Археология Месопотамии

Для того чтобы проследить смену этапов развития шумерской цивилизации, вернемся на аллювиальную равнину Южной Месопотамии и в полосу болот, отделяющую ее от Персидского залива. На этой территории мы по крайней мере будем иметь дело с периодом, начало которого определить легко: оно отмечено самым древним из найденных до сих пор дошумерским поселением, возникшим около 5000 г. до н. э. Конец же его приходится примерно на 2900 г. до н. э.; в это время были основаны шумерские династии и появились первые письменные источники, в которых упоминаются имена царей, бывших, как теперь доказано, реальными историческими личностями. Следовательно, этот период можно было бы назвать «доисторическим»[3] в строгом смысле слова, но поскольку последние его фазы уже характеризуются использованием древнейшей формы письма и другими крупными достижениями шумеров, определение «доисторический» было сочтено неподходящим и для хронологических стадий развития культуры в этот период пришлось подбирать другие названия.

Последовательность открытий

Еще в 1929 г. археологи, работавшие в Месопотамии, взяли за правило именовать отдельные этапы в рамках данного периода по названиям тех объектов, на которых эти этапы впервые были засвидетельствованы. Позже была предпринята попытка детализировать или перегруппировать их, применяя к ним названия, более значимые в культурно-историческом отношении. Но к этому времени периодизация стала предметом ожесточенных дебатов у археологов разных стран и дело зашло уже так далеко, что ни одна из предлагавшихся систем терминологии не была общепризнанна. Учитывая это обстоятельство, мы, пожалуй, вкратце охарактеризуем основные открытия, перечисляя их в хронологическом порядке.

Когда по окончании первой мировой войны на территории Ирака возобновились раскопки, о шумерах знали еще очень мало, а об их предшественниках и того меньше. Первое доказательство существования на юге «доисторической» культуры представил Леонард Вулли, предпринявший раскопки скромного поселения Эль-Убейд в 4 милях к западу от Ура. Ранее X. Р. Холл обнаружил здесь кирпичную платформу, на которой некогда стоял шумерский храм. Вулли, как и Холл, обратил внимание на то, что весь холм вокруг был усеян обломками расписной керамики. Ему достаточно было произвести небольшие раскопки, чтобы доказать связь этой керамики с остатками тростниковых хижин, вызвавших в его воображении картину жизни первобытных поселенцев «на острове среди болот». Впоследствии, пробив глубокий шурф на холме-городище знаменитого Ура, он нашел ту же расписную керамику. Она лежала ниже шумерского культурного пласта и распределялась по нескольким слоям, что уже говорило о продолжительности представляемого ею периода. Сообразно особенностям художественного стиля Вулли разделил эти находки на три этапа, но термины, которыми он их обозначил, были пересмотрены в ходе дальнейших исследований.

Когда Вулли в 20-х годах совершал эти открытия, археологи из других стран занимались подобными же исследованиями, зондируя слои, расположенные под городами шумеров. Наибольших успехов достигла экспедиция Германского восточного общества под руководством Н. Нёльдеке и Ю. Иордана. Она обследовала величественный храмовой комплекс бога Ана в Уруке (современная Варка) [159; 47]. Здесь были выделены восемнадцать «архаических» слоев, из которых древнейшие пять (XVIII–XIII) содержали керамику, аналогичную «убейдским» материалам, найденным Вулли в Уре. После непродолжительного переходного периода (слои XIV–XII) эта расписная керамика выходит из употребления; на смену ей является посуда совершенно нового типа, изготовленная на гончарном круге и практически без украшений, если не считать таковым встречающегося время от времени красного или серого ангоба. Свидетельством крутого культурного перелома служит не только наличие новых форм керамики, но также и отсутствие характерных мелких изделий из глины (таких, как терракотовые статуэтки, обожженные глиняные серпы и гвоздеобразные облицовочные плитки), неизменно сопровождавших расписную керамику как в Уруке, так и в Уре. Эти факты указывают на изменения в этническом составе населения города.

Вскоре немецкие археологи обнаружили, что находки в их шурфе, начиная со слоя V, не дают достаточно надежной картины для стратиграфических выводов. Тогда неподалеку был начат новый раскоп, который в последующие годы распространился на большую часть территории храмового комплекса [131, гл. 8, с. 360 и сл.]. Это и привело к поразительному открытию: в слоях с V по III были обнаружены остатки архитектурных сооружений, скульптуры, цилиндрические печати и надписи, благодаря чему мы впервые узнали об удивительных достижениях жителей Месопотамии додинастического периода. Тем временем англо-американская экспедиция под руководством С. Лэнгдона, ведшая сходные по задачам раскопки на поселении Джемдет-Наср в нескольких милях от Киша, сделала еще одно открытие [118]. Об особенностях здешней архитектуры трудно составить четкое представление, да и материалы о них опубликованы не вполне удовлетворительно, но тем не менее интерес к ним огромен, главным образом в связи с сопровождавшей их расписной керамикой совершенно нового типа. Это была полихромная керамика с геометрическим орнаментом и характерной, вылощенной до глянца поверхностью. Стало ясно, что Джемдет-Наср представляет собой последнюю фазу додинастического периода.

ТАБЛИЦА IV

Предложенные разными авторами варианты членения раннединастической эпохи па периоды и соответствующие терминологические обозначения

Конференция по археологии Месопотамии, состоявшаяся в Лейдене в 1929 г., подвела итоги этому этапу исследований. Ее участникам удалось прийти к соглашению по поводу терминов, обозначавших три основные фазы, выделенные к тому времени в рамках додинастического периода. «Убейдская» фаза охватывала весь период, характеризующийся расписной керамикой в древнейших слоях Ура и Варки; названием «урухские» решено было определять условно «постубейдские», «архаические» слои в стратиграфии Варки; термином «Джемдет-Наср» стали обозначать завершающую фазу, представленную не только на памятнике с этим названием, но и в Варке. Первостепенной задачей признавалось тогда более тщательное изучение весьма продолжительного убейдского периода. Но на решение этой задачи потребовалось около двадцати лет.

В 1948 г. Ф. Сафар и С. Ллойд по заданию Иракского департамента древностей начали свой первый раскопочный сезон в Эреду (ныне — телль Абу-Шахрайн), который считался у шумеров самым древним городом [114, с, 84 и сл., с. 115 и сл.; 110; 111]. Здесь сохранились развалины позднешумерского зиккурата, а под одним из его углов — стены маленького храма, который можно датировать, судя по керамике, самым концом убейдского периода. И этот храм оказался лишь звеном в длинной цепи построек, планы которых удалось проследить на восемнадцати горизонтах обитания, вплоть до примитивной «часовенки», стоявшей на песчаной дюне. Информация, представленная находками в этой серии зданий, оказалась поистине неоценимой для датировки. Удалось, в частности, выявить последовательность этапов развития убейдской керамики, наиболее раннюю из которых характеризуют расписные сосуды, по форме и технике изготовления настолько отличающиеся от стандартной продукции последующих периодов, что за ними закрепилось даже условное название «керамики Эреду». В дальнейшем мы расскажем о том, как отдельные этапы развития культуры Эреду, в том числе и этот, были соотнесены друг с другом, охарактеризованы и пронумерованы.

