Азбука индуизма

Послесловие

Индуизм, как и сама Индия, при первом приближении производит впечатление ошеломляющее. На неподготовленного пришельца из христианского мира обрушивается с пронзительным пением раковин, грохотом барабанов и мелодичным позвякиванием колокольчиков совершенно непонятный, чудовищный и прекрасный, огромный как Вселенная хаос инопланетной цивилизации. Под ярким расплавленным солнцем, на кирпично-красной земле разворачивается грандиозное действо, длящееся уже несколько тысяч лет — и обычный аэрофлотовский самолет, из которого вы только что вышли, представляется попеременно то машиной времени, то космическим кораблем, доставившим вас в совсем иное пространство, в незнакомое нам измерение.

Здесь сочетается несочетаемое. Храм как учебник сексуального наслаждения; шумный и многолюдный базар как арена жесточайшей аскезы; пляшущие многорукие боги со звериными мордами и люди, сидящие перед ними в глубокой тишине медитации — и, как вершина всего, мутный многоводный Ганг, воду которого благоговейно пьют и грязные нищие, и европеизированные бизнесмены, не замечая того, что рядом кто-то ныряет, кто-то полощет мыльное белье, кто-то чистит зубы, не замечая и того, что воды эти с одинаковой вечной меланхоличностью несут на себе и алые лепестки принесенных в жертву цветов, и раздувшиеся до неузнаваемости холодные трупы животных.

И не обольщайтесь, если в грандиозном этом калейдоскопе вам удастся выхватить что-то знакомое, близкое, соотносимое с нашей традицией — не успели мы отыскать нечто понятное и объяснимое, как оно тут же превращается во что-то абсолютно другое, наполненное чужими глубинами и чуждой мощью. За внешней схожестью формы явственно проступают пугающие бездны принципиально иного содержания. Вот мелькнул среди божественных хоботов, рогов и оскалов скорбный материнский образ — не торопитесь отождествлять его или хотя бы сравнивать с трагически-светлым ликом Богородицы, ибо тут же на ваших глазах превращается он в черную кровавую маску великой богини Кали, в страшное лицо с высунутым и прокушенным языком, лицо богини, пляшущей на мертвом теле, богини, украшенной ожерельем из безглазых черепов. Едва, присмотревшись, вычленили вы своеобразную индусскую триаду богов и усмотрели в них столь близкую христианской душе Троицу, как вдруг каждое из этих лиц начинает разъезжаться и множиться, черты их преображаются, функции перемешиваются; лукавый пастушок превращается в необъяснимо жестокого витязя, добро перестает быть добром, зло оказывается неоднозначным, и в конце концов мириады богов то сливаются в единый Космический Свет, то вновь разбегаются по причудливым телам и формам.

Отчаявшись наложить на индуизм свое четкое представление о том, что такое религия и какой она должна быть (представление, рожденное изучением христианства и ислама), оторопевшие от того, что практика ежеминутно отторгает их теории, европейские исследователи вот уже двести лет ломают копья в бессмысленных спорах. Одна религия индуизм или конгломерат нескольких? Религия ли индуизм вообще или просто образ жизни? Безнравственен он или до краев переполнен этическими нормами? И главное — хаос ли перед нами, несводимый ни к каким моделям, или же, наоборот, стройная и внутренне логичная система?

Между тем у индусов подобных вопросов не возникает. Не только богословы и пандиты, но и безграмотные крестьянские жены свободно и легко ориентируются в хитросплетениях миллионов богов и богинь, священных животных и птиц, рек, гор, деревьев, символов и знаков, философских понятий и магических мантр — и так же свободно и легко ориентируются они в сложнейшей вертикальной паутине каст и варн, правил приема пищи, запретов и табу, в понятиях «чистоты» и «нечистоты», то есть во всех лабиринтах социальной сетки индуизма. Иными словами, то, что издали представляется хаосом, внутри себя живет, функционирует, развивается как четко отлаженная и постоянно само- воспроизводящаяся система — открытая, замечу мимоходом, любого рода инновациям. Вопрос же о том, религия индуизм или нет, для индуса принципиально неправомерен, ибо, как это ни странно для всех нас, пытающихся извне заглянуть за Гималаи, понятия «религия» для индуса нет.

