Археология Месопотамии

К а р т а № 4. Ассирийская империя

(С. Эбрахим, по рисунку Постгейта, 1977 г.)

В начале X в. до н. э. царь Ашшур-Раби II основал новую династию в Ашшуре; это событие знаменовало собой начало важной эпохи в истории Месопотамии. С приходом к власти его внука Ададнерари II (911–891 гг. до н. э.) начинается период экономической стабильности и военной экспансии, что привело в конце концов к созданию Ассирийской империи. Одной из главных задач Ададнерари считал окончательное установление границ своего государства и добился ее решения благодаря последовательному сочетанию успешных военных действий и политических маневров. Города, подобные Аррапхе (Киркук) на востоке и Гузане (Телль-Халаф) в верховьях р. Хабур на севере, стали главными укрепленными пунктами оборонной системы, в то время как небольшие арамейские государства в среднем течении Евфрата были присоединены к империи, чтобы обеспечить торговые связи с Сирией.

На начальном этапе этих мероприятий южная граница Ассирии с Вавилоном определялась условиями договора, текст которого сохранился в надписи, известной под названием «Синхронистическая история». К счастью, этот источник содержит также хронологию всех предшествующих пограничных столкновений между обоими государствами. Есть основание считать, что он совпадает с началом точной датировки исторических событий, так как его сведения подкрепляются свидетельством так называемых «списков лимму», которые дают последовательный перечень имен официальных лиц, ежегодно назначавшихся для руководства новогодними празднествами. Историческое значение этих «списков» заключается в том, что они использовались для датировки юридических и других важных документов.

Преемник Ададнерари Тукульти-Нинурта II решил расширить границы своего царства на север; при этом он впервые столкнулся с мушками (или фригийцами?), которые сменили хеттов на Анатолийской равнине, а также с «народом наири», основавшим позднее государство Урарту. После этого он прибег к тактике, используемой и большинством его преемников: объехал восточные и южные области, наказав те зависимые государства, от которых почему-либо не поступила вовремя дань, и под конец припугнул Вавилон. Тут царь задержался, чтобы обследовать руины древней касситской столицы Дур-Куригальзу.

Однако с археологической точки зрения самым замечательным из этих первых царей «железного века> Ассирии можно считать Ашшур-нацир-апала, поскольку именно он перенес столицу государства из Ашшура в дотоле ничем не примечательный город, расположенный в месте слияния Тигра и Верхнего Заба. Эго был город Кальху — Калах Книги Бытия, — ныне известный как Нимруд: он был специально расширен и украшен. После перенесения и укрепления новой военной столицы Ашшур-нацир-апал выступил в поход, двигаясь к северо-западным переправам на Евфрате. До сих пор основным препятствием на этом пути оставалось могущественное государство со столицей в Тиль-Барсибе (Телль-Ахмар) вблизи Каркемиша; взятие его открыло войскам путь на Алеппо. Отсюда они продвигались, практически не встречая сопротивления, до самого Средиземного моря, где была собрана дань с прибрежных городов. Этот поход положил начало длительной истории завоеваний, во время которых ассирийские войска, уже под руководством преемников Ашшур-нацир-апала, прошли на запад до самого Египта.

Видимо, в течение какого-то времени зависимость левантских городов от Ассирии была весьма тяжкой, поскольку в период правления Салманасара III, сына Ашшур-нацир-апала, образовалась антиассирийская коалиция, которую возглавил Адад-Ири (возможно, Бен-Хадад Ветхого Завета), князь из Дамаска. Восстание было подавлено, а внутренние сирийские города, так же как Табал к северу от Алеппо и Ке в Киликии, подпали под власть Ассирии. С экономической точки зрения эти завоевания были очень выгодны Ассирии; они обеспечивали безопасность торговых путей на запад и доступ к рудным месторождениям в горах Тавра. Вместе с тем подавление Салманасаром восстания халдейских вождей против дружественного Ассирии Вавилонского государства на юге (эта победа изображена на подножии царского трона в Нимруде) позволило ему укрепить связь с торговцами Персидского залива, перевозившими через Дильмун (Бахрейн) товары из Индии и Аравии.

Нет смысла рассматривать здесь всю позднюю историю Ассирии; выделим лишь те события, которым соответствуют определенные археологические данные. Период правления пяти царей, преемников Салманасара III, представляет собой относительное затишье; стремление укрепить империю временно отошло на задний план, и цари почти не предпринимали усилий, чтобы помешать отпадению недавно завоеванных территорий. На севере в это время набирает силу государство Урарту, создавшее систему крепостей в районе оз. Ван; это государство ведет экспансионистскую политику и стремится лишить Ассирию доступа в Анатолию. Территория Урарту теперь простирается на восток до берегов оз. Урмия, а к 745 г. до н. э., когда на престол в Кальху вступил Тиглатпаласар III, урартские войска достигли на западе самой Сирии. Необходимы были активные действия, и Тиглатпаласар проявил себя правителем, способным справиться с трудностями, выпавшими на долю его страны. За время его правления Ассирия постепенно возвращает себе потерянные земли и вновь становится ведущей державой на Ближнем Востоке в экономическом и военном отношении. Этому возрождению во многом способствовали к успешные административные реформы Тиглатпаласара, посредством которых он реорганизовал всю систему управления как в самой Ассирии, так и в зависимых провинциях. Реформы подкреплялись учреждением особых постов вдоль главных караванных путей, что позволяло царю иметь постоянную связь с наместниками провинций. Вассальные государства, управляемые этими наместниками, были, кроме того, защищены внешним поясом «государств-клиентов», наделенных большей независимостью. Ко времени смерти Тиглатпаласара (727 г. до н. э.) его империя простиралась от границ Египта до Южной Вавилонии — единственного района, еще подверженного политической нестабильности. Именно здесь отложившиеся племена, предводительствуемые Мардукапалиддином (в Библии он назван Меродах Баладаном), многие годы продолжали противиться власти Ассирии.

Дальше мы встречаем имена четырех великих царей, в правление которых, как уже говорилось, Ассирия не только оказалась на вершине власти, но и пришла в упадок. Что касается Саргона, то в настоящем исследовании нас меньше интересуют обстоятельства его вступления на престол и последующие военные победы, чем новая столица, основанная им. В местности, известной сейчас под названием Хорсабад, в 12 милях к северо-востоку от Ниневии, Саргон построил город площадью более квадратной мили и обнес его мощной стеной; город получил название Дур-Шаррукин. Общественные здания и укрепления были закончены в поразительно короткий срок, однако существуют некоторые сомнения относительно того, удалось ли Саргону за 16 лет своего правления собрать здесь достаточное число жителей, чтобы Дур-Шаррукин можно было с достаточным основанием считать действительно крупным городом. Сам Саргон редко бывал здесь, и после его смерти в 705 г. до н. э. город был заброшен. Наследник Саргона Синаххериб предпочел вновь сделать столицей древнюю Ниневию, расположенную в удачном месте на восточном берегу Тигра; именно в ней — уже в третий раз — снова разместился блистательный ассирийский двор.

