создаст «волну паники»: международные игроки заберут свой капитал, «высушив» мировую экономику падением инвестиций, вызванным крахом капиталистического рынка, на который опираются компании и государства. Последствием этого станет жестокая глобальная рецессия, которая серьёзно повлияет на общество, где трудоустройство полностью зависит от прихотей экономики.

5. Пятая линия разлома: всплеск фундаментального религиозного фанатизма, особенно в исламе, хотя индийские политеисты тоже сюда относятся… Подъем радикального ислама представляет собой реакцию на излишества современного космополитизма, желавшего навязать всему миру идею атеистического индивидуализма, культа товаропотребления, ликвидацию духовных ценностей и диктатуру спектакля. Отвечая на эту агрессию, ислам принял более радикальную форму и стал играть соответствующую исторической традиции господствующую и империалистическую роль. Количество мусульманских стран продолжает расти, в то время как христианство полностью избавилось от воинствующего прозелитизма и находится на спаде — даже в Южной Америке и Чёрной Африке — после самоубийства, совершенного им благодаря Второму Ватиканскому собору[56] — величайшей теологической ошибке в истории религий. Несмотря на ободряющие заявления со стороны западных СМИ, радикальный ислам распространяется как пожар, угрожая все новым странам: Марокко, Тунису, Египту, Турции, Пакистану, Индонезии и т. д. Последствием этого станут будущие гражданские войны в мультирелигиозных странах вроде Индии; жестокие столкновения в Европе — особенно Франции и Великобритании — где существует риск, что ислам в течение двадцати лет станет самой распространенной религией; обострение международных кризисов, затрагивающих исламские государства, многие из которых обладают «грязным» ядерным оружием. В связи с этим необходимо обвинить в глупости тех, кто верит в идею «вестернизованного ислама, уважающего секулярную республику». Это немыслимо, ведь ислам, в сущности, теократичен и отвергает само понятие секулярности. Таким образом, конфликт внутри Европы и за её пределами представляется необратимым.

6. Противостояние Севера и Юга на теологическом и этническом уровне. Всё больше похоже на то, что оно заменит не проявившийся пока конфликт Востока и Запада. Никто не может предвидеть, какую форму он примет, но, определенно, всё будет серьёзно — в основе лежат коллективные ставки и чувства, куда более сильные, чем те, что стали фундаментом старой и, по сути, искусственной вражды между США и СССР, капитализмом и коммунизмом. Теперь же масла в огонь подливает завуалированная, подавленная и тайная агрессия стран Юга по отношению к своим бывшим колонизаторам. Происходит быстрый переход спора в расовые категории. Недавно премьер–министр одной азиатской страны обвинил французское правительство в «расизме», потому что оно предпочло итальянского инвестора одной из компании его страны после небольшого экономического противоречия. Этот рост расизма в человеческих отношениях, конкретный ненормальный результат «антирасистского» космополитизма современности заметен и на Западе: лидер американских чернокожих Фаррахан[57], а также американские и французские рэпперы (NTM, Ministère AMER, Doc Gynéco, Black Military и т. д.) постоянно тайно разжигают гражданское неповиновение и «месть белым». Парадоксальным образом, эгалитарный космополитизм привел к глобализации расизма — подпольному и неявному движению, которое скоро проявится открыто.

Люди, сведенные воедино в «глобальном городе», которым стала теперь Земля, готовятся к столкновению. И именно Европа, жертва демографической колонизации, рискует стать главным полем боя. Тот, кто представляет будущее человечества широким расовым смешением, неправ: Европа — единственное место, где оно происходит.

Другие континенты, особенно Африка и Азия, продолжают формировать непроницаемые этнические блоки, экспортирующие избытки населения и ничего не импортирующие.

Важнейший момент: ислам становится символическим знаменем этого бунта против Севера — фрейдистским возмездием «западному империализму». В коллективном бессознательном народов Юга возникает следующая главная идея: «построить мечеть на христианской почве» — месть за крестовые походы и возвращение к архаическому состоянию ума. История возвращается бумерангом. Интеллектуалы Запада и мусульманского мира крайне сильно заблуждаются, споря с тем, что сутью ислама является империалистический и нетолерантный фундаментализм. Ведь по своей сути ислам, как и средневековое христианство, является империалистическим теократическим тоталитаризмом. Те же, кто обнадеживают нас, со знанием дела обсуждая современный «недостаток единства» исламских стран, должны бы знать, что они будут готовы объединиться против общего врага, особенно в экстренной ситуации.

Колонизация Севера Югом предстает в форме мягкой колонизации, не объявляемой открыто и прячущейся за кажущейся солидарностью, правом на убежище и равенство. Это «стратегия лисы» (отличающаяся от «стратегии льва»), о которой говорил Макиавелли. На самом деле колонизатор, оправдывающий свои действия западной и «современной» идеологией своей жертвы, ни в коей мере не разделяет эти ценности, несмотря на любые его заявления. Он настроен против эгалитаризма, деспотичен (хотя выставляет себя угнетенным и преследуемым), жаждет возмездия и завоевания благодаря коварной настороженности, оставшейся со старых времен. Разве мы не должны для противостояния ему сами вернуться к архаическому складу ума, избавившись от обездвиживающей преграды «современного» гуманизма?

Другой причиной конфликта между Севером и Югом стала глобальная политическая и экономическая конкуренция. Сюда входит война за рынки и контроль иссякающих скудных ресурсов (питьевой воды, рыбы и т.д.), а также отказ недавно индустриализированных стран Юга принять меры по предотвращению загрязнения и желание отправить избыток своего населения на север. В истории повторяются одни и те же приёмы. Шаткий, бедный и молодой Юг своим демографическим избытком давит на морально безоружный, неуклонно стареющий Север. Давайте не будем забывать, что Юг накапливает ядерное оружие, в то время как Север продолжает говорить о «разоружении» и «создании безъядерных зон».