Конечно, когда мы говорим об Индии или об индуизме, любое категорическое утверждение может быть опровергнуто. Слово религия мы найдем едва ли не на каждой странице выходящих в Индии книг и газет. И разве храмы, жрецы, изображения богов, ритуалы, паломничества, песнопения не свидетельствуют о том, что индуизм это именно религия (в нашем, традиционном понимании этого слова)?

Несомненно, индуизм это религия. Но не только. Образ жизни? Да, конечно — но не только. Философия? Вне всякого сомнения. Но, опять же, не только. И религиозный, и социальный, и философский компоненты накрепко спаяны в нем в нечто единое — как обозначить это единство, каким из наших, внешних для индуизма, терминов? Может быть, мировосприятие?

Слово религия явно не покрывает всего того, что так неадекватно именуется у нас индуизмом (кстати сказать, слово индуизм так же чуждо индусскому менталитету, это заимствованное, заемное, иностранное для Индии определение того, чем живет и дышит ее народ). До какой степени церковного диктата и контроля ни скатывалась Европа в прошлом, но могло ли кому-либо прийти в голову, что, скажем, утренний туалет, физические упражнения, половой акт, само дыхание, наконец, есть акты по сути своей религиозные? А индуизм не только считает именно так, но и еще скрупулезно расписывает для своих адептов как, когда, в какой последовательности должны совершаться эти акты — именно как религиозные обязанности каждого индивида.

Именно потому, что для индуса религиозно все, все покрывается словом религия, потому, что нет ничего светского, профанного, мирского, а есть только сакральное, именно поэтому и нет точного аналога нашему понятию религия в языковом наследии Индии. Как назвать то, что охватывает все на свете и не имеет противопоставления?

Впрочем, неназванным это быть не может и индусы называют его, но не религией и не индуизмом, а многозначным словом «дхарма», иногда же «санатана-дхарма», то есть вечная дхарма.

Как истолковывает слово дхарма автор только что прочитанной вами книги, вы уже знаете. Переводить такие специфические понятия как дхарма или, скажем, излюбленная нынешними нашими экстрасенсами и оккультистами карма, не только затруднительно (ввиду многозначности самих этих понятий), но и опасно; любой из предложенных в качестве русского эквивалента термин потащит за собой ассоциации и аллюзии, почерпнутые из совершенно другой традиции. Так и получается, когда мы начинаем цепляться за услышанное в Индии «индуизм это дхарма», значит (делаем мы поспешный вывод) дхарма это религия. Впрочем, ловушка даже не в том, что для нас за словом религия видятся церковь, канон, иерархия священнослужителей — а ничего этого мы в индуизме не найдем; но как быть нам с тем, что у огня, скажем, есть своя дхарма? Значит ли это, что у огня есть своя религия? Так, дойдя до абсурда, мы напрочь запутываемся в трех соснах — религия, дхарма, индуизм. Но невидимая глазу стройность индуизма как системы тем и доказывается, что войти внутрь этой системы, познать ее суть возможно через любые двери, через любой принятый в ней термин — для этого только надо на первых порах отдаться логике системы и забыть все то, чему учили нас на уроках религиоведения, а тем более в лекциях по научному атеизму. Попробуем же приоткрыть дверь с надписью «дхарма».

Одно, последнее, предварительное замечание. Индуизм это целостное мировосприятие и его сущностные характеристики и закономерности представляют для тех, кто находится внутри этой традиции, не столько параметры самой системы, сколько отражение окружающего мира, окружающего и их, и нас — так что, всматриваясь в индуизм, открывая в него избранную нами дверь, на самом деле мы входим не столько в диковинную экзотическую структуру, сколько в тот самый мир, в котором живем и мы с вами. Это наша же планета, наша жизнь, но увиденная другими глазами.

Любопытно, что именно дхарма (при всем разбросе значений этого слова) свидетельствует о том, что индуизму вообще чуждо понятие хаоса, в том числе и при оценке окружающего мира. Как бы ни гуляли подвыпившие боги, какие космические катаклизмы ни сотрясали бы землю и Вселенную, но все и везде подчинено неукоснительному порядку, все разложено по полочкам, все расписано как в идеально-бюрократических инструкциях. И этот порядок, и эти «инструкции» и охватываются термином дхарма.

