Архитектор Сталина: документальная повесть

Глава VII Апофеоз творчества

Набежит беда — и с ног собьет, — то ли констатирует, то ли предупреждает народная мудрость. В начале 1949 года бывшего архитектора Сталина, бывшего главного архитектора хозяйственного управления ЦИК Советского Союза, лауреата международного конкурса зодчих, политического заключенного Мирона Ивановича Мержанова везли из Комсомольска-на-Амуре в Москву.

Зловонный вагон-зак — истинная душегубка — был забит сверх предела. Надзиратели изредка открывали щелочки зарешеченных окон. Встречные струи воздуха мало освежали помещение, зато в него заносились густой дым и гарь угля от паровоза — вагон был прицеплен в голове поезда, следом за багажным вагоном.

На нижних нарах-полках вагона жались друг к другу простые «зеки» — «мужики», на средних и верхних полеживали тюремные аристократы: «паханы» и воры. Уголовники презирали политзаключенных и принуждали их выполнять самую унизительную работу. В лагерях Мержанов содержался в отделениях политзаключенных. На этапах от Москвы до Тихого океана и обратно он, человек высочайшего интеллекта, натерпелся выходок, издевательств чудовищных монстров, о существовании которых ранее не подозревал. Мержанов был узником Гулага шестой год, но не утратил достоинства, не терпел издевательских команд, криков и ругани охранников. Никакие угрозы, даже прицеливание карабинов, не могли заставить его согнуть колени, присесть на голень — распространенные команды на этапах, которые давались не столько для предупреждения побегов, сколько для муштры, с целью приучить заключенных к безропотному подчинению.

Паровоз подтащил вагон-зак к Ярославскому вокзалу. За много лет он внешне не изменился. Лишь на застекленном сверху перроне прибавилось копоти, свет едва пробивался на платформу. Заключенных вывели на перрон. На морозе от их одежды поднимался пар и распространялось зловоние. Как обычно, прозвучала команда: «Присесть!» Но Мержанов, один, продолжал стоять. Неизвестно, чем бы кончилось его непослушание на глазах у московских конвоиров, если бы тут же, на перроне, он не попал в распоряжение сотрудников госбезопасности, которые повезли его в центральный аппарат МГБ СССР.

На следующий день совершенно неожиданно для себя Мержанов оказался в кабинете министра Государственной безопасности Виктора Семеновича Абакумова, профессионально отметив, что интерьеры его приемной и кабинета сходны со сталинскими. «Подражание вкусу вождя», — подумал он. Ему было уже известно, что Абакумов во время войны занимал пост начальника главного управления контрразведки «СМЕРШ» (смерть шпионам) и его называли «грозой шпионов». Мержанов представлял его похожим на Берию, с хитрыми, жгучими глазами, коварным. Выглядел же министр человеком добродушным, улыбчивым и элегантным. Высокий, стройный, он вышел из-за стола, протянул заключенному руку и предложил сесть за приставной столик. Мержанов почувствовал себя крайне неловко в своей лагерной одежде. Это заметил хозяин кабинета и кратко приказал офицеру, сопровождавшему архитектора-заключенного:

— Переодеть!

Через несколько минут на конце длинного, обитого зеленым сукном стола появились коньяк «Арарат», бутылки «Боржоми», тарелки с ломтиками ароматного лимона, бутербродами и гроздьями винограда. Мержанов понял, что видит в лице министра заказчика, который подготовился к встрече с видным архитектором. Как бы в подтверждение этой мысли министр сказал:

— Я объездил весь юг и убедился, что лучше вас никто не строил. Нам выделили большие деньги для строительства нашего санатория, и мы хотим, чтобы он был самым лучшим.

Престиж МГБ был высок, потому-то новому министру удалось при поддержке Сталина получить большие деньги на строительство санатория. Сталин в мае 1946 года назначил Абакумова на эту высокую должность. Ему понравился главный военный контрразведчик как умелый организатор борьбы с разведками врага. Сталин часто и вне очереди принимал его. Возможно, и рекомендовал ему использовать талант Мержанова, так как министр об архитекторе сведений не имел. Не исключено, что мог рекомендовать и Берия, курировавший МГБ. Абакумов не потребовал от архитектора сиюминутного согласия, но дал на размышления только сутки: Минфин уже выделил средства на проектирование здравницы.

Готовясь к встрече, Абакумов ознакомился с пятью томами дела заключенного и его четырех «сообщников», входивших в «антисоветскую группу». Мержанов обвинялся по статьям 19–58–1а, 17–58–8, 58–10 часть 2-я и 58–11 УК РСФСР.

В частности эти статьи гласили:

58–1а: «Измена родине, т. е. действия, совершенные гражданами Союза ССР в ущерб военной мощи Союза ССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории, как-то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу. Караются высшей мерой уголовного наказания — расстрелом с конфискацией всего имущества».

Статья 19 предполагала «покушение на какое-либо преступление, а равно и приготовительные к преступлению действия, выражающиеся в приискании или приспособлении орудий, средств и создании условий преступления…».

58–8: «Совершение террористических актов, направленных против представителей Советской власти или деятелей революционных рабочих и крестьянских организаций, и участие в выполнении таких актов, хотя бы и лицами, не принадлежащими к контрреволюционной организации…».

Статья 17 разъясняла, что «меры социальной защиты судебно-исправительного характера подлежат применению одинаково как в отношении лиц, совершивших преступление — исполнителей, так и их соучастников — подстрекателей и пособников».

58–10 часть 2-я: «Пропаганда или агитация, содержащие призывы к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений… а равно распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания…

Те же действия при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс, или в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении…».

58–11 «Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения одного из преступлений, предусмотренных настоящей главой…».

Серьезнейшие обвинения! Оставалось только удивляться, почему обвиняемый еще жив.

Абакумов внимательно прочитал обвинительное заключение, которое гласило: «Расследованием было установлено, что Мержанов М. И. в 1919 г. добровольно служил в белой армии. В 1924 году установил связь с… Парфиановичем Н. Н. и бывшим зам. главного врача санатория „Крепость“ Зиаловым И. В. (умер).

На происходящих в то время сборищах Мержанов М. И. и Парфианович Н. Н. разделяли резкие антисоветские взгляды Зиалова и приходили к общему мнению о необходимости свержения советского строя и создания буржуазного государства.

В 1931 году после переезда из Кисловодска в Москву Мержанов, являясь главным архитектором ЦИК СССР, установил антисоветскую связь с участниками право-троцкистской террористической группы Равдиным Е. И., бывшим заместителем начальника хозяйственного Управления ЦИК СССР, и Панфиловым М. Г., бывшим начальником Строительного отдела того же Управления (оба осуждены к В. М. Н.). Последние на следствии в 1938 году показали, что предполагали использовать Мержанова для свершения террористических актов против руководителей ВКП(б) и советского правительства.

С началом Отечественной войны Мержанов М. И. восстановил в Москве антисоветскую связь с Парфиановичем Н. Н. и 6 октября 1941 года сговорился с последним не эвакуироваться из Москвы в расчете на захват в ближайшее время города германскими войсками и сотрудничество с немцами. Мержанов и Парфианович Н. Н. намеревались открыть при немцах частную контору. В присутствии Парфиановича Н. Н. и антисоветски настроенных Парфианович Валентины Андреевны и немки Партус Эрны Петровны Мержанов неоднократно высказывался с приходом в Москву немцев принять личное участие в истреблении советского и партийного актива.

Расследованием по делу установлено, что Мержанов и его жена Мержанова Е. Э. предполагали установить связь с германскими оккупационными войсками при посредстве состоявшей у них на службе в качестве домашней работницы, резко враждебно настроенной против советской власти, немки Партус Э. П.