Разумеется, последовательность перестроек храма в Эреду не прервалась с концом убейдского периода. Пять последующих сооружений относятся к периоду Урука; от них, правда, ничего не сохранилось, кроме кирпичной кладки их неоднократно увеличивавшихся платформ и фрагментов украшений фасада. Но и здесь выявилось одно обстоятельство, позволившее определить датировку отдельных этапов. В начале периода Урука вокруг храма в Эреду вырос целый комплекс вспомогательных построек. В какой-то момент он вдруг как-то сразу пришел в запустение и его помещения оказались почти полностью засыпаны песком. Затем (вероятно, в период расцвета архитектурной традиции Урука, засвидетельствованный его слоями V и IV) все эти руины в Эреду были обнесены стенкой и сверху замощены камнем, так что на созданной таким образом площадке — теменосе — можно было построить великолепный храм. Сопоставление материалов, обнаруженных в старых строениях, лежащих под базовой платформой, с находками из зданий, сооруженных впоследствии над ними, позволило произвести членение периода Урука на его «раннюю» и «позднюю» фазы.

Задолго до этого, еще в 30-х годах, ученым удалось добыть другого рода данные, также проливающие свет на хронологию додинастического периода. Это случилось в ходе проводившихся Восточным институтом Чикагского университета раскопок городов на территории древнего государства Эшнунна (в районе р. Диялы, к востоку от Багдада). Основное внимание уделялось шумерскому династическому и последующим периодам, однако в Хафадже под одним из шумерских храмов последовательность предшествовавших зданий была прослежена вплоть до первоначального сооружения, датируемого концом периода Урука [43]. Готовя к публикации материалы этого памятника, руководитель раскопок первым понял, что данная поздняя фаза урукского периода (в самом Уруке — слои V и IV), отмеченная выдающимися культурными достижениями, должна быть отделена (как сделали позднее и в Эреду) от предшествующей ей, в культурном отношении не столь примечательной фазы (слои XIV–VI в Уруке). Поэтому он предложил слить ее со столь же примечательной фазой Джемдет-Насрз, получив, таким образом, отдельный период, названный «Протописьменным». Это определение, по сути дела, никогда так и не получило общего признания. За истекшее время в качестве альтернативы были предложены другие названия, однако в данный момент этот термин представляется для нас наиболее приемлемым (см. [47. с. 176]).

Таким образом, мы подвели предварительный итог первым попыткам создать на основе стратиграфических данных ряда памятников хронологическую схему додинастического периода. Предпочтение при этом отдавалось открытиям в Южной Месопотамии, главным образом потому, что выявленная там периодизация культур долгое время давала ученым возможность оценивать параллельные находки в Северном Ираке и прилегающих странах. Прежде чем перейти к обзору этих областей, не связанных непосредственно с проблемой происхождения шумерской цивилизации, следует дать более подробную характеристику перечисленных выше южномесопотамских культур.

Убейдский период

Как явствует из одной шумерской надписи, царь III династии Ура — Шульги «не оставлял попечением город Эреду, стоящий на морском берегу». Последнее не следует понимать слишком буквально. Как мы уже говорили, город, возможно, был связан с морем системой лагун, вписывавшихся в ландшафт болотного края, сходного с тем, что и сейчас отделяет аллювиальную равнину от луки Персидского залива. Во всяком случае, вполне вероятно, что первые обитатели Эреду и некоторых других поселений Шумера были типичными «болотными жителями» и по условиям жизни мало чем отличались от современных «болотных арабов» Ирака. Неудивительно, что в древнейших (символических) изображениях зданий на шумерских цилиндрических печатях и рельефах опознаются постройки из тростника, сходные с весьма замысловатыми по своей архитектуре домами для гостей — мудхифами, которые и поныне можно увидеть в деревнях болотного края [78]. Несколько озадачивает тот факт, что древнейшие из сооружений явно культового характера, найденные в слое XVI раскопок храма Эреду и в других местах, возведены уже из кирпича-сырца. Правда, в Эреду же, в другом шурфе, обнаружены следы простого сооружения из тростника: но в дальнейшем выяснилось, что оно было лишь пристройкой к дому, сложенному из сырцовых кирпичей [168, с. 27 и сл.].

Прототипом «храма» в слое XVI Эреду было строение с единственным помещением площадью не более 3 кв. м, однако в его планировке уже наметились такие черты, как наличие культовой пиши и центрального жертвенного столика, которые начиная с этого времени неизменно присутствуют в архитектуре храмов. В слоях, находящихся непосредственно над этим (XV–XII), местоположение здания, по-видимому, оказалось вне пределов раскопа; но в слое XI храм появляется вновь и дважды перестраивается (XI–IX) уже с более широким размахом; теперь строится центральное святилище и боковые крылья. На сей раз его необычайно тонкие кирпичные стены через определенные промежутки укрепили контрфорсами, возможно напоминающими детали древних тростниковых построек. Затем следует серия более основательно и искусно построенных храмов (VIII–VI), которыми представлена оставшаяся часть убейдского периода. В вытянутое помещение центрального святилища по-прежнему входили через боковую камеру, но уже строятся и дополнительные церемониальные входы на одном конце и алтарь на возвышении — на другом. Здесь опять встречается свободно стоящее посреди святилища возвышение для вотивных приношений, которые включали, очевидно, и рыбу, так как рыбьи кости были обнаружены в соседней камере [189; 190]. Фасады теперь, как правило, украшаются перемежающимися контрфорсами и нишами, с этого времени присущими культовым зданиям.

Теперь, после того как мы уже познакомились с прототипом месопотамских культовых зданий (на этом в дальнейшем мы остановимся более подробно), необходимо сразу дать некоторое представление и об их функции, т. е. о формах культа и ритуальных действах, для которых они служили сценой, и о значении, которое они несут, являясь выражением простейшего абстрактного мышления и духовного самосознания. На ранней стадии их развития мы, естественно, мало что можем узнать об этом, судя только по их материальным и архитектурным остаткам. Некоторые характерные черты, такие, как «алтарь», «культовая ниша» и «стол для жертвоприношений», можно выделить по аналогии с последующим «этапами развития. Но более точную картину самих культов и действ, в которых они реализовались, можно реконструировать только по данным письменных источников более позднего времени. Поэтому расскажем кратко о некоторых элементах шумерского религиозного культа.