Дхарма человека это нескончаемый перечень его обязанностей — по отношению к предкам, к богам, к окружающим, ко всему живому и неживому. Дхарма это не только порядок, но и качество жизни. Это правило нравственного поведения, возведенное в долг. Нравственность не рекомендуется, нравственность жесточайшим образом предписывается. Нарушение дхармы есть преступление космическое.

Но дхарма индивида не сводится к скрупулезному исполнению навсегда и для всех установленных законов и правил. Аналогия с библейскими заповедями была бы здесь неуместна. Дхарма означает также и идеальную индивидуальную судьбу, предназначение в самом широком смысле — вспомним, кстати, дхарму огня, то есть предназначение огня. Таким образом, дхарма определяет жизнь человека во всей системе его связей — его обязанности, его статус, его кастовое и вар- новое положение (строго говоря, связь здесь обратная — принадлежность к касте определяет дхарму конкретного индивида), его социальную роль на каждой из четырех стадий жизни — и нет большего греха, чем уклонение от своей дхармы или принятие на себя дхармы чужой.

Закон кармы, идея переселения душ и институт касты, вот приводные ремни социальной структуры индуизма, воплощающей, низводящей на землю, в человеческое общество, философские построения, краеугольным камнем которых является дхарма.

Но социальная структура это нижний, заземленный этаж здания индуизма. Все, что сказано выше о дхарме, это низшее, земное (мирское, сказал бы я, если бы такое понятие было не чужеродным для индуизма) толкование этого великого принципа. Дхарма куда более величественна, чем добросовестное исполнение предписанных установлений на каждый день и на быстро убывающую жизнь.

Дхарма это грандиозный бесконечный мировой порядок, это Космическая Истина, морально-нравственный закон, согласно которому могут существовать и эволюционировать миры и галактики, а не только живые и неживые обитатели крошечной, затерянной в Космосе Земли. Дхарма как упорядоченность Вселенной — (смена сезонов, восход и заход светил — если опять опускаться на наш лилипутский уровень) выходит далеко за рамки физической гармонии видимого мира, в конечном счете она связана с представлениями об абсолютном космическом торжестве Истины, Духа, Нравственности как вершин эволюционной иерархии.

Иными словами, весь мир есть часть космического Порядка и каждый человек, хоть в малейшей степени нарушающий свою дхарму, нарушает этот порядок, отрицательно воздействует на духовное состояние мира (учитываются при этом и поступки, и мотивы, и мысли, и желания) — так, попавшие в мотор песчинки, не просто сбивают или замедляют работу двигателя, но могут даже стать причиной катастрофы.

Отсюда такое внимание к мелочам — стоит неправильно или нечетко произнести хотя бы один слог в священной мантре и порядок уже нарушен, обряд из благоприятного превращается в свою противоположность; стоит забыть вымыть утром хотя бы одну тарелку и в доме воцаряется нечистота, особого рода нечистота, ритуальная, а не физическая, и все ваши утренние обряды оказываются бесполезными.

В силу своей природы, люди-песчинки, конечно, частенько нарушают дхарму и настает момент, когда для восстановления ее нужно вмешательство богов. Но и боги управляются дхармой.

Заговорив о богах, мы, казалось бы, должны от социального и философского компонентов индуизма возвратиться к компоненту религиозному, но повременим пока и еще раз коснемся отличий индуизма от знакомых и близких нам религиозных систем.