Как установлено следствием, Партус поддерживала антисоветскую связь не только с Мержановым М. И., но также с Мержановой Е. Э. и Парфианович В. А., в октябре 1941 года пыталась привлечь последнюю к организационной антисоветской работе.

Будучи в 1920 году студентом Кубанского политехнического института в г. Краснодаре, Мержанов группировал вокруг себя враждебных Советской власти лиц, среди которых высказывался против мероприятий партии и советского правительства.

В Москве Мержанов по антисоветской работе был связан с участниками право-троцкистской организации — Равдиным, Панфиловым, которые намечали использовать его для свершения террористических актов против руководителей ВКП(б) и советского правительства.

В предъявленном обвинении Мержанов М. И. виновным себя признал, однако отрицает свою причастность к антисоветской право-троцкистской террористической группе».

Обвинительное заключение было утверждено для особого совещания 27 февраля 1944 года.

Имея большой опыт оперативной и следственной работы, министр госбезопасности обратил внимание на отсутствие доказательств обвинения Мержанова, на то, что подготовка архитектора к совершению измены Родине в обвинительном заключении изложена необоснованно. Абакумов знал, что в Союзе архитекторов СССР была хорошо известна роль Мержанова как активного участника обороны Москвы. Несостоятельным оказалось и обвинение его в подготовке террористического акта в отношении руководителей коммунистической партии и государства: готовиться к этому у него не было необходимости, ибо он постоянно общался с этими людьми.

Выяснив также, что «шпион» и будущий террорист Мержанов «установил антисоветскую связь» только с теми, с кем его теснейшим образом связывали (не могли не связывать!) деловые, служебные отношения (Равдин, Панфилов, Парфианович), а «сообщниками» оказались только жена, его друг с женой и домработница, опытный чекист Авакумов усомнился в объективности обвинения. Но дать указание о пересмотре решения особого совещания — детища Сталина и Берии — полномочия не имел и искренне жалел архитектора.

Приняв душ, переодевшись в новую добротную одежду, Мержанов вошел в ту же, рассчитанную на четырех человек, но предоставленную ему одному камеру. Теперь в ней были еще и приличная мебель, и приемник, а накрытый стол манил деликатесами: давно утраченные, но притягательные атрибуты свободной жизни. И все-таки он принял решение: категорически отвергнуть заманчивое предложение. С ним и забылся в беспокойном сне в чистой уютной постели, свежесть какой не ощущал с 1943 года. Часа через два проснулся и больше не засыпал: вспомнил расставание с женой Елизаветой Эммануиловной, ставшей на его глазах в течение каких-то минут старухой, испуганного тринадцатилетнего сына Бориса. «Где жена? Освободили ли ее? Что с сыном?»

Спазм, как петля, сдавил ему горло. Окружающий его комфорт показался отвратительным. «Купить хотят. Нет, ничего я не буду им делать. Пусть лучше переведут в общую камеру… Лучше лесоповал, чем позор!» Но потом пришли иные мысли.

Он с сожалением подумал, что большую часть своей профессиональной деятельности отдал административной, чиновничьей работе, а если и урывал время на творчество, то его произведения были настолько засекречены, что видела их лишь горстка «придворных», людей в большинстве своем к архитектуре равнодушных. Иные же допущенные к Сталину счастливцы не замечали окружающей его обстановки, потому что находились под гипнозом самой личности вождя, только его и видели, только о нем потом и рассказывали знакомым, иногда добавляя название места, где состоялась незабываемая встреча.

Вспомнил придворного архитектора Екатерининского времени Кваренги, творчеством и судьбой которого интересовался в юности, когда мечтал строить прекрасные дворцы. Как много тот успел сделать за три десятка лет, помимо построек для лиц императорской фамилии, — здания Академии наук, Екатерининский институт, Конногвардейский манеж, Ассигнационный банк, Смольный институт.

Вспомнил — и показалось сомнительным некогда данное ему, Главному архитектору ЦИК, кем-то прозвище «архитектор Сталина», которым он прежде гордился, которое воспринимал как почетное звание. А оно могло и не подчеркивать профессионального превосходства зодчего над коллегами, признания в архитектурной среде этого превосходства, а всего лишь намекать на его творческую ограниченность. «Карманный»-де он архитектор, действующий по указке именитого заказчика. И в то время, как он пользовался особым доверием вождя и принимал это доверие как награду, другие архитекторы проектировали подземные дворцы метро, театры, вокзалы — сооружения для многих тысяч людей. И пусть эти люди не знали имени проектировщика, имели смутное представление о самом проектировании, возведенное здание воздействовало на них, приобщало к прекрасному, воспитывало художественный вкус, а через него и другие высокие человеческие качества: недаром же пророчествовал писатель: «Красота спасет мир». «Архитектура же, — по одному из определений, — искусство создавать здания и сооружения в соответствии с законами красоты».

Судьба давала ему шанс реализовать наконец творческие возможности, наверстать в какой-то мере упущенное. Он не должен был упустить этот шанс…

Мержанов не видел участка, отведенного под строительство санатория МГБ, однако представил его почему-то продолжением божественной «Кавказкой Ривьеры», где к нему приходило когда-то творческое вдохновение, и с ужасом вообразил, что после его отказа там может появиться уродливое нагромождение безобразных построек. И воображение художника окончательно определило его решение: «Буду проектировать и строить».

Абакумов достиг своей цели. Но, опасаясь все-таки отказа архитектора, он скрыл, что Елизавета Эммануиловна умерла в лагере под Карагандой два года назад.

Впрочем, для отказа у Мержанова были и другие веские основания. Он не раз задавал себе вопрос: знал ли Сталин о его аресте? И утешал себя ответом: не знал. Сталин запомнился ему по встречам в Кремле и под Мацестой приветливым человеком. Разговаривая с грузинским акцентом, он превосходно владел русским языком. Мысли выражал просто, четко, словно диктовал для записи. Всегда внимательно, терпеливо выслушивал собеседника, задавал обдуманные вопросы. Во время беседы вождь пребывал в состоянии внешнего покоя, попыхивал трубкой. Но стоило ему принять решение, он вставал из-за стола, а если разговаривал стоя, начинал переминаться с ноги на ногу, невольно проявляя нетерпение. Когда начинался осмотр дач, Сталин шагал с такой быстротой, словно пытался оторваться от сопровождающих. Удовлетворенный работой, он благодарил архитектора.

«Нет, Сталин мне не враг, — убеждал себя Мержанов. — Очевидный личный враг — это Берия. У него был повод для сведения со мной счетов».

Он вспомнил красивую женщину, которой был сильно увлечен одно время. Женщина обладала какой-то необъяснимой притягательностью. Ромен Роллан, гостивший у ее свекра, известного писателя, охарактеризовал ее так в своем дневнике: «…очень красива, весела, проста и прелестна». Качества, в общем-то, встречающиеся у женщин довольно часто. Но у нее они имели особую, магическую, роковую силу. Из-за любви к ней потерял голову Генрих Ягода — «карающий меч революции», одно имя которого приводило людей в ужас. Не устоял перед ее обольстительной женственностью Алексей Толстой и вел себя, как влюбленный мальчишка. Ради нее оставил семью ученый-филолог директор Института мировой литературы академик Луппол. Вместе с ней последним предвоенным летом отправился отдыхать на Кавказ, и был там арестован. Арестовали и пользующегося после него благосклонностью этой необыкновенной женщины Мержанова.

Он вспомнил, как однажды она кокетничала с ним, явно добиваясь его внимания, а Берия через пенсне сверлил его злобными глазами. Вспомнил, как друзья предупреждали его о грозящей опасности, намекали, что к ней неравнодушен не только Берия… Он сожалел теперь, что ослушался добрых советов.