Синаххериб в хорошо известном тексте упрекает своих предшественников за пренебрежение к Ниневии. Он пространно и довольно подробно сообщает о собственных усилиях, предпринятых с целью поправить дело; значение его действий становится очевидным, если принять во внимание огромные размеры города, чьи руины видны сегодня с возвышенности на западном берегу р. Тигр. Стены Ниневии образуют неправильный прямоугольник длиной почти в 2,5 мили. Со стороны реки находится древний холм, форма и размеры которого были удобны для строительства дворцов и храмов. Снаружи, по свидетельству того же текста, Синаххериб разбил рощу и сады с редкими деревьями, вывезенными из отдаленных провинций; к этому был присовокуплен зоологический сад. Полагая, что воды Тигра недостаточно чисты, Синаххериб приказал построить канал длиной более 50 миль с каменными акведуками, по которому должна была поступать вода из горных родников на северо-востоке. Возле самого удаленного источника в скалах у Ба-виана строительство канала было увековечено в каменных рельефах с изображениями ассирийских богов и надписями, в которых сообщалось также о прочих политических и военных достижениях Синаххериба. Согласно этим надписям и другим текстам из дворца в Ниневии, Синаххериб предстает перед нами величайшим воином и государственным деятелем со времен Хаммурапи.

Остановимся еще на двух заметных фигурах позднеассирийской истории. Первая — это Асархаддон, вступивший на престол после Синаххериба, убитого, вероятно, собственными родственниками. Именно ему довелось осуществить самые дерзкие планы правителей Ассирии, вторгшись в Египет. Воспользовавшись временным отсутствием эфиопского правителя страны — Тарку, или Тахарки, — Асархаддон осадил и взял Мемфис, приняв после этого титул фараона — «царя Верхнего и Нижнего Египта». В Ниневии он успел построить новый дворец, где разместил часть египетской добычи, прежде чем поступило известие о том, что Мемфис снова взят Тарку. Асархаддон умер, так а не приняв ответных мер. В сохранившемся до наших дней документе Асархаддон оговорил переход ассирийского престола к своему сыну Ашшурбанапалу. Ему-то и пришлось заново завоевывать Египет. На этот раз Мемфис был разрушен. Затем внимание Ашшурбанапала было привлечено к юго-восточной границе, где восстал Элам, заключивший незадолго до этого союз с Халдеей. Здесь он также добился победы; взятие эламской столицы Сузы во время этой кампании увековечено в известном рельефе из дворца Ашшурбанапала в Ниневии.

Двадцать пять лет спустя халдеям еще пришлось сыграть свою роль в событиях, которые привели в конце концов к разрушению Ниневии. В 614 г. до н. э. армия мидян под предводительством Киаксара вторглась в Ассирию, захватила Нимруд и полностью разрушила древнейшую столицу страны — Ашшур. Здесь мидяне встретились с вавилонянами; в результате был заключен договор между Киаксаром и халдейским царем Набопаласаром. На следующий год мидянам удалось заручиться поддержкой и скифских племен, живших к северу от их государства. Три народа объединились и пошли на Ниневию. После поразительно короткой осады город пал в 612 г. до н. э. и был почти полностью разрушен. Уцелевшие беженцы нашли себе убежище в Харране на северо-западной границе Ассирии.

Ранние раскопки ассирийских городов

Этот краткий обзор последнего этапа династической истории Ассирии был необходим для того, чтобы, во-первых, дать представление о хронологии, а во-вторых, познакомить читателя с местами археологических открытий, о которых мы сейчас расскажем. Описанию разнообразия и богатства этих открытий посвящены толстые тома, равно как и обширные комментарии к ним. Совершенно ясно, что здесь может быть полезен лишь выборочный анализ сведений, полученных в результате этих открытий.

Прежде всего следует отметить различие между двумя типами раскопок, проводившихся на развалинах ассирийских городов. Они далеко отстоят друг от друга во времени и по-разному связаны с современными им археологическими принципами. К первому типу относятся исследования выдающихся пионеров — археологов XIX в. Цель их раскопок — обнаружить, извлечь древние памятники и увезти их в музеи; при этом исследователей не интересовало окружение, в котором были найдены эти памятники. Начало подобным раскопкам положил в 1842 г. П. Э. Ботта, открыв Хорсабад, за ним два года спустя последовали первые раскопки Лэйярда в Нимруде. Этот период продолжался (с кратким перерывом во время Крымской войны и на несколько лет после ее окончания) до 1877 года — года смерти Джорджа Смита, обнаружившего и определившего клинописный вариант сказания о Всемирном потопе.

Раскопки, которые можно отнести ко второму типу, — они ведутся и сегодня — отличаются тем, что внимание исследователей привлекают также стратиграфия и окружение памятников. Они начались в 1927 г., когда американские археологи вернулись в Хорсабад, а позднее были продолжены английскими археологами в Нимруде. Мы не будем здесь подробно рассказывать о жизни и приключениях первых археологов, занимавшихся Ассирией. Можно лишь восхищаться их преданностью делу и настойчивостью, которые они проявили, несмотря на скептическое недоверие и даже прямое противодействие. В конце концов они были вознаграждены за свои усилия, когда широкие общественные круги оценили романтическое обаяние их находок; им удалось тогда забыть на время о недоброжелательстве и международном соперничестве, омрачавшем их взаимные отношения и позднее выродившемся в недостойную борьбу за археологическую добычу. История этих раскопок популярно изложена в одной из работ автора этих строк, а также — еще более объективно — рядом французских и немецких исследователей [110]. Наша цель сейчас — описать места, где проводились эти археологические раскопки, и идентифицировать обнаруженные памятники и сооружения в свете последующих более тщательных исследований.

Город Кальху, заложенный Ашшур-нацир-апалом II (883–859 гг. до н. э.) в начале его царствования и значительно выросший впоследствии, первоначально представлял собой почти правильный квадрат со стороной около 1,25 мили [129, т. I, гл. 1; 144, гл. 3]. С западной стороны естественной границей ему служил Тигр, а с южной — канал, куда отводилась вода из Верхнего Заба. На холме, образованном остатками прежних поселений в юго-западном углу квадрата, разместились главные дворцы и храмы. В юго-восточном углу был построен царский арсенал, также обнесенный стеной.

Именно холм цитадели сразу же привлек внимание Лэйярда, когда он приступил здесь к раскопкам в ноябре 1845 г. [98; 100]. В том виде, в каком цитадель сохранилась до наших дней, несколько пострадав от дождей, она представляет собой стены в форме ромба с остатками небольшого зиккурата в северо-западном углу. Первые же траншеи, прорытые Лэйярдом, неожиданно обнажили стены и скульптурные украшения резиденции самого Ашшур-нацир-апала (позднее известной под названием Северо-западного дворца), выходившей к реке южнее зиккурата. Именно здесь Лэйярд впервые обнаружил помимо настенных рельефов дверные проемы, обрамленные изображениями охраняющих дворец крылатых быков или львов с высокими фигурами «гениев» за ними. Раскопки какое-то время велись в основном в покоях вокруг «церемониального зала» дворца. Там были обнаружены бронзовые фигурки, алебастровые сосуды, а также осыпавшиеся фрагменты настенной росписи, которые Лэйярду сохранить не удалось.