7. Седьмая совокупность катастроф: неумеренное загрязнение планеты, угрожающее не Земле (которой по–прежнему остаются четыре миллиарда лет и возможность продолжить весь процесс эволюции с нуля), а физическому выживанию человечества. Это разрушение окружающей среды является результатом либерального и эгалитарного (а в прошлом и советского) мифа о всемирном индустриальном развитии и всеобщей экономии энергии. Фидель Кастро, в кои–то веки верно заявил в речи на собрании Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) в Женеве 14 мая 1998 года:

«Климат меняется, океаны и атмосфера нагреваются, воздух и воды загрязнены, почва выветривается, пустыни растут, леса умирают, вода заканчивается. Кто спасет наш вид? Может быть, слепые и неуправляемые законы рынка, принимающая глобальные масштабы неолиберализация, сама по себе и ради себя растущая экономика, подобно раку пожирающая человека и разрушающая природу? Таким путем идти нельзя — иначе этот период истории очень скоро пройдет». Нельзя было выразиться яснее…

Произнося эти пророческие слова, Фидель Кастро имел в виду, без сомнения, безответственное высокомерие, с которым США отказались снизить свои выбросы углекислого газа (на конференциях по охране окружающей среды в Рио–де–Жанейро и Токио)[58]. В то же время этот «парадоксальный марксист» говорил о верности всех народов экономической модели получения исключительно коммерческого и краткосрочного дохода, ведущего к загрязнению, уничтожению лесов, запасов рыбы, разграблению растительных ресурсов и полезных ископаемых безо всякого глобального планирования. Фидель Кастро, сам того не подозревая, взывал не к марксизму, столь же разрушительному, как и капитализм, а к древней платоновской идее справедливости.

8. Следует добавить, что при этих семи сближающихся катастрофах существует масса усугубляющих факторов, которые могут ускорить этот процесс. Вот некоторые из них: растущая уязвимость техно–экономических систем, вызванная применением компьютерных технологий (знаменитая «проблема 2000 года»), распространение ядерного оружия в странах Азии (Китай, Индия, Пакистан, Ирак, Иран, Израиль, Корея, Япония и т. д.), серьёзно конфликтующих с соседями и способных на любую несдержанную и непредвиденную реакцию; ослабление государств по сравнению с мафиями, контролирующими наркотрафик (состоящий как из натуральных, так и из растущего количества синтетических наркотиков) и расширяющими его в новых секторах экономики — от военной промышленности до недвижимости и сельского хозяйства. Согласно недавнему отчету ООН эти глобальные мафии обладают средствами, недоступными международным силам правопорядка. Давайте также не забывать о новом проявлении архаических вирусных и микробных заболеваний, разрушающих миф о нашем иммунитете к эпидемиям — СПИД был лишь первой брешью в нем. В частности, из–за мутагенного ослабления антибиотиков и сильных перемещений народных масс нам угрожает перспектива всемирного краха системы здравоохранения: недавно на Мадагаскаре не смогли вылечить четырнадцать случаев лёгочной чумы.

Если вкратце, стоит ли верить, что современность закончится и начнется неизбежная глобальная разруха? Может и нет. А может… Разве сама сущность истории, её двигатель не приводится в действие катастрофами? Теперь, однако, впервые существует риск глобальной катастрофы в глобализированном мире. Ещё в 1973 году гениальный американский этолог и драматург Роберт Ардри предсказал: «Современный мир подобен эшелону с боеприпасами, катящемуся с выключенными огнями в туманную безлунную ночь».

* * *

Эти катастрофы ближайшего будущего являются прямым следствием безнадежной современной веры в чудеса: хватит хотя бы мифа о том, что высокий уровень жизни может быть достигнут во всём мире, или идеи расширения экономических систем, основанных на всеобщем высоком энергопотреблении. Господствующая парадигма материалистического эгалитаризма — «демократического» десятимиллиардного общества потребления XXI века безо всякой неразборчивой эксплуатации окружающей среды — является бессмысленной утопией.

Эта абсурдная вера сталкивается с физическими ограничениями. Так, порожденная ей цивилизация долго не продержится. Таков парадокс эгалитарного материализма: он воображаем и невыполним на практике. Как по социальным причинам (это ведёт к разрушению общества), так и из–за окружающей среды — планета физически не может выдержать широкое распространение экономики, основанной на высоком энергопотреблении. «Научный прогресс» потерпел неудачу. Это, однако, должно привести не к отказу от технологии и науки, а, как мы увидим позже, к их переосмыслению в неэгалитарном ключе.

Вопрос не в том, рухнет ли глобальная цивилизация, построенная на эгалитарной современности, а когда это случится. Таким образом, мы находимся в экстренной ситуации (которую Карл Шмитт называл Ernstfall — это фундаментальная концепция, по его мнению, так и не понятая либеральным эгалитаризмом, интерпретирующим мир согласно собственной провиденциальной логике чудес, ознаменованной прогрессом и развитием). Современность и эгалитаризм всегда отказывались верить, что им наступит конец: они никогда не признавали собственные ошибки, пытались игнорировать смертность любых цивилизаций прошлого и настоящего. Сейчас в первый раз можно уверенно сказать, что глобальному цивилизационному порядку грозит крах, ведь он основан на ложной и парадоксальной идее идеалистического материализма.

4. Содержание: археофутуризм

Возможно, лишь после катастрофы, которая уничтожит современность с её глобальным мифом и идеологией, силой необходимости утвердится альтернативное мировоззрение. Ни у кого не хватит дальновидности или смелости внедрить его до того, как всё рухнет.

Таким образом, создать образ мира после катастрофы — это задача для нас, живущих в междуцарствии (по выражению Джорджио Локки). Он может быть основан на археофутуризме, но это понятие необходимо наполнить смыслом.

1. Сущность архаизма. Необходимо вернуть слову «архаический» его подлинное позитивное значение, представленное греческим существительным archè, означающим «основу» и «начало» — другими словами, «начальный импульс». Это слово также означает «то, что создает и не меняется» и отсылает к понятию «порядка». «Архаическое» не значит «оглядывающееся в прошлое», ведь именно историческое прошлое породило умирающую эгалитарную философию современности, а значит, любая форма исторического регресса была бы абсурдной. Современность уже принадлежит прошлому. Является ли архаизм одной из форм традиционализма? И да, и нет. Традиционализм подразумевает передачу ценностей и справедливо противопоставляется тем доктринам, которые хотят начать всё с чистого листа. Всё зависит от того, какие традиции передавать: универсалистские и эгалитарные традиции неприемлемы, как неприемлемы и нездоровые, парализующие и годные только для музея. Разве не стоит провести черту между полезными и вредными ценностями, передаваемыми традициями? Наше течение мысли всегда было разорвано и ослаблено искусственным разделением между «традиционалистами» и «смотрящими в будущее». Археофутуризм может объединить эти два семейства, преодолев борьбу противоположностей.

Испытания, оказавшиеся перед миром и грозящие обрушить эгалитарную современность, уже сами по себе архаического толка: религиозное испытание исламом; геополитические и талассократические[59] битвы за скудные сельскохозяйственные, рыбные и энергетические ресурсы; конфликт между Севером и Югом и колонизирующая иммиграция северного полушария; загрязнение планеты и физическое столкновение идеологии развития с реальностью.

