Архитектор Сталина: документальная повесть

Глава II На пути к ветчине

Заканчивая средние учебные заведения, молодые люди обычно мучаются, не зная, куда же пойти дальше учиться, какую выбрать профессию, выбор-то судьбоносный — зачастую на всю жизнь. Мирон его сделал задолго до окончания гимназии: будет сооружать здания по своим проектам. Архитекторов в то время в основном готовили художественные учебные заведения, тем самым невольно отстраняя будущих специалистов от строительных площадок. А Мирону хотелось и возводить созданные его воображением здания, то есть непосредственно участвовать в их строительстве, как говорится, от закладки первого кирпича.

И он решил стать инженером. Профессия инженер в то время считалась очень престижной во всем мире. Из года в год поражали инженеры своих соотечественников новыми открытиями и достижениями. Уже вошли в общественный обиход железнодорожный транспорт, трамваи, электрическое освещение. Известный писатель начала прошлого века В. Гиляровский вспоминал, что сад «Эрмитаж» в 1882 году еще, «впервые в Москве», был залит электрическим светом. Уже бегали по улицам больших городов первые автомобили, поднялись в небо первые самолеты. В год окончания Мироном гимназии в Петербурге на Русско-Балтийском машиностроительном заводе был построен «первый во всем мире многомоторный самолет… „Русский витязь“ с четырьмя моторами „Аргу“, по сто сил в каждом». Понятия «цивилизация», «цивилизованная страна» в конце XIX начале XX века стали связывать в основном с инженерными достижениями.

Одного выбора будущей профессии для поступления в институт, конечно, мало. Мирон хорошо учился и стал студентом Петербургского института гражданских инженеров. Тогда в институты принимали выпускников без экзаменов: медалистов — в первую очередь, все остальные должны были представить свои аттестаты на конкурс. И, конечно, нужно было платить за учебу и квартиру. Правда, деньги в семье уже в то время были: в городе Славянске на минеральных водах отец Мирона с 1912 года имел трехэтажный дом, который сдавал в аренду под гостиницу. К тому времени он был управляющим макаронной фабрикой и паровой мельницей братьев Унановых в Славянске, в торговом доме которых состоял на службе с 1905 года. До октября 1918 года семья жила в Славянске.

Можно было найти учебное заведение, готовящее инженеров-строителей, и поближе к дому, но молодого человека влекла столица. Немногие города мира обладают такой притягательной силой, как Петербург, — сосредоточие исторических памятников, архитектурных ансамблей и разного рода скульптур. Мирона он, прежде всего, интересовал как огромный музей архитектуры под открытым небом. И, очутившись, наконец, в нем, юноша был счастлив оттого, что увидел прекрасные произведения Растрелли, Кваренги, Камерона, Монферрана, Воронихина, получил возможность любоваться петергофскими «алмазными» фонтанами, позолоченными скульптурами, пышным великолепием Большого дворца. Особенно восторгала его гармония маленьких загородных дворцов с окружавшей их природой. Их архитектурный облик выигрывал от близости зеленых лужаек, кущ неприхотливых северных деревьев, водной глади небольших озер, речушек и ручейков. Доступ к этим красотам был ограничен, пристальное разглядывание их возбранялось. Почти все пригородные дворцы были резиденциями особ царской фамилии. А те, понимая историческую и художественную ценность, всероссийскую значимость своих владений, не смогли все-таки запретить всем согражданам ими любоваться. Хотя Указом XVIII века предписывалось, например, в Петергоф «не пускать… матросов, господских ливрейных лакеев, подлого народа, а также у кого волосы не убраны, у кого платки на шее, кто в больших сапогах и серых кафтанах». С годами ограничения уменьшились и на людей в студенческой форме не распространялись. Но Мирон так и не решился вынуть блокнот и карандаш, чтобы запечатлеть поразивший его в Павловском парке Храм дружбы. Этот небольшой павильон, построенный по проекту архитектора Камерона, в излучине реки, почти вторгающийся в реку, показался ему едва ли не самым ярким образцом сооружения, в полной мере согласующегося с окружающей его природой. Выруби подступающие к нему эти дикие, вольно растущие деревья или перенеси его на берег той же Фонтанки — и очарование пройдет, думал он.

Тогда в Павловске появилась у него неясная, почти не осуществимая мечта, подобно Камерону, строить загородные дворцы в неразрывной их связи с природой.