Обряды и службы, отправляемые в храме, можно разделить на две основные категории: подношения и жертвы. Прежде всего боги требовали от своих почитателей, чтобы те обеспечивали их едой, питьем и благовониями для умащений. Как пишет X. У. Ф. Сэггс (1962 г.), «боги регулярно вкушали трапезу… за столами, накрытыми перед их изображениями». Пища их состояла из большого количества хлеба, баранины или говядины, а также пива, очень любимого шумерами. Позднее среди подношений фигурировали мед, топленое масло, очищенное оливковое масло, молоко, финики, фиги, соль, хлебные лепешки, птица, рыба и овощи.

«Трапеза богов являлась своего рода пиршеством, куда приглашались другие божества и где могли присутствовать их смертные почитатели и даже умершие. Богам предназначались определенные части животных, остальное же шло царю, жрецам и храмовым служителям».

Жертвы относились к другой категории. Они совершались на специальных алтарях или на крыше храма специальным жрецом, который перерезал животному горло, сопровождая это заклинаниями, причем бьющая кровь представляла собой возлияние. Шумерским искусством зафиксированы и другие формы возлияний: вином или другой жидкостью окроплялся алтарь, земля, животное или растение. Сэггс пишет: «Весьма обычным атрибутом храмового ритуала являлась курильница, сжигание в которой ароматической древесины считалось либо обрядом очищения, либо услугой божеству, так как боги любили приятные запахи».

Дополнительные сведения можно извлечь из терминов, которыми называли жрецов, совершавших отдельные части церемоний. Специальностью одних было только возглашение магических формул; других — заклинать злых духов, третьих — играть на музыкальных инструментах, четвертых — ведать ритуалами омовения и умащения. Наконец, самую главную по своему значению категорию составляли бару — жрецы, занимавшиеся истолкованием знамений и потому оказывавшие существенное влияние на принятие политических решений. Вполне естественно, что требования разнообразной религиозной практики нашли отражение в планировке и местоположении предназначенных для ее осуществления культовых зданий.

Во всех слоях Эреду, о которых шла до сих пор речь (XVI–VI), керамика встречалась в изобилии. Постепенную трансформацию от типов, характерных для «раннего Эреду», к тем, которые по находкам в Других местах ассоциировались с «Убейдом», удалось подразделить на четыре фазы, которые также, в свою очередь, оказалось возможным сопоставить с важнейшими изменениями в планировке зданий, прослеженными по серии последовательных перестроек. Во всех слоях от материка и до слоя XV преобладает в основном ранняя «керамика Эреду» — «изящная монохромная, как правило, коричневого цвета посуда, украшенная простым прямолинейным орнаментом». По времени она совпадает со строительной деятельностью, самым значительным примером которой является «часовенка» в слое XVI. Эта керамика определяется как фаза I. Фаза II приходится на вышележащие слои XIV–XII, в которых архитектурных сооружений не обнаружено; ее отличает вкрапление инородной керамики с характерным плетеным орнаментом; подобные образцы ранее были найдены в расположенном на берегу реки поселении Хаджи-Мухаммад, неподалеку от Варки [201]. Фазы III и IV соответствовали раннему и позднему этапам развития «классической» убейдской культуры, достигшей своего расцвета в период строительства храмов VII и VI; к этому же времени относится и обнаруженный в Эреду новый источник информации.

К юго-западу от стоящего на высокой платформе храмового комплекса, метрах в 50 от каменной стены, окружавшей его, был обнаружен могильник с тысячью могил позднеубейдского периода; сейчас раскопано около 200 из них. Захоронения производились в прямоугольных ямах, стены которых облицовывались кирпичом-сырцом; местоположение могил было, по-видимому, как-то обозначено на поверхности, так как последующие погребения часто совершались в тех же ямах. Иногда поперек могилы хозяина клали тело его собаки.

Могильник Эреду датируется первой половиной IV тысячелетия до н. э. и представляет собой довольно высокую стадию развития погребальной практики. Науке известны и более ранние памятники, где погребения были сосредоточены в определенных районах, часто в непосредственной близости от священных мест. Но только здесь, в Эреду, впервые количество и единообразие погребений создают впечатление подлинного некрополя. Могильник Эреду был, очевидно, расположен непосредственно за чертой убейдского поселения и его храмового комплекса. Подобного кладбища, относящегося к последующим периодам, найдено здесь не было, хотя на раннем этапе раскопок археологи, обнаружив в пределах платформы храмового комплекса урукского периода немного вотивной керамики, ошибочно приняли ее за остатки захоронений (в которых отсутствовали костяки). В Уре Вулли нашел около дюжины убейдских погребений в месте, названном впоследствии «Царским кладбищем»; здесь, похоже, могильник также находился непосредственно за чертой современного ему храмового комплекса. Вулли отметил, что здесь, как и в Эреду, «покойник лежит на спине, в вытянутом положении, с руками по бокам или же слегка согнутыми так, чтобы ладони могли быть сложены поверх таза»; «такое положение костяков, — добавляет он, — характерно для убейдцев, но ни для кого из последующих обитателей Шумера». Вулли также констатировал, что в «двух погребениях верхняя часть костяка оказалась посыпанной мелким красным порошком, а в одном случае рядом с черепом лежал комок красной гематитовой краски. Нельзя сказать с уверенностью, были ли тела раскрашены; но несомненно, состав порошка был тот же, что и краски». Любопытно, что нечто подобное отмечено и в могильнике в Эреду. Почти все останки имели темно-оранжевый оттенок. Но так как это в равной степени относилось и к скелетам собак — а в одном случае даже к косточке, лежавшей рядом с пастью собаки, — здесь, должно быть, имеет место не сознательное или ритуальное окрашивание охрой, а химическое воздействие почвы.

Среди находок этого могильника выделяется уникальная серия целых расписных горшков, с которыми сходны черепки, обнаруженные при шурфовке на территории храма (слои VI и VII). Форма, рисунок и техника выполнения убейдской керамики этого периода имеют важное археологическое значение, поскольку именно в это время или чуть позже убейдская культура распространилась далеко за пределы Месопотамии в восточном и северо-западном направлениях. Это лепная посуда, на поверхность которой черной или темно-коричневой краской наносился рисунок: растительный орнамент, реже — стилизованные изображения зверей или птиц. В Эреду рисунок обычно наносился поверх лощения или ангоба кремового цвета. В других местах ангоб чаще отсутствовал и сосуды подвергались обжигу при столь высокой температуре, что глина приобретала темно-зеленый цвет, а черная краска при росписи глубоко въедалась в нее. Тот факт, что подобные сосуды часто страдают от чрезмерно сильного обжига, едва не превращаются в стекло и в результате нередко деформируются, наводит на мысль, что убейдские гончары еще плохо регулировали температуру своих печей.