Скорее всего, Мержанов заблуждался на счет неосведомленности Сталина. Думаю, Сталин знал о его осуждении. Не мог он не вспомнить о нем в 1948 году, когда на построенной Мержановым Ближней даче в Кунцеве был возведен второй этаж и частично изменена планировка, или в 1949–1951 годах, когда делалась пристройка к даче под Мацестой. Возможно, узнав, что архитектор находится в заключении, потребовал объяснений от Абакумова и Берии, возможно, даже усомнился в его виновности. Наверное, тогда, проявив изворотливость, Берия дал команду изготовить вопиющую фальшивку о попытке Елизаветы Эммануиловны привлечь своего сына к выполнению ее враждебного замысла. Жертва фальсификации — восемнадцатилетний Борис Мержанов был арестован в конце апреля 1948 года. Берия за спиной Абакумова через своих людей «провел следствие», а когда тот стал сам политическим узником Матросской тишины, протащил дело на особое совещание, которое в сентябре 1951 года вынесло решение: «Мержанова Бориса Мироновича, 1929 года рождения, армянина, уроженца Кисловодска, бывшего члена ВЛКСМ, как социально опасный элемент, заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет…». Берия, вероятно, и убедил Сталина о враждебности к ним Мержановых, и тот изменил к архитектору свое отношение.

«А уж когда отца „убеждали факты“, что ранее хорошо известный ему человек, оказывается, дурной, тут с ним происходила какая-то психологическая метаморфоза, — объясняет Светлана Аллилуева. — Быть может, в глубине души он и сомневался в этом, и страдал, и думал… Но он был подвластен железной догматической логике: сказав А, надо сказать Б, В и все остальное. Согласившись однажды, что N — враг, уже дальше необходимо было признать, что так это и есть; дальше уже все факты складывались сами собой только в подтверждение этого… Вернуться назад и снова поверить, что N не враг, а честный человек, было для него психологически невозможно. Прошлое исчезало для него — в этом и была вся неумолимость и вся жестокость его натуры.

…Удивительно, до чего отец был беспомощен перед махинациями Берии. Достаточно было принести бумаги, протоколы, где N „признавал“ свою вину, или другие „признавали“ ее за него».

Но подобная цепочка предположений не пришла в голову Мержанову, и он поехал в Сочи уверенный в том, что Сталин в тяжелые военные и послевоенные годы просто не имел времени и повода о нем вспомнить.

Чем глубже раскрывалась судьба Мержанова, тем тяжелее становилось у меня на сердце. Как объяснение трагичности его жизни приходило на ум заключение, что архитектура — вообще особо опасная профессия и крупные архитекторы во все времена подвергались карам, если не своих правителей, то враждующих стран, оказывались в тюрьмах. В подтверждение этой мысли память высветлила судьбу другого талантливого архитектора, современника Мержанова и тоже любимца вождя… Гитлера — Альберта Шпеера. Как и Мержанов, он воздвиг немало монументальных сооружений, в числе которых новая имперская канцелярия в Берлине, тоже был лауреатом международной премии Гран-при. Под покровительством Сталина Мержанов стал главным архитектором страны, а Гитлер вознес Шпеера на должность главного уполномоченного фюрера по строительству. На этом, пожалуй, сходство в судьбах архитекторов прерывается. Когда милости вождя для Мержанова кончились, и «архитектор Сталина» был «награжден» десятью годами лишения свободы, любимец Гитлера занимал уже ответственный пост министра вооружения и боеприпасов и развил на нем кипучую деятельность. Миллионам граждан Западной Европы и Советского Союза, в том числе и военнопленным, недавний создатель красоты ввел каторжный труд на военных заводах. И до последних дней фюрера оставаясь его любимцев, тюрьмы все-таки не избежал. В 1946 году Международным трибуналом в Нюрнберге Шпреер был приговорен к двадцати годам заключения. Однако заключение он, как и другие военные преступники, отбывал в невиданном для заключенного Мержанова комфорте, исключая те условия, что были созданы последнему для работы над проектом санатория имени Дзержинского.

Об условиях, в которых отбывал наказание Шпеер, я знаю не понаслышке: как офицер Советской контрольной комиссии в Германии посещал межсоюзную тюрьму Шпандау в английском секторе оккупации Берлина. Шпеер и другие нацистские преступники находились в одиночных камерах с необходимым санитарным оборудованием, кроватями с чистым постельным бельем, письменным столом с канцелярскими принадлежностями, имели шахматы и книги из большой тюремной библиотеки.

Баландой там и не пахло. Норма питания заранее была определена союзниками. Кроме положенного продовольствия, подавались деликатесы по праздникам, а Рождество не обходилось без порции индейки.

Еженедельно заключенные проходили медосмотры, взвешивались. В случае необходимости делались и операции. Одиночные камеры не являлись полной изоляцией заключенных. Они общались друг с другом в бане, в прачечной, на прогулках в малом дворе, где приемник Гитлера адмирал Карл Дениц делал сложный комплекс гимнастических упражнений и бегал. Подолгу могли общаться заключенные и на большом дворе, где усердно и любовно выращивали фруктовый сад.

Дениц написал в камере большую книгу «Десять лет и двадцать дней», а Альберт Шпеер — «Воспоминания», которые после его освобождения были изданы в Советском Союзе на русском языке.

Что существуют такие условия наказания, Мержанов не мог и предположить.

Впервые за долгие годы Мержанов ехал не в зековском вагоне с зарешеченными окнами и конвоирами МВД, а в купейном. И теперь с ним были конвоиры, но из охраны МГБ и не с карабинами, а с пистолетами в спецкабурах под пиджаками. Пассажирам-попутчикам они представились мастерами стройки в Сочи. Осужденный же обрел свою профессию и, как прежде, дал подписку о неразглашении назначения чертежей, объектов гражданской обороны. Выглядел он вполне респектабельно: в ладно сшитом сером костюме, красивой сорочке, хороших ботинках. У него и его сопровождающих были новые модные портфели и чемоданы с одеждой, с принадлежностями для рисования и черчения. В общем, легенда спецслужбы, нужная для выполнения секретного задания, ни у кого из случайных попутчиков архитектора не вызвала сомнения.

Обдумывая в Москве проект санатория, Мержанов решил разрабатывать его по типу военной здравницы, имеющей элементы конструктивизма и находящейся в гармонии с растительной средой и чарующим Черным морем.

Конструктивизм еще не изжил себя и не лишился своих приверженцев. Интересно, что относящийся к нему вначале с предубеждением знаменитый французский зодчий Ле Корбюзье после знакомства в Москве с работами русских мастеров, выполненными в этом стиле, изменил к нему отношение. «Конструктивизм, самое название которого выражает революционный настрой, в действительности несет в себе напряженный лиризм, способный вырваться за собственные пределы и раскрыть пламенную восторженность этих людей перед будущим», — писал он и в духе «пламенной восторженности», спроектировал, работая в Москве, дом Центрсоюза, который позднее получил неофициальное название «Дом Корбюзье». Но подобное здание едва ли было бы уместным в зеленом мире сочинских субтропиков. И чем ближе подъезжал Мержанов к Сочи, тем больше сомневался в своем решении: возникавшие в памяти прекрасные творения Джакомо Кваренги заслоняли собой архитектурные новации последних лет.

Начиная от Туапсе, он не отрывался от окна: море не отпускало его. Поезд шел вдоль кромки берега. В это раннее прохладное утро пляжи были безлюдны. Лишь важные чайки неторопливо вышагивали по влажному песку, да лениво накатывали на него волны прибоя. Однообразный, казалось бы, пейзаж, но, тем не менее, благодаря ему Мержанов впервые за время своей несвободы ощутил единение с природой, хотя и пребывал в замкнутом, охраняемом пространстве купе. Он не выходил в коридор, чтобы не тревожить своих конвоиров, а, если бы вышел, то увидел бы в окно горы, любимые горы Кавказа.