Ему суток не хватало на то, чтобы постигать инженерную науку в аудитории, созерцать все окружающее великолепие петербургских зданий, каналов и мостов. А были еще театры, и студенческие веселые вечеринки, и романтические белые ночи. И было ему 17–19 лет, пора любви, пора мечтаний. К тому же, он устроился подрабатывать чертежником в архитектурную мастерскую. Руководил ею работающий тогда в Петербурге архитектор Александр Ованесович (Иванович) Таманян, впоследствии крупный советский зодчий, автор концепции реконструкции Еревана и многих зданий в армянской столице. На всю жизнь Мержанову запомнилась чрезвычайная требовательность Таманяна: если хотя бы одна маленькая деталь в проекте была вычерчена или отмыта недоброкачественно, то на глазах у пораженного автора Таманян уничтожал весь чертеж. В мастерскую нередко наведывался другой знаменитый зодчий Иван Александрович Фомин. Общение с замечательными архитекторами и высоко культурными людьми не могло не отразиться на формировании личности и творческого почерка Мержанова, становлении его как архитектора.

Но, увы, столичным жителем быть долго ему не удалось: началась Первая мировая война, превратила студента Мирона Мержанова (в Петербурге он поменял имя, отчество и фамилию) в солдата телеграфной роты. Февральская и Октябрьская революции перевернули все планы, заставили его самостоятельно добывать средства к существованию. Голод выгнал из столицы. Пришлось Мирону двигаться в сторону отчего дома, на пути к нему нанимаясь на различные, далекие от архитектуры работы, да и путь оказался извилистым, окольным. Побывал на Северном Кавказе, в Сочи, Краснодаре. Где-то на дорогах войны и революции судьба свела его с родным братом Мартыном, который тоже стал Мержановым. И тот тяготел к искусству, литературе, но тоже вынужден был заниматься чем придется в то тяжелое, нестабильное время, когда власть переходила от белых к красным и наоборот.

В 1918 году при содействии Антанты главнокомандующим вооруженными силами Юга России был провозглашен генерал Деникин. К началу следующего года ему удалось свергнуть советскую власть на Северном Кавказе, привлечь в свою армию казачьи войска Дона и Кубани.

Его армия еще пополнялась за счет добровольцев и мобилизованных на местах.

В июле 1919 года у Мирона кончилась отсрочка от призыва в армию, и его должны были мобилизовать на фронт. В то время через Ростов, где жил он с родителями (туда по службе был переведен его отец), направлялся в Сочи инженерный батальон деникинской армии, в котором в чине подпоручика служил его двоюродный брат. Он порекомендовал Мирону, во избежание отправки на фронт, поступить добровольно на службу в его часть. Молодому человеку ничего другого не оставалось, как согласиться. Но попал он из огня да в полымя: в ноябре его часть была отправлена на север для участия в боях против наступающей Красной армии. В одном из боев, на станции Матвеев Курган, деникинские части были разгромлены красными. Мирон с четырьмя товарищами по несчастью бежал. По дороге в Ростов он заболел тифом, но отлеживался у родителей всего пять дней: город заняли советские войска. А красные не стали бы разбираться, что привело Мирона в деникинскую армию, не поверили бы, что он дезертировал из нее. Пришлось ему обосноваться у родственников сначала в станице Медведковская недалеко от Краснодара, потом в Краснодаре, где он работал прорабом на мыловаренном заводе.

В начале 1920 года войска Деникина на Северном Кавказе были разгромлены. Генерал с остатками армии двинулся в Крым, а оттуда на английском эсминце отбыл в Константинополь.

В том же году Мирон Мержанов поступил в Краснодаре на 4-й курс архитектурного отделения строительного факультета Кубанского политехнического института. Открыл кустарную мастерскую по изготовлению пуговиц. Дело оказалось настолько прибыльным, что он смог купить себе верховую лошадь.

Института он и на этот раз не закончил, но был принят в среду архитекторов и стал в ней настолько своим человеком, перспективным специалистом, что вскоре, в 1922 году, беспрепятственно женился на дочери едва ли не самого видного из них Эммануила Бальтазаровича Ходжаева, Елизавете. До революции он был очень состоятельным человеком: имел в Пятигорске три наследственных больших дома, три дачи в Кисловодске и две в Гудауте. Несмотря на гражданскую войну, Ходжаев оставался преуспевающим и состоятельным человеком. Видимо, не желая зависеть от него, считаться в их общей среде лишь подающим надежды зятем большого человека, гордый, честолюбивый Мержанов опять покинул родные места, в 1923 году вместе с женой отправился в Кисловодск, город, воспетый, увековеченный Лермонтовым. Может быть, ему, романтику, вспомнилось смутно лермонтовское: «Здешние жители утверждают, что воздух Кисловодска располагает к любви, что здесь бывают развязки всех романов, которые когда-либо начинались у подножья Машука. И в самом деле, здесь все дышит уединением; здесь все таинственно — и густые сени липовых аллей, склоняющихся над потоком, который с шумом и пеною падая с плиты на плиту, прорезывает себе путь между зеленеющими горами, и ущелья, полные мглою и молчанием, которых ветви разбегаются отсюда во все стороны, и свежесть ароматического воздуха, отягощенного испарениями высоких южных трав и белой акации, и постоянный, сладостно-усыпительный шум студеных ручьев, которые, встретясь в конце долины, бегут взапуски и наконец кидаются в Подкумок».