Первый этап работы Лэйярда в Нимруде продолжался до 1847 г.; к этому времени он обнаружил и обследовал несколько других зданий. Там же, на берегу реки, был обнаружен и так называемый Западный дворец Ададнерари III и Юго-западный дворец, построенный или восстановленный Асархаддоном, который использовал для него скульптуры, предназначавшиеся для дворца Тиглатпаласара III. Имя последнего на многих надписях из Центрального дворца часто объединяется с именем Салманасара III. Как раз вблизи этого сооружения Лэйярд нашел знаменитый «Черный обелиск» (ныне находящийся в Британском музее) с изображением сцен принесения дани; среди данников фигурирует и «Иеху, царь Израиля». Наконец, под выступом в юго-восточном углу холма он расчистил несколько покоев дворца, построенного, видимо, очень поздним ассирийским царем по имени Ашшур-этель-илани. В этом дворце через 100 с лишним лет сделал свои важные находки Мэллоун. В 1847 г., когда Роулинсон в Багдаде существенно продвинулся в чтении клинописи, Лэйярд понял, что город, который он раскапывает, — не Ниневия, а Кальху.

Лэйярд вернулся в Нимруд в 1849 г., после выхода в свет его книги «Ниневия и ее руины». На этот раз он привез с собой художника (Купера, позднее его сменил Белл), который должен был взять на себя труд, отнимавший у Лэйярда слишком много времени, — перерисовывать рельефы. В течение последующих двух лет Лэйярд сделал в Северо-западном дворце новые находки, в том числе несколько сот бронзовых предметов, инкрустированных слоновой костью и даже стеклом. У подножия зиккурата он обнаружил храм, посвященный Нинурте и вымощенный плитами, надписи на которых содержали анналы царствования Ашшур-нацир-апала. В святилище была найдена и почти не поврежденная статуя этого царя, занявшая свое место в Британском музее среди редких образцов ассирийской скульптуры. Однако в 1850 г. Лэйярд начал раскопки дворцового холма Ниневии, где открытием дворца Синаххериба закончил свою полевую археологическую работу.

С 1852 по 1854 г. исследования Лэйярда были продолжены его ассистентом Ормуздом Рассамом — братом британского представителя в Мосуле и местным уроженцем. Ормузд Рассам прославился беззастенчивым прагматизмом своих археологических методов, равно как и пренебрежением к общепринятым международным этическим нормам [163]. В юго-восточной части цитадели Нимруда Рассам обнаружил комплекс храма бога Набу, который впоследствии был более тщательно раскопан экспедицией Мэллоуна. Здесь Рассам нашел статуи; две из них были посвящены Ададнерари III и его матери Саммурамат (Семирамиде), а также стелу Шамши-Адада V. Однако теперь он был слишком занят раскопками в Ниневии, чтобы надолго покидать Мосул. В 1854 г. Роулинсон поручил продолжение работ в Нимруде В. К. Лофтусу, который более известен своими раскопками шумерских городов на юге [105]. Лофтус сделал важную находку в здании, расположенном к западу от храма Набу и получившем название Сгоревший дворец. Находка представляла собой прекрасную серию резных предметов из слоновой кости; после исследования, проведенного с некоторым опозданием специалистами Британского музея в 50-х годах XX в., стал возможен стилистический анализ ремесленного искусства этого периода.

За три года до открытия Лэйярдом Нимруда французским консулом в Мосуле был назначен Поль Эмиль Ботта. Уже в 1842 г. он начал, хотя и без особого успеха, предварительные раскопки на холме Куюнджик в Ниневии. Рабочие, занятые в экспедиции, рассказали ему о древних скульптурах, незадолго до того найденных в Хорсабаде, в 12 милях к северо-востоку от Куюнджика под большим холмом на р. Хоер. В марте 1843 г. Ботта перебрался туда и скоро уже раскапывал сооружение, которое, как мы знаем сейчас, оказалось дворцом царя Саргона II. Успех пришел быстро, а находки очень походили на те, которые через два года так поразили Лэйярда в Нимруде. Через год к экспедиции Ботта присоединился Э. Фланден — замечательный рисовальщик, старательно перерисовывавший рельефы и другие скульптурные изображения, извлекаемые из-под земли в огромном количестве [24].

В Хорсабаде Саргон, как и в Нимруде, выбрал небольшой древний холм, который легко можно было приспособить под основание дворца. Город был построен в виде квадрата со стороной более мили; его окружала стена с башнями и семью воротами. Приподнятая площадка дворца примыкала к северо-западной городской стене, а со стороны города была защищена (как обнаружили американские археологи в 30-х годах XX в.) внутренней цитаделью, заложенной на более низком уровне — на том же, что и все прочие общественные сооружения. Так же как и в Нимруде, в южной части города находился царский «арсенал». В соответствии с ассирийской традицией сам дворец Саргона располагался вокруг двух главных дворов, меньший использовался для церемоний.

Что касается раскопок Ботта, то, как следует из пятитомного отчета о работе, опубликованного им совместно с Фланденом в 1849–1850 гг., они ограничивались расчисткой величественной анфилады залов в северо-западной части дворца. Раскопки продолжались до 1846 г. После политических событий 1848 г. в Пари же Ботта почему-то впал в немилость и был вынужден занять незначительный дипломатический пост в Леванте. К тому времени он, подобно Лэйярду, понял, что город, который он раскапывал, — отнюдь не Ниневия, как ему представлялось раньше.

План города и укреплений Ниневии

в позднеассирийский период (по Хоуксу, 1974 г.)

В 1852 г. место Ботта в Хорсабаде занял Виктор Плейс. Главным его помощником был художник Феликс Томас; именно последнему мы обязаны единственным уцелевшим описанием основных находок этой французской экспедиции [160]. Экспедиция выяснила общую планировку дворца, а наиболее сохранившиеся скульптурные изображения вместе со многими более мелкими находками были подготовлены для отправки в Париж. Согласно расчетам самого Плейса, к концу 1853 г. сотрудники экспедиции расчистили 209 помещений, располагавшихся вокруг 31 двора, и, кроме того, три храма и небольшой зиккурат. Плейс определил протяженность городских стен, толщина которых достигала 24 м, и обследовал 7 ворот, порталы трех из которых были украшены скульптурными фигурами, а одни (на плане — ворота № 3) — сводчатые, с архивольтами — почти полностью сохранились. В 1855 г., закончив описание находок, он был готов к возвращению во Францию. Вот тут-то и произошла катастрофа, история которой хорошо известна. Скульптуры из Хорсабада благополучно довезли до Багдада, где вместе с древностями из других поселений они были упакованы в 235 ящиков и погружены на большое судно и два плота-келека, направлявшиеся в Басру. Вблизи Курны, где в Тигр впадает один из рукавов Евфрата, этот караван судов подвергся нападению враждебных племен и все суда были потоплены. К счастью, груз, отправленный Ботта в 1847 г., благополучно прибыл во Францию, так что ныне эта скромная коллекция, а также две фигуры крылатых быков в Британском музее — это все, что осталось от французских находок в Хорса-баде [66].

