Ася находит семью

14. Ася готова хитрить

Вперед — значило наверх, на этаж, отданный беспокойному племени мальчишек. Еще издали свежему человеку ударял в нос запах, в происхождении которого не могло быть сомнений. Тюфяки наиболее ослабленных младших ребят нуждались в ежедневной просушке; в зимних условиях это оставалось несбыточной мечтой.

Кроме того, заметно попахивало дегтем, — видно, и здесь у местного населения, как с удовлетворением отметила Ася, мазь от чесотки пользовалась не меньшим спросом, чем у школьных товарищей Аси.

Изучившая все повадки самого трудного и самого шумного этажа, Ксения нисколько не удивилась, когда за первой же дверью, которую она отворила, оказалась пыхтящая, колышущаяся куча мала. Кого-то тузили всем миром.

К изумлению Аси и восторгу Шурки, юная воспитательница пустила в ход собственные кулаки и локти. В центре свалки оказался рослый, плечистый мальчик лет тринадцати. Его распаренное, пылающее азартом и обидой лицо было изукрашено царапинами и синяками, на лбу размазана кровь.

— В чем дело, Федя? — спросила, отдуваясь, Ксения.

— Ни в чем, — нехотя отозвался мальчик. — Пустое дело. Мне и не больно.

— Не больно? — пискнул кто-то из участников потасовки. — Тогда еще заработаешь. Отучишься повторять, как попка-попугай.

— Что повторять? — насторожилась Ксения.

— Твое! — отозвалось несколько голосов. — Давешнее. Сама угадай.

Выяснилось, что Федя Аршинов понес расплату за нее, Ксению, за ее вчерашнюю попытку провести в дортуаре беседу на антирелигиозную тему. Ксения виновато сказала:

— Умылся бы…

— Ступайте!.. — буркнул Федя. — Захочу, тогда и умоюсь.

Грубоватый тон паренька уязвил Ксению. Федя держался так, словно и не было несколько дней назад дружественного разговора между ним и Ксенией.

В тот день мальчик (надо сказать, он был на полголовы выше своей воспитательницы) сопровождал ее в распределительный пункт, чтобы помочь донести оттуда ящик с оловянными ложками. В пути он разговорился. Ксения вытянула из него много невеселых подробностей — о мачехе, о мрачной каморке фабричного общежития… В детский дом Федя Аршинов попал по ходатайству областного Союза рабочих по стеклу и фарфору. Отец Феди умер, не дотянув, как и многие точильщики на его фабрике, даже до сорока лет.

Припоминая трудные обстоятельства своего детства, Федя и не думал жаловаться: он принимал их, как обычное, естественное течение жизни. Ксения же ощущала нечто вроде вины, оттого что она, дочь опытного наборщика, смогла окончить шесть классов гимназии, ходила в форменном платьице.

И вот после похода за ложками, после того, как столько было переговорено, и не только о минувшем, но и о главном — о том, что оба они за коммуну; после того, как Федя вчера сам взялся помочь ей пристроить возле церковных дверей плакат про царей и попов; после того, как они, казалось, стали друзьями, он и разговаривать не желает…

Федя выжал из себя лишь одну фразу:

— Что я вас на выручку, что ли, звал? — и побрел к своей постели.

Ксения смущенно шепнула Татьяне Филипповне:

— Боится, дурень, любимчиком прослыть.

Воспитательницы пошли в глубь дортуара, Ася с Шуркой не отважились на такой шаг. Шурка продолжал следить за каждым движением Феди и наконец объявил:

— Буду с ним дружить!

Ответом было сердитое сверкание черных глаз. Ася вознегодовала: «Ишь какой! И не сомневается. Совсем малыш, а на кого нацелился! На мальчика, не боящегося ни Ксении, ни десятка драчунов! Сынок Дедусенко уверен: ему-то всегда будет хорошо, друзей ему хватит. И вдобавок поселят его вместе с мамой, вдали от драк и вонючего воздуха…»

Шурик второй раз зарабатывает у Аси тумака, а за что — не знает. Не ревет он лишь потому, что хочет быть стойким, как Федя. Он только спрашивает:

— Ты чего, дылда?