Сосуды, фрагменты которых были найдены Вулли в «тростниковых хижинах» самого Убейда, были несовершенны также и в ряде других отношений и отражают, вероятно, фазу упадка, непосредственно предшествовавшую концу убейдского периода. По характерным признакам можно заключить, что они, подобно некоторым образцам из слоя VI в Эреду, изготовлялись уже на гончарном круге, приводимом в движение рукой, и, таким образом, являлись предшественниками гончарной керамики периода Урука [146, с. 32–50]. Характер подъемного материала позволяет предположить, что при более глубокой шурфовке здесь могут быть обнаружены и ранние убейдские слои.

Помимо характерной для убейдского периода керамики другие найденные предметы также представляют определенный интерес. Прежде всего, следует отметить раскрашенные терракотовые статуэтки, которые трактовались как изображения «богини-матери», пока в одном из женских погребений в Эреду не был найден их мужской аналог. Их «рептильнообразные» головы и битумные «прически», вызвавшие столь большой интерес, когда Вулли нашел первые образцы, были характерны, как мы теперь знаем, для религиозного искусства древнего Ближнего Востока. Некоторых ранних стадий в эволюции их облика мы коснемся позже в связи с находками в Северном Ираке. Не меньший интерес вызывают орудия из обожженной глины, такие, как серпы и проушные топоры. Их изготовление обусловливалось возможностью получения в печах весьма высоких температур (серпы, очевидно, обжигались связками, так как их нередко находят спекшимися в стекловидную массу). Сюда же относятся большие глиняные гвозди с загнутыми концами, использовавшиеся, вероятно, для крепления тростниковых циновок к кирпичным стенам. Остальные находки — простые изделия (например, кремневые ножи и мотыги, орудия из кости с битумными рукоятками) могли бы относиться и к любой другой фазе додинастической эпохи.

Период Урука

Наиболее полную информацию об этом периоде дала работа немецких археологов в самом Уруке, продолжавшаяся с перерывами почти полвека, в последнее время — под руководством X. И. Ленцена. Урук, называющийся ныне Варкой, — это также Эрех Ветхого Завета. В шумерской литературе он связывается с именем Гильгамеша, одного из древнейших правителей династического периода, которого теперь считают реальным историческим лицом. Однако уже и в додинастическое время город, как полагают, занимал площадь около 200 акров, примерно треть которой была застроена храмами и другими общественными зданиями, а две трети-жилищами горожан. Шурфы, заложенные в разных, далеко отстоящих друг от друга частях городища, показали, что даже в убейдский период поселение имело внушительные размеры. Знаменитая эпическая поэма, героем которой является Гильгамеш, говорит о нем так:

Когда немецкие ученые начали раскопки на территории храмовой застройки в центре города, работа сосредоточилась на двух основных комплексах зданий, которые они назвали соответственно храмом Ану и комплексом Эанны. На их счастье, в обоих случаях развалины додинастического периода оказались залегающими не слишком глубоко.

Реконструкция «Колонного зала» в Варке

(«Урук IVс,», ок. 3200 г. до н. э.).

На торце центральной сдвоенной лестницы

изображен миниатюрный храм

(И. Маккензи-Керр, по данным Гейнриха, 1932 г.)

Понять значение первых открытий в храме Ану сегодня легче, чем когда они были сделаны. Здание, названное археологами Белым храмом за стены, выкрашенные снаружи в белый цвет, покоилось на неправильной в плане кирпичной платформе. Оно оказалось позднейшей перестройкой святилища, чье происхождение, подобно аналогичному сооружению в Эреду, удалось проследить до убейдского периода («Ирак», [34, pt 2, с. 149]). Тем не менее планировка и характер этой последней перестройки, датируемой периодом Джемдет-Наср (3200–2900 гг. до н. э.), представляют особый интерес, поскольку в ней сохранены все основные черты убейдских храмов, лишь площадь платформы, на которой стоит храм, значительно увеличилась. К храму, облицованные фасады которого наклонены внутрь под небольшим углом, ведет величественная тройная лестница. Поскольку ни одного подобного «храма на платформе» от более поздних времен до нас не дошло, этот приобретает особое значение, являясь, как мы вскоре увидим, непосредственным прототипом шумерского зиккурата.

Метрах в пятидесяти к востоку от Белого храма возвышаются стены комплекса Эанны — скопления дворов и террас, окружающих уже настоящий, многократно перестраивавшийся зиккурат, посвященный богине Инанне. Уже на раннем этапе исследований стало ясно, что этот монументальный ансамбль заменил более древний комплекс культовых зданий, относящихся к завершающим фазам додинастического периода. Мы уже рассказывали о том, как немецкие ученые посредством пробного шурфа в центре этого района смогли предположительно реконструировать хронологическую последовательность этих «архаических» строений и стратиграфически увязать их с лежащими ниже уровнями обитания предшествовавшего периода. В последующие годы площадь раскопок комплекса Эанны была значительно расширена, и археологи занялись «распутыванием» планировки этих зданий.

Легко можно представить себе всю сложность вставшей перед ними задачи, если принять во внимание, что подобные здания строились почти исключительно из недолговечного кирпича-сырца. В конце концов перед учеными предстало полдюжины храмов с различными пристройками, которые закладывались, расширялись, разрушались, перестраивались и, как правило, перекрывали друг друга, причем остатки их стен часто возвышались лишь на несколько дюймов. Если учесть, что определить форму и направление этих стен можно было, лишь тщательно зафиксировав положение каждого отдельного кирпича, то расчистку комплекса Эанны нельзя не признать одним из триумфов археологии.

У нас нет возможности описать здесь каждое здание в этом секторе раскопок Урука (Варки) или оценить по достоинству реконструкцию их планов, которая в отдельных случаях была искусно произведена по незначительным уцелевшим фрагментам. Поэтому остановимся лишь на зданиях, представляющих особый интерес. Одно из них, кстати сохранившееся лучше других, — это так называемый Колонный зал (слой IVс). Перед нами случай, когда столь характерная для этого периода украшающая фасады «мозаика из конусов» уцелела in situ. «Зал» имел форму гигантского портика тридцатиметровой ширины с двойным рядом круглых, свободно стоящих колонн (2 м в диаметре) и симметрично расположенными полуколоннами на каждом конце. К нему примыкал длинный прямоугольный двор, лежавший на более низком уровне. Вдоль боковых стен двора также стоял ряд полуколонн; со двора к колоннаде вели три отдельные лестницы. Сами колонны, а также боковые стены были декорированы мозаикой из вдавленных в глиняную штукатурку терракотовых конусов, раскрашенные основания (или «шляпки») которых образовывали разнообразные геометрические орнаменты. Вся эта великолепная архитектурная композиция, по-видимому, служила лишь монументальным преддверием какого-то здания, находившегося по другую ее сторону и либо остававшегося недостроенным, либо полностью разрушенного. Передняя плоскость двойной лестницы оформлена так, что как бы воспроизводит в миниатюре фасад некоего здания, и тоже украшена мозаикой.