Как уже говорилось, развалины Ниневии в описываемый период привлекали внимание как английских, так и французских археологов. Городские стены, ныне оказавшиеся на некотором расстоянии от Тигра, образуют неправильный прямоугольник периметром почти 7,5 мили с внешним валом и рвом с восточной стороны [86]. Дворцовый холм, известный под турецким названием Куюнджик, отмечает границу западной стены, выходившей на реку. Милей южнее расположен второй холм меньшего размера, скрывающий руины ассирийского арсенала. На вершине второго холма сейчас стоят дома арабской деревушки, в центре которой находится мусульманское святилище, связанное с именем пророка Ионы (Наби Юнуса). Четко определено местоположение городских ворот: Ворота Нергала, на которых до сих пор сохранились изображения стражей-охранителей, расположены в северной стене, а Ворота Шамаша — в восточной [51, с. 9 и сл.; 120; 121]. Эти и другие ворота вместе с прилегающими крепостными укреплениями недавно были расчищены и частично восстановлены.

План дворца Синаххериба в Ниневии

(по Патерсону, 1912 г.)

Во время своей первой экспедиции в Нимруд Лэйярд продолжил предварительные раскопки Бот га в районе холма Куюнджик в Ниневии; однако лишь в июне 1847 г. его ожидания оправдались. В южном углу цитадели он обнаружил стены огромного сооружения, которое оказалось главным дворцом Синаххериба. Из-за необходимости вернуться на время в Лондон Лэйярду пришлось отложить дальнейшее обследование дворца. После возобновления работ в 1849 г. он вначале был разочарован, обнаружив, что дворец пострадал от огня — возможно, во время разграбления Ниневии в 612 г. до н. э. Урон, однако, оказался меньше, чем он ожидал; значительная часть скульптурных украшений сохранилась. В 71 покое, обследованно. м Лэйярдом, было расчищено более двух тысяч плит с рельефами, а в двух маленьких комнатах (на плане Лэйярда они обозначены номерами 40 и 41) было найдено множество глиняных табличек, составлявших некогда библиотеку Синаххериба, — огромное собрание текстов, включавшее в себя и описание событий, относящихся ко времени его царствования (план см. [100, т. I, с. 67]).

Тогда же Лэйярд предпринял менее успешную попытку вести раскопки в незаселенной части холма Наби Юнуса. Здесь он обнаружил надписи Ададнерари, Синаххериба и Асархаддона, однако враждебность местного населения вынудила его прекратить работу. В 1851 г. он навсегда оставил раскопки, передав руководство ими Ормузду Рассаму.

В свое время Лэйярд договорился с Виктором Плейсом, что раскопки английских археологов должны ограничиться южной частью холма Куюнджик, и теперь Плейс начал отстаивать свое право обследовать его северную часть. Рассам, вернувшийся в Мосул в 1852 г., стал оспаривать это соглашение и, оказавшись вынужденным в силу обстоятельств работать под покровом темноты, тем не менее сумел обнаружить огромный Северо-западный дворец Ашшурбанапала, на который и предъявил права от имени Британского музея. Как оказалось, помимо знаменитых скульптурных изображений «Львиной охоты» в здании находилась также недостающая половина библиотеки Синаххериба. Ее находка явилась триумфом британских раскопок в Ниневии. Они были завершены в 1874 г. Джорджем Смитом; тщательно исследуя выбранную землю, оставшуюся после раскопок Рассама, Смит нашел недостающий фрагмент текста о Всемирном потопе.

Справедливости ради следует добавить, что вершиной последовательных изысканий самого Рассама было Открытие им в 1878 г. Имгур-Энлиля, «поместья» ассирийских царей в Балавате, в 25 милях восточнее Мосула. Здесь из довольно низкого холма ему удалось извлечь две пары огромных бронзовых ворот, поставленных Ашшур-нацир-апалом и Салманасаром III соответственно у входа во дворец и в храм (план дворца Ашшурбанапала см. [163, с. 8; 87; 20]). В дальнейшем мы остановимся подробнее на описании этих ворот, а также на третьих воротах, обнаруженных Мэллоуном.

Американские раскопки в Хорсабаде

Из приведенного выше рассказа о раскопках развалин позднеассирийских городов читатель, должно быть, уже понял, что светские здания там преобладают над храмами. Цари-императоры той эпохи больше заботились о возведении укреплений и планировке вычурных царских дворцов, чем о религиозных храмах, которые зачастую просто присоединялись к первым. По мере того как на смену одному властелину приходил другой, дворцов становилось все больше, они расширялись или реконструировались: как правило, при этом не принималось во внимание ни состояние, ни размеры огромных платформ, на которых они стояли. Так обстояло дело в Нимруде; в еще большей степени это характерно для Ниневии, археологическое описание которой, к сожалению, и по сей день остается крайне неполным.

Напротив, если обратиться теперь к Хорсабаду, нашим взорам предстанет город, который был построен, заселен и оставлен — и все за период жизни одного поколения. Его развалины, описание которых не осложнено проблемой рассмотрения различных археологических слоев, раскапывались и тщательно исследовались в течение долгого времени. Именно поэтому он может служить своего рода образцом, достоверно отражающим принципы планировки и сооружения зданий, которых придерживались тогдашние строители.

Американские археологи, которые возвратились в Хорсабад в 1928 г., значительно пополнили число находок, сделанных их французскими предшественниками. После предварительной расчистки «неукрашенных» городских ворот (на плане — № 7) они продолжили раскопки дворца и вывезли ряд скульптурных изображений, от которых в свое время отказался Ботта ввиду несовершенства транспортных средств [106]. В 1930 г. были найдены вторые ворота (А), украшенные крылатыми быками и «гениями»; за этой находкой последовало открытие внутренней цитадели. Когда во главе раскопок стал Гордон Лауд, он потратил насколько лет на расчистку многочисленных зданий, заключенных внутри цитадели, а также на попутное изучение большого здания — «арсенала», расположенного в южном углу городища (это сооружение было известно Плейсу как «Дворец F») [107].