— А ты? Ты не хватал меня за локоть, когда шли? Не хватал?

Взрослым не до них. Ксения воюет с целым дортуаром:

— Залегли, как медведи…

В зимние месяцы детдомовцы, сберегая тепло, неохотно покидали постели. Бывало, никого не удавалось вытащить в классы. Тогда отчаявшиеся воспитатели утверждали, что нынешних деток учение не привлекает, что нравится им лишь валяться, сквернословить да громоздить кучу малу.

Ксения не знает, что и делать. Пробираясь между койками, она пытается воздействовать на каждого лежебоку в отдельности.

— Силы нема! — басит один из-под одеяла.

— Схлопочи хлебушка, — вторит другой. — Живо вскочим!

После инцидента в столовой Татьяна Филипповна предпочитает стоять в стороне. Она обводит глазами дортуар: обставлен, как больничная палата. Кровати да тумбочки, ни вешалок, ни шкафов, ни стола. Впрочем, ни в одной больнице даже в войну и разруху невозможен такой беспорядок. Рухлядь навалена на кровати, сунута под кровати, брошена в проходах между кроватями.

А больные? То есть дети… Кто лежит, кто сидит, кутаясь в одеяло с головой, словно спасаясь от дождя… Один Федя возвышается среди комнаты, вытирает далеко не стерильной тряпкой кровь со лба…

Татьяна Филипповна не стерпела:

— Иди в лазарет! Немедля! Надо промыть и смазать йодом.

Голос ее гремит. Ася и Шурка сконфуженно замерли у дверей.

Федя скрестил на груди руки:

— Я? В лазарет? Вот еще…

— Заражение будет, чудак.

— Не неженка. Не будет.

Кто-то хихикнул:

— Он в лазарет не сунется! Ему сегодня влетело от лекаря.

— Дурачье, — спокойно отозвался Федя и стал не спеша застегивать свой пиджачок, короткий в рукавах, узкий в плечах. — Думаете, я испугался?

— А что, пойдешь?

— Пойду.

— Мама, и я! — тихо, но упорно требовал Шурка. — Мама, ты же сама хотела показать Аську!

Татьяна Филипповна пошла с детьми. Настойчивый Шурка выведал в пути, за что Феде сегодня влетело от Якова Абрамовича — детдомовского врача.

Вчера Федя Аршинов выпросил в лазарете ножницы для «стрижки-брижки». Укорачивать мальчишечьи чубы и ногти не было главной задачей Феди. Он давно лелеял одну идею и ближе к ночи осуществил ее. Двое ножниц — вторую пару удалось достать у девочек — незадачливый изобретатель засунул в щели между паркетными дощечками. Злющие, голодные крысы, донимающие детдомовцев, должны были напороться на острия и сдохнуть в страшных мучениях.

От задуманной операции пострадали не крысы, пострадал Егорка Филимончиков. Распорол в темноте ногу и попал в лазарет… Да вот он и лазарет!

Ася знала немало врачей — почти все товарищи отца были врачами, — но большевик, занимающийся медициной, ей не встречался. Войдя в лазарет, она с интересом глянула на доктора. Врач как врач. Ну, немного носат, ну, смешной, оттого, что халат на нем нескладный — длинен и широк. Папа отказался бы от такого халата. Но ведь теперь это считается пустяками…

Доктор взглянул на Федю — на других и глядеть не стал — и бросился мыть руки. Вымыв, сказал:

— Явился на мою голову…

Ася и Шурка переглянулись. Федя предупредил их, что у этого чудака все случается «на его голову». Даже в детский дом, демобилизовавшись после ранения, он попал не просто, а «на свою голову».

Яков Абрамович мигом обмыл Феде лицо; йодом распорядился экономно, взял на ватку столько, сколько надо, — берег скудный запас лазарета. Ловко наложенная на лоб повязка из полотняной ветоши сделала мальчика похожим на раненого бойца.

— Теперь ругать станете? — спросил Федя.

— Станем. Ступай в палату. Там тебе влетит сразу от трех Филимончиковых. У Егорки оба братца в гостях. Не струсишь?