Д. С. Шарма, вслед за учителем своим, Вивеканандой, первейшее отличие видит в отсутствии хотя бы и легендарного основателя религии — в расчет не принимаются мифические семь мудрецов или комичный слоноголовый Ганеша, написавший под диктовку Вьясы многотомную Махабхарату. Нарочитая расплывчатость начала не так уж важна сама по себе, но вместе с не жесткой структурированностью канона (даже Веды не всегда и не всеми признавались как непогрешимое и богодухновенное Писание) это позволяет весьма гибко решать проблему традиционного авторитета. Отсутствие церкви как иерархической структуры, чья сегодняшняя деятельность определяется и «багажом» прошлого, и внутренними законами организации, ее принятыми когда-то решениями, ее догмами, ее неминуемым постепенным окостенением (то есть законами возникновения, становления и стагнации общественного организма — не обязательно, кстати, религиозного), отсутствие строго определенной вертикали священнослужителей, отсутствие, наконец, главы, примаса, патриарха, все это отнюдь не свидетельствует о слабости или неразвитости индуизма. Растворенный в обществе, не имеющий своего четко очерченного домена, не претендующий на мишуру политической власти, но тысячелетиями сохраняющий, несмотря на все превратности, полный духовный контроль над каждым деянием, над каждым порывом желаний и полетом мысли своих адептов, индуизм представляет собой чрезвычайно гибкую, самовоспроизводящуюся систему, открытую любого рода инновациям, в том числе и результатам развития научных знаний. Даже генетика, казалось бы, наносящая смертельный удар теории переселения душ, давно уже переосмыслена и разъяснена в ведантистском духе образованными монахами Индии. Никакие открытия точных наук, никакие обещания наук гуманитарных, никакие археологические раскопки не повергают интеллектуальную элиту индуизма в панику, не заставляют их ни пересматривать устоявшиеся догмы, ни, тем более, сжигать еретиков и каяться в этом спустя пять столетий. Даже атеизм, как мировоззрение оказывается вполне приемлемым для верующего индуса. Западные же физики давно уже внимательно изучают написанные на пальмовых листьях древнеиндийские трактаты о Космосе, о времени, о множественности миров — и так ли уж случайно, что в момент первого экспериментального взрыва атомной бомбы один из ее создателей, едва ли сознавая, что он делает, произнес наизусть бессмертные строки Бхагавадгиты?

Есть, впрочем, два момента, о которых я считаю своим долгом здесь упомянуть. Оба они, естественно, в апологетической книге Д. С. Шармы своего отражения не нашли.

Во-первых, индуизм, как мы только что видели, система на удивление открытая, — открытая достижениям философии; открытая научным достижениям, открытая прозрениям своих и чужих пророков — но это организационно абсолютно закрытая система. Строго говоря, перейти в индуизм, присоединиться к нему, стать индусом — нельзя. Индусом можно только родиться.

И во-вторых. Легко и уверенно ассимилируя чужое хорошее и чужое правильное, индуизм с огромным трудом расстается со своим нехорошим, своим отжившим, с установлениями глухого средневековья и древности, унизительными, страшными обычаями, проклинавшимися в течение веков (а иногда и тысячелетий) лучшими умами Индии. «Здесь то, что прошло, никуда не исчезло, здесь то, что придет, не уйдет никуда...» — так отметил эту особенность Индии наблюдательный Роберт Рождественский. Давно перевалившая в численности своей за 100 миллионов армия неприкасаемых, низведенных индусским обществом до животного уровня, — живое (вернее, полуживое) свидетельство того, что что-то основательно подгнило в космическом царстве дхармы. Кровавые погромы и разрушения мечетей — доказательство того, что индуизм, прославленный своей толерантностью, в политической сфере открыт отнюдь не только позитивным инновациям. Впрочем, нам ли морализировать по поводу чужой нетерпимости или экстремизма?

Возвращаясь к вопросу о своеобразии индуизма, о его принципиальной несхожести с другими мировыми религиозными системами, хочу указать на одну его черту, никак не укладывающуюся в наши привычные религиоведческие характеристики. С детства усвоили мы, что для религии обязательна вера в сверхъестественное. И еще, несмотря на то, что российская буддологическая школа в свое время безусловно первенствовала в мире, ее наблюдения и выводы никак не поколебали уверенности нашего научно-религиоведческого сообщества в том, что центральной и обязательной для каждой религии является идея Бога.