Восстановленные планы храмов С и Л

в комплексе Эанны в Варке (ок. 3100 г. до н. э.)

(Ленцен, 1949 г.)

На стенах построек этого периода, которые определенно можно считать храмами, мы также встречаем «мозаику из конусов», но здесь она беднее. По планировке эти храмы можно разделить на две категорий. Первая представлена обычной «трехчастной» конструкцией, с которой мы уже познакомились в Эреду и снова встретились в Белом храме. Второй же тип планировки являет собой абсолютное новшество: на одном из концов здания от святилища отходят трансепты[4], а посредине находится дверь, ведущая в расположенную по основной оси здания отдельную камеру. Прекрасным образцом этого типа планировки может служить реконструированный план храма D в слое IV а. Примечательны уже размеры этого здания (80 × 55 м), а что касается планировки, то это, если только мы можем быть уверены в правильности реконструкции, — подлинный переворот в архитектуре. Входы, проделанные в обоих трансептах, вели в огромное Т-образное святилище, со всех сторон окруженное боковыми камерами. Внешние фасады были украшены сложной резьбой, а по обеим длинным сторонам глубоко врезанные в фасад орнаментальные ниши чередовались с лестничными клетками, иногда имевшими вход с внешней стороны здания. Другой образец (храм С) из того же слоя демонстрирует упрощенную планировку этого же типа, но за камерой имеет продолжение: по существу, тут целиком добавлен второй, «трехчастный» архитектурный элемент, по форме и размерам близко соответствующий Белому храму; создается впечатление, что здание выполняло две функции.

Такая черта храмовой планировки, как Т-образная форма святилища, известна, в чем мы скоро убедимся, не только в Южной Месопотамии. Два образца подобной конструкции были найдены на севере Ассирии, причем по времени они соответствуют только что описанным.

Другое любопытное здание — не вполне, впрочем, ясного назначения — было названо несколько тяжеловесно: Храм с мозаикой из каменных конусов. Стоит оно изолированно, западнее основного массива Эанны, и по времени постройки также соотносится со слоем IV. Это загадочной планировки здание обнесено необычной защитной стеной со сдвоенными контрфорсами, причем внутренняя поверхность стены, равно как и фасады самого здания, украшена мозаикой из конусов, сделанных из цветного камня. По поводу этих каменных конусов высказывалось много догадок, поскольку они постоянно встречались в больших количествах и вне всякой связи со своим первоначальным архитектурным контекстом в Эреду, Убейде и других местах. Высказывалось порой предположение, что они являются более архаичной формой декора, а впоследствии их заменили терракотовыми конусами из соображений экономии. Это кажется вполне вероятным, тем более если учесть многообразие и сложность мозаичных орнаментов в конце периода Урука. Иногда, например, терракотовые конусы длиной до 30,5 см с углублением в середине «шляпки» образовывали орнаментальный пояс вокруг храмовой платформы, а в одном позднем здании из Эреду использовались конусы из гипса, причем «шляпки» их были оправлены в медь. Случалось, в мозаичный рисунок включали фигурный орнамент, вырезанный на небольших каменных плитках; для оживления узора использовались и другие средства.

На многих памятниках Нижней Месопотамии встречаются элементы этого мозаичного декора, что служит надежным свидетельством обитаемости этих мест в урукский период. Одним из объектов, обнаруженных по этому признаку, является холм-городище Телль-Укайр, расположенный в 50 милях южнее современного Багдада. Он был раскопан археологами Иракского музея под руководством Ф. Сафара и С. Ллойда в 1940–1941 гг. [115, с. 131 и сл.]. Находящийся у окраины типичного убейдского поселения невысокий холм скрывал под собой остатки храма урукского периода с хорошо сохранившейся платформой и стенами, в отдельных местах до сих пор достигающими высоты в несколько метров. Планировка в данном случае точно соответствовала планировке Белого храма в Уруке, с той только разницей, что на одном из концов святилища церемониальные входы были заменены расположенным на главной оси здания высоким алтарем, к которому вела небольшая лестница. Впрочем, археологи впервые проникли в здание через одну из боковых дверей, и тут выяснилось, что вся внутренняя поверхность стен покрыта многоцветными фресками. Поверх стенной панели красного цвета проходил бордюр геометрического орнамента, а над ним помещался фриз с изображениями людей и животных, от которого уцелела лишь нижняя часть. Лучше сохранилась роспись на стенах главного алтаря, который, подобно торцу центральной лестницы в Колонном зале Урука, был раскрашен так, что воспроизводил фасад миниатюрного храма с вертикальными мозаичными панелями. На сторонах, обращенных к лестнице, красной и черной красками были изображены фигуры двух «стражей» — пятнистых леопардов. Если не считать побеленного фасада, по которому получил свое имя урукский Белый храм, и Красного храма в комплексе Эанны, от которого уцелело лишь несколько горизонтальных рядов кладки, настенная роспись в Телль-Укайре является единственным образцом фресковой живописи додинастического периода, и поэтому она и поныне не утратила своего значения.

Храм с росписями в Телль-Укайре был предварительно датирован последней фазой урукского периода (прибл. 2800 г. до н. э.). Как и в Белом храме, его помещения в какой-то момент были заложены довольно крупным кирпичом-сырцом, с тем чтобы поднять платформу и построить на ней очередное, более пышное святилище. Точно установить время, когда это произошло, разумеется, невозможно, но благодаря найденной у подножия платформы скромной вспомогательной «часовенке» кое-что удалось узнать. «Часовенка» была заполнена остатками вотивных сосудов, которые составили в своей совокупности подборку керамики периода Джемдет-Наср, по качеству даже превосходящую образцы, полученные на самом поселении Джемдет-Наср. Наконец, самые надежные хронологические данные были получены в результате находки четырех глиняных табличек, покрытых пиктографическими знаками, характерными для периода Джемдет-Наср, и представлявших собой, видимо, образцы храмовых хозяйственных записей.

До сих пор речь шла в основном о наземной планировке и стенных украшениях храмов. Об общем виде последних более полное представление можно получить по изображениям, иногда встречающимся на шумерских цилиндрических печатях и резных рельефах [78]. Высоко в промежутках между контрфорсами боковых стен часто располагались треугольные окна — либо настоящие, либо декоративные. Если же говорить об освещении храмов, то, судя по изображениям, стены центрального святилища были выше стен дополнительных боковых камер, в результате чего оставалось достаточно места для размещения окон-«фонарей». Что касается больших храмов комплекса Эанны, то иногда высказывались сомнения, имели ли вообще их святилища крышу. Сейчас, однако, большинство специалистов сходится на том, что необходимая для этого древесина вполне могла доставляться сюда водным путем.

