АУА

— Это была жирная гусыня, — сказал Юрий Коваль об Ахматовой.

Меня ошпарили его слова. Коваль был знаком с Ахматовой. Я был студентом и любил ее стихи. Я трепетно спросил о ней. Я никогда не слышал об Ахматовой ничего подобного, ни раньше, ни позже — никогда. Возможно, Коваль специально хотел ошпарить студента. Этот ответ и есть начало моего раннего знакомства с Ковалем. По сравнению со студентом он казался матерым циником. Я его долго не читал по какой-то странной рассеянности. Через много лет до меня стали долетать восклицательные знаки. Это были такие увесистые знаки, что на них нельзя было не обратить внимания. Все были в полном восторге. Никто толком не мог объяснить, но визжали от удовольствия. Когда наконец я прочел, я тоже оценил его драйв. В его прозе не было отсебятины усидчивого ученика. Это был талант человека, который твердо выбрал свою точку зрения и никогда с нее не сошел.

На одной чаше весов лежал отзыв об Ахматовой, на другой — все его творчество. Для меня это и есть равновесие. Коваль мог, несомненно, многое еще положить на «ахматовскую» чашу. В его больших глазах иногда стоял холод, достойный самого радикального концептуалиста, но он выбрал добро, свет, детей, лес, охоту, грибы, друзей, собак и тепло. Всем этим существам, предметам и понятиям он присягнул на верность. Из присяги родился его стиль. Стиль примирения с миром. Стиль оправдания мира. Примирить с миром мог юмор, и Коваль стал смешным писателем. Оправдать мир, в русской традиции, могло добро, и Коваль стал добрым писателем. Но, главное, верность присяге сделала его русским писателем, связала дальними узами родства с Тургеневым и всей остальной Компанией. Это была именно Компания с большой (для них всех) буквы. У Компании были свои ритуалы, праздники, тусовки, бани, девки, нежная любовь к родине, ахи-охи, обмен творческим опытом, шутки-прибаутки, женитьбы и похороны. В этой Компании были свои обиды, одни имена были славнее других, и тогда их ставили вперед, в нарушение алфавита, и Коваль с этим был вынужден мириться, иногда обижали и сами друзья: добрые в творчестве, они не всегда были ласковыми в жизни, и Коваль тайком жаловался на них в дневник. Но зато Компания защищала от всех зол. Она знала, как развеять ночь, как найти в деревне доброго мужика, как выйти к святому озеру, не заблудившись, как создать образы капитана, команды, легкой лодки, собаки Милорд, как не нарваться на неприятности, оставаясь честным, как сделать светлой тьму, найти веру и не замерзнуть на Севере. Было только одно требование: не говорить, что Ахматова — жирная гусыня. И Коваль ничего подобного никогда не говорил. Коваль — достойный член этой Компании. Я стою за ее воротами и говорю об этом спокойно и строго, с любовью к творчеству Коваля.