Во время раскопок Лауда в цитадели был заново снят топографический план, что потребовало проверки и уточнения плана Плейса [107; 181, с. 445–447]. В конечном итоге это привело к поразительному выводу о примитивности строительных приемов ассирийцев, применявшихся на начальных этапах возведения зданий. Даже сами фундаменты зданий оказались асимметричными, а общая планировка зданий цитадели — настолько случайной, что это явно затрудняло их использование. Со стороны «ворот А» возле мощеной улицы под нелепым углом к ней стоял большой храм, посвященный богу Набу. Это сооружение благодаря специальной платформе было поднято до уровня дворца, из последнего в него попадали по мосту, проходившему над дорогой. За храмом открывалось свободное пространство, откуда широкий пандус вел к главному порталу дворца, напротив же (также несколько сбоку) находился второй — вспомогательный — вход в цитадель. В другом месте внутри этих стен Лауд раскопал пять дворцов меньшего размера, планировка которых была явно с трудом подогнана к существующим площадкам. Это странное отсутствие предварительного планирования, видимо, составляло характерную черту монументального строительства во все периоды истории Месопотамии.

Как уже было отмечено, главный дворец, парадные покои и залы официальных приемов располагались вокруг внутреннего двора, над которым с одной стороны возвышалась скульптурная композиция с изображением крылатых быков и других существ, охранявших три входа в «тронный зал». Последний представлял собой огромное прямоугольное помещение высотой до 12 м, стены которого снизу доверху украшала роспись. В одном его конце стоял царский трон, отделанный рельефной резьбой, в другом конце находился выход, ведший к лестнице, по которой можно было подняться на плоскую крышу. Дверь вблизи трона вела через длинную «гардеробную» в небольшой дворик; вокруг него группировались жилые комнаты. Подобное устройство «тронного зала» со вспомогательными покоями и лестницей, видимо, было обычным архитектурным решением в ассирийских дворцах. В Хорсабаде оно легко прослеживается в «приемной анфиладе» меньших зданий нижней цитадели. Такой же архитектурный прием определяет единую композицию отдельной группы залов для официальных приемов в северо-западном крыле дворца Саргона, где двери ведут на открытую террасу. Лауд обнаружил аналогичное расположение покоев и в жилой части южного «арсенала» [185, с. 177 и сл.].

Что же касается культовых зданий, то наиболее впечатляющим является храм Набу с его двумя внешними дворами и удобно расположенным святилищем. Помимо него Лауд раскопал группу из трех небольших храмов, присоединенных к юго-западному крылу дворца. В одном из них — храме Сина — хорошо сохранился фасад. Рифленые плиты по обе стороны его сводчатого входа поднимаются вверх с небольших выступающих площадок, украшенных орнаментом из ярких изразцов. Рядом с каждой из них стояла искусственная пальма, а также женская статуя с «изливающейся вазой», что очень напоминает настенную роспись из Мари.

Маленький зиккурат, примыкавший к этим храмам, слишком разрушен, чтобы о нем можно было что-то сказать. Однако, если верить реконструкции Плейса, зиккурат некогда имел винтовую лестницу, разделявшую его на части, раскрашенные в разные цвета [61, рис. 32, с. 79].

Сейчас вскрылись любопытные факты, связанные со зданием «арсенала» в Хорсабаде, которое Лауд ошибочно принял за резиденцию Синаххериба в то время, когда тот был еще наследным принцем. Каменные основания колонн, найденные Плейсом на месте развалин «арсенала», напомнили исследователям о надписи Саргона, в которой говорится, что он построил дворец сирийского типа, известного под названием Бит хилани, с балконом на колоннах напротив «тронного зала». Однако Лауд сумел доказать, что положение колонн здания не соответствует этой версии и поэтому Бит хилани Саргона следует искать в другом месте [60]. Едва ли стоит еще говорить о планировке здания, поскольку «арсенал» такого типа был позднее полностью раскопан Мэллоуном в Нимруде.

Строительные конструкции

В Хорсабаде стены строились из глиняных кирпичей. В противоположность обычной практике скрепляющий раствор употреблялся здесь очень редко; кирпичи лишь слегка высушивались после формовки и затем укладывались еще влажные, мягкие. Для облицовки зданий и мощения улиц применялся обожженный в печах кирпич. Городские стены, толщина которых достигала у основания 20 м и более, были облицованы тесаным камнем на 1,10 м над землей. Под этой облицовкой был неотесанный камень, из которого выкладывался фундамент верхней кирпичной кладки, завершавшейся парапетом с бойницами и каменными зубцами. Здесь, как и повсюду в Ассирии, в местных карьерах легко добывался камень, который можно назвать гипсовым алебастром (сейчас он известен как «мосульский мрамор»); его можно было выламывать очень крупными плитами. Фундамент дворца облицован каменными плитами весом каждая до 23 т и длиной 2,7 м. В основном же камень использовался для портальных скульптур, а также для плит ортостатов с резными барельефами. Последние применялись только внутри здания, образуя декоративную полосу dado вдоль основания стен. Американцы обнаружили, что ряды этих плит были установлены и рельефы на них вырезаны in situ, до того, как была надстроена кирпичная кладка [107, с. 19]. В тех случаях, когда такие плиты оказывались по обе стороны стены, щель между ними заполнялась строительным мусором, частично состоявшим из обломков камней. Из камня также делали пороги главных дверей; в этом случае укладывались большие плиты, резьба на которых имитировала ковры [61, рис. 40, с. 103].

Что касается крыш, то их следы были обнаружены на городских воротах, имеющих бочкообразный кирпичный свод; свод из кирпича применялся и при строительстве канализационной системы дворцовой платформы. Однако, как убедился Лауд, в самом дворце, как правило, потолки были плоские, иногда с крашеными балками. Дерева было сравнительно много: Лауд определил кедр, кипарис, можжевельник и клен; по размерам найденных упавших стропил он заключил, что длина бревен позволяла перекрывать самые широкие комнаты.

Позднеассирийская скульптура

По той или иной причине скульптурные изображения, относящиеся к этому периоду, встречаются крайне редко. До нас дошло несколько отдельных скульптурных портретов царей; наиболее сохранившиеся экземпляры — это портреты в половину натуральной величины. Изображение Ашшур-нацир-апала II, найденное в храме Нинурты в Нимруде, которое может считаться типичным образцом, обычно характеризуется как «неинтересное и безликое», — и все же фигура царя, стоящего с непокрытой головой и задрапированного в простое покрывало с каймой — придворное одеяние в Ассирии, — не лишена достоинства [61, табл. 82].

Самый же примечательный и характерный вид скульптурных изображений — это фигуры хранителей lamassu, которыми украшались ворота и дворцы ассирийских городов. Расположение этих колоссальных фигур крылатых быков и львов с человеческими головами было рассчитано на то, что на них будут смотреть с двух сторон, поэтому лицо можно было видеть со стороны дверного проема, а дополнительная пятая нога придавала им естественный вид при взгляде и спереди, и сбоку. Каждое из этих монолитных чудищ представляло собой частично барельеф, а частично круглую скульптуру и было высечено из одной каменной плиты размером до 5,5 кв. м. Из каменоломни грубо обтесанная плита перевозилась (часто по реке) к месту назначения, где и устанавливалась перед окончательной отделкой.