Все эти испытания уводят нас к вековым проблемам. Почти теологические политические дискуссии XIX и XX веков, подобные спорам о поле ангелов, отброшены и забыты.

Возвращение к «архаическим» (стало быть, фундаментальным) вопросам озадачивает «современных» интеллектуалов, толкующих о разрешении однополых браков и прочих глупостях. Увлеченность несущественным и мемориализация прошлого является свойством умирающей современности. Современность оглядывается назад, в то время как архаизм футуристичен.

С другой стороны, как предсказал ненавистный левым интеллектуалам философ Раймонд Рюйер в своих главных работах «Идеологические неприятности» и «Последние сто веков», с завершением XIX и XX веков и катастрофой эгалитарных галлюцинаций этого периода человечество обратится к архаическим ценностям, по природе своей биологическим и человеческим (т. е. антропологическим): разделению гендерных ролей; передаче этнических и народных традиций, духовности и организации духовенства; видимым и структурируемым социальным иерархиям; поклонению предкам; инициатическим обрядам и испытаниям; восстановлению органических сообществ (от семьи до народа); деиндивидуализации брака (союзы должны быть предметом заботы всего сообщества, а не только молодожёнов); разделению чувственности и супружества; престижу воинской касты; неравенству социальных статусов — не подразумевающегося несправедливого и раздражающего неравенства, распространенного в эгалитарных утопиях, а явного и идеологически легитимного неравенства; обязанностям, соответствующим правам, а значит и жесткой системе правосудия, дающей людям чувство ответственности; определению народов и всех установившихся групп или организаций как диахронических сообществ, предопределенных судьбой, а не синхронических скоплений отдельных атомов.

Если вкратце, в ходе всеобъемлющего ритмического исторического движения, названного Ницше «вечным возвращением того же самого», в будущие века мы так или иначе вернемся к этим архаическим ценностям.

Наша задача как европейцев состоит в том, чтобы утвердить эти ценности самим, воссоздав их по исторической памяти, а не струсить и ждать, пока их передаст нам ислам.

Недавно известный своими социал–либеральными взглядами великий покровитель французской прессы, чьё имя я не могу озвучить, поделился со мной своими печальными мыслями: «В долгосрочной перспективе ценности рыночной экономики проиграют исламским ценностям, потому что они основаны исключительно на личной экономической выгоде, а это противоестественно и мимолетно». Перед нами стоит задача убедиться, что неотвратимо возвращающим нас к реальности фактором станет не ислам.

Очевидно, что господствующая сегодня идеология, которой осталось недолго, считает вышеупомянутые ценности дьявольскими, подобно тому, как безумный параноик может считать дьяволом лечащего его психиатра. На самом деле, это ценности справедливости. Навеки приспособленные к человеческой природе, эти ценности отвергают распространившуюся благодаря философии Просвещения ложную идею личного освобождения, ведущего к изоляции человека и социальному варварству. Эти архаические ценности справедливы в древнегреческом смысле этого слова, ведь они рассматривают человека как то, кем он является — zoon politikòn («социальное и органическое животное в коммунитарном городе»), а не как бесполый изолированный атом, обладающий универсальными и вечными псевдоправами.

На практике эти антииндивидуалистические ценности позволяют самореализоваться, достичь активной солидарности и социального мира, а якобы «освобождающий» индивидуализм эгалитарных доктрин приводит к закону джунглей.

2. Сущность футуризма. Постоянным свойством европейского склада ума является отказ от неизменности: фаустовский, дерзающий и искушаемый дух, стремящийся к новым формам цивилизации. Европейская культура, унаследованная Америкой, характеризуется поиском приключений и, что более важно, постоянным проявлением воли. Она стремится изменить мир построением империй или развитием науки и техники, созданием широких планов, воплощающих желаемый образ сконструированного будущего. «Будущее», противостоящее повторяющемуся историческому циклу, лежит в основе европейского мироощущения. Перефразировав Хайдеггера, можно сказать, что история подобна пути, лежащему через лес (Holzweg), или, скорее, течению реки, вдоль которого всегда приходится сталкиваться с новыми опасностями и совершать новые открытия. Помимо этого, в соответствии с таким футуристическим взглядом, технологические и научные изобретения, как и испытания политических и геополитических проектов рассматриваются с эстетической и утилитарной точки зрения. Авиация, ракеты, подводные лодки и ядерная энергия порождены рационализованными мечтами — научный дух смог выполнить планы, намеченные эстетическим началом.

Европейская душа стремится к будущему — это признак молодости. В целом, она опирается на историю и образ (постоянно представляет себе историю будущего согласно некоторому плану).

Так и в искусстве — европейская цивилизация была единственной, в которой формы искусства постоянно обновлялись, а постоянное циклическое возвращение моделей прошлого было под запретом. Дух произведений искусства должен оставаться неизменным (архаический полюс), но их форма должна постоянно меняться (футуристический полюс). Европейская душа постоянно создаёт и изобретает — греческий поэзис[60] — в то же время осознавая тот факт, что общее направление и ценности должны соответствовать традиции.

Сущность футуризма состоит в планировании будущего (а не «устранении прошлого»), представлении цивилизации (в данном случае европейской) как работы в движении, перефразируя выражение Вагнера о музыке. Политика здесь понимается не только в узком смысле как «определение врага» (Карл Шмитт), а как определение друга (кто является частью народного сообщества?) и, что наиболее важно, как будущее преобразование народа, подпитываемое амбициями, духом независимости, творческим подходом и волей к власти…

Однако эта динамическая сила и направленность на будущее сталкивается со многими препятствиями. Первое из них — эгалитарная современность, её обвиняющая силу мораль и исторический фатализм. Второе — извращённая форма футуризма, которая может привести к помешательству на утопии исключительно из жажды «перемен ради перемен». Наконец, предоставленный самому себе (особенно в области науки и техники) футуризм может разрушить сам себя, особенно благодаря собственному влиянию на окружающую среду и риску обожествления технологии как решения любых проблем.

Таким образом, футуризм нужно усмирять архаизмом, или, используя более крепкое выражение, архаизм должен очистить футуризм.

Футуристический склад ума также столкнулся с рядом преград: ограничением на космические предприятия из–за их высокой стоимости, обессмысливанием и сведением к банальности технологической науки, разочарованием во всех позитивных и «творческих» ценностях мобилизации, повсеместной потерей поэтических и эстетических качеств из–за коммерциализации и т. д.

Всё это означает, что футуризм может стать движущей силой, только если сменит направление. Лишь приближающийся неоархаический мир способен освободить этот футуристический дух от цепей современности.