Лазаревское воскресило в его памяти аулы с милыми душевными обитателями — бывшими разнорабочими, которые строили военный санаторий. Русские, украинцы, армяне, греки, адыгейцы заселили Лазаревское взморье и зажили как дружные братья. Умиротворяющая природа, честный труд взрастили этих людей добродушными, приветливыми, искренними. Они хорошо, старательно работали и отдыхали увлеченно, весело на виду друг у друга. Главный архитектор ЦИК не раз был у них в гостях. Не обилие столов, не вкуснейшие вина прельщали его, влекли интересные застольные беседы, самобытная даровитость их танцев, пения, игры на музыкальных инструментах.

Поезд приближался к Сочи. Мержанова охватило волнение: неужели через несколько минут он, как прежде, увидит этот прекрасный город, пройдет по его красивейшим улицам, по накрытому шатром платанов Курортному проспекту, поднимется на «Батарейку», близлежащий горный хребет, являющейся самой высокой точкой города. Он знал, что «Батарейкой» хребет назван потому, что в конце XIX века на нем размещалась артиллерийская батарея. Часто бывая в Сочи, Мержанов изучил не только своеобразную архитектуру курортного города, но и его историю и мог вполне заменить любого из местных экскурсоводов. В его памяти сохранилась дата — 21 апреля 1838 года — день, когда генерал-майор А. М. Симбирцев заложил на Черноморском побережье форт, не подозревая, что на месте этого неказистого укрепления когда-нибудь вырастет город с постройками в модном европейском стиле. Не подозревали об этом и немногочисленные жители Даховского посада, заменившего форт. Сочи стало называться поселение только в 1896 году, когда уже вовсю развернулось в нем строительство, когда тысячи людей, и очень богатые среди них, устремились на побережье, чтобы осваивать приморские субтропические земли. Помнил архитектор и то, что 14 июня 1909 года — день становления Сочинского курорта, когда московский коммерсант А. Г. Тернопольский завершил строительство комплекса, получившего название «Кавказская Ривьера». Не забыл он и имен зодчих, возводивших в Сочи дома для богачей. Впрочем, еще в детстве он решил, что архитектура здания принадлежит не только хозяину: она предмет всенародного любования. Мержанов любил бывать в Сочинском дендрарии, старожилы еще помнили имя его основателя, Сергей Николаевич Худеков.

«Удастся ли мне побывать в этих прекрасных местах?» — подумал он, возвращаясь к действительности с вооруженными конвоирами и неизвестно с какими ожидающими его в городе ограничениями.

Поезд прибыл на станцию Сочи к первой платформе. На месте остановки шестого вагона Мержанова и его охрану ожидали заместитель заведующего отделом по делам строительства и архитектуры горисполкома и сотрудник местного отдела МГБ. Они усадили прибывших в машину «Победа», сами сели в другую и поехали впереди них до гостиницы, в ресторане которой был готов завтрак. Прием мало отличался от того, к какому Мержанов раньше привык в Сочи. Однако в гостинице приезжих не оставили.

Архитектора с его личной охраной поместили в двухэтажной даче из красного кирпича с островерхой черепичной крышей. За сходство со зданиями, построенными в готическом стиле, она получила название «Голландка». В тридцатые годы в ней отдыхал нарком внутренних дел Г. Г. Ягода, где, по воспоминаниям старых чекистов, и был арестован. С началом строительства санатория в ней поместили подразделение Северо-Кавказского военного строительного отдела войск МГБ СССР. Здесь Мержанову предстояло жить и трудиться под неусыпным оком охраны сначала десять дней, а при следующем приезде — более года. Позднее, согласно его проекту, дачу разберут, а ее добротный красный кирпич измельчат и используют для покрытия дорожек.

Действительно, как подсказало архитектору воображение, отведенный под строительство санатория участок был продолжением дивного парка «Ривьера», но в нетронутом, запущенном состоянии. И удивительно было видеть по соседству с обычными дикими деревьями заморские экзоты, подобные тем, что росли в знаменитом дендрарии Худекова. «Не иначе как перекочевали», — с улыбкой подумал Мержанов. Открывшийся перед ним сказочный ландшафт окрылил его. В поросшем непроходимыми чащобами склоне, в оврагах-логовищах, где тоскливо выли шакалы, он увидел благодатную заготовку для своего будущего творения, почувствовал благосклонность судьбы и прилив сил. Он больше не сомневался, что поступил правильно, согласившись сделать проект: именно ему суждено создать на этой земле чудо архитектуры во славу победоносной эпохи, во славу человека — гуманиста и творца.

Исполнять свои архитектурные замыслы Мержанов решил в стиле классицизма.

Для оси застройки он выбрал хребет склона. Предугадав участь ближайших строений, дач, не счел необходимым связывать с ними планируемый ансамбль. В дальнейшем судьба их сложилась так. Дача «Явейная», расположенная слева от спуска к морю, в 1953 году была передана санаторию Совета Министров СССР (ныне это санаторий «Сочи»). Дача «Голландка», находящаяся в центре строительной площадки, служила штабом стройки и была разобрана в 1953 году. Дача «Трапезникова», расположенная справа от спуска к морю, была передана санаторию «Заполярье» вместе с частью земельного участка, и в настоящее время в ней находится корпус № 2 санатория. Мержанову она была памятна тем, что там отдыхал его прежний начальник М. И. Калинин.

Обследуя место будущей стройки, Мержанов обнаружил погрешности в геодезической съемке, и для их устранения сам обошел участок с нивелиром, теодолитом, тахеометром, перенес показания репера (знак, указывающий высоту над уровнем океана) на ближайшее строение. А под его кистью художника зарождались на ватмане красавцы-кипарисы, роскошные пальмы, вечнозеленые кустарники, над ними устремлялись вверх контуры будущего дворца. Наброски дворцов были разными, и архитектору предстояло сделать свой судьбоносный выбор. А пока он попросил командование военно-строительного отдела сберечь всю растительность и заторопился назад, в тюрьму, чтобы там в уединении работать, работать, переносить на бумагу увиденное, воображаемое.

Абакумов для его работы создал благоприятные условия в Сухановской тюрьме, названной заключенными Шарашкой. Там же в это время содержался Александр Солженицын, который заметил Мержанова и упомянул его в книге «В круге первом». Архитектор же среди серой массы заключенных не мог выделить ничем не примечательную и незнакомую фигуру будущего известного писателя.

Мирону Ивановичу отвели две соединенные между собой камеры, меблировали их.

Вспоминая рассказ архитектора об этом периоде проектирования, его сын Борис Миронович писал: «Здесь уже находились разнообразные чертежные инструменты, кисти, краски, планшеты, подрамники, геоподоснова территории санатория и, что особенно его удивило, большой чемодан с одеждой — все, что необходимо в быту, и все, включая кожаный портфель, только зарубежных фирм, причем совершенно новое. В полном одиночестве началось проектирование, в результате чего во всем необходимом объеме было выполнено проектное задание, включающее не только планы и фасады, но и вертикальную планировку, конструкции, внешние сети и множество исполненных акварелью перспектив генплана, общих видов и интерьеров будущего санатория. Во время работы отца довольно вежливо спрашивали, когда будет закончена работа, а после ее окончания все материалы были немедленно увезены».

Заканчивался 1949 год. Несколько дней архитектор был без работы. Без нее он всегда тосковал. К счастью, у него остались все принадлежности для рисования и черчения. Он решил развлечься рисованием. На ватмане, как живая, расцвела нежная алая роза. Она казалась только что срезанной с куста, чудилось ее благоухание. Наслаждаясь прелестным созданием, художник не замечал, что из-за его плеча любуется рисунком неслышно подошедший полковник.

