Архитектор Сталина: документальная повесть

Глава IV Специалист нового времени

Еще когда возводилась сочинская военная здравница, Мержанова не раз вызывали в Москву для рецензирования, а то и срочной разработки проектов заказных зданий и сооружений. Он понимал, что его изучают на конкретных делах, присматриваются к стилю работы, оценивают, но не догадывался, что попал уже в поле зрения самого Сталина.

Летом 1931 года его вызвали к Председателю ЦИК СССР, одновременно исполняющему должность Председателя Всероссийского Центрального Исполнительного комитета Михаилу Ивановичу Калинину.

В июне 1931 года состоялся Пленум ЦК партии, который принял постановление «О московском городском хозяйстве и о развитии городского хозяйства СССР». Постановление стало программой грандиозных градостроительных работ, как в столице, так и в других крупных городах Советского Союза. К работам привлекались видные архитекторы, инженеры-строители и экономисты.

Ровно в назначенное Мержанову время, в половине пятого вечера, двойная дверь кабинета открылась, и в приемную вышел худощавый средних лет мужчина с седой бородкой клинышком, одетый в черный костюм и того же цвета рубашку-косоворотку. Под мышкой он держал толстую красную папку.

Секретарь поспешно поднялся над столом:

— Михаил Иванович, к вам товарищ Мержанов.

— А, архитектор, — вместо приветствия чуть картаво произнес Калинин и, словно что-то забыв, вдруг юркнул назад в кабинет.

Мержанов вспомнил, что несколько лет назад до Кавказа дошел слух, будто в экипаж Калинина где-то в провинции ударила молния. Кучер был убит, а Калинин совершенно не пострадал. «В общем, кому что на роду написано, — подумал Мержанов, — кому сгореть, тот не утонет».

Калинин вернулся уже с двумя папками, тонкую протянул архитектору:

— Ознакомьтесь, — и, окинув его добрым взглядом, доверительно сообщил: — Вызывают! — Многозначительно поднял вверх указательный палец правой руки. — Но скоро вернусь.

Секретарь предложил Мержанову сесть за журнальный столик, поставил на него бутылку «Боржоми», стакан и тарелочку с бутербродами.

Мержанов открыл папку. В ней было распоряжение о назначении его Главным архитектором хозяйственного управления ЦИК СССР.

Калинин вернулся минут через сорок, пригласил архитектора в свой кабинет и, как бы извиняясь за свое продолжительное отсутствие, объяснил:

— Проекты указов визировал.

Потом спросил его мнение о новом назначении. Мержанов поблагодарил за доверие и искренне признался, что недоумевает, почему ему оказана такая высокая честь, когда в стране есть весьма квалифицированные именитые зодчие.

— Если вы имеете в виду членов Всесоюзного объединения архитекторов, — сказал Калинин, — то они, подобно левацким нигилистам пролеткульта, отрицают вековое культурное наследие народов. Они доживают последние часы. Вы же на деле показали себя их противоположностью и полностью соответствуете требованиям товарища Сталина, которые он предъявил на недавнем совещании к специалистам нового времени. — Сделав паузу, Калинин продолжил:

— Поскольку в дальнейшем вы будете иметь дело с важнейшими государственными секретами, вам придется подписать у компетентного товарища обязательство о сохранении государственной тайны. Желаю успеха!

Он вышел из-за стола и дружески пожал архитектору руку.

К высоким постам Мержанов продвигался, сам того не замечая, в результате скрупулезного изучения соответствующей организацией его «деловых и политических» качеств. Если относительно его деловых качеств у ее сотрудников вопросов не возникало: он как профессионал превзошел многих конкурентов — «китов» архитектуры, то его политические взгляды требовали тщательной проверки. Такая проверка была обязательной для всех выдвиженцев на ответственные должности. Сталин, сражаясь с оппозицией, стал особенно мнительным. Этому способствовала и смена руководства Объединенного Государственного политического управления (ОГПУ). До 1934 года председателем его был Вячеслав Рудольфович Менжинский, соратник и последователь Ф. Э. Дзержинского.