Архитектура периода Джемдет-Наср

Теперь мы должны напомнить, что в 1942 г. было внесено предложение хронологически объединить позднеурукский период (к которому относятся наиболее значительные сооружения комплекса Эанны) и период Джемдет-Наср в более крупную фазу, названную протописьменной. Ясно, что если принять это предложение, то никакое рассмотрение архитектуры протописьменного периода не будет полным без дополнительного обзора сооружений времен Джемдег-Насра. Пока мы упомянули лишь одно здание этого времени в самом Уруке, а именно самую последнюю перестройку Белого храма; теперь целесообразно будет ознакомиться и с изменениями в архитектуре комплекса Эанны, наблюдаемыми в тот же период. Огромные храмы периода Урук IV к этому времени лежали уже в развалинах и на их месте находились остатки дворов и террас, стены которых некогда украшались мозаичными панелями. Любопытной особенностью этого общего плана являются часто встречающиеся сооружения, которые немецкие ученые определяли как «места жертвоприношений». Они представляли собой длинные оштукатуренные «лотки», использовавшиеся, по-видимому, для сжигания остатков жертвенных животных, птиц или рыбы. В некоторых местах они расположены правильными рядами и имеют все признаки многократного использования. Помимо Урука они иногда встречаются и на других памятниках приблизительного того же периода [189, с. 76 и сл.].

Какой-то ритуальной цели того же рода было посвящено и целое здание, так называемый Дом из призматических кирпичей («Riemchen gebäude»[5]), основание которого располагалось на руинах более раннего Храма с мозаикой из каменных конусов на западной окраине комплекса. Его внутренняя камера, вход в которую археологам зафиксировать не удалось, была со всех сторон окружена коридором, сохранившим следы сильного пожара. В этом здании обнаружена богатая коллекция различных предметов, словно специально набросанных как попало; здесь находились «сотни керамических и каменных ваз, алебастровых чаш, медных сосудов, глиняных конусов, лист золота и гвозди со «шляпками», покрытыми листовым золотом, оружие, кости животных, а также сломанная мебель». По мнению археологов, все это предполагает ритуальную поломку утвари и священных предметов, которые принадлежали более древнему, обреченному на снос храму.

Гораздо больше материала о периоде Джемдет-Наср получено из древнейших слоев так называемого храма Сина, посвященного богу Луны, в Хафадже (район Диялы), восточнее современного Багдада. Раскопки его производились в 30-х годах американскими археологами [43]. Это небольшое здание, возведенное прямо на поверхности земли, по своей планировке очень напоминало Белый храм. Отсутствовали здесь только парадные входы по концам святилища. Все пять наиболее ранних уровней застройки данного объекта относятся к интересующему нас периоду; о находках в этих слоях мы еще поговорим, когда обратимся к другим аспектам культуры протописьменного периода.

Протописьменный период

Проследив взлет архитектурной деятельности и техники, которыми отмечен протописьменный период, мы уже можем составить представление о силе религиозных верований, служивших источником вдохновения строителям. Однако по одним архитектурным памятникам невозможно судить ни об «анатомии» шумерской религии во всех ее подробностях, ни о социальном фоне, на котором она возникла. Можно было ожидать, разумеется, что дополнительные данные по этому вопросу будут получены со временем из письменных документов более позднего периода; но пока примитивный характер имеющихся письменных текстов существенно ограничивал ценность этого многообещающего источника (это в основном счета и описи имущества).

Самые древние таблички найдены пока в слое Урук IV; используемое в них пиктографическое письмо является, очевидно, предшественником клинописи (подробнее см. [49]). Степень сложности этого письма наводит на мысль, что в других местах, скорее всего в слоях, соответствующих Уруку V и VI (которые именно по этой причине условно включаются в протописьменный период), когда-нибудь, возможно, удастся засвидетельствовать более ранние стадии его развития.

Что касается языка, которому это письмо служило в качестве средства выражения, то древнейшие из текстов, написанных явно по-шумерски, найдены в слоях периода Джемдет-Наср. Но некоторые специалисты склонны думать, будто собственно шумерам до их (гипотетической) иммиграции мог предшествовать в Шумере некоторый, отчасти семитский, «этнический субстрат», и потому они утверждают, что текстами Урука IV вполне может быть представлен какой-либо другой язык. Размышления этого рода являются частью давней дискуссии о происхождении шумеров (см. далее).

Для некоторых знаков пиктографического письма можно найти эквиваленты в развитой клинописи более позднего времени, отсюда нам известно их значение. Естественно, среди знаков имеются изображения животных: овец и коз, крупного рогатого скота и ослов. Встречаются слова, связанные с рыболовством и охотой; о развитии торговли свидетельствуют имена купцов. Техника изготовления посуды говорит сама за себя: людям стало уже известно колесо (в частности, в виде гончарного круга), и «сани», будучи поставлены на колеса, превращаются теперь в «колесницу». Другие знаки указывают на использование различных изделий из металла, в том числе проушного топора, изготовлявшегося в закрытой форме для литья. Это наряду с упомянутой выше медной оправкой конусов для мозаики свидетельствует об определенном прогрессе в металлургии.

Представляется важным и еще один момент. Наличие в текстах таких слов, как «старейшина» и «совет», говорит о том, что понятие «царь» пока еще как будто неизвестно. Эту весьма отрывочную информацию, к счастью, хорошо дополняют скульптурные изображения и резные рельефы.

Дошедшие до нас образцы скульптуры протописьменного периода изображают преимущественно сцены религиозного содержания. Поэтому здесь, как нам кажется, уместно небольшое отступление, посвященное характеру и составу шумерского пантеона.

Уже в самых древних текстах, касающихся религиозных верований шумеров, обращает на себя внимание главенствующее положение трех мужских божеств: Ану, Энлиля и Энки. Ану, бог неба, с храмом которого мы познакомились в Уруке, первоначально считался высшей силой в мире и повелителем всех богов. В ходе дальнейшей шумерской истории он, по-видимому, был «смещен» сначала Энлилем, божественным патроном Ниппура, а затем Мардуком, богом-покровителем Вавилона. Энки, почитавшийся в Эреду, был покровителем мудрости и знания. Вообще, хотя для всей страны и существовал общий пантеон, каждый город имел своего божественного покровителя и располагал собственным набором преданий. Помимо этого, как пишет Жорж Руа, «небеса были населены сотнями чрезвычайно могущественных человекоподобных существ, причем каждому из этих богов отводилась определенная функция или определенная сфера деятельности. Один бог, например, ведал небом, другой — воздухом, третий — пресными водами и так далее, вплоть до более скромных божеств, ответственных за плуги, кирпичи, кремень или мотыги». Боги имели не только внешний облик, но и все достоинства и недостатки людей. «Короче говоря, — заключает Руа, — они представляли лучшее и худшее в человеческой природе, но в сверхчеловеческих масштабах».

