Ася находит семью

32. Разговор у калитки

В здании, возвышающемся на углу Остоженки и Крымской площади, в том здании, к которому судьба привела Асю в третий раз в жизни, не оказалось ни Надежды Константиновны, ни ее кабинета. Сидящая внизу у вешалки женщина проводила ребят за порог, высвободила руку из-под серого изношенного платка и ткнула вправо узловатым ревматическим пальцем:

— Штатный ищите. Туда, в купеческие хоромы, весь культпросвет проводили.

В Штатном переулке, в «хоромах», окруженных садиком, оказалось полным-полно народу. Работники внешкольного образования, или, как их вскоре стали называть, «политпросветчики», в большинстве женщины — мужчин взяла армия — заполнили комнаты и коридоры, заняли все скамьи и подоконники.

Все явившиеся сюда требовали к себе внимания: День пропаганды нельзя было встретить с пустыми руками. Кто добивался брошюр, кто плакатов, кто лектора, кто выпрашивал целую концертную бригаду. У одного из столиков шла шумная регистрация приезжих, собравшихся на какое-то совещание.

Гомон ошеломил ребят. Возбуждение Аси, вызванное примирением с Ксенией, успело улечься, страх начал брать свое. Федя то и дело слышал у себя под ухом:

— Говорила я тебе, говорила…

Асе всеми силами хотелось доказать, что день похода в Наркомпрос выбран Федей неудачно, что разумней всего повернуть обратно.

— Коли устала, ступай в сад и сиди, — наконец шикнул на нее Федя. — Не дает ничего узнать.

Надувшись, Ася выскользнула в палисадник, с каждой секундой теряя свои нежные чувства к Феде. Мальчик же вскоре выскочил на крыльцо, вовсе не помня о ссоре. Заговорил шепотом:

— Дома она. Обедает.

— Вот видишь… Ее и нет! — обрадовалась Ася.

— Ничего ты не поняла.

Федя заговорщицки склонился к Асе и выложил план, согласно которому они вдвоем подстерегут — он выразился «перехватят» — жену Ленина. Так и сказал — жену Ленина. С солидным мужским одобрением Федя добавил:

— Ездит, чтобы одному ему не скучно было щи хлебать.

В Асином неуемном воображении возникли две тарелки «туманных щей», две простые глубокие тарелки; мелких не было, мелкие — роскошь по нынешним временам… О чем же за сегодняшним обедом Ленин беседует со своей женой? Разумеется, о Дне пропаганды.

Если бы Асе предложили присесть к их столу — необязательно пообедать, но поговорить, — она бы могла вставить словечко, рассказать о том, как в одном детском доме на самом видном месте, специально к этому дню, повесили очень удавшуюся художнику огненную колесницу Революции…

Но Федя никогда не дает помечтать. Ему лишь бы командовать:

— Значит, я в переулок, а ты дожидаешься знака. Ладно, сиди, коли такая квелая. Главное, после не сплошай, не упусти чего в разговоре.

Ничего не упустить в разговоре с Крупской (если и вправду такой разговор возможен) — значило, семеня рядом с ней от калитки до высокого важного крыльца, суметь выложить все, что сейчас держишь в памяти.

Прежде всего «комиссары», которых так ловко провела администрация здравницы. И Казаченковский буфет, дожидающийся возвращения белогвардейцев. Да! Не забыть еще попросить волшебный фонарь!

А уж насчет удачи для Варьки… Пусть Варя пошутила, но, если бы было возможно, Ася от всей души выпросила бы ей счастья…

Улыбка, тронувшая Асины губы, тут же угасла: приоткрыв калитку, Федя сделал страшное лицо и скрылся. Пришлось Асе вскочить со скамьи и, хочешь не хочешь, кинуться за ограду.

В переулке Ася увидела Надежду Константиновну, захлопывающую дверцу автомобиля. Машина мигом тронулась — возможно, в Кремле ее дожидался Ленин.

Федя тоже не медлил.

— Простите, товарищ Крупская. Извините за беспокойство. — Поглядели бы детдомовцы, до чего этот Федька умеет быть вежливым! — Вы, товарищ Крупская, просили ее заходить. Вот она… Пришла!

Зеленовато-серые внимательные глаза вопросительно остановились на Феде, скользнули по Асе и выразили недоумение. Каково было Асе!

— Вам что-нибудь нужно, дети? — спросила Крупская, сделав шаг к калитке.

Ничего Асе не было нужно. Она смотрела вниз, в землю, считая, что лучше всего ей немедленно туда провалиться… Кроме утоптанного грунта, ей был виден край длинной черной юбки и плохонькие взрослые ботинки, похожие на детские. Если бы Надежда Константиновна знала, как худо ей! Если бы она знала, как Ася дорожит уважением Феди, хотя и ссорится с ним двадцать раз на день…

Неужели не вспомнит? Но ведь тогда, на обратном пути из Наркомпроса, Татьяна Филипповна удивлялась памяти Крупской. Глотнув воздуха, Ася решается заговорить:

— Я тогда в капоре была, в коричневом… Я еще в форточку высунулась… И вы велели, если невмоготу…

Было неясно, узнала ли Крупская Асю после стольких примет, но, перестав поглядывать на калитку, она спросила:

— Что у вас там, ребятки? Вы откуда?

— Детдомовские мы, — неожиданным баском ответил Федя. — Мы насчет капитализма.

Обнаружив, каким несчастным и пискливым может быть Асин голос, Федя, что называется, дал ей отставку и стал все выкладывать сам. Асе выпала роль свидетеля. Федя иногда кивал на нее:

— Сама видела, своими глазами.

Эти всевидящие Асины глаза разгораются с каждым Фединым словом. Ох и ловко он расписывает заведение Казаченковых!