Сотрудник секретного политического отдела ОГПУ не усмотрел в биографии Мержанова ничего предосудительного. Мержанов был официально сочувствующим ВКП(б), посещал партийные собрания и политические кружки, дружил с архитектором Каро Алабяном, давним, еще с гражданской войны, другом Микояна. Так что репутация архитектора оказалась незапятнанной, и добро было дано на ответственную, совершенно секретную работу.

Через три дня Мержанов приехал в Кисловодск за семьей. На улице Клары Цеткин у него был уютный собственный дом, построенный по его проекту. За годы работы на Северном Кавказе он стал состоятельным человеком, доказал тестю свои возможности, и кроме дома имел еще собственный выезд — автомобилем еще не вытеснили лошадей.

Ему было жалко покидать и полюбившийся красивый город, и прекрасные во все времена года горы, и дом, и лошадей. Но особенно трудно было расставаться с домом, к которому он привязался, как к родному существу. Дом давал ему возможность чувствовать себя главой семьи, способным обеспечить ей безбедную жизнь, кормильцем, придавал ему, хозяину, молодому еще человеку, особый вес в глазах даже солидных обывателей: домовладельцы испокон веку уважались в обществе, в курортных местах — вдвойне. Собственный дом не только подтверждение материального достатка, но и жизненной устойчивости, основательности. Именно в этом, собственном доме, окончательно оторвавшись от родительской опеки, Мержанов осознал себя человеком зрелым, готовым на самостоятельные, порой очень сложные и рискованные решения, признавал себя без ложной скромности хорошим неординарным специалистом.

Дом, как добрая няня, оберегал его от мирской суеты, благоприятствовал учебе и защите диплома экстерном. В доме, а не за кульманом в рабочем кабинете приходили к нему интересные идеи, которые потом воплощались в многочисленных зданиях на Северном Кавказе. Любящая и заботливая его жена создала здесь семейный, неповторимый уют, оберегала мужа от житейской бытовой суеты. Здесь сделал первые шаги, произнес первые слова их малыш Бориска.

Но «князья не вольны, как девицы» — государственный человек, архитектор такого уровня, да еще попавший на заметку самому Сталину, больше себе не принадлежал. Во всяком случае, профессиональные перемещения от специалиста не зависели, впрочем, такое положение распространялось и на специалистов среднего звена: хочешь — не хочешь, а тебя вдруг переводят в другой город, повышая или понижая в должности, чтобы не засиживался на одном месте, не обрастал друзьями-родственниками, не разводил «семейственность» на работе.

Прощай навеки, родной кров!

Рессорный экипаж с парой лошадей вез Мержановых по гранитной мостовой в гору к старинному вокзалу Кисловодска. За ними следовала вереница колясок и пролеток с друзьями и сослуживцами. Троих Мержанов намеревался перевести в Москву, и в первую очередь своего друга и наставника Николая Николаевича Парфиановича.

У первой платформы ожидал скорый поезд с шипящим паровозом, который выхлопывал вверх и в стороны густой пар. Мержановы сердечно простились с провожающими и разместились в мягком вагоне.

В поезде Мержанов обычно коротал время в размышлениях. На этот раз мысли вились вокруг новой должности: служебная нагрузка и даже перегрузка не волновали, беспокоило, как его примут новые подчиненные. Он всегда прежде устанавливал добрый рабочий контакт с сослуживцами, вовлекая их в предложенный, найденный им ритм созидания. Но то были провинциальные специалисты, одного с ним поля ягоды. Теперь же у него в подчинении оказались амбициозные столичные архитекторы и строители, титулованные, именитые. Да и начальник хозяйственного управления ЦИКа скорее всего не ждал «варяга» с распростертыми объятьями: вполне возможно, у него была своя кандидатура на должность Главного архитектора, которой «на самом верху» пренебрегли.

Не имея для суждений-посылок полной информации о причине своего неожиданного взлета, Мержанов не составил силлогизма и пришел к простейшему заключению: «время покажет».