И вновь индуизм преподносит нам сюрприз, хотя и не в столь отточенно-четкой форме как буддизм или, скажем, конфуцианство (а мы все так и не можем признаться себе, что христианство и ислам представляют не главную магистраль, а лишь вариации религиозного опыта человечества). Спору нет, недостатка в сверхъестественном в индуизме нет — тут и постоянное вмешательство «потусторонних» сил, и проказы и бесчинство бесчисленных духов, и нарушение законов природы, и просто гиперболические свершения богов и подвижников — то кто-то из них, разгневавшись, выпьет океан, то кому-то поотрывают десять тысяч рук, не говоря уж о таких пустяках как левитация, сжигание бога(!) огнем третьего глаза или питье крови из своей собственной обезглавленной шеи. Но если все эти сверхъестественные мифы, силы и поступки мы осмелимся отнести к религиозному сознанию, то почему бы не рассматривать тогда как религиозный текст, скажем, сказку о Колобке? Сверхъестественный элемент не является в индуизме системообразующим фактором, он развлекает как хорошая сказка, он дает выход воображению как литературный миф, он учит как басня — но он может быть проигнорирован адептом и, более того, он может быть тотально изъят из системы — и абсолютно ничто в индуизме не изменится. Разве только занимательности и наглядности поубавится.

Несколько сложнее, но в принципе так же обстоит дело с идеей Бога. С одной стороны, казалось бы, в индуизме представлены все мыслимые формы богопочитания — и как Отца, и как Матери, и как Хозяина, и даже как маленького Ребенка или Любовника. Бог открывается индусу в книге, и в знаке, в творениях природы и рук человеческих, жена обязана видеть Бога в собственном муже, Бог в звуке, в дыхании, молчании. Бог имеет миллионы имен и эпитетов и т. д. и т. п. Но все это — Театр для неразвитого еще сознания, гигантский

Театр, где боги актеры, только все они в конечном счете играют одну и ту же роль. И если бы вдруг индуизм по какому-то волшебству отказался от всех своих богов и богинь и сопутствующих им персонажей — с индуизмом как системой, с индуизмом как с мировосприятием никаких существенных, а тем более сущностных изменений не произошло бы. Просто он стал бы менее ярким, менее доступным, очень элитарным.

Ибо, как это ни странно звучит для нас, идея Бога не является для индуизма стержневой.

По сути своей, индуизм есть мистическое мировосприятие, исходящее из представления о тотальной духовности Универсума. То Высшее, что мы называем почерпнутым из религиозного арсенала словом Бог, в индуизме определяется философским понятием Абсолюта. Космическое, вечное, всепроникающее, лишенное не только антропоморфного облика, но и каких-либо определений или атрибутов, не испытывающее ни любви, ни сострадания — это Высшее есть единственная реальность мироздания. Грубым человеческим языком индусы определяют это Высшее и единственное как Брахман или Сатчитананда. Но наименования эти условны, ибо применяются они к тому, что не имеет ни названия, ни определения.

Абсолют включает в себя все. Он сам есть все. С древнейших времен учителя говорят о его непостижимости; но некое надчувственное соприкосновение с ним возможно — в частности, через медитацию. Соприкосновение это несет расширение сознания (чит) и несказанную радость (ананда). Не время и не место сейчас говорить об этом. Но следует подчеркнуть, что Абсолют, Мировой Дух, Брахман все же некоторым косвенным определениям поддаются. Это не темная, и не страшная бездна Космоса, это, как только что было сказано, радость и свет, это сила возвышающая, очищающая, дающая энергию. И два важных момента, о которых, впрочем, речь уже шла. Индусский Космос Абсолюта это гармония сфер, безмолвная симфония, выстроенная на основе неукоснительного космического порядка — вспомним концепцию дхармы. И еще — внутри этого величественного здания действуют определенные космические законы. Там нет и следа «застоя»; другой вопрос, характеризуют ли эти законы сам Абсолют, этого нам, нашим человеческим разумом, знать не дано — но для нашей планеты, для жизни и развития рода человеческого, вообще для жизни на Земле эти космические законы представляют абсолютный императив. Правда, человеку до определенной степени дана свобода воли, свобода выбора. Он может восстать против этих законов — но это будет попыткой воспрепятствовать развитию и может привести к экологической или иной катастрофе, а в самом крайнем (и отнюдь не исключаемом) случае к самоуничтожению человечества и даже всей планеты.