3. Археофутуристический синтез как философский союз между аполлоническим и дионисийским. Футуризм и архаизм оба относятся к принципам аполлонического и дионисийского, всегда противопоставлявшимися друг другу, а на деле друг друга дополняющими. Футуристический полюс характеризуется аполлоническим властным и рациональным планом по изменению мира, а также дионисийской эстетической и романтической мобилизацией чистой энергии. Архаизм теллуричен в своем обращении к вневременным силам и подчинении «архе», но также и аполлоничен в своей опоре на мудрости и прочности человеческого порядка.

Будущему обществу предстоит перестать думать согласно логике «или» и принять логику «и», одновременно обратиться к ультрасовременной науке и вернуться к древним и традиционным ответам на вопросы. Футуризм на деле решительнее архаизма: по чисто реалистическим причинам футуристический план можно выполнить, лишь прибегнув к архаизму.

Отсюда и парадокс археофутуризма, отвергающего все идеи прогресса (ведь всё, относящееся к мировоззрению, должно опираться на неизменные основы, хотя формы и выражения могут меняться): за последние 50 000 лет homo sapiens практически не изменился, и архаические, домодерновые модели социального устройства подтвердили свою верность. Ложную идею прогресса должно сменить движение.

Революция, к которой привела технологическая наука, многим обязана архаическим ценностям. Почему? Например, потому что эгалитарный и гуманистический склад ума современного человека не дает ему принять опасные перспективы генной инженерии или новых разрабатываемых видов электромагнитного оружия. Несовместимость современной эгалитарной идеологии и футуризма проявляется в невиданно сильных ограничениях, наложенных западными странами на мирную атомную индустрию посредством влияния на народное мнение, или в псевдоэтических преградах, возникших на пути генной инженерии, создания «модифицированных» людей и позитивной евгеники.

Чем архаичнее футуризм, тем он радикальнее; чем футуристичнее архаизм, тем радикальнее будет он.

Нет нужды говорить, что археофутуризм основан на ницшеанской идее Umwertung[61] — радикального преодоления современных ценностей — и на сферическом понимании истории.

Эгалитарная современность, основанная на вере в прогресс и безграничное развитие, приняла секулярный линейный, восходящий, эсхатологический и сотериологический (искупительный) взгляд на историю, уходящий корнями во времена религий спасения и принятый также в социалистической и либеральной демократической мысли. Традиционные общества (особенно неевропейские) считают историю циклической, повторяющейся, а значит, воспринимают мир с фаталистической точки зрения. Ницшеанская точка зрения, названная Локки «сферической», отличается от обоих этих понятий прогресса.

Так в чём же она заключается?

Представим себе сферу, бильярдный шар, двигающийся беспорядочно по некой поверхности или двигаемый некой обязательно несовершенной волей игрока: после нескольких оборотов ткани стола коснется та же самая точка на его поверхности. Это «вечное возвращение идентичного», но не «того же самого». Ведь сфера движется и даже если «та же самая» точка касается ткани, её положение уже изменилось. Это воплощает возвращение «схожей» ситуации, но в другом месте. Той же картиной можно объяснить последовательность смены сезонов и исторический прогноз археофутуризма: возвращение к архаическим ценностям следует понимать не как циклическое возвращение к прошлому (которое потерпело неудачу, породив катастрофу современности), а скорее как повторное возникновение архаических социальных схем в новом контексте. Другими словами, речь идет о применении старых решений в решении совершенно новых проблем; это повлечет за собой повторное возникновение забытого и изменившегося порядка в ином историческом контексте.

Стоит отметить ещё три момента философского характера. Первый: археофутуризм отделяет себя от обычного традиционализма своим подходом к технологической науке, которую он не демонизирует: ведь сама сущность технологической науки не связана с эгалитарной современностью — её корни скорее лежат в этнокультурном наследии Европы, а особенно Древней Греции. Давайте вспомним, что Великой французской революции были «не нужны учёные» — настолько не нужны, что нескольких гильотинировали.

Второй момент: археофутуризм — меняющееся мировоззрение. Направленные в будущее ценности «архе» меняются и вновь становятся значимыми. Будущее не отрицает традицию и историческую память народа, а скорее подразумевает их преображение, посредством которого они укрепляются и восстанавливаются. Вот понятная метафора: что общего у подлодки с ядерными баллистическими ракетами и афинской триремы? Ничего и всё сразу вместе: одна представляет собой преображенный вариант другой, но обе в разные эпохи служили совершенно одинаковой цели и воплощают одни и те же ценности (включая эстетические).

Третий момент: археофутуризм — концепция порядка, потрясающая современных людей, на чей разум повлияли ложная индивидуалистическая этика эмансипации и отторжение дисциплины, приведшее к надувательству «современного искусства» и ввергнувшее в хаос социально–экономическую и образовательную системы.

Согласно взглядам Платона, изложенным в «Республике», порядок не является несправедливостью: всякая концепция порядка революционна и всякая революция является возвращением к подлинному порядку.

4. Конкретное применение археофутуризма. Концепция, не приводящая примеров, не является эффективной. Марксизм потерпел неудачу ещё и потому, что Маркс и Энгельс, увлеченные «философией отрицания» и крайним критицизмом, не смогли дать конкретное, хотя бы короткое описание своего «коммунистического общества». Результат: хотя их критика капитализма часто была уместной, коммунизм устраивали все по–своему, часто под руководством самодержцев и тиранов. Коммунизм рухнул, потому что, несмотря на радикальное противостояние буржуазному порядку, люди пытались воплотить на деле именно абстрактный ресентимент[62] посредством на скорую руку сформулированных политических догм. Сегодня нужно проторить новые пути:

А. Ответ на приближающееся противостояние Севера и Юга, а также усиление ислама. Этот начавшийся в 1980–е глобальный возврат к архаическому радикальным образом изменил современную геополитику: ислам снова вышел на тропу войны, прерванную европейской колонизацией несколько веков назад; поток мигрантов–колонизаторов в Северное полушарие как ответ на колонизацию и демографическое старение Севера; противостояние между Европой и Северной Америкой, характерное для XIX и XX веков, а в Евразии — между «Западом» (не всегда включавшем в себя Германию) и славянскими народами, подходит к концу. Сегодняшнее различие и завтрашнее противостояние происходят между Севером и Югом. Перед нами уже археофутуристические испытания.

Поддаваться наивному мифу «межрасовой интеграции» или этноплюралистического «коммунитаризма» — значит заблуждаться.

Склад ума мусульман и иммигрантов–южан и их детей, заселяющих европейские города агрессивными массами, а также лидеров возникающих мусульманских и дальневосточных сил, замаскированный лицемерным западным современным глянцем, все же остается архаичным: он основан на примате силы, законности завоеваний, обостренном чувстве своей этнической исключительности, агрессивной религиозности, племенном характере, мачизме и поклонении лидерам и иерархическому порядку — несмотря на маскировку под демократическое республиканство.