На Курском вокзале столицы у пятого вагона Главного архитектора ожидали его новые сотрудники, проводили на улицу Грановского в новую благоустроенную квартиру, в которой, кроме городского телефона, был и кремлевский. Квартира находилась в охраняемом доме Советов, на нем значился номер пять. Елизавета Эммануиловна удивилась совпадению этого номера с номером вагона. Муж заверил ее, что это хорошее предзнаменование: пять — счастливое число.

Мержанов сразу же привычно включился в работу и не почувствовал сопротивления подчиненных, от которых корректно и доходчиво требовал всего лишь добросовестного исполнения служебных обязанностей. Веселый, остроумный, обаятельный, он не дал повода насмешливым высокомерным москвичам считать его провинциалом и злословить по углам о его светских промахах. Напротив, многие сослуживцы уступали ему в воспитанности: ведь у него в прошлом была учеба в классической гимназии и жизнь в европейски ориентированном Петербурге — Петрограде. Новым окружением был отмечен и его высокий профессионализм. Он рецензировал проектные работы, сам проектировал и строил объекты в Москве, удачно подбирал кадры архитекторов, при этом не забывая о строительстве санатория РККА и часто выезжал в Сочи.

Строительство еще не завершилось, как на Бочаровом Ручье появились изыскатели, геодезисты и сам Мержанов. На ответвленной от бывшего шоссе Новороссийск — Батум дороге, ведущей к морю, засуетились грузовики. Вскоре на левом берегу Бочарова Ручья выросла скромная, но не лишенная привлекательности дача К. Е. Ворошилова.

А в Москве на стол в его рабочем кабинете часто ложились документы с резолюциями «Поручить товарищу Мержанову», «Для исполнения товарищем Мержановым». Под ними стояла четкая подпись: «И. Сталин».

Постановление Пленума ЦК от июня 1931 года претворялось в жизнь. Ускоренными темпами шло жилищное строительство. Сталин провозгласил основной принцип реконструкции столицы: «Главное — забота о человеке. О том простом советском человеке, который живет в новой Москве и для которого его столица должна быть прекрасным, солнечным городом, где радостно работать, легко учиться, весело отдыхать». Поэтому нужно было прежде всего обеспечить людей жильем. С 1929 по 1932 год в Москве было построено почти два с половиной миллиона квадратных метров жилой площади, в Ленинграде — около двух миллионов. Уральские города Свердловск, Челябинск, Нижний Тагил увеличили свой жилищный фонд в два раза. Возникали и новые города.

На основании Постановления было начато с того же 1931 года строительство канала Москва — Волга. «Волжская вода должна была явиться в столицу Советского Союза, наполнить водопроводные трубы, взметнуться фонтанами на площадях и в скверах, лечь глубокими озерами в парках, превратить набережные Москва-реки в самые красивые улицы города, проложить через Москву глубоководный путь из Балтики и Белого моря в далекий Каспий», — писал очевидец великой стройки П. Лопатин.

Согласно Постановлению был разработан и в 1935 году утвержден ЦК ВКП(б) и СНК СССР Генеральный план реконструкции Москвы. Но реконструкция началась гораздо раньше. Возводились многочисленные общественные здания различного назначения, сооружались магистрали и мосты, Москва-река обзаводилась гранитными набережными. С 1932 года началось строительство метрополитена, в котором приняли участия едва ли не все заводы Советского Союза, на стройку со всей страны съезжались добровольцы. Уже в 1935 году стала действовать его первая очередь.

Вслед за Генеральным планом реконструкции Москвы были утверждены «Основные установки для разработки Генерального плана развития Ленинграда». На основании этих планов стали реконструироваться и другие города Советского Союза. Вся страна превратилась в строительную площадку. Ничего подобного не знало ни одно государство в мире.