— Грустите по Сочи? Скоро туда поедете. А сейчас оденьтесь поприличнее. Вас ожидает министр, — приятным голосом сообщил он.

Мержанов вновь очутился в кабинете Абакумова. За длинным столом сидела коллегия министерства. Абакумов на этот раз был в военной форме генерал-полковника. Архитектор увидел развешенные на стене проекты санатория, принадлежащие различным авторам, и понял, что участвовал в неведомом ему конкурсе. Но его проекта не было.

— Дайте оценку этим проектам, Мирон Иванович, — сказал Абакумов.

Так Мержанов неожиданно оказался в роли члена жюри. Как честный, принципиальный человек, он профессионально рецензировал первый, второй проект, акцентируя их достоинства. Министр прервал его:

— О том, что вы скромный человек, мы уже слышали, а сейчас убедились в этом. Мы уже решили — будем строить по вашему проекту.

Только в это время архитектор заметил лежащие перед министром свои чертежи и бумаги. На одном чертеже Абакумов размашисто расписался.

Этот проект как память о талантливом зодчем, о истории здравницы, о министре государственной безопасности Викторе Семеновиче Абакумове хранится в архиве санатория имени Ф. Э. Дзержинского.

Рабочее проектирование санатория осуществлялось в режимном конструкторском бюро хозяйственного управления МГБ СССР, в подмосковном Марфино. Мержанов как руководитель проектно-конструкторской группы вновь получил допуск к государственным секретам. В его группу входили видные архитекторы Г. В. Макаревич, Лауреат Сталинской премии Е. В. Рыбицкий, Г. Д. Борисов, А. Д. Вышинский, который, как и Мержанов, являлся политзаключенным, главный конструктор центральной проектной конторы П. А. Дудаев. Министр решил привлечь к работе, в помощь Мержанову, авторитетных специалистов, побаиваясь возможной неудачи в проектировании и строительстве и гнева в этом случае Сталина. Ведь архитектор обвинялся во многих политических грехах. Кроме того, проектирование и строительство планировалось провести в короткий срок.

Для решения возникавших в ходе работы вопросов Мержанов несколько раз выезжал в Сочи. В один из приездов туда он организовал комиссию для учета на площади будущего санатория растительности. Все деревья были опоясаны досками. Уничтожать или пересаживать их можно было только с согласия комиссии и лично архитектора.

В конце сентября 1950 года он прибыл в Сочи на продолжительное время. Для работы и жилья ему выделили три комнаты «Голландки». Рядом в двух комнатах расположились два охранника в штатской одежде, при необходимости выдающих себя за электриков или сантехников. Строители вскоре все-таки узнали их истинные обязанности и не общались с ними. На даче был установлен аппарат «ВЧ» — правительственной связи, у которого дежурили по очереди офицеры, инженерно-технический персонал из военнослужащих. Перед приездом Мержанова отдыхающих из «Голландки» переселили на дачи «Явейную», «Головинку», «дачу Трапезникова». Туда же определили и приехавших из Марфино архитекторов и конструктора. А. Д. Вышинский остался в заключении.

Общаться с главным архитектором строительства его сослуживцам позволялось лишь по работе, но они нашли возможность разговаривать с ним и на неслужебные темы, без конвоира. Предоставил ее инженер-подполковник Виктор Яковлевич Тарараев, начальник проектно-сметного отдела, в помещении которого и велись несанкционированные беседы, не вызывавшие подозрения у конвоиров. В отдел поступало большое количество чертежей, которые автору проекта надо было проверить, произвести их экспертизу, откорректировать и подготовить к производству работ. Он имел право контролировать исполнителей и требовать от них производства работ в строгом соответствии с утвержденным проектом. Под его руководством была произведена привязка зданий к местности. Возле него всегда были люди, и не все умели молчать…

Закипела работа на всем участке.

Перед планеркой в семь часов утра (нередко и в воскресные дни) на строительной площадке появлялись Мержанов и начальник строительства гвардии инженер-полковник Федор Александрович Новиков. За ними неотступно следовали два конвоира. Это раздражало Новикова, и он добился, чтобы в его присутствии конвоиры не появлялись.

После планерки Мержанову предоставлялась возможность решать задачи самостоятельно.

Архитектор переходил с участка на участок, разговаривал с прорабами, строймастерами, рабочими-воинами. Заметив, что не все солдаты имеют профессиональную сноровку, не только усилил свой авторский контроль, но и сам стал учить их: брал в руки мастерок, клал кирпич к кирпичу «в пресык», «в притык», «тычком», «в прогон». И быстро прослыл искусным специалистом по камню. Как бы играючи, зубилом и кувалдой придавал известняку выразительную форму, изображенную на акварели. Эта работа архитектора воплотилась в отделку цоколей корпусов. Не оставлял он без внимания и мастеров, художников по лепным украшениям и орнаменту. Многие орнаменты на стенах лоджий тоже выполнены его рукой. Мержанов был архитектором в широком смысле слова.

Ветераны-строители санатория, ставшие жителями Сочи, Н. Д. Черепков, П. И. Сторож, В. Е. Шашков, И. М. Фойгель и многие другие не забыли неутомимого, вездесущего Мержанова. По свидетельству Василия Егоровича Шашкова, архитектор хорошо знал конструктивные части зданий и предлагал оригинальные способы устранения различных неполадок. Например, в цокольном этаже одного из корпусов (еще в начальной стадии строительства) стали появляться грунтовые воды. Специалисты никак не могли придумать, как надежно и дешево избавиться от них. Строительные работы задерживались. Мержанов сделал эскиз внутреннего дренажа. После внедрения этого устройства воды не стало.

Вспомнил Шашков и такой эпизод: «Мирон Иванович принес Тарараеву чертежи главного корпуса, вычерченные на восковке, просил для ускорения скопировать и размножить их. Виктор Яковлевич тут же передал их мне. Работа была выполнена быстро, так как меня вдохновляло то, что приходится работать с талантливым мастером, у которого многому можно научиться. Мержанов поблагодарил за работу и сказал в мой адрес: „Ведь вы можете больше, чем делаете“». Эти слова вспоминались Шашкову, когда его курсовые проекты по архитектуре оценивались в заочном инженерно-строительном институте как показательные. Он считает, что своими успехами в учебе и работе обязан наставничеству Мирона Ивановича.

Мержанов восхищался трудолюбием и талантом Глеба Васильевича Макаревича. О нем не раз говорил: «Глебушка далеко пойдет». Предвидение сбылось. Г. В. Макаревич стал выдающимся архитектором. С его именем связаны Дворец Съездов, международная выставка 1964 года в Москве, там же комплекс проспекта Калинина, реставрация Кремля, новая планировка центра Москвы.

Уважал он и других коллег-архитекторов, ценил их вклад в детальное проектирование комплекса, однако видел и леность у некоторых, откровенный плагиат, критиковал за это, прибегая к образным сравнением: «Эта колоннада — не монумент, а ноги слона».

Обычно на планерках, которые проводил Ф. А. Новиков, Мержанов молчал. Однако присутствующие понимали, что все плановые задания начальник строительства предварительно прорабатывал с ним. Когда же возникали непредвиденные, порой сложные ситуации, Главный архитектор вносил без долгого раздумья аргументированные предложения. Однажды планерка была похожа на встревоженный улей. Оказалось, что при детальном проектировании допущена серьезная ошибка. В цокольном помещении под несущей колонной обнаружился проем для теплотрассы. В него могла провалиться колонна! Менять место теплотрассы — непозволительная трата средств и времени. Но никто из выступивших на планерке строителей не смог внести дельного предложения по бетонированию проема существующими материалами. Здесь-то и заговорил Мержанов. Он не предложил нового решения проблемы, но назвал марку расширяющего цемента и московский склад, где он хранится. Бетонирование с использованием этого цемента было произведено, и более пятидесяти лет колонна первого спального корпуса надежно стоит на замурованном злосчастном проеме.