В числе богов, связанных с определенными городами, но ставших также предметом общего культа, можно назвать бога Луны Нанну (Сина) из Ура и сына его Уту (Шамаша) из Сиппара и Ларсы; бога-воителя Нинурту; Нинхурсанг (Нинту) — мать и супругу Энлиля; Инану (Иштар), богиню любви, и супруга ее Думузи (Таммуз). Инана — это почитаемая по всей стране Великая Мать, которой был посвящен комплекс Эанны в Уруке; в ней олицетворялось женское созидательное начало, выражающее божественность через плодородие. Что касается Думузи, то, как указывает Руа, хотя в сознании шумеров он бесспорно ассоциировался с продуктивностью животного и растительного мира, а его союз с Инаной выступал символом плодородия, тем не менее теория, долгое время связывавшая его образ с «умирающим и воскресающим богом» фрэзеровской «Золотой ветви», недавно наукой отвергнута. Более мелких богов и богинь в шумерском пантеоне так много, что перечислить их всех нет никакой возможности.

На известной каменной вазе из Варки (высотой 90 см) имеется три ряда тонко вырезанных фигур. На верхнем изображена богиня Инана перед двумя связками тростника, увенчанными петлями и лентами наподобие вымпелов; это — постоянные символы Инаны. Обнаженный согласно ритуалу жрец подносит богине корзину с фруктами. Далее рельеф поврежден, уцелел лишь небольшой фрагмент фигуры, в которой угадывается «царь» или предводитель; рядом слуга держит украшенный бахромой пояс, который, возможно, собирается вручить кому-то. Инану сопровождают незначительные божества, помещенные на миниатюрных моделях храмов или каждый на своем определенном животном; в числе других символов изображено! и две вазы, подобные той, на которой вырезан весь рельеф. Во втором ряду изображена процессия несущих приношения обнаженных жрецов, а в третьем — звери и растения, представляющие два подвластных Инане «царства». Здесь же мы находим и еще один священный символ — стилизованную розетку с восемью лепестками. А на рельефах, украшающих стенки каменного «лотка», хранящегося в Британском музее, изображены овцы и бараны «священного стада» Инаны, которые возвращаются в ее храм, представленный здесь в виде типичной тростниковой постройки «болотных жителей», а навстречу им из храма выходят ягнята. Эта сцена постоянно повторяется, например, на каменной вазе из Хафадже, где овцы заменены коровами, и много позднее — на одном архитектурном рельефе раннединастического храма в Эль-Убейде.

Светские сюжеты встречаются реже. В Варке была найдена сохранившаяся лишь фрагментарно стела из черного гранита, на которой, видимо с немалой затратой труда, вырезаны две сцены, изображающие одного и того же «царя» охотящимся на львов. Нельзя не упомянуть и необычную голову из известняка в натуральную величину, обнаруженную в слое периода Джемдет-Наср, но по стилистическим особенностям датируемую временем Урук IV. Она являлась частью какой-то сложной фигуры, в которой все остальное было сделано, вероятно, из таких материалов, как дерево и битум. Инкрустированные глаза и брови теперь отсутствуют, так же как и покрытие из металлической фольги, изображавшее прическу. Если восстановить эти детали, голова выглядит несколько диковато, но в том виде, в каком она была найдена, голая каменная маска поразительно прекрасна. Небольшие скульптурки животных — лежащий баран из Варки и дикий вепрь из Ура — являлись, видимо, украшениями, которые прикреплялись к более крупным предметам металлическими скрепками, иногда каменные вазы также украшались горельефами из фигурок животных (львов или быков). В Варке от периода Джемдет-Наср сохранились грубо вырезанные фигурки «царей», предшествующие вотивным «личным» статуям раннединастического периода. Еще ближе к последним стоит уникальная вотивная статуя женщины из Хафадже. К этому же периоду относятся зооморфные сосуды с отверстием наверху, обычно изготовленные из темного камня. Они часто украшены цветными инкрустациями в виде геометрического рисунка.

Наряду с пиктографическим письмом другим новшеством протописьменного периода явилась цилиндрическая печать, использовавшаяся для удостоверения собственности или заключения соглашения. На этих небольших предметах из камня или раковин с дыркой по центру для удобства ношения тонко вырезались разнообразные рисунки; когда такой цилиндр прокатывали по сырой глине, на ней оставался узор (см. [57; 3]). Цилиндрических печатей найдено очень много, а оттисков их на табличках и глиняных пробках для кувшинов и того больше.

Первые цилиндрические печати появляются в слоях У рук V и IV [62, табл. 1 и сл.]. Не было бы ничего удивительного в том, если бы сохранившиеся образцы представляли собой, возможно, еще не слишком удачные опыты шумерских мастеров в этом исключительно трудном виде резьбы по камню. Но на самом деле оказалось, что хотя им и не вполне еще удавалась тонкость повторяющегося рисунка, тем не менее для них было характерно высокое мастерство, редко достигавшееся в последующие века, о чем свидетельствует разнообразие сюжетов и изобретательность их декоративной трактовки. Энергичное моделирование и тщательная проработка отдельных фигур придают им все качества резного рельефа.

Изобразительные мотивы и мифологические символы, входящие в композицию этих рисунков, весьма тщательно изучались, и смысл их в настоящее время частично выяснен. В тематике религиозных композиций преобладает обращение к двум божествам, которые никогда сами не изображаются, но символизируются идеограммами, обозначающими их атрибуты. Один бог олицетворяет, подобно библейскому Таммузу, созидательную силу природы, графически передаваемую определенными растениями и животными. В числе символов этого бога фигурируют орел, иногда с львиной головой, и змея. Вторым божеством, играющим столь же значительную роль, является Инанз, чей символ причудливой формы (который отдельные специалисты ассоциируют с «воротным столбом» тростникового храма) впоследствии, в пиктографическом письме, становится знаком для ее имени. Композиция изображения на печати может состоять из одной лишь декоративной комбинации этих символов. Время от времени, когда на печати изображают религиозный обряд (заклание или бескровное жертвоприношение), появляются фигуры людей. По-видимому, «царя» представляет бородатый персонаж в длинной юбке в складку, с тиарой и. «шиньоном» на голове, которому прислуживает жрец, обнаженный или в юбке. «Царь» несет к тростниковому храму какие-то ритуальные предметы или руководит церемониальным кормлением священного скота. Часто изображаются отары и стада; их охраняют от львов такие персонажи, как «человекобык» и «львиноголовый орел» — образы, известные шумерскому искусству и в последующие эпохи. Встречаются и дикие животные: кабаны, олени, каменный козел и муфлон; из их фигур составляются геральдические эмблемы, которыми существенно пополнился набор стандартных композиций, используемых резчиками печатей. Изредка разрабатывались светские сюжеты, в том числе сцены военных или охотничьих подвигов «царя».