Естественно, что в этот период очень возросла значимость зодчего-творца. Но в среде архитекторов все еще существовали группировки, которые вели борьбу друг с другом: каждая отстаивала свою концепцию нового пролетарского зодчества. Чтобы положить конец слишком большому разнообразию взглядов на искусство, борьбе группировок и амбициям в творческой среде, ЦК партии принял 23 апреля 1932 года постановление «О перестройке литературно-художественных организаций». Были ликвидированы группировки в области искусства, литературы и архитектуры, возникли единые творческие Союзы, создан, в частности, Союз советских архитекторов, ответственным секретарем которого был избран Алабян. Мержанов стал одним из его первых членов, а позднее — председателем правления фонда Союза архитекторов СССР.

Его первые шаги в должности Главного архитектора ЦИК совпали с проведением в 1931–1933 годах Всесоюзного конкурса на проект Дворца Советов. Этот конкурс, по определению специалистов — историков архитектуры, стал вехой, знаменовавшей поворот к переменам «в стилевой направленности советской архитектуры».

Было задумано спроектировать и возвести небывалых размеров сооружение, главное здание столицы, вмещающее конференц-зал на 20 тысяч мест, театр на 6 тысяч зрителей и другие помещения. Оно должно было стать памятником эпохи строительства социализма. «В качестве рекомендации участникам конкурса было указано, что „поиски должны быть направлены к использованию как новых, так и лучших приемов классической архитектуры“. Этот программный принцип был принят в качестве основы не только при проектировании данного объекта, но и во всем архитектурном творчестве 30-х годов».

Победу в конкурсе одержал архитектор Б. Иофан. Группа архитекторов начала детально разрабатывать проект. А еще раньше, в начале декабря 1931 года, ответственные за реконструкцию товарищи распорядились освободить под Дворец Советов, которого еще и на бумаге не видели, соответствующее такому монументальному сооружению место. Взорвали храм Христа Спасителя, хотя он был не только культовым сооружением — выполнял и роль памятника героям войны 1812 года. Но об этом почему-то забыли и маститые искусствоведы, послушно дали заключение, что объект не представляет художественной ценности.

А Дворец Советов так и не был построен…

Мержанов, Главный архитектор ЦИК, находился в самой гуще событий, связанных со становлением советской архитектуры. По существу, являлся тогда крупным административным работником, контролирующим и направляющим творчество многих архитекторов. Времени на реализацию собственных творческих замыслов у него не было. И все-таки он продолжал трудиться и как архитектор-творец. Его энтузиазмом, неиссякаемой энергией и поразительной работоспособностью восхищались друзья и добрые честные сослуживцы — сподвижники, знавшие и ценившие его не только как выдающегося зодчего, но еще и как талантливого организатора. Известность Мирона Ивановича Мержанова распространилась на всю страну.

Далеко не полными исследованиями его деятельности установлены многочисленные объекты, а попросту здания, или комплексы зданий, к которым он имел прямое отношение как автор, будучи в это время Главным архитектором ЦИК. Так, в документе № 1325 за июль 1937 года, подписанном начальником спецсектора хозуправления ЦИК СССР Мартынсоном, сообщается: «Теперь по проекту Мержанова строится Военно-Морская академия в Ленинграде».

Мне удалось несколько расширить эту лаконичную запись. На мой письменный запрос заместитель начальника Военно-Морской академии имени адмирала Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецова капитан первого ранга В. Пыж ответил: «Архитектурно-планировочный отдел при Ленсовете выделил строительный участок площадью 10,7 гектара (630 метров) по набережной Большой Невки и 180 метров по Строгановской улице — с 1952 года улица Академика А. Н. Крылова, 27 мая 1934 года президиум Ленсовета закрепил за академией этот участок. В 1936 году для строительства здания академии на 1000 слушателей по решению правительства было выделено 25 миллионов рублей…».

В архиве Военно-Морской академии хранится технический проект генерального плана нового здания, который был передан на хранение в академию Ленинградским филиалом Центрального проектного бюро в 1945 году.

В описи чертежей есть такая фраза: «Проект главного здания Военно-Морской академии имени К. Е. Ворошилова разработали главный архитектор А. И. Васильев и старший архитектор А. П. Романовский. Проект был разработан на основе планового решения здания архитектора Мержанова в соответствии с чертежами, утвержденными Военным Советом (протокол от 15.11.1937 г.)».