Наиболее значительные достижения позднеассирийских скульпторов связаны с работой в области барельефа. Создание в этой технике фигурных композиций для украшения внутренних стен само по себе было уже большим достижением; способность же выражать абстрактные идеи поднимает плоды их ремесла до уровня подлинного искусства.

Что же касается сюжетов рельефов, то со времени Ашшур-нацир-апала они сводились по большей части к изображению победоносных походов царя. По словам Г. Франкфорта, «мы видим продвижение войск, покоряющих, сжигающих и наказывающих одну страну за другой». Часто повторяющийся мотив — боевая колесница; обычно встречаются изображения колесниц, преследующих отступающего врага, в то время как пехота добивает раненых, брошенных на поле битвы. «Сопротивление сосредоточивается в городе; его берут штурмом, предводители восстания пронзены копьями… а неумолимое войско на колесницах продолжает свой победный путь». Некоторое разнообразие достигается здесь благодаря схематичному изображению окружающей природы, на фоне которой происходят события, а также этнических характеристик, присущих различным врагам Ассирии. Зачастую эти мотивы разработаны старательно, живо и реалистично, что кажется особенно замечательным, если учесть ограниченность техники, в которой работали художники, а также их полное незнание законов перспективы. Изобретательность, с которой передавалась перспектива, не имеет себе аналогов в догреческом искусстве.

Военные походы царя обычно происходили в определенное время года. В перерывах между походами царь развлекался охотой, представлявшей еще один очень популярный сюжет барельефов. Этот сюжет находит себе лучшее выражение в резьбе более позднего периода, но есть и серия удачных охотничьих изображений, относящихся ко времени правления Ашшур-нацир-апала [61, табл. 87]. На них представлена, правда, охота в загоне, образованном щитами воинов, куда выпускали львов, и царь мог стрелять по ним со своей колесницы. После охоты царь изображался в сопровождении придворных и музыкантов, совершающим возлияния над телами убитых животных. Покрытые барельефами плиты, относящиеся к этому периоду, достигают 2 м в высоту, а изображения на них расположены в двух регистрах. Однако важнейшая сцена этой серии, на которой царь отдыхает и подкрепляется после охоты, занимает всю высоту плиты. Эта сцена представляет собой как бы эпилог, а изображения духов-защитников по обе стороны от царя напоминают зрителю о божественном покровительстве, которым пользуется монарх. Подобные же изображения «гениев», обращенные лицом к «древу жизни», вновь появляются на большой отдельной плите, расположенной за троном в «тронном зале» северо-западного дворца в Нимруде [61, табл. 90]. Эта плита походит на роскошную настенную драпировку, ее композиция повторяется также на узоре вышивки мантии Ашшур-нацир-апала [61, табл. 41, с. 104]. Как ни странно, религиозная символика появляется на этих скульптурных композициях довольно редко.

Во время правления Салманасара III впервые встречается другой вариант рельефного украшения; его можно увидеть на больших бронзовых воротах в Балавате. Эти ворота представляют собой двустворчатые деревянные двери, каждая из «створок» которых — шириной 1,8 м и высотой 6,1 м — укреплена сбоку на круглой колонне из того же материала. Створки украшались горизонтальными бронзовыми пластинками шириной 28 см, толщиной около 2 мм, причем пластинки пересекали всю дверную створку и продолжались вокруг боковых колонн. Изображения на них созданы методом чеканки, а сцены на рельефах подобны вырезанным на камне. Поскольку вдоль каждой пластинки идут две каймы, высота изображений не превышает 13 см. Сюжеты опять-таки носят повествовательный характер, однако они выглядят живо и впечатляюще [181, табл. 209–214]. Мы видим победу над халдеями на фоне пальм Нижней Месопотамии; захват островной крепости Тир на побережье Средиземного моря и перевозку дани ее властителя на лодках в ассирийский лагерь; холмы и леса на юге Урарту, мешающие продвижению войск. Более необычный эпизод запечатлен в связи с продвижением на север; в горной пещере царь, по-видимому, обнаружил исток Тигра и совершает надлежащее жертвоприношение вместе с воинами, стоящими по пояс в воде, а в это время скульптор высекает на камне барельеф, дабы увековечить это событие [87]. Третья пара ворот из Балавата, ныне восстановленная и возвращенная Иракскому музею, дополняет ту же историю новыми эпизодами [19, с. 442 и примем.].

После того как началось возрождение Ассирии в середине VIII в. до н. э., Тиглатпаласар III построил себе дворец-поместье в Тиль-Барсибе (Телль-Ахмар) на Евфрате в Сирии. В этом дворце вместо каменных барельефов применялась настенная роспись [183]. Изображения нанесены красной, синей и черной красками по белому гипсу, а сюжеты их подобны тем, которые представлены на каменных рельефах. Эпизоды царских походов перемежаются сценами охоты, а место портальных скульптур занимают крылатые «гении». После реставрации в Лувре эти фрески были сравнительно недавно опубликованы [157, табл. I–IV, рис. 109–120, 266 и 336–348].

В каменных барельефах дворцов наследников Тиглатпаласара, построенных в VIII и VII вв. до н. э., появляется ряд новых особенностей. В залах для официальных приемов в Хорсабаде мы видим вместо нарративных изображений статичные композиции, представляющие дворцовый церемониал. Огромные фигуры царя и придворных, некоторые достигают 2,75 м высоты, следуют друг за другом или противостоят друг другу согласно строгому церемониалу; еще заметны следы краски, которая покрывала их волосы, бороды и открытые части тела. Возможности, которые открывались на этих более обширных пространствах, позднее, во время царствования Синаххериба, были использованы художниками для композиций совсем другого рода. Благодаря величине изображений появилась возможность более пространно трактовать исторические эпизоды, добавляя к центральной теме сопутствующие события. С этой целью художники часто отказывались от разделения изображения на горизонтальные полосы. Одно изображение могло теперь занимать всю плиту, при этом допускались новые способы передачи расстояния или степени важности отдельных элементов изображения. Панорамному эффекту этих композиций способствовали и новые детали пейзажа.

Здесь невозможно даже просто перечислить все многочисленные сюжеты, избиравшиеся художниками этого периода [181]. Многие изображения посвящены сценам насилия и разрушительным последствиям карательных военных экспедиций. Некоторые из них представляют особый интерес благодаря сопровождающим надписям, позволяющим четко определить исторические события и даже отдельных действующих лиц. Синаххериб изображен принимающим своих военачальников и пленников после капитуляции Лахиша в Палестине; или же он показан во время одного из своих походов в болотах Южной Месопотамии наблюдающим с острова за своими воинами, которые на лодках преследуют врага в камышовых зарослях и изобилующих рыбой водах лагуны. Ашшурбанапал празднует в окружении музыкантов захват Суз (фоном этой сцене служит вид города, изображенного как бы с высоты птичьего полета); он же созерцает ужасные последствия тяжелого боя; порой мы видим его с женой отдыхающим на ложе в беседке из виноградных лоз [181, табл. 241].