— Я?!

Следом за Федей в палату скользнул Шурка.

Ася напряженно ждала приказания засучить левый рукав. Этот доктор может выручить Асю. Он добрый, по глазам видно, что добрый, он разохается, как только увидит ранку, увидит, что у Аси совсем нет подкожного жира. Ее за это очень жалел школьный врач; за это и за то, что она дочка врача, убитого на войне.

Яков Абрамович обязательно разъяснит Дедусенко, что Ася слабенькая, что ее надо беречь. Непременно разжалобит Шуркину мать. А она тоже не злая, она скажет: «Придется забрать девочку к себе. Куда такую в дортуар…»

Ася согласна спать хоть на рояле. Даже весь день лежать на нем, никому не мешая. Пусть только доктор пропишет ей полный покой…

Татьяна Филипповна, прежде чем показать Асин локоть, завела разговор о своей швейной мастерской, как будто врача это могло интересовать. Оказалось, заинтересовало….

Умные, грустные глаза доктора вдруг засияли, носатое изможденное лицо больше не казалось некрасивым.

— Чудесно, товарищ Дедусенко! — по-детски радовался Яков Абрамович. — Чудесно, что кто-то приложит руки к детской одежде. Нам это нужно, как воздух, как кислород! Именно кислород… Одежда — ведь это прогулки. А?

— Вот я и пришла к вам. Детям действительно полезно столько лежать? Они же не вылезают из-под одеял…

— Знаю. — Доктор в задумчивости потер переносицу. — Видите ли… Дети инстинктивно боятся израсходовать неприкосновенные запасы своего организма…

Ася торжествующе слушала. Ей тем более нельзя расходовать…

— Видите ли, товарищ Дедусенко. Низкая температура помещений, отсутствие теплой одежды, недостаточное питание…

Асе хотелось подсказать: «Отсутствие подкожного жира». Спасибо умному доктору, ее дела не плохи…

— Безусловно… — рассуждал Яков Абрамович, как бы продолжая какой-то спор. — Все эти факторы располагают организм к состоянию мышечного покоя…

— Значит, правильно? — упавшим голосом произнесла Татьяна Филипповна, а девочка, у которой имелись свои планы, неприметно улыбнулась…

— То есть как правильно?! — Яков Абрамович чуть ли не набросился на Дедусенко. — Хорошенькое дело… Я всему персоналу внушаю. Чушь! Предрассудок! Массовое убийство! — Он рьяно зажестикулировал. — Ну да, убийство. Ведь каждому твердишь: «Поднимайте жизненный тонус детей! Все годится: игры, занятия, песни. И, главное, труд!»

«Ишь агитирует», — насупилась Ася.

Татьяна Филипповна расцвела:

— У вас музейная чистота, Яков Абрамович. Как вошла, так поразилась.

— Этим обязан своей пыльной даме.

— Кому?

— Одной почтенной старушке.

Асе бы обрадоваться: откопала пыльную даму! Доктор стал объяснять, что в штатных ведомостях Анненского института имелась одна странная должность. Пыльная дама — так она и числилась в ведомостях — обязана была обходить институтские помещения с тряпкой, проверяя чистоту каждого предмета. Но могло ли это заинтересовать девочку, после того как ее надежды окончательно рухнули?

Пока доктор тратил на Асин локоть щепотку ксероформа и чистый лоскут, Ася нашла выход. Ее должен спасти Шурка! Он подскажет своей недогадливой матери: «Возьмем Аську к себе».

Шурка настойчивый, он добьется, ему же будет лучше. Они прекрасно устроятся втроем. Татьяна Филипповна будет занята вечерами, а Ася станет укладывать ее сына спать, рассказывать ему сказки, одну интереснее другой.

Опережая взрослых, Ася подходит к палате, где лежит Егорка — жертва крысиной охоты. Оттуда доносится смех, очевидно расправа над Федей кончилась… Ася войдет и усядется рядом с Шуркой.

Хитрить нехорошо, она сама презирает людей за хитрость. Но ведь она не виновата, что у одних детей есть матери, а у других нет…