Документы подтверждают и другие славные дела Мержанова. Не обошлось без его участия и проектирование строений в Комсомольске-на-Амуре. В соавторстве с другими архитекторами он спроектировал и построил санаторий № 19 ВЦСПС, столовую санатория «Красный Октябрь» в Кисловодске, дома отдыха на «Красных Камнях», в Нальчике, на Ахуне и во многих других местах, преданных теперь забвению.

Для проектирования и строительства монументальных сооружений Мержанов подбирает в свою команду трудолюбивых коллег, проницательно угадывая в них ростки таланта. Когда в 30-е годы встал вопрос о строительстве Дома архитектора в Москве, он привлек к сотрудничеству тридцатилетнего Андрея Константиновича Бурова, будущего разработчика конструкций крупноблочных и крупнопанельных жилых домов, и Александра Васильевича Власова, будущего главного архитектора Киева и Москвы. Вместе с ними и Алабяном Мержанов воздвиг храм искусства зодчества не только для столицы, но и для всей страны, дополнил его прекрасным рестораном, полюбившимся посетителям за уют и изящество интерьера. После «хождения по мукам» в нем предпочитал отдыхать писатель Алексей Толстой, живший неподалеку на Спиридоновке.

Однако при всех своих несомненных успехах Мержанов не чувствовал большого удовлетворения от работы: его талант не был полностью реализован. Ни одно из его многочисленных сооружений, считал он, не стало памятником на века, как, скажем, Парфенон, Дворец Дожей, Версальский дворец, дворцовые ансамбли Петербурга-Ленинграда, или хотя бы Мавзолей, реконструированный комплекс зданий Казанского вокзала, гостиница «Москва» еще здравствующего тогда патриарха архитектуры Щусева.

Творческая фантазия Мержанова, его понимание прекрасного ограничивались вкусом и материальными возможностями именитых заказчиков нового времени. А они, в основном старые революционеры из народа, переняли либо местечковые вкусы, либо вкусы городских окраин, к тому же отмеченные революционным аскетизмом. Исподволь все-таки он стал внушать им, что наряду с практичными скромными сооружениями должны существовать и здания — памятники эпохи.

Следующим крупным объектом его проектирования и строительства явился санаторий НКВД в Кисловодске. Вот что об этом рассказал С. Б. Мержанов:

«Санаторий имени Ворошилова явился как бы прелюдией к дальнейшим разработкам Мержанова в области лечебно-курортного строительства. И одновременно в его архитектурном решении были отработаны те структурные, пластические, масштабные принципы, которые так ясно проявились в следующей крупной работе — санатории НКВД в Кисловодске, официально носящим одноименное с городом название. Этот объект в творчестве Мирона Ивановича стал во многом переломным: мастер вышел на самый высокий уровень понимания той философии, которая обуславливала конструктивистские принципы, успешно воплощаемые советскими архитекторами на протяжении почти полутора десятилетий и сходящие на нет в середине 30-х годов. И потому возможно, хотя это и не бесспорно, что санаторий „Кисловодск“ является лучшим произведением Мирона Мержанова. Но, безусловно, это наиболее сложное произведение в его творчестве. Под сложностью подразумевается не специфика участка (хотя именно эта градостроительная ситуация, пожалуй, наиболее сложная с технической точки зрения из всех тех, с которыми довелось столкнуться Мержанову на Северном Кавказе), но, прежде всего, его особое место в последовательном ряду построек, осуществленных в 30-е годы. Этим объектом завершался этап осмысления архитектором принципов, господствовавших в то время в Европе и мире. 1935 год — это закат „официального“ конструктивизма в СССР, это один из последовательных этапов гибкой и плавной приспособляемости европейского функционализма к новым веяниям, это расцвет творчества „классиков“ во главе с И. В. Жолтовским у нас, и это продолжение неутомимой деятельности Ф.-Л. Райта за океаном. Из гигантского перечня течений, концепций, направлений, стилей выбраны именно эти потому, что как раз они пользовались особым вниманием Мирона Ивановича и в какой-то степени служили ему образцом для подражания. Однако подражание не означало прямого повторения. Скорее, это были попытки проникновения в творческий метод мастера и его осмысления, анализа того или иного стилевого направления с соответствующими выводами и воплощением некоторых его принципов на практике. С Жолтовским Мирон Иванович был хорошо знаком лично. Он любил патриарха отечественной архитектурной классики за его феноменальное проникновение в тайны Ренессанса, к которому Мержанов, воспитанный на академизме Таманяна и предреволюционном неоклассицизме Кавказских минеральных вод, питал слабость.