Ася не выдерживает:

— Они настоящие буржуи, если хотите знать! Они хитрые. Такие хитрые…

Но Крупская, которой непременно полагалось ужаснуться, вдруг рассмеялась, да еще с каким довольным видом!

Дети опешили.

— Значит, хитрые? — весело переспросила Надежда Константиновна. — А мне казалось, это большевики хитрющие.

«Узнала», — мелькнуло у Аси, и она тоже стала смеяться.

Зато Федя не пожелал даже улыбнуться, а глянул на Асю так, словно сказал: «Хвастать хвастала, а кое-что утаила». Но развеселившаяся Ася только рукой махнула.

— Дом имени Карла и Розы? — медленно выговорила Надежда Константиновна, став серьезной. — Он, пожалуй, уже сумел заслужить свое название.

Федя тем временем вытащил из-за пояска номер «Правды» и снова заговорил о комиссии, которая все проморгала, о том, что надо кончать с безобразиями.

Надежда Константиновна мягким жестом остановила мальчика:

— Спасибо, голубчик, только все уже сделано. «Старушенции», как ты их величаешь, отлично разобрались. Больше Казаченковы никого не обманывают… Видишь, даже до меня дошло, хотя я ребятами не занимаюсь.

Кивнув детдомовцам и еще раз, на прощание, похвалив их дом, Крупская вошла в калитку.

Вот тут-то Ася оказалась решительней Феди.

— Ой, погодите, Надежда Константиновна! У нас ведь тоже свои безобразия.

Не отставая от Крупской, направившейся к крыльцу, Ася поспешно выкладывала ей свои жалобы. Однако, к немалому ее смущению, выяснилось, что она ругает как раз Внешкольный отдел, без всякой совести (Ася так и выразилась) использующий заведующего детским домом.

— Ты уж прости, — сказала Надежда Константиновна.

Она замедлила шаг, разъясняя девочке необходимость того, что было решено Наркомпросом. Сказала, что такой на редкость знающий лектор-антирелигиозник, как Нистратов, должен быть использован в масштабе республики и потому его совсем забирают из детского дома.

— Так и объясни своим товарищам!.. Иду, Верочка, иду.

Последние слова Крупской были обращены к выбежавшей на крыльцо высокой молоденькой девушке — ее секретарю. Феде пришлось стойко перенести уничтожающий взгляд этого юного секретаря, сумевшего связать непривычное опоздание Крупской с тем, что этот белобрысый мальчишка не так давно что-то разнюхивал в приемной.

Ася вскрикнула:

— Как — забираете? А мы? А кто же с нами?

— И это решено. Что скажете насчет Дедусенко?

— Татьяну Филипповну! — вскрикнула Ася. — Тогда согласны.

— И вот что, ребятки, — Надежда Константиновна помедлила, — попросите своих товарищей, чтобы поддержали ее поначалу. Не забывайте о ее горе…

— Каком горе? — быстро спросил Федя, недоумевая, каким же горем мог не поделиться с ним Шурик Дедусенко.

— Она ничего вам не сказала? — растерялась Надежда Константиновна.

— О чем? — враз вырвалось у обоих детдомовцев.

— Так слушайте, ребята: ее муж погиб. Колчаковцы убили.

Ребята стояли притихнув. Крупская добавила:

— Теперь вы ее семья.

Асе вспомнилось странно спокойное, осунувшееся лицо, смотревшее на нее через решетку казаченковской ограды, вспомнилось слово «держись».

— Она и летом знала? — негромко спросила Ася.

— Знала. И вам надо знать. Подрастете, не забывайте: за вас умирали лучшие люди.

Ася вдруг заплакала. Плакала она беззвучно, отвернувшись от всех. Слезы так и катились по щекам, и не было платка, чтобы их вытереть… Однажды Федя при всех сказал, что Ася хотя и девчонка, но не плакса. Это было в тот день, когда Панька Длинный — известный эгоист — поколотил Асю, а Федя дал ему сдачи. Но сейчас Асе было все равно, плакса она или не плакса. Она хуже, чем самая последняя рева. Однажды, еще до детского дома, она дала Шурику Дедусенко тумака только за то, что у него живы отец и мать.

Крупская провела рукой по темным Асиным волосам. Желая ее отвлечь, сказала деловым тоном:

— Придется нам с вами еще голову поломать… Кем заменить Дедусенко в мастерской? Нужна не только сноровка в шитье, человек нужен!

— Хороший товарищ? — заморгала своими торчащими, влажными ресницами Ася.

Ей страстно захотелось чем-нибудь помочь Татьяне Филипповне, разрывающейся последнее время между двумя обязанностями.

— Есть такой человек, — быстро произнесла Ася. Она заметила, что на крыльце стоят люди, нетерпеливо дожидающиеся конца разговора, заметила отчаяние юного секретаря Крупской и старалась быть краткой. — Есть такая! Шашкина Варя. Добрая, грамотная, варится в фабричном котле. Хороший товарищ. Так про нее люди говорят, когда уходят на фронт. И Дедусенко ее уважает.

— Ну и прекрасно, — сказала Крупская, знаком подзывая секретаря. — Запишем фамилию, фабрику. Думаю, товарищ нам не откажет?

Уже вечером, рассказывая обо всем Кате, Ася усомнилась, будет ли Варя рада такой удаче.

Обе детдомовки понимали, что значило работать с детьми. Сколько всегда всплывает неотложных, чрезвычайных дел!

Не будет у Вари свободного часа. Какие там книжки, какой там рабфак…

— Да, — произнесла Катя. — Схлопотала ты ей!

Ася промолвила виновато:

— Да… Кончено.