Мы стали свидетелями возвращения широкомасштабных вторжений в новом обличье. Сейчас это явление куда серьёзнее, ведь «вторгающиеся» сохранили крепкий тыл: покинутые ими страны — это их родина, всегда готовая защитить их, и втайне стремящиеся так и поступить в будущем. Вот почему я говорю скорее о колонизации, а не о вторжении.

Современный эгалитарный склад ума совершенно бессилен. Разве не лучше будет вновь принять архаические ценности, вдохновляющие наших врагов и с небольшими различиями оставшиеся неизменными для всех народов, до и после краткого промежутка «современности»?

Б. Ответ на потерю позиций национальными государствами и испытание европейской унификации. В этом контексте необходимо подготовиться к вероятному противостоянию, расправившись с современным альтруизмом и идеей всеобщей гармонии.

Нужно переосмыслить понятие войны — не в современной её форме войны между нациями, а в античном и средневековом смысле — противостояние огромных этнических или этнорелигиозных блоков. Было бы интересно вновь подумать в новых терминах о макро–солидарности, имевшей место в Римской империи и в европейском христианском мире, и прагматично определить идею Евросибири как блока, простирающегося от Бреста до Берингова пролива, от Атлантического до Тихого океана, через четырнадцать часовых поясов. Это земля, где не заходит солнце, и крупнейшая геополитическая единица на планете. Российские лидеры уже об этом думают[63] — пока неопределённо и сквозь водочный дурман, но всё–таки думают об этом. Стоило бы спросить себя, не совершенно ли устарел французский национализм; не является ли европейское национальное государство таким же анахронизмом, каким монархистское движение Морраса[64] было в 1920–е; не станет ли неуверенное умозрительное построение федерального европейского государства, несмотря на все краткосрочные неудобства, единственным способом в долгосрочной перспективе сохранить братские народы нашего великого континента от гибели, используя адаптированный вариант римской и германской имперской модели.

Стоит также спросить себя: являются ли в этом контексте США по–прежнему врагом (как я считал когда–то) — государством, представляющим смертельную угрозу — или же противником, то есть экономическим, политическим и культурным соперником. Поднять этот вопрос — значит определить неоархаическую проблему глобальной солидарности Севера (этническую по своей сущности) против угрозы Юга. В любом случае, понятие Запада исчезает и заменяется идеей северного мира или Севера.

Как в античности или в средних веках, будущее требует от нас представления Земли, разделенной на огромные квазиимперские единицы, находящиеся в состоянии конфликта или сотрудничества.

Разве будущее принадлежит не неофедеральной Европе, состоящей из автономных регионов — современной версии древнего и средневекового устройства этого континента? И всё потому, что укрупнённая техно–бюрократическая Европа, насчитывающая 21 неявную и разделённую нацию существенно различающихся размеров, будет лишь аполитичным сбродом, контролируемым США и НАТО, открытым для колонизации иммигрантов и бесконтрольной конкуренции со стороны новых индустриальных стран. После евро — первого возвращения к континентальной валюте с конца античности — можем ли мы представить Соединённые Штаты Европы — огромное федеральное государство, открытое союзу с Россией?

В. Ответ на кризис демократии. Питер Мендельсон, стоящий за британской «Новой лейбористской партией» Тони Блэра, и Вольфганг Шойбле[65], соперник христианских демократов Коля[66], в марте 1998 года устроили несколько встреч для обсуждения «будущего демократии», о которых сообщала лондонская газета «Гардиан». Шойбле был растерян и не всегда соглашался с прекрасным «левым» британским политическим теоретиком.

Вот цитата из Мендельсона: «Возможно, эра чистой представительной демократии медленно подходит к концу. […] Демократия и легитимность требуют постоянного обновления. Их нужно переосмысливать раз в поколение. […] Представительное правительство дополняется более прямыми формами участия от Интернета до референдумов. Для этого нужен другой стиль политики, и мы пытаемся ответить… У людей нет времени на такое правительство, которое говорит с ними или принимает их слова на веру»[67].

Шойбле, поражённый такой «антидемократической» смелостью, прокомментировал это так: «Я думаю, что мы, политики, должны принимать решения. Если вкратце, вердикт мистера Мендельсона звучит как: «Представительная демократия закончилась». В переводе это значит: «Всё нужно приблизить к народу». Это значит, что политики слишком трусливы для принятия решений. Мендельсон также утверждал, что если Европа и будет функционировать, то только благодаря межправительственному сотрудничеству. Таков будет конец европейской интеграции, если вы не захотите проявлять политическую волю и принимать решения».

Сложно представить себе более точную атаку на «современную» модель западной парламентской демократии, сформулированную Руссо в «Общественном договоре» и уже устаревшую. Англосаксонский прагматизм часто допускает идеологические бреши, пусть и неясные, которые полностью вычеркиваются французским доктринализмом, немецким идеализмом и итальянским византизмом.

Г–н Мендельсон, выдающийся интеллектуал из «Новой лейбористской партии», сам того не зная, является археофутуристом. Ведь он говорит нам, что «современная» парламентская демократия, перенятая нами из парадигмы XVIII и XIX веков, не подойдет в мире будущего. Мягкое и слабое принятие решений, компромиссы и недостаток власти, способной утвердиться в «экстренных случаях», становятся всё более общими, как и диктатура бюрократии и биржевых дельцов, бессилие парламентов, коррумпированное продвижение членов партии по карьерной лестнице, рост мафиозных группировок и т. д.

Современная демократия защищает не интересы народа, а интересы нелегитимных меньшинств. Она не доверяет народу и дискредитирует идею «представления интересов народа», приравнивая его к диктатуре, что совершенно абсурдно. Безо всяких идеологических или псевдоморальных предубеждений Мендельсон также говорит о необходимости восстановления дерзкой и решительной формы политической власти, в то же время опирающейся на волю народа, особенно благодаря «более прямым формам участия — от Интернета до референдумов».

Эти предполагаемые пути очень интересны, ведь они ведут к реформированию демократии сочетанием двух архаических элементов с одним футуристическим.

Первый архаический элемент: суверенная власть, принимающая решения и движимая прямой волей народа. Это напоминает модель auctoritas[68] первой Римской Республики, символизируемой идеалами SPQR (Senatus Populusque Romanus — «Сенат и народ Рима»): тесная связь между народными чаяниями и установленной властью, издающей законы без всякой цензуры судей или «закона», находящегося над волей народа. Также можно обратиться к модели Афин IV или V веков до нашей эры или структуре германских племён.