О Ф.-Л. Райте Мирон Иванович отзывался так: „Я люблю его за особое, романтическое видение конструктивизма“.

Глядя на главный фасад санатория „Кисловодск“, можно столкнуться с очень интересным ощущением: фиксируемое взглядом в этот момент воспринимается не как реальность, а как некая субстанция, растянутая во времени и пространстве. В этом здании прекрасно чувствуется тектоническая мощь, ясно выражена структурность композиции, как в плане, так и на фасаде, вплоть до отдельно взятых фрагментов. И в то же время заметна некая недосказанность. Кажется, будто архитектор лишь легко обозначил некоторые элементы, желая продолжить их разработку в другое время и с помощью принципиально иных методов.

Планировочное решение санатория „Кисловодск“ основано, как и многие объекты Мержанова, на принципе симметрии. Но это уже не явная симметричная композиция, которая характеризует санаторий имени Ворошилова в Сочи и которая избрана в расчете на восприятие всего ансамбля с морской набережной. Самое интересное состоит в том, что симметричная композиция главного фасада санатория „Кисловодск“ воспринимается буквально с нескольких точек обзора, заключенных в достаточно узкий зрительный сектор. В наиболее характерных видовых кадрах (подход, подъезд к зданию), а также при небольшом смещении взгляда зрителя с главной оси запечатлена удивительная игра объемов, словно наполненных принципиально различным содержанием, но едва заметными „авторскими“ штрихами, объединенными в гармоничный ансамбль.

Марш главной лестницы Мержанов заключил между двумя боковыми объемами. Каждый из них имеет плоское покрытие и служит для прогулок отдыхающих, которые, выходя из центральной двери, сразу оказываются в обширном П-образном пространстве террасы-солярия.

Два изогнутых крыла санатория „Кисловодск“, фланкирующих центральный портал, предназначены для жилых помещений, в которые обеспечивается нормальный доступ целебного кисловодского солнца».

Из исторических документов Кавказских минеральных вод стало известно, что сначала санаторий «Кисловодск» назывался «Санаторий-отель НКВД». Он расположен в конце улицы Коминтерна, дом № 23, в лощине, окруженной лесом, в парке, созданном по проекту Мержанова.

Примером уверенного вхождения архитектора в стиль классики явилось проектирование и строительство комплекса санатория «Красные камни», которое было завершено в 1939 году. Борис Миронович Мержанов дает интересную оценку этому произведению отца:

«Одно из наиболее характерных (и, заметим, нечастых) качеств этой постройки — ее двоякий масштаб, создающий соответственно два образа восприятия архитектуры. Первый — городской: „Красные камни“ хорошо видны из многих уголков города, так как занимают один из многочисленных холмов, царствующих над центральной частью Кисловодска. Второй — „локальный“: к санаторной зоне приводит одна из пешеходных трасс, берущая начало в городском курортном парке. Казалось бы, наличие подобных масштабных шкал — свойство любого произведения архитектуры. Но в том-то и дело, что, поднявшись по парковой дорожке и ощутив характер и масштаб четырехколонного портика, отмечающего главный фасад, зритель не сразу понимает, что это и есть то самое здание, которое он пятнадцать минут назад так хорошо видел, находясь в центре города. Все дело в том, что, хотя комплекс „Красные камни“ и является одним из искусственных ориентиров, по которому человек может легко определить, в какой части города находится, санаторий не подавляет своей величиной холма, а лишь венчает его. Центральный корпус и его боковые крылья словно растворяются в зелени; лишь изящная башня, которая слегка возвышается над кровлями, как раз и определяет ориентационные свойства всего комплекса. Когда поднимаешься по знаменитой „Каскадной лестнице“, проходящей вдоль территории „Красных камней“, все сооружения санатория на несколько минут теряются из вида, а затем и возникает тот самый образ „некоего“ колонного фасада, который трудно отождествить с постройкой, увиденной из города.