В последний период существования ассирийской рельефной резьбы по камню с особой тщательностью выполняются изображения животных. Вершины совершенства они достигают во время царствования Ашшурбанапала, когда особенно популярными сюжетами становятся охотничьи сцены с изображениями львов, диких ослов и газелей. В них — возможно, намеренно — звучит поэтическая нота, и симпатии зрителей явно на стороне «умирающей львицы» или «самки онагра», вынужденной покинуть своих детенышей.

Большую ценность с археологической точки зрения представляют запечатленные на рельефах подробные свидетельства о внешнем виде и характерных особенностях самих ассирийцев, а также соседних народов, с которыми последние сталкивались во время военных действий. В результате тщательного изучения этих памятников изобразительного искусства нам известны мельчайшие детали военного снаряжения и способы его применения, что невозможно было бы выяснить на основе одних лишь письменных источников. В тех аспектах повседневной жизни ассирийцев, которые нашли себе отражение в барельефных изображениях, осталось не так уж много белых пятен.

Возвращение англичан в Нимруд

Здесь следует остановиться также на находках, сделанных британской археологической экспедицией под руководством М. Мэллоуна. Эта экспедиция возвратилась в Нимруд в 1949 г. и проработала там еще 14 лет.[129]. Вначале Мэллоун сосредоточил усилия на исследовании Северо-западного дворца, «центральный церемониальный» комплекс которого, раскопанный Лэйярдом, включал и большой «тронный зал» (план цитадели см. [129, рис. 1, с. 32]). Первая его важная находка была действительно сделана в боковых покоях, непосредственно примыкающих к трону. Там была обнаружена памятная стела Ашшур-нацир-апала II с рельефным изображением царя и надписью из 153 строк, покрывающей обе стороны камня. Этот памятник представляет особый интерес, поскольку он содержит описание церемоний и празднеств, приуроченных к официальному открытию дворца в 879 г. до н. э., вплоть до подробностей приготовления праздничной трапезы на 69 574 человека, длившейся десять дней. Другие сообщения подобного рода позволили Мэллоуну примерно подсчитать население Кальху после того, как Ашшур-нацир-апал сделал его своей столицей. Цифра, которая у него получилась, — не менее 86 тыс. человек, включая детей, — представляет собой интересную параллель к «ста двадцати тысячам жителей», приписываемых Ниневии в Ветхом Завете (Иона IV, 11).

Реконструкция части «книги», найденной в Нимруде. Она представляет собой «листы» из слоновой кости (33,8 × 15,6 см.), покрытые слоем воска и соединенные петлями (по Мэллоуну, 1966 г.)

Одновременно Мэллоун обследовал два глубоких колодца в восточном «жилом крыле» дворца. В одном из них (на плане — АВ), частично раскопанном Лэйярдом, была сделана находка, значение которой выяснилось в полной мере лишь после ее исследования в лаборатории Британского музея. Это была своеобразная «книга», состоящая из пятнадцати или более «листов», соединенных золотыми петлями, так что «книга» могла раскрываться в обе стороны подобно японской ширме. Края «листов», сделанные из дерева и слоновой кости, были приподняты, чтобы защитить восковую поверхность, на которой процарапывался клинописный текст. В тексте насчитывается несколько тысяч строк. На «обложке» стояло имя Саргона II, а также название «книги» и указание, что она должна храниться в Новом царском дворце в Дур-Шаррукине (Хорсабаде). До сих пор письменные документы этого периода, запечатленные на воске, были найдены только во Фригии. Однако Мэллоун помнил о более поздней вавилонской надписи, в которой придворному, толковавшему царю предзнаменования, предлагалось по окончании толкования «закрыть книгу»; эту фразу невозможно было бы понять, если бы предсказатель пользовался при этом табличкой.

Именно во втором колодце этой части дворца (NN) Мэллоун обнаружил несколько предметов, ныне считающихся величайшими шедеврами; эти произведения искусства — знаменитая нимрудская слоновая кость, к описанию которой мы и переходим. Первая — поразительно красивая женская головка, возможно, украшение дворцовой мебели; она известна среди археологов как «Мона Лиза из Нимруда» [129, т. I, с. 128]. Ее размеры —16 × 13,3 см; слоновая кость с течением времени приобрела теплый коричневый оттенок, черты лица, слегка тронутые соответствующей краской, по стилю, как считает Мэллоун, сближаются с чертами архаической греческой скульптуры. Была найдена и вторая головка того же типа, однако сделанная гораздо грубее; обе они датируются примерно 700 г. до н. э. Еще более глубокое эстетическое впечатление производят две пластинки из слоновой кости (точнее, слоновой кости с золотом), на которых изображена львица, терзающая африканца, на фоне традиционного декоративного орнамента из лотосов [129, т. I, фронтиспис]. Высота каждой пластинки около 10 см, они украшены позолотой и цветными инкрустациями. Применявшаяся здесь техника перегородчатой эмали была основательно изучена в Британском музее [129, с. 139].

В число прочих зданий цитадели, раскопанных Мэллоуном, входило северное крыло, или архив Северо-западного дворца, храм Нинурты у подножия зиккурата, юго-западный комплекс, состоящий из Сожженного дворца Лофтуса и храма Набу (Эзида) с примыкающим к нему дворцом правителя, большая группа частных жилищ и огромная стена причала, являвшаяся западной, или речной, опорой платформы цитадели. Все эти остатки зданий были тщательно описаны с определением последовательных стадий их архитектурной истории. При раскопках Мэллоун не занимался специально поисками крупных статуй или барельефов, однако труды его были щедро вознаграждены находками меньшего размера: бронзовыми сосудами и оружием, прекрасной резьбой по слоновой кости и запасами необожженных табличек, — как раз предметы такого рода и не умели сохранять предыдущие экспедиции. Однако самые замечательные открытия были сделаны, когда экспедиция занялась большой и до тех пор не исследованной группой зданий в дальнем юго-восточном углу внешнего города. Это был «императорский арсенал» Салманасара III [129, т. 2].

Здания, соответствующие его описанию, были найдены во всех трех позднеассирийских столицах. «Арсенал» в Ниневии остается погребенным под современными зданиями Наби Юнуса, однако стела с надписью из этого района содержит описание его реконструкции во время правления Асархаддона [185]. В другой надписи определяется назначение этого сооружения: «хранить снаряжение, колесницы, оружие и военную добычу любого рода, а также содержать жеребцов и мулов». Далее сообщается, что ежегодно во время празднования Нового года его посещал царь; для него были предусмотрены жилые покои.