Второй архаический элемент: примирение политических институтов с народом. Современное национальное государство, по замыслу Гоббса, отдалило народ от суверенитета иллюзией более полного выражения народной воли. Лейборист и член парламента Мендельсон неявно подразумевает возвращение к афинским, римским и средневековым принципам посредством более тесной связи между народом и его лидерами. С другой стороны, термин demos («демократия» — «власть демоса») буквально означает «соседство» или «сельскую местность». В связи с этим, можно было бы представить себе децентрализованную Европу, где «местные народы» сами устанавливают себе законы в соответствии с имперской римской или средневековой германской моделью.

Третий элемент, футуристический: возможность прямого голосования на референдумах по электронной почте или с использованием личных зашифрованных кодов. Боясь народных масс, верхушка властных и медийных кругов отвергает этот вариант — ведь так могут раскрыться их действия. Здесь, как и в биологии, господствующая идеология современности стремится ограничить возможности, предоставляемые технологической наукой. Современность реакционна.

Однако что такое народ и чем он станет в будущем?

Является ли народ laios — «массой», любимой марксистами и либералами, т. е. «существующим населением», основывающимся на законе территории — или это ethnos, народное сообщество, созданное законом крови, культуры и памяти? Современность стремится определять народ как laios, лишенную корней массу индивидов, произошедших из разных мест. Однако неотвратимо приближающееся будущее пробуждает этническую верность и племенной строй на локальном и глобальном уровне. Завтра народ вернётся к тому, чем был всегда, за исключением короткого промежутка современности — этносом, культурным и биологическим сообществом. Я настаиваю на важности биологического родства для определения народов вообще и семьи европейских народов (как и всех прочих), в частности, не только потому, что человечество вопреки мифу плавильного котла всё более явно определяет себя через «этнобиологические блоки», но также и потому, что унаследованные свойства народа определяют его культуру и виды на будущее.

Г. Ответ на социальное разобщение. Надвигающийся крах можно увидеть в состоянии систем образования, которые более не могут сгладить безграмотность и преступность в школах, впитав иллюзию «неавторитарных» методов обучения; в распространении городской преступности, вызванной не только необузданной иммиграцией, но и нереалистическими догмами сдерживания преступности при помощи образования и устранения древнего принципа усмирения — совсем не тиранического, если он основывается на законе. Также это видно по демографическому краху, вызванному как политикой различных правительств по ограничению рождаемости и этническим мазохизмом господствующей идеологии, так и обострённым гедонистическим индивидуализмом, вызывающим всплеск противоестественного: автоматизированные разводы, которые скоро станут простой административной формальностью; необыкновенно упрямое экономическое и общественное отторжение роли домохозяйки; распространение недолговечных и стерильных форм гражданских браков; прославление гомосексуализма и скорая легализация однополых браков (которая позволит вступившим в них усыновлять детей) и т. д. Демографический спад, вызванный такой политикой, приведет к экономическому коллапсу Европы к 2010 году — старение населения увеличит рост дефицита социальных бюджетов.

Повсеместно якобы победившая современность слабеет и рушится, пытаясь заниматься социальным регулированием: согласно Арнольду Гелену[69], потому, что она основывается на вымышленном представлении о человеческой природе и ошибочных антропологических положениях.

Скорее всего, мир после катастрофы будет вынужден переустроить общество в соответствии с архаическими принципами — весьма человечными по своей природе, стоит отметить.

Каковы эти принципы? Сила семейных ячеек, наделённых властью и несущих обязательства перед своими отпрысками; закреплённое законом предпочтение наказания предотвращению; подчинение прав обязанностям; конструирование индивидов в рамках коммунитарных структур, а не привлечение их туда; сила социальной иерархии, снова заметная благодаря торжественным социальным обрядам, выполняющим эстетико–магическую функцию; реабилитация аристократического принципа, состоящего в награждении лучших и наиболее достойных (храбрых, полезных и умелых), сопряженного с уверенностью, что избыток прав ведёт к избытку обязанностей и что аристократиям никогда не следует вырождаться в плутократии, не следует передавать этот статус по наследству.

Значит, это вопрос «устранения свободы»? Парадоксальным образом, именно «освобождающая» современность уничтожила конкретные свободы, объявив об абстрактной Свободе. В Европе практически невозможно выселить нелегальных иммигрантов, мафиозные структуры растут, банды преступников наслаждаются всё большей безнаказанностью, а горожане, уважающие общественный договор, всё чаще попадают в полицейские сводки, в то время как налоговые службы наблюдают за ними, проверяют, контролируют и опустошают их счета.

Имея перед глазами такой позор, не лучше ли было бы восстановить конкретные средневековые или античные институты: вольности, местные коммунитарные пакты и формы органической солидарности соседей?

Таковы основные принципы. Они могут послужить основами будущих обществ, которые возникнут из руин современности. Новые идеологии нашего течения мысли должны определить эти принципы и претворить их в жизнь. Несколько конкретных вопросов нужно поднять уже сейчас. Их порядок не важен.

Зачем нужно обязательное обучение в школе до 16 лет, когда можно ограничиться начальной школой, в которой основные предметы будут эффективно преподаваться благодаря установленной дисциплине? Дети после 13 лет получили бы свободу выбирать, хотят ли они работать подмастерьями или продолжать учиться. Так мы смогли бы выйти из тупика современной системы, ведущей к неудачам, антиобщественному поведению, невежеству, полуграмотности и безработице. Хорошо организованная и жёсткая система начального образования, без сомнения, выпускала бы молодёжь уровнем повыше некоторых людей, занимавшихся в рамках рушащейся системы высшего образования, но на деле безграмотных. Всякая дисциплина приносит свободу. Почему же должна быть неверна двухуровневая образовательная система, основанная на жёстком отборе и выдаче грантов, если она предотвращает плутократию и диктатуру денег и ведёт к смене элит и меритократии?

Новые общества будущего наконец преодолеют сбившийся с пути современный эгалитарный механизм, где «каждый солдат стремится стать генералом» или кадровым работником, или дипломатом, несмотря даже на то, что всё указывает на нехватку у большинства умений, необходимых для этих ролей. Эта модель порождает повсеместное разочарование, неудачи и ресентимент. Общества, оживлённые всё усложняющимися технологиями, напротив, потребуют возвращения к архаическим неэгалитарным и иерархическим формам, в соответствии с которыми компетентное и меритократическое меньшинство жёстко отбирается для выполнения лидерских функций. Те, кто «подчиняется» в этих неэгалитарных обществах, не будут раздражаться: их достоинство никем не оспаривается, ведь они примут свое положение, приносящее пользу органическому сообществу, и, наконец, освободятся от индивидуалистической спеси современности, неявно и обманчиво заявляющей, что каждый может стать учёным или принцем.