Были внедрены и другие рационализаторские предложения Мержанова. Он обладал поразительной быстротой мышления и непревзойденным талантом чертежника. Эти качества подтверждаются многими примерами, которые приводили его бывшие сослуживцы. Вот два из них.

Для строителей поступили разборные щитовые финские домики. Новиков поручил проектно-сметному отделению спроектировать из щитов удобное, привлекательное жилье. Мержанов предложил свои услуги. Поскольку это была внеплановая работа, он в обеденный перерыв сел за чертежную доску Шашкова и за несколько минут начертил на ватмане небольшую дачу с мансардой, предусмотрев в ней все удобства и даже камин.

Как-то один из прорабов пришел к проектировщикам за чертежами хозблока и жилого дома для персонала. Они оказались не готовы. Мержанов сказал прорабу, чтобы он пришел через полчаса, и сам принялся за работу. Присутствующие приняли сказанное им за шутку, но все-таки стали наблюдать за его действиями. Он посмотрел на часы и быстро заработал рейсшиной и карандашом. Раньше назначенного срока чертеж был готов.

Сослуживцев Мержанова восхищали его эрудиция и юмор. Вспоминают они и его молниеносную находчивость. Однажды выпускалась сатирическая стенная газета о беспорядках на стройке. Редколлегия не могла решить, как подписать снимок. Подошедший Мержанов только взглянул на него и сразу продекламировал забавный куплет.

Задуманное архитектором, спроектированное им, изображенное акварелью воплощалось в камне. Воины-строители работали в тяжелых условиях. Страна еще залечивала раны войны. Стройке не хватало техники, материалов. Вместо промышленных подъемных кранов нередко применялись самодельные краны-укосины из трех бревен хвойных пород, на верху которых устанавливались стрелы с блоками. Груз поднимали лебедками, а то и вручную. По строительным лесам сновали, как муравьи, молодые ребята с носилками и тачками.

Росли корпуса, лифтовая башня, колоннада пляжного сооружения. Яснее обозначились очертания будущей здравницы с парком. Конечно, все это радовало архитектора. Однако даже в родной творческой стихии он временами ощущал себя униженным, лишенным элементарной свободы. В эти минуты лицо его выражало усталость и печаль. Все, кто замечал это, сострадали ему. Строители с большим уважением относились к архитектору и разделяли его трудовой порыв. Они видели в нем стойкого, мужественного человека, наделенного к тому же огромным талантом. За сравнительно недолгое пребывание в Сочи Мирон Иванович Мержанов оставил о себе яркие воспоминания.

Промелькнуло скоротечное время, и опять жизнь Мержанова резко изменилась.

В июле 1951 года был арестован Абакумов.

Архитектор лишился если не покровителя, то сочувствующей ему высокой персоны. Он встречался с министром всего два раза, но составил о нем мнение как о человеке гуманном, добродушном и честном. И не ошибся. Знавшие министра вспоминали, что он в довоенные годы, придя на должность начальника Ростовского управления государственной безопасности, освободил из тюрем руководителей шахт. Являясь начальником военной контрразведки, добился изменения в уголовном законодательстве: агенты германской разведки, приходя с повинной, освобождались от ответственности. Позже, будучи министром, он выступил в защиту врачей-«вредителей». И был обвинен в руководстве ими. Был причислен он и к участникам «ленинградского дела», возбужденного против советских и партийных работников, заподозренных Сталиным в неповиновении.

Арестом министра, пертурбацией в верхах воспользовался один из специалистов группы Мержанова: не мог простить архитектору критики в свой адрес, настрочил в Москву письмо, обвиняя его в надуманных грехах. К тому времени вышло и постановление особого совещания, признавшего сына архитектора социально-опасным человеком.

В Сочи из Москвы приехал высокопоставленный ревизор, генерал, напомнивший Мержанову Власика. Но, в отличие от того, он мало говорил и много писал. Мержанов посчитал это недобрым признаком. Однако, когда проверяющий с группой строителей направился к четвертому спальному корпусу, у архитектора появилась надежда услышать одобрение. Дорожка к корпусу уже была выложена плиткой. По обеим сторонам ее зацвел ухоженный кустарник. Над ним, как в почетном карауле, выстроились саженцы кипарисов, магнолий, камфорных деревьев с красными прожилками на листьях. Деревца не скрывали величественного фасада здания, напоминавшего древнегреческий царский дворец — базилик. Вход в него венчала декоративная, как триумфальная, арка с изумительным высеченным орнаментом. С открытой просторной веранды спускались белоснежные ступеньки расходившейся направо и налево веерной лестницы. Основание ее маршей соединял пьедестал, на котором горделиво возвышалась финиковая пальма.

Ревизор окинул взглядом сопровождающих и, словно не замечая стоящего с ним рядом Мержанова, обратился к Макаревичу:

— Таких расточительных излишеств больше не делать!

Но «не делать» было уже поздно: напротив, в зеркальном отражении, сооружалось такое же величественное восхождение в четвертый корпус.

Проверяющий, видимо, выполнял приказ собрать на Главного архитектора компромат. Направившись к подъезду первого корпуса, он увидел серые, еще необлицованные, проемы входов и обрадовался:

— А это что за ворота лабаза?

Позднее Макаревич по указанию проверяющего изменил конструкцию этих входов, удешевил ее: полуциркульные арки уступили место «лучковым». Но внешний вид входов при этом пострадал, теперь они напоминают мрачноватые пещеры и не гармонируют с корпусом.

В конце 1951 года за Мержановым прибыл усиленный наряд охраны.

Архитектор наскоро сколотил два ящика и уложил в них свои книги. У него была небольшая, но отлично подобранная библиотека специальной литературы, очень помогающая ему в работе. Проследить за отправкой ее к новому месту своего заключения он попросил Шашкова, дежурившего в тот день у аппарата «ВЧ».

Вступиться за архитектора было некому. Абакумов сидел в Матросской тишине. Другой влиятельный доброжелатель инженер-полковник Федор Александрович Новиков доживал свои последние месяцы в Московском центральном госпитале МГБ.

Ветераны-строители, работавшие под его началом, говорили мне, что он вел дневник строительства, хотел написать о нем книгу, в которой, конечно, рассказал бы и о Главном архитекторе. Его записи якобы обнаружили в сейфе после его смерти члены московской комиссия и увезли с собой. Кто знает, что с ними, где они теперь?

Некоторые авторы публикаций, посвященных архитектуре санатория имени Дзержинского, представляют это сооружение детищем «коллектива архитекторов». Такое утверждение ошибочно. Коллегия МГБ СССР утвердила не коллективный проект санатория, а проект Мирона Ивановича Мержанова. «Коллектива архитекторов» тогда еще не существовало. Позже, когда он был создан на короткое время в Подмосковье, его руководителем был назначен опять-таки Мержанов. Он поручал коллегам отдельные детальные проектирования и расчеты. В Сочи группа архитекторов состояла из его помощников по архитектурному надзору за строящимся объектом.

Хотя строительство санатория завершалось без Мержанова, но велось оно строго по его проекту. Строители прониклись глубоким уважением к опальному архитектору и свято воспроизводили его замыслы. Они за рекордный срок, около четырех лет, создали монументальный архитектурный ансамбль, который в сочетании с рельефом местности и растительной экзотикой представляет собой и чудодейственную здравницу, и восхитительный туристский объект-памятник.

Панорама архитектурного ансамбля Мержанова развернута в строго логичной последовательности, по степени значимости для отдыхающих: проходное помещение, приемное отделение, лечебный, главный, спальные корпуса, парк, лифтовая башня и пляжные сооружения.