«Арсенал» в Нимруде, известный археологам как «Форт Салманасара», занимает прямоугольную площадку размером 300 × 200 м. С восточной и южной сторон его окружает городская стена, с других — собственные массивные крепостные укрепления. Дэвид Оатс, возглавивший раскопки в 1958 г., полагал, что у «арсенала» была также «внешняя крепостная стена»; есть указания на то, что подобные крепостные укрепления имелись и в Хорсабаде. Сама крепость делилась на пять основных частей. В центре находилась просторная площадь для проведения парадов с тронным возвышением. Два больших двора с северной стороны были окружены рабочими помещениями придворных ремесленников: здесь были мастерские плотников, кузнецов, кожевников и оружейников, где среди разбросанных кусков панцирей часто попадаются их инструменты и приспособления, даже была найдена царская статуя, явно нуждавшаяся в ремонте. С других сторон к административным помещениям и покоям придворных примыкают винные и продовольственные склады. Третий двор к западу от центральной площади был разделен на просторные помещения, расположенные вокруг небольших световых колодцев. Вся южная сторона здания отводилась под царскую резиденцию: церемониальная часть последней, вход в которую вел прямо с парадной площади, состояла из двух помещений, а их планировка полностью соответствовала архитектуре, известной нам уже по Хорсабаду и другим местам. В частности, там имелась «церемониальная галерея» с огромным прямоугольным «тронным залом» и выступающим крылом, где размещались парадные апартаменты.

В «тронном зале» сохранилось каменное основание трона, на изящном барельефе которого изображено принятие дани от Сирии и Халдеи. Центральное место на нем отведено встрече между Салманасаром и тогдашним правителем Вавилона, причем оба царя изображены. пожимающими друг другу руки (ил. см. в «Illustrated London News», 1.XII.1962). Почти столь же глубокое впечатление оставляет панель, покрытая глазурованным кирпичом, которая упала со своего места над дверным проемом соседнего покоя; на этой панели изображена фигура ассирийского царя под крылатым диском [129, т. 2, рис. 373, с. 453].

Однако самым замечательным открытием в «Форте Салманасара» оказалось содержимое хранилищ, расположенных внутри и вокруг юго-западного двора, на западной стороне парадной площади [129, складной план № 8]. Там было обнаружено значительное скопление резных вещей из слоновой кости — по большей части того типа, что служили украшениями для мебели, колесниц и парадной сбруи. Это были аккуратно сложенные или разбросанные среди заполнявшего комнаты мусора горельефные или барельефные пластины, фигурки животных и людей тончайшей работы, а также отдельные резные круглые скульптурные фигурки работы финикийских или сирийских мастеров, привезенные из западных городов. Несколько сот фрагментов — из многих тысяч найденных — было отреставрировано; большая их часть сейчас опубликована (см. «Ivories from Nimrud». 1966, 1970, 1974).

Нимрудская слоновая кость

Нам уже доводилось упоминать об изучении Р. Д. Барнеттом позднеассирийских изделий из слоновой кости за годы, предшествовавшие раскопкам Мэл-лоуна в Нимруде [16]. Барнетт изучал в основном коллекцию, которая почти столетие хранилась в Британском музее. Источником этой коллекции были находки Лэйярда в Северо-западном дворце и открытия Лофтуса в Сожженном дворце. Однако в отличие от этих археологов Барнетт имел возможность сравнить, данные изделия из слоновой кости с более поздними-находками того же рода из городищ Палестины, Сирии, Анатолии и даже Кипра. Уже на начальном этапе изучения их стилистических особенностей стало совершенно ясно, что большая часть изображений обеих групп принадлежала финикийским мастерам из прибрежных левантских городов. Это особенно чувствовалось в группе находок из Северо-западного дворца, представлявших собой преимущественно украшения для мебели; такими были, например, части «царского трона», найденные, по словам Лэйярда, в «колодце АВ». Отдельные образцы «традиционных изображений», как, скажем, «женщина у окна» (финикийская богиня Астарта) или «корова, облизывающая теленка», помечены их создателями знаком, соответствующим одной из букв финикийского алфавита. «Египтизированные» изображения других указывают на то же самое происхождение. В отличие от этого в группе Лофтуса Барнетт признал наличие «сирийского» стиля. Эта отдельная независимая группа связывалась им с некоторым центром, расположенным дальше от побережья; в ней использовались мотивы, отличные от финикийских, и изображались иные объекты. В числе последних можно назвать фигурки. кариатид, модели храмов и сосуды для умащений. По мнению Барнетта, в этой группе могли быть и предметы, изготовленные в самой Ассирии, хотя, возможно, и выходцами из других стран.

Книга Барнетта «Слоновая кость Нимруда» была опубликована в 1957 г., однако в последующие годы появилась масса нового материала. Мэллоун в труде, вышедшем девять лет спустя и посвященном исследованию собственных находок, смог подтвердить многие гипотезы своего предшественника. Вместе с тем он с большей осторожностью подошел к разграничению финикийской и «сирийской» работы, предложенному Барнеттом, отметив, что в то время на всех рынках к западу от Евфрата мог происходить свободный обмен между ремесленниками. В то же время ему удалось выявить самостоятельную школу местных резчиков. При исследовании изделий из слоновой кости у Мэллоуна создалось впечатление, что этот высоко ценимый дорогой материал использовался для украшения всевозможной мебели. В одной из комнат «Фортта Салманасара» [№ SW7] было найдено множество пластинок, сохранивших свое изначальное обрамление, — их можно с определенностью идентифицировать с изысканными декоративными спинками или бортиками кроватей, диванов и кресел. В этой связи Мэллоун указывает также на мебель, изображенную на уже упоминавшемся барельефе, где Ашшур-нацир-апал и его жена наслаждаются отдыхом после взятия Сух Он перечисляет также другие предметы, украшенные резьбой по слоновой кости, и сопоставляет их с сохранившейся описью добычи, вывезенной Саргоном из городов Урарту, где слоновая кость была так же популярна, как и в Ассирии.

При рассмотрении «левантского» стиля резьбы я его эстетических принципов невольно вспоминается, что финикийские мастера, в работе которых этот стиль достиг совершенства, прославлялись за свое умение и искусность еще в Ветхом Завете. Вместе с тем нетрудно заметить, что в выборе сюжетов им недоставало подлинно местной традиции. Подобно тому как европейские художники Возрождения обращались поисках источника вдохновения к Древней Греции, финикийские мастера искали образцы для подражание в египетском искусстве. Однако египетское искусство опиралось на религиозные образы и обширное поле символических и мифологических форм. Эта религия и этот символизм были чужими для финикийцев, и они едва ли пытались в них разобраться. Поэтому использование ими египетских образов было чаще всего ошибочным, а иногда и просто неуместным. Как ни странно, от этого нисколько не страдал внешний эффект, производимый предметом искусства.

Что касается хронологии, нимрудская резьба по слоновой кости может с полным основанием датироваться любым временем между правлением Ашшур-нацир-апала и последовавшим в дальнейшем разрушением его столицы. Известно, что Ададнерари III получил приблизительно в 800 г. до н. э. от царя Дамаска кровать и диван из слоновой кости. Однако Мэллоун считает, что большая часть его находок относится к более позднему периоду; он датирует многие из них временем правления Саргона II. Полное исчезновение слонов в Сирии где-то в конце VIII в. до н. э. должно было неминуемо привести к еще большей нехватке слоновой кости.