Другой пример касается обращения с преступниками. Будущее заставит нас переосмыслить современные неэффективные средства предотвращения преступлений и повторного включения преступников в общество, начав юридическую революцию за восстановление архаических методов подавления и насильственного перевоспитания. Здесь тоже надо сменить образ мышления.

В целом, использование «гипертехнологий» в социальных моделях будущего приведет нас не к большему эгалитаризму (что произойдет благодаря Интернету, если верить глупым апологетам всемирных коммуникаций), а скорее к возвращению архаических и иерархических социальных моделей. С другой стороны, именно глобальное технологическое соревнование и экономическая война за контроль рынков и скудных ресурсов подталкивает нас в этом направлении: победят народы с самыми сильными и лучше всего отобранными «блоками элиты» и наиболее органически интегрированными массами.

Д. Ответ на глобальную неспособность принимать решения, неадекватность «машины» ООН и риск повсеместных конфронтаций. Национальные государства, входящие в ООН (от США до островов Фиджи), не способны справиться с перенаселённым космическим кораблем, которым стала Земля. Это было хорошо видно на саммите в Токио, где эти государства не смогли достичь согласия по способам избежания грядущей природной катастрофы.

В качестве среднесрочного решения будет необходимо организовать планету по воле нескольких огромных «неоимперских» единиц, способных на принятие решений и совместные переговоры. Это значит вернуться к древнему мировому порядку, основанному на таких блоках, пусть и в другой форме.

Сценарий будет таков: сино–конфуцианский блок, евросибирский блок, арабо–мусульманский блок, североамериканский блок, чёрный африканский блок, южноамериканский блок и, наконец, блок, состоящий из тихоокеанской и полуостровной Азии.

Е. Ответ на экономический и природный хаос. Как мы видим, современная экономическая парадигма, основанная на вере в чудеса, столкнется с непреодолимыми физическими препятствиями. Утопия «развития», доступного десяти миллиардам людей, объективно недостижима.

Предвиденный крах глобальной экономики позволяет нам представить и сформулировать гипотезу революционной модели, основанной на эгоцентричной и эгалитарной мировой экономике, к которой нас могут привести исторические события, но которую было бы мудро предвидеть заранее. Эта гипотеза основана на трёх главных парадигмах. Вот археофутуристический сценарий:

Во–первых, большая часть человечества будет вынуждена вернуться к дотехнологическому добыванию средств на пропитание, основанному на земледелии и ремеслах, к неосредневековой демографической структуре. Население Африки, как и всех прочих бедных стран, будет полностью включено в эту революцию. Коммунитарная и племенная жизнь вновь утвердится в правах. «Общественного счастья», скорее всего, будет ещё больше, чем в странах–джунглях вроде Нигерии или мега–трущобах современных Калькутты и Мехико–Сити. Даже в промышленных странах — Индии, России, Бразилии, Китае, Индонезии, Аргентине и т. д. — значительная доля населения может вернуться к жизни по этой архаической общественно–экономической модели.

Во–вторых, небольшой процент человечества продолжит жить согласно научно–технической экономической модели, основанной на продолжении развития путем установления «сети глобального обмена» примерно из миллиарда человек. Значительным преимуществом этого было бы сильное уменьшение загрязнения. Помимо этого, трудно представить другое решение, обеспечивающее сохранение глобальной экосистемы, ведь даже в недалеком будущем невозможно будет широко применять чистые источники энергии.

Наконец, эти огромные неоархаические экономические блоки будут построены по континентальному или мультиконтинентальному образцу, практически без всякого взаимного обмена между ними. Лишь научно–техническая часть человечества будет иметь доступ к глобальному обмену.

Эта двухуровневая мировая экономика, таким образом, объединяет архаизм и футуризм. Научно–техническая часть человечества не будет иметь права вмешиваться в дела неосредневековых сообществ, составляющих большую часть населения, как не будет, что более важно, и быть обязанной «помогать» им любым способом. Без сомнения, это чудовищно для современного и эгалитарного мировоззрения, но в плане реального коллективного благополучия — справедливости — революционный сценарий такого рода может оказаться весьма уместным.

С другой стороны, освободившись от экономического бремени «развивающихся» стран, нуждающихся в «развитии» и «помощи», меньшая часть человечества будет жить в научно–технической экономической системе, где инновации будут куда заметнее, чем сейчас. Здесь тоже возвращение к архаизму может способствовать развитию футуризма, и наоборот.

Это всего лишь набросок, черновик. Развивать эти размышления будут экономисты.

Ж. Биотехнологическая революция. В сфере биотехнологий нужда в археофутуризме кажется наиболее явной. Современные и эгалитарные мысли, пойманные в порождающую комплекс вины ловушку основанной на человеческом праве «этики», неспособны справиться с биотехнологическим прогрессом и моральными преградами, по сути своей околорелигиозными. Таким образом, модернизм в конце концов антинаучен. Он тормозит развитие генной и трансгенной инженерии. Парадоксальным образом, только неоархаические виды мышления позволяют использовать генетические технологии, постоянно сдерживаемые сегодня. Современные прогнозы наталкиваются на серьёзную преграду: антропоцентризм и эгалитарную сакрализацию человеческой жизни, унаследованную у секуляризованного христианства.

Давайте рассмотрим многочисленные способы, которыми можно использовать уже разрабатываемые биотехнологии, раз уж этап экспериментов на животных пройден.

Технологии, относящиеся к позитивной евгенике, могли бы помочь не только в лечении генетических заболеваний, но и в усовершенствовании трансгенными методами определенных наследуемых качеств человека. Также стоит упомянуть необратимое применение к человеку процесса, уже успешно опробованного на животных: создания внутривидовых гибридов, «человеческих химер» или «пара–людей», что нашло бы массу способов применения.

Два американских исследователя уже запатентовали подобные практики, запрещённые политкорректными «комитетами по этике». Гибриды человека и животного или полуискусственные живые существа нашли бы себе массу способов применения, как и человеческие клоны с удаленным мозгом, которых можно использовать в качестве банков органов. Это бы положило конец гнусной торговле, затрагивающей, например, бедных жителей Анд.

Давайте также вспомним потенциал применения к людям технологии, уже проверенной на шотландских овцах: «рождение без беременности» благодаря развитию эмбриона в искусственной околоплодной среде (в «инкубаторе»).

Понятно, что сторонники современной идеологии считают одно упоминание таких технологий чем–то сатанинским. Однако их использование становится возможным… Что же лучше: грубо вымарывать упоминания о научных открытиях или взвешенно поразмышлять об их социальном применении?