Прилив радости в ожидании встречи с прекрасным ощущает отдыхающий при входе в санаторий. Спуск к морю пролегает по широким ступеням. Невольно шаг настраивается на торжественный полонез. Вокруг все радостное, величественное. Вдоль всего спуска красуются разноцветные фонарики на карликовых опорах и высокие трехрожковые светильники. Церемония шествия совершается у застывшего строя «почетного караула» — вечнозеленых кипарисов.

У входа — памятник Ф. Э. Дзержинскому, чье имя носит санаторий. Памятник был воздвигнут после отъезда Мержанова, но на выбранном им месте.

Сослуживцы Мержанова вспоминали, что он уважительно относился к «Железному Феликсу» как к человеку честному, добросовестно выполнявшему доверенные ему обязанности председателя ВЧК, ОГПУ, Наркома внутренних дел, Наркома путей сообщения, председателя ВСНХ СССР. Особое уважение архитектор испытывал к Дзержинскому за его гуманное, сердечное отношение к детям, которое ярко проявилось, когда он был Председателем комиссии по улучшению жизни несовершеннолетних и борьбе с беспризорностью, созданию им учебно-воспитательных учреждений.

Памятник Ф. Э. Дзержинскому вошел в культурно-историческое наследие Сочи.

Здание приемного отделения выполнено в скромном, но привлекательном классическом стиле и является как бы прелюдией к архитектурному волшебству. В нем расположены финансовая и хозяйственная части.

Описанию внешнего вида и истории создания лечебного корпуса в специальной литературе уделено мало внимания. Между тем это очень интересное здание. Архитектор посвятил ему немало раздумий. Дело в том, что под его строительство была выделена небольшая, к тому же узкая по форме площадь. Пришлось выносить корпус за главную композиционную ось в сторону оврага. Удаленность его от других строений санатория оказалась оправданной: в корпусе находились рентген, УВЧ, СВЧ и другое медицинское оборудование, длительное воздействие которого на человека нежелательно.

Эрудит, с детских лет отлично знающий Священное Писание, и, видимо, человек верующий, Мержанов в пору воинствующего атеизма рискнул придать зданию вид так называемого Соломонова храма в Иерусалиме, построенного царем Соломоном на горе Мориа по образцу святой скинии пророка Моисея. Заповеди Бога, данные Моисею: «Не убей», «Не лжесвидетельствуй», «Не поклоняйся идолам» — архитектор, прежде всего, адресовал своим врагам, фальсификаторам следствия. К счастью, они не были эрудитами и не поняли смысла нового сооружения. Да и коллеги форму его воспринимали как память Мержанова о былом увлечении конструктивизмом, хотя храмовый вид корпуса подкрепляется средствами малой архитектуры. Вдоль боковой стены замысловатого здания выложена своеобразная каменная дорожка с лестницами, площадками, плитами, так оборудовались во времена незапамятные горные пути, ведущие к храму или дворцу-крепости. Но на вершине горы вдруг предстает перед путником… каменный гриб-великан.

Это ли не символ того, что от зарождения в земле мицелий-грибницы до шляпки — неба, этой вечной обители души, восходит короткая, тонкая ножка — человеческая жизнь, которая должна оставить на земле о себе память?

Рядом с исполинским грибом и корпусом-храмом, возвышаясь над ними, рос древний дуб-великан. Символично, что природа посчитала его лишним, отдав предпочтение памятникам рукотворным — сильнейшим ударом молнии разнесла мощное дерево в щепки.

Наполнив форму здания философским смыслом, архитектор не забыл о его утилитарном назначении. Интерьер корпуса выполнен согласно медицинским требованиям, при этом архитектор учел перспективу развития лечебно-профилактических возможностей медицины. В этой связи предусмотрел он и резервную строительную площадку. Благодаря предусмотрительности зодчего, здравница имеет теперь современную лечебно-профилактическую базу и приобрела статус Центрального клинического санатория.

Архитектуру главного корпуса по достоинству оценила старший научный сотрудник Сочинского художественного музея С. В. Егорова: «В облике главного корпуса использован стиль классики эпохи Палладио. Его отличительной особенностью является подчеркнутая монументальность, которая достигается высокими арочными проемами первого этажа, колоннадой, объединяющей второй и третий этажи, аркадой четвертого. Завершают фасад декоративные башенки, так называемые пинакли. Во внешнем облике здания особенно выразительны колонны с капителями, напоминающими колоссальный ордер. Колонны не только несут в себе опорную функцию, но и придают всему зданию строгую, изысканную красоту. Образовавшееся за колоннами пространство использовано для выхода на балконы второго этажа. Обилие света достигается за счет высоких застекленных окон и дверей. На четвертом этаже сводчатые окна повторяют рельеф первого этажа, но в несколько уменьшенном виде. По фасаду верхнего этажа обустроено довольно обширное пространство бельведера, с которого открывается великолепный вид на акваторию моря и панораму санаторного парка.

Декоративное обогащение архитектуры ощущается во всем, и даже в огромных чашах фонтанов по обе стороны главного входа в корпус. Характер застройки выбран павильонный».

Великолепен интерьер этого корпуса. Первый этаж его украшал фонтан, любимая Мержановым составная часть малой архитектуры.

Интересна история этого фонтана. Архитектор запроектировал место для него, еще работая в подмосковном Марфино: знал его габариты и устройство водоснабжения. Будучи архитектором ЦИК СССР, он принимал участие в проектировании павильона достижений народного хозяйства Советского Союза на международной выставке, которая проходила в США в конце тридцатых годов. Для павильона были изготовлены два дорогостоящих хрустальных фонтана, обрамленных золотыми колосьями. Струи воды поднимались по одиннадцати хрустальным трубочкам, символизирующим одиннадцать бывших в то время союзных республик. Подсвеченные голубые брызги падали в емкую хрустальную чашу, весящую сто двадцать килограммов. После выставки один фонтан был выгодно продан в Америке. Второй вернулся в СССР и хранился на складе НКВД в Реутово. Его-то и имел в виду Мержанов, проектируя главный корпус.

Фонтан, увы, недолго украшал вестибюль санатория. По неосторожности одного из отдыхающих на чаше образовалась трещина. Пришлось его демонтировать. Теперь о нем напоминает ступенчатое углубление, выложенное мраморными плитами.

Рядом с фонтаном, привлекавшим отдыхающих в знойные дни, размещался дивный зимний сад. На небольшой площади зодчий и садовник разместили разные экзотические растения: раскидистые пальмы, причудливые монстеры, нежно-ароматные розы, очаровательные камелии и азалии и много других диковинок флоры. Большие застекленные проемы в стене как бы соединяли этот сад с парком санатория. Это было чудное место для отдыха, особенно зимой и в ненастную погоду. Те, кто отдыхал в санатории в пятидесятые годы, вспоминали, что в зимнем саду порхали и пели птицы. Но не хватило усердия ухаживать за этим рукотворным чудом. На его месте возникло кафе.

На втором и третьем этажах размещены банкетный зал, три зала столовой, один из которых, большой, с искусно расписанным потолком-плафоном. Праздничный вид залам придают белоснежные колонны.

Колонны кажутся мраморными. Однако они только облицованы так называемым оселковым (искусственным) мрамором. Для этой работы по настоянию Мержанова был приглашен искусный мраморщик Тимофей Иванович Попков, выполнявший заказы только на значительных стройках страны. Свое мастерство он держал в тайне и всегда завешивал участок работы мешковиной. Верх колонн он увенчал лепными украшениями.

На верхнем этаже гостеприимно распахнул двери вместительный клуб, рядом с ним располагающее к танцам большое фойе с глянцевым паркетом и вход в уютную библиотеку.