Может быть, его, мечтателя и горца по крови, потянули к себе горы: «Кругом, теряясь в золотом тумане утра, теснились вершины гор, как бесчисленное стадо, и Эльбрус на юге вставал белою громадой, замыкая цепь льдистых вершин, между которых уж бродили волокнистые облака, набежавшие с востока».

Но вероятно и то, что, молодой и азартный, он пошел на поводу у прагматизма: Кисловодск не очень пострадал от военных и революционных бурь. «В нем, помимо прекрасного климата и целебных вод, были достаточно сносные условия жизни», — вспоминала знаменитая балерина Матильда Кшесинская, которую несколько раньше Мержанова занес на Кавказ «ветер перемен».

К тому же, Кисловодск продолжал и собирался впредь жить по неписаным, но неукоснительно выполняемым правилам и законам города-курорта, а значит, в городе принимали отдыхающих и намеревались их принимать, и нужно было восстанавливать разрушенные здравницы, строить новые; после войны и революции больных прибавилось. Вдобавок там жили родственники жены. И Мержанов построил в нём в 1925 году собственный дом. Находясь под немалым творческим влиянием маститого северо кавказского архитектора Эммануила Ходжаева, ставшего его тестем, Мирон Иванович трактует свой дом как один из вариантов традиционной для Кисловодска неоклассической виллы, тип которой окончательно сложился в первом десятилетии XX века. Романтизация какого бы то ни было стилевого направления, столь излюбленная Мержановым в дальнейшем, ярко проявляется уже в этой скромной постройке. Оштукатуренный фасад кое-где разряжается пятнами-вставками из традиционного для Кисловодска грубого желтого камня, а под двускатной кровлей эффектно «посажено» на главную ось фасада окно второго этажа, представляющее собой нечто вроде фонаря с большим радиусом поверхности остекления.

В конце 20-х годов, когда Мирон Иванович уже освоил принципы конструктивизма, он осуществил пристройку к собственному дому, сделанную по заказу Ходжаева, владевшего примыкавшей слева территорией. Построить два объема с разрывом здесь было невозможно из-за сложных условий участка, и Мержанов невольно стал автором необычного микроансамбля, одна из частей которого, старая, решена в традиционном романтическом духе, а другая, новая, — в конструктивистских формах. Во многом вынужденно, из-за резкого подъема рельефа, он сгруппировал объемы новой постройки в интересную композицию. Глядя на здание, можно сразу догадаться, для каких функций предназначена та или иная его часть. Это касается не только закрытых помещений дома, составляющих его основу, но и открытых пространств: углового балкона-солярия, лестницы, ведущей на второй этаж. Вся эта небольшая постройка дошла до наших дней, к сожалению, далеко не в идеальном состоянии.

Какими бы соображениями ни руководствовался Мержанов, он сделал правильный, судьбоносный выбор и вскоре уже восстановил разрушенный санаторий «Грознефть». Не прошло и десяти лет, как он стал одним из ведущих архитекторов гостреста «Коммунстрой». Районом его творчества был весь Северный Кавказ. Он построил рынок в Ессентуках, реконструировал банк в Пятигорске, к десятилетию Октября возвел санаторный корпус в Кисловодске.

Интересно, профессионально описал перечисленные объекты внук архитектора Сергей Борисович Мержанов:

«Крытый рынок в Ессентуках и сейчас, по прошествии почти семи десятков лет после начала его строительства, производит большое впечатление. Корпус возвышается над все теми же неизменными деревянными рядами, отделяющими его от улицы, с которой въезжают на торговую территорию. Фасад его симметричен: трехарочную композицию первого этажа, где расположен главный вход, поддерживает неоампирная полуарка второго яруса, фиксирующая продольную ось здания. Две башни-устои фланкируют центральную часть, придавая всей структуре монументальность».

Ессентуковский рынок — одна из первых по-настоящему крупных построек зодчего. Будучи ограниченным в выборе планировочных решений (поскольку такой объект как рынок характерен сложившейся за много лет типологической схеме), Мержанов получил возможность поэкспериментировать с архитектурными формами, «поиграть» в объемы и пространства, пытаясь найти наиболее оптимальные их сочетания. В результате этих экспериментов здание утилитарного назначения приобрело романтический вид. Возвышающееся среди моря деревянных домов и лавок оно производит впечатление какого-то особо почитаемого объекта. Это отличительная черта построек Мержанова — монументальность в сочетании с эффектной романтизацией.