Эта „бимасштабность“ получает развитие в архитектуре главного корпуса, превращаясь здесь в своего рода „полимасштабность“. Действительно, несмотря на ярко выраженный колонный портик главного фасада, единая композиционная ось здесь практически не ощущается: взгляд зрителя скользит по объемам и поверхностям боковых пристроек, по пространствам лоджий и арок. Несколько шагов в сторону — и о существовании главного фасада почти совсем забывается, ибо на авансцену вступают второстепенные с точки зрения классической композиции элементы. Этого попросту не могло быть в традиционных классических стилях и направлениях, где главный фасад с его неизменным колонным или пилястровым портиком, фронтоном или аттиком концентрировал на себе максимум внимания посетителя, оставляя флангам право лишь „подыгрывать“ основной теме. Таким образом, в этом здании прекрасно отразились особенности трактовки Мироном Мержановым принципов классицизма, внедряемых в советскую архитектуру 1930-х годов.

В „Красных камнях“ хорошо ощущается принципиально новая архитектура (по сравнению с тем же санаторием „Кисловодск“), что выражено в материале, в способах облицовки поверхностей, в цветовых сочетаниях, в деталировке фасадов. Но применение некоторых приемов вызовет у неискушенного зрителя, лишь мало-мальски знакомого с архитектурой, некоторое недоумение. Например, острое и смелое сопоставление формы лоджий, опробованных еще в санаториях имени Ворошилова и „Кисловодск“, с одной стороны, и профилированных карнизов, создающих визуальный каркас для всего объема главного корпуса, с другой. Или, например, типично „авангардистское“ ленточное окно, непонятно каким образом внедрившееся в потенциально строгий облик портика, неожиданно заняв место аттикового этажа. Или любопытный синтез аркады первого этажа галереи-перехода с горизонтальными окнами его же второго яруса.

В комплексе санатория, пожалуй, как нигде больше в крупных постройках Мержанова, сохранились авторские интерьеры. Конечно, более чем полувековая эксплуатация санатория не позволила оставить все в прежнем виде. Но, как и раньше, существует отделка деревом в холлах, гостиных, сохранилось первоначальное пространство кинозала, библиотеки, столовой. Переход от фасадов, отделанных розовым туфом, к интерьерам с их теплой красно-коричневой гаммой оказался психологически безболезненным. Еще одна важная черта, роднящая архитектуру фасадов и интерьеров „Красных камней“, состоит в том, что Мержанов смело сочетал в обоих прямо- и криволинейные объемы и поверхности. Так, на фасаде основной темой стала „игра“ арочных и прямоугольных объемов, а в интерьере обращает на себя внимание гармоничное сочетание квадратных и круглых стоек, отделанных деревом, чередование гладких и фигурных поверхностей стен гостиной, холлов, главной лестницы.

Эта лестница, ведущая на эксплуатируемую кровлю, органично связывает собственно интерьерные пространства верхних этажей и уже известный нам солярий, который, помня о специфике кисловодского климата, можно рассматривать как особую, „полуинтерьерную“ типологическую единицу. И снова, как и на фасаде, в интерьере нет какой-то одной главной пространственной или декоративно-художественной темы. Вернее было бы сказать, что таких тем в самом деле очень много, и все они могут считаться в своем роде главными, в зависимости от того, идет ли посетитель по просторной галерее, занят ли умственной работой в библиотеке, предается ли отдыху в помещении холла.

Архитектурно-художественный образ санатория „Красные Камни“ складывается из многих составляющих, каждая из которых в тот или иной момент воспринимается более четко и может выступать как наиболее характерная черта всего комплекса».