Ансамбль главного и спальных корпусов составляет обворожительную архитектурную панораму палат-дворцов, прообразом которых послужили итальянские палаццо. Здания расположены П-образно, излюбленная Мержановым форма, которую он применял еще при строительстве дачи Сталина у Мацесты. Эту форму архитектор принял не только для гармоничного сочетания зданий с рельефом нагорья, но главным образом для открытого доступа лечебного морского воздуха к корпусам. Последовательная постройка спальных корпусов в два ряда создает вид взаимного зеркального изображения.

В расчете и расположении элементов санаторного комплекса зодчий применил принцип «золотого сечения», который широко использовался в античной архитектуре. Благодаря ему строения кажутся соразмерными, гармоничными, а потому очаровательными.

Каждая деталь конструкции спальных корпусов обращает на себя внимание, приковывает и ласкает взор.

Впечатляет высокое качество обработки камней, за которым кроются мастерство каменщиков и тяжкий труд. Из этих камней сложены массивные цоколи. Опираясь на них, взметнулись ввысь светлые воздушные дворцы-палаты, украшенные колоннадами. Нижний ряд колонн выполняет несущую функцию и служит пьедесталом для балконов и бельведеров. Удивительно величественен и элегантен облик самих колонн. Они утончаются к верху. А верх колонн, опор для балочных перекрытий, увенчан лепными украшениями.

Немыслимо завершить осмотр корпусов, любование ими, не обратив внимания на их торцы со стороны главного корпуса, не заметить экседру — нишу с полусферическим потолком, покрытие которого имитирует звездное небо.

Интересно и строение спальных корпусов. Почти все номера Мержанов сориентировал на юго-восток в сторону моря, что создает особый эффект климатотерапии, уравнял комфорт и для генералов, и для рядовых отдыхающих. Для этого он применил так называемый метод пилы: расположил комнаты и лоджии под углом в сорок пять градусов к фасаду. Во все времена года и в любую погоду на лоджии и в номера через открытые двери проникают солнечные лучи. Естественным образом происходит процесс инсоляции, одновременно в помещения поступает целебный морской воздух, и отдыхающие испытывают оздоровительное влияние так называемой аэроионизации.

Великолепен интерьер спальных корпусов. Мержанов лично спроектировал уютные холлы с прекрасным паркетным полом, впоследствии обставленные удобной мебелью, живыми и искусственными цветами. Они являются излюбленными местами отдыха в ненастье, позволяют коротать время в ожидании приема у врачей и лечебных процедур.

Этажи корпусов украшены изысканными лестничными маршами. Лестницы обрамляют красивые точеные перила, освещают причудливые светильники.

Переходы из холлов в коридоры оформлены дивными арками.

А вот как оценивает этот архитектурный комплекс участник его строительства В. Е. Шашков, прошедший свой профессиональный путь под руководством Мержанова от чертежника до высококвалифицированного инженера-конструктора:

«Мержанов создал себе памятник при жизни. В санатории в целом и в отдельных его частях просматривается глубокая продуманность всех решений, начиная от общей задачи — все для отдыха и лечения людей до таких частностей, например, как выбор штукатурки. В отделке фасадов применялась терразитовая штукатурка, в состав которой входили белая каменная крошка, кварцевый песок и белый цемент с добавлением небольшого количества слюды. Штукатурка, обработанная под бучарду, имитирует натуральный камень с „искрами“ слюды. Такая поверхность эффектно выглядит при солнечном освещении. Особенно хороши колонны, как будто вырубленные из цельного камня, сверкают искрами вкрапленной в штукатурку слюды.

С большим вкусом выполнены и все внутренние отделочные работы: колонны обеденного зала увенчаны капителями в виде кариатид, на потолке живописный плафон на тему „изобилие“, малые залы столовой имеют потолки с лепными украшениями лепными розетками и порезками украшен и кессонированный потолок зрительного зала, его украшения одновременно создают и хороший акустический эффект, а потолки вестибюля первого этажа украшены декоративным орнаментом „сграфито“. Покраска стен и потолков во всех зданиях высококачественная с тщательным подбором колеров, создающих приятную, комфортную обстановку. Во внутренней отделке широко применялись ценные породы дерева. Все столярные изделия: окна, двери — выполнены из дуба. Наружные малые архитектурные формы: перголы, парковые скамьи, солнцезащитные пляжные сооружения — тоже деревянные.

Детальные рабочие чертежи дорог, дорожек, наружных лестниц, ливнестоков, дренажей и так далее выполнялись по месту с учетом сложившейся обстановки на территории. Для спасения лечебного корпуса от возможного оползня был засыпан овраг. В условиях уже сложившейся территории строились летний театр и танцевальная площадка, позже возводились холодильник, гараж, прокладывались дополнительные участки дорог и высаживались деревья.

Некоторые задумки архитектора остались неосуществленными. Так, в нишах спальных корпусов А и Б не были установлены символические скульптуры архитектора и рабочего-строителя с их инструментами, а в нишах главного фасада клуба-столовой и в курдонере — малые фонтаны-маски. Не все были построены в парке беседки. Некоторые малые архитектурные формы были за годы утрачены, в основном это фонтаны. Один из них, в вестибюле клуба-столовой, был смонтирован из стеклянных деталей автором этих строк. Делаются попытки при ремонте изменить цвет фасадов зданий вместо того, чтобы просто очистить загрязнение в нужных местах и произвести реставрационные работы. А высококачественная терразитовая штукатурка уже выдержала свое полувековое испытание».

Большое значение для создания полноценного отдыха архитектор придавал вечнозеленой и благоухающей растительности. Усилиями Мержанова и военных строителей сохранился и пополнился новыми древесными и кустарниковыми растениями парк, который зарождался здесь еще в начале двадцатого столетия. В лазурное небо устремились пирамидальные кипарисы, стройные сосны и пихты, величественные кедры, веерные и финиковые пальмы, декоративные чешуйчатые туи, раскидистые, благоухающие магнолии, камфорные деревья и трогательные плакучие ивы. Тенистые дорожки, по бокам окаймленные низким кустарником, входят в оазисы неизъяснимого аромата и выходят из них, и повсюду прелестные розарии, клумбы, колонии разноцветных камелий. Невозмутимо и неторопливо прыгают по веткам белки, по аллеям скачут дрозды, а их пернатые собратья выводят благозвучные трели.

Крутизна склона над взморьем завершает участок здравницы. Однако Мержанов оригинально решил проблему спуска к пляжу. Он спроектировал три выхода на побережье: лифтовую башню, извилистую лестницу с площадками и дорогу для транспорта. Сорокаметровая лифтовая башня явилась надежным средством сообщения с пляжем. Она имеет живописный вид. Верхний ее этаж расположен на уровне парка и с трех сторон оборудован галереями, с которых отдыхающие вечерами любуются погружением солнца в море, появлением на воде зыбкой лунной дорожки, огнями далеких кораблей, слушают перед сном успокаивающий морской прибой.

От основания подъемника спускается широкая каменная лестница с колоннами, на капителях которых застыли «морские коньки».

На побережье поднимается величественное пляжное сооружение с восхитительной аркадой — входом во владения Нептуна.

Синеокое Причерноморье, море зелени и цветов — это первозданный рай на Земле до грехопадения Адама и Евы. Он настолько гармоничен и прекрасен с храмами Мержанова, что невольно возникает мысль: не созданы ли они самим Творцом.

В феврале 1954 года прекрасный архитектурный ансамбль был передан заказчикам, позднее признан памятником архитектуры, взят под охрану государства и включен в каталог историко-научного наследия Сочи.

Замысел зодчего осуществился. Он создал памятник эпохе социализма, человеку-творцу и воину-победителю, попрал тем самым собственную несвободу и унизительное положение заключенного.

Горько сознавать, что он так и не увидел завершенным своего последнего и самого значительного творения.