Многие предпочитаемые резчиками виды камней в самой Месопотамии не встречаются, что свидетельствует о торговых связях с соседними странами.

В период Джемдет-Наср искусство резьбы на печатях несколько деградировало, уже не было ни той тщательности, ни точности изображения. Раньше резчики, например, редко пользовались сверлом и следы его применения старались скрывать; теперь же всюду следы сверла бросаются в глаза, отчего моделировка фигур животных утрачивает былую завершенность. Кроме того, появилась новая форма печати: более удлиненная по отношению к диаметру и сплошь покрытая четко прочерченным геометрическим орнаментом.

Выясняя последовательность отдельных этапов в эволюции культуры додинастической эпохи, мы уже не раз упоминали о керамике и подчеркивали ее значение для построения стратиграфии. Керамика протописьменного периода по большей части лишена всяких украшений. Ее технические характеристики подверглись весьма специализированному исследованию, рассказать о котором здесь представляется невозможным. Однако необходимо сделать исключение для изящной расписной керамики, которая появляется к концу периода Джемдет-Наср Г41]. Самой распространенной формой сосуда с такой росписью является горшок с широкими плечиками и утолщенным венчиком. Красно-желтый геометрический орнамент обычно наносился только на плечики, образуя иногда целые живописные панели с изображениями животных, листьев и даже людей. Вся остальная поверхность покрывалась темно-фиолетовой краской и имела характерный глянец. Эта своеобразная керамика, попадаясь в других местах, дает ученым ценнейший критерий для датировки.

Параллелей между керамическими традициями додинастического периода Месопотамии и современных ему культур Ирана и других областей мы коснемся позже в особом разделе; пока же упомянем только о проблеме ранних связей между Месопотамией и Египтом. Правда, речь здесь пойдет не столько о керамике, сколько об определенных культурных достижениях, являвшихся в то время, по-видимому, общим достоянием этих двух центров нарождающейся цивилизации. В последние годы специалистами были основательно изучены несколько различных аспектов этой проблемы (например, [59]). Рассматривалась, в частности, возможность влияния архитектуры древнейших месопотамских кирпичных храмов на так называемую «мастабную» архитектуру додинастического Египта. Другой аспект проблемы — создание египетского иероглифического письма. До недавнего времени существовало мнение, что толчком к его созданию явилось знакомство с шумерскими или дошумерскими экспериментами в этой области. Сегодня, после открытия пиктографического письма, сходного с месопотамским, в таких удаленных областях, как, с одной стороны, Румыния: [50, с. 269 и сл.], а с другой — окраины Белуджистана [96], это предположение выглядит уже менее вероятным. Наиболее же реальное свидетельство сношений между двумя странами в столь ранний период представлено находкой цилиндрических печатей периода Джемдет-Наср в погребениях Накады в Египте, что указывает на торговые связи, характер которых предстоит еще выяснить.

Предшественники шумеров

К а р т а № 3.

Распространение известных к настоящему времени убейдских поселений в районе Персидского залива

(С. Эбраим, по данным Дж. Оатс, 1976 г.)

Наконец, пришло время вернуться к проблеме происхождения шумеров, являвшейся в прошлом предметом столь многочисленных дискуссий. Здесь бросается в глаза явный конфликт между рассуждениями филологов и выводами археологов. Откровенно говоря, проблема возникает из-за неопределенности того исходного момента в последовательности додинастических «периодов», начиная с которого обитателей Нижней Месопотамии по праву можно именовать шумерами. Высказывалось мнение, будто «именно новшества протописьменного периода сформировали ту самобытность, которую месопотамская цивилизация хранила на всем протяжении своей долгой истории», что одно время расценивалось как веский аргумент в пользу иммиграции шумеров в начале данного периода. Эпиграфисты поддерживают это мнение, основываясь главным образом на предположении, что названия некоторых древнейших месопотамских городов, упоминаемых в исторических источниках и основанных еще до начала протописьменного периода, можно считать нешумерскими. На этой основе выросло целое сплетение домыслов о гипотетической миграции более древних, возможно семитских, народов по странам Ближнего Востока (ср. [92, с. 111 и сл.]). Археологи, в свою очередь, указывают на ненадежность этой исходной предпосылки и на отсутствие свидетельств того, что эти названия действительно употреблялись до изобретения письма. Кроме того, у них имеются неопровержимые доказательства культурной преемственности между убейдским и урукским периодами (ср. [151, с. 136]).

Для археолога достаточно убедительными являются уже одни только свидетельства преемственности в религиозных верованиях и обрядах. Существенно подкрепляют этот довод данные с трех уже упоминавшихся ранее объектов. В самом Эль-Убейде, Укайре и Эреду последовательность культур хронологически начинается с типично убейдских поселений, и по аналогии с Эреду можно предположить, что на каждом из двух первых названных памятников некогда также существовал храм убейдского периода, впоследствии неоднократно перестраивавшийся. В обоих этих пунктах сами поселения были заброшены где-то в конце так называемого убейдского периода. Но этого никак нельзя сказать о храмах, которые, подобно храму в Эреду, неоднократно перестраивались и расширялись на протяжении всего протописьменного периода. В самом Убейде храм был заново перестроен в раннединастическую эпоху, а в Эреду цари III династии Ура избрали его развалины местом для постройки зиккурата. Известно также, что, как в Убейде, так и в Укайре, холм, скрывавший древнее убейдское поселение, использовался шумерами уже династической эпохи в качестве кладбища [112].

Принимая во внимание все эти факты, гипотеза о смене автохтонного населения иноплеменными пришельцами представляется маловероятной.

Остается еще один, последний вопрос, касающийся происхождения самых древних жителей Южной Месопотамии. Большой интерес вызвало недавнее открытие процветающего анклава убейдских поселений, протянувшегося вдоль южного побережья Персидского залива и в глубину суши западнее Бахрейна [150, с. 20–31; 31, с. 264–269]. В настоящее время их первое появление в этом районе датируют средней фазой убейдского периода. Однако полученные данные нейтронной активации свидетельствуют о том, что керамика, использовавшаяся этими поселенцами, вывозилась непосредственно из Шумера, который они, должно быть, представляли здесь в качестве колонистов или торговцев. Таким образом, рассуждения о «прародине» убейдской культуры окончательно утрачивают всякий смысл.