Из этих, вычлененных пытливым умом пращуров современных индийцев, законов назову важнейший — закон эволюции. Эволюции от низшего к высшему, от материи к духу, от многообразия к единству.

Если бы мы могли, как в игре «Замри!», остановить на мгновение весь окружающий нас мир, то в каждой его клеточке, в каждой капле, в каждом процессе наше сознание, должным образом натренированное, должно усмотреть эти эволюционные моменты — от низшего к высшему, от материи к духу, от многообразия к единству. Там же, где не соблюден этот закон, где эволюция не просматривается, где заметен обратный процесс — там нарушена дхарма.

Не будем заглядывать в иные миры и на другие планеты, оставим это многочисленным любителям, не нашедшим себе применение на нашей Земле. Но здесь у нас, согласно воззрениям индусов, все живое и неживое расположено на вертикали, связующей в Абсолюте два противоположных полюса. На одном из них абсолютная материя, на другом — абсолютный дух. От камней к растениям, от растений к животным, и выше — к человеку и на каждой точке этой вертикали сочетание материи и духа. Чем выше, тем ближе к абсолютному духу, тем более заметно уменьшение материального и возрастание духовного. Человек, естественно, стоит выше камней, растений и животных, но и люди бывают разные — в ком-то сильны еще животные черты, кто-то достиг святости и почти все время пребывает в духе. И это не застывшая сетка, ибо ежеминутно, ежесекундно все на ней изменяется — в зависимости от добрых или злых, альтруистических или эгоистических поступков и мыслей.

И ошеломляющий вывод — в каждом человеке, пусть не одинаково проявленная, не одинаково видимая окружающим, есть частица абсолютного духа, Брахмана и, следовательно, каждый человек потенциально божественен! Бог не где-то, чтобы найти Его, надо обратить свой взор вовнутрь — там, в глубине души, под грязью невежества и эгоизма сияет божественный космический свет (не оттуда ли, добавлю я, звучит иногда неподвластный нам и неподкупный голос, который мы называем совестью?).

Если Абсолют это Океан, то душа человека — капля этого Океана. И разве не ясно, что все люди на Земле, и нынешние, и ушедшие, даже не братья, а одно целое?

Примечательно, что индуизм не антропоцентричен. Человек не противостоит Природе, он составляет с ней единство, он состоит с ней в родстве и нахождение на более высокой ступени развития не делает его царем и покорителем, а лишь накладывает на него большую степень ответственности за «братьев наших меньших».

Как объяснить тот факт, что люди, все до единого несущие в себе Бога, оказываются тем не менее на разных уровнях эволюционной вертикали? И вот тут приходит на помощь закон кармы и идея переселения душ. Жизнь не заканчивается со смертью этого тела, человек рождается вновь и вновь, и каждое новое рождение обусловлено суммой благих и «греховных» дел, совершенных им в прошлых рождениях. Он может в следующей жизни продвинуться вверх по духовной лестнице (власть и богатство не относятся в индуизме к числу искомых ценностей) — если предыдущая жизнь его была чиста и соответствовала его дхарме. Но в новой жизни накопится новая карма и, если он заслужит наказание, после смерти он может родиться снова на самом дне жизни.

Психологически нам, жаждущим бессмертия, трудно понять индусов, для которых этот непрерывный круговорот — рождение-жизнь- смерть-рождение — представляется если не адом, то по крайней мере тем порочным кругом, разорвать который становится сверхзадачей человека. Но что значит «разорвать» цепь рождений? Это значит благими делами накопить такую карму, когда перевоплощения прекращаются, человек не рождается заново в человеческом теле, а соединяется с Абсолютом. Душа уходит в Мировой Дух, капля растворяется в Океане — возвращается домой. Ом, Шанти, Шанти, Шанти...

А как же пресловутые триста миллионов богов, якобы существующих в индуизме? Как они соотносятся с ослепительно-абстрактной идеей Абсолютного Духа, где их место — ярких, узнаваемых; какое отношение к величественной философии Космоса имеют едущий на крысе слоноподобный Ганеша, Шива, почитаемый в виде фаллоса, или постоянно перевоплощающийся Вишну, прибывающий на Землю то в виде вепря, то человека льва, то любвеобильного Кришны?