З. Археофутуристическая этика. Археофутуризм позволит нам отбросить бич эгалитарного модернизма, едва ли совместимого с ожидающим нас железным веком: слабый дух гуманизма, притворная этика, возводящая «человеческое достоинство» на уровень бессмысленной догмы. Это если не упоминать лицемерие многих исполненных благих намерений душ, вчера забывших осудить преступления коммунизма, а сегодня умалчивающих об эмбарго, наложенных американской сверхдержавой на Ирак и Кубу, индийских атомных испытаниях, подавлении палестинцев и т. д.

Эта духовность способствует моральному разоружению, устанавливая обессиливающие предписания, порождающие вину табу, не давая европейскому народному мнению и лидерам оценить современные угрозы.

На самом деле под личиной моральных принципов распространяется и внедряется левацкая политика, нацеленная на уничтожение собственно европейского субстрата в Европе. Примером может стать кампания против легальной депортации sans–papiers[70] — нелегальных иммигрантов, — устроенная французской интеллигенцией, и попытки шоу–бизнеса сделать депортацию любого иммигранта невозможной во имя человеческих прав и псевдопринципов благотворительности. В основе этого лежит идеология и историческая задача, соответствующая неотроцкистскому плану по наводнению Европы народами юга.

Возникает ещё одна дилемма: кампании против ядерной энергетики, ведущие к демонтажу шведских и немецких электростанций и полному отказу от неё некоторых европейских государств, кроме продолжающей сопротивляться Франции, которая неизвестно сколько протянет. Все знают, что за исключением редких несчастных случаев, ядерная энергия является наименее «грязной» среди всех существующих на сегодняшний день.

Это тоже необходимо для ослабления Европы под прикрытием гуманизма, лишающего её энергетических технологий, экономической независимости и, одновременно, любой возможности ядерного сдерживания. Стимулом, лежащим в основе этих манипуляций, нацеленных на легковерную интеллектуальную и богемную буржуазию Европы, является что–то вроде чудовищно преувеличенной максимы «возлюби ближнего своего как себя» — апологии слабости и патологической формы изнеженности, а также самобичевания. Мы столкнулись с субкультурой эмоциональности, культом упадка, необходимым для проведения лоботомии европейскому общественному мнению.

Пораженчество, однако, совершенно неизвестно архаичному образу мысли. Он нам будет необходим для восстановления архаичного склада ума, если мы хотим выжить в будущем. Определенная жёсткость; решительная откровенность; гордость и честь; здравый смысл; прагматизм; отторжение всех неселективных общественных организаций; этика, допускающая в исключительных случаях применение силы и не идущая на уступки догматическому гуманизму при столкновении с испытаниями технологической науки; верность воинской доблести и принципам крайней необходимости и неизбежного столкновения; понятие правосудия, творимого посредством долга, а не легитимных прав; естественное принятие неэгалитарного и плюралистического устройства мира (в том числе, на экономическом уровне), стремление к коллективной власти и, наконец, коммунитарный идеал: вот некоторые из достоинств архаического взгляда на мир. Они будут необходимы в мире завтрашнего дня, в жестких столкновениях. Неоархаический склад ума — ни в коем случае не варварский, включающий в себя догуманистический и неэгалитарный принцип справедливости — будет единственным совместимым с духом надвигающегося века.

И. Археофутуризм и вопрос смысла. Какая религия? Одна из немногих понятных вещей о нашей эпохе, насчет которой согласны и традиционалисты, и модернисты — это то, что западная цивилизация уничтожила духовность и все трансцендентные ценности.

Неудачные попытки установления секулярных религий, пустое разочарование, вызванное цивилизацией, ставящей превыше всего ценности обмена и культ денег, саморазрушение христианства, породившего ситуацию, с которой не может справиться. Малро[71] был прав: XXI век увидит возвращение к духовности и религии. Отлично, но в каком виде?

Уже сейчас ислам совершает набеги через эту брешь, предлагая заполнить собой духовную пустоту Европы. Однако эта потенциально реализуемая гипотеза опасна. Своим экстремистским догматизмом ислам рискует уничтожить творческую силу и изобретательность европейской души, её свободный фаустовский дух. С другой стороны, макиавеллианские планы некоторых американских стратегов привели их к поддержке внедрения ислама и закрепления его в Европе, что способно вызвать паралич. Вспоминаются слова генерала де Голля: «Не хотелось бы, чтобы Коломбэ–ле–дё–Эглиз превратилась однажды в Коломбэ–ле–дё–Моске»[72].

Постепенно появляется другой вариант ответа на уничтожение духовности. Уже некоторое время мы наблюдаем подъем «диких религий», языческих по сути своей. Это, по всей видимости, соответствует древней европейской чувственности: множатся гуру, ясновидцы, астрологи, культы, харизматические группы, но также распространяется и буддизм с калифорнийским привкусом. Это решение, однако, заведет нас в тупик. Для получения кредита доверия и выполнения социальной функции религия должна быть организованной и структурированной, должна обладать определенной духовной осью.

Что же до секулярных и политических религий, столь охотно принятых современностью — французского республиканства, советского коммунизма, маоизма, кастроизма, национал–социализма, фашизма и т. д. — помимо возникающей в конце концов тирании, они не способны вновь «соединиться» с религией и мобилизовать народ в долгосрочной перспективе, дав ему постоянное питание и исторический смысл жизни.

Археофутуристический ответ может быть таким: неосредневековое, квазиполитеистическое, суеверное и ритуализованное христианство для масс и языческий агностицизм — «религия философов» — для элиты. Соборы по–прежнему стоят. Должны ли мы терпеть их превращение в вечные музеи? Сколько ещё европейский епископат и духовенство будут продолжать играть центральную роль в этническом мазохизме, поощряя нелегальную иммиграцию и превращая религиозные обряды в околополитические литании?

Как бы то ни было, кажущееся сегодня немыслимой фантастикой завтра может стать реальностью. Ведь ожидающие нас катастрофы могут привести к коллективному умственному потрясению.

* * *

Необходимо примирить Эволу и Маринетти. Новая концепция археофутуризма питается органической, объединяющей и радикальной мыслью Фридриха Ницше и Мартина Хайдеггера: представить человеческую науку и древнее сообщество традиционного общества вместе, нераздельными; счесть европейского человека deinotatos («дерзновенным»), футуристом, как предсказывали Раймон Абеллио[73] и Жан Парвулеско[74]; иметь долгую память.

В глобальном смысле будущее призывает к возврату к ценностям предков на всей Земле.