Еще одним объектом, построенным Мержановым в Кавминводах, стало здание Госбанка в Пятигорске. Строилось оно не на пустом месте. По сведениям, полученным в Пятигорском краеведческом музее, в 1904 году там воздвигли гостиницу, в декабре 1918 года в ней случился пожар, позднее помещения гостиницы приспособили под госпиталь. В 20-е годы возникла необходимость реконструировать здание, но к тому времени необходимость в гостинице на этом месте отпала. Мержанов использовал коробку имеющейся постройки для возведения нового здания с принципиально иными функциями. Срезанный угол прежнего объема был оставлен без изменения, лишь на втором этаже появился небольшой треугольный балкон, ограждения которого служат продолжением стен, выходящих на бульвар и перпендикулярный ему переулок. На этом же угловом «срезе» находится вход в здание. Значительное по площади остекление предусмотрено на главном фасаде, причем визуально легкие ленточные окна верхнего яруса контрастируют с глухими участками стен. Подобное ажурное завершение композиции в целом так же, как и ясно выраженная последовательность в чередовании нерасчлененных поверхностей фасада с остекленными проемами, — еще два признака, по которым можно безошибочно определить руку Мержанова и в более поздних северокавказских постройках.

Один из санаторных комплексов в центре Кисловодска, получивший название «10 лет Октября», отметил юбилей Советской власти возведением нового корпуса по проекту Мержанова. Это достаточно сдержанное в архитектурном отношении здание, почти вплотную придвинувшееся к крутому склону горы, замыкающей санаторную территорию с южной стороны. Здесь, как и в здании пятигорского банка, применен «принцип углового балкона», но в данном случае это был уже не вынужденный, а изначально задуманный архитектором композиционный прием. Срезанный угол здания служит завершающим штрихом ритмической пилообразной структуры фасада, которую образуют лоджии санаторных палат-номеров. За этой «пилой», имеющей, как теперь стало понятно, исключительно функциональное происхождение, находится тектонически обусловленный глухой участок стены, а уже за ним визуальная перспектива фасада замыкается изящным полукруглым, типично конструктивистским эркером, в который вынесены лестничные коммуникации корпуса. Еще один композиционный акцент — входной шлюз, представляющий собой портик на тонких столбах-колоннах, снабженный сверху плоской крышей-солярием.

Через несколько лет в другой части санаторной зоны был возведен корпус по проекту И. Фомина. Интересно сопоставить эти два корпуса. Главное их отличие состоит в самой постановке зданий по отношению к ансамблю санатория, к городским транспортным и пешеходным магистралям. Если строительство первого из них было направлено, прежде всего, на выполнение изначальных лечебных целей, то возведение второго диктовалось и градостроительной необходимостью. Поэтому этот новый корпус украсили мощный колонный портик и башня-ротонда, хорошо видная с наиболее оживленных пешеходных трасс центра Кисловодска. Подчиненному природной ситуации мержановскому объему противопоставлен свободный, расположенный на относительно спокойном рельефе фоминский корпус. Отсюда — в корне различные композиционные средства, примененные архитекторами для формирования облика фасадов. В новом корпусе, помимо ордерной системы, еще и традиционная для классицизма бело-желтая цветовая гамма, в то время, как Мержанов, задумав и осуществив свое здание в нейтральных ахроматических тонах, словно и ставил главной целью — выразить некую «контекстуальность» объекта по отношению к сложившемуся окружению. Этому принцип оказался определяющим: ряд следующих санаторных комплексов, построенных Мержановым в разных городах Северного Кавказа сходны с этим корпусом, прежде всего, в аспекте решения проблемы взаимодействия «природного» и «искусственного». Таким образом, корпус санатория «10 лет Октября» (теперь он именуется «Жемчужина Кавказа») стал своего рода экспериментальной базой для отработки более сложных композиционных вариантов.

В автобиографии, освещая период своей деятельности на Северном Кавказе, Мержанов лаконично сообщает, что построил там больше десятка объектов. Эти объекты, памятники архитектуры, претерпев за долгие годы некоторую реконструкцию, до сих пор горделиво высятся между гор. Надо сказать, что в то время напряженной творческой работы, во время, когда он восходил на архитектурном небосклоне звездой первой величины, Мержанов еще и учился. Вспоминая потом кисловодский период своей жизни, так много значивший в его профессиональном становлении, он никогда не забывал сказать, что был у него тогда наставник, непревзойденный специалист по математическому расчету строительных конструкций Николай Николаевич Парфианович.

В 1930 году Мержанов экстерном окончил в Москве школу живописи и ваяния, а также Московский архитектурный институт и получил диплом архитектора.