С точки зрения образованного индуса, никаких трехсот миллионов богов в индуизме нет. Есть множество имен, прозвищ, изображений — но за всеми стоит великое единство, неназываемый, неизображаемый

Абсолют. Но обычному человеку трудно подняться до философских высот, он нуждается в более понятном, более близком боге, которому он может дарить цветы, подносить фрукты (которые сам же потом и съедает), к которому можно обратиться с просьбой, требованием, а изредка и наказать его, если настойчивые просьбы не имеют успеха.

Повторяю, — перед нами Театр для народа, легко сменяемые и взаимозаменяемые маски, но за ними, за каждым из них — гармония космических сфер. Отсюда пресловутая веротерпимость индусов — ведь любой из богов в конечном счете есть некое, примитивное изображение Неописуемого. Если в странах христианского ареала, по знаменитому определению, философия была на известном этапе служанкой религии, то в Индии все наоборот — религия была и есть служанка философии.

Утрируя, можно сказать, что соотношение сути индуизма и его внешней, религиозной формы примерно такое, как если бы мы стали разыгрывать в деревнях философию Гегеля с помощью кукол, изображающих, скажем, бабу Ягу и того же Колобка.

На вертикальной шкале боги занимают место, естественно, более высокое, чем люди, но в том же ряду. Они интересны своими ссорами, сварами, соперничеством (как их античные братья и сестры), они привлекательны своими подвигами. Все вместе они несут сложнейшую образовательную функцию, но они же выступают как ступени медитативного духовного подъема. При этом чрезвычайно важно отметить следующее — проводимые мною в течение десятилетий полевые исследования подтверждают мнение индийских ученых и теологов о том, что даже безграмотные крестьяне, чему и кому бы они ни поклонялись в своей обыденной практике, всегда знают, что за примитивными идолами, нередко слепленными их же руками, простирается единое бесконечное Нечто, объединяющее в себе всех богов, всех людей, все религии Индии и мира.

Для индуизма, и об этом уже много писалось, действительно характерно отсутствие единого, всем предписываемого пути. У каждого человека своя дхарма, своя карма, свой путь, своя, наконец, свобода воли. Все религии в основе своей истинны и одинаковы, ибо направлены к духовному благу человека. Различия же в обрядах, догматах и т. п. Эти различия чисто человеческие, вызванные причинами географического или исторического характера. «На каком бы пути ни приблизился ты ко мне, — говорит Кришна человеку, — я встречу тебя на полдороге». И к Христу, и к Будде индусы относятся с величайшим уважением. Сложнее отношение с исламом, но на то есть свои причины.

Индуизм религия не миссионерская, не прозелитическая. Поскольку индусом можно стать, только родившись в индусской семье, то никто не стремится обратить кого-либо в свою веру — с уважением относясь к вашим традициям, индусы в беседах с иноверцами всегда готовы говорить о «Гармонии религий», но мягко и настойчиво отведут ваши попытки имитировать их религиозную практику. Им чуждо деление мира на «истинно верующих» и язычников — хотя элементы индусского мессианства в последнее время стали весьма заметны в идеологии правых и националистических партий Индии. Но не будем касаться политики — соотношение религии и политики в Индии (да и не только в Индии) блестяще определил в свое время один из вождей сикхского коммунализма — «Религия конь, политика всадник».

Отсутствие единого пути (при, повторюсь, отсутствии строго определенного канона или Писания) означает по сути своей удивительную свободу для духовного развития человека. Но в реальной жизни все гораздо более детерминировано — еще до своего рождения человек уже отнесен к определенной касте, вся его жизнь, род занятий, брак, вся его дхарма неукоснительно очерчена самим фактом его рождения в данной касте — и все перемены, которые могут действительно в корне изменить его существование, отнесены из этой жизни в следующую, и то, если позволит накопленная им карма. При этом он не только не имеет права изменить свою судьбу, но и роптать на нее не может, даже мысленно.

Система, однако, позволяет «выпустить пар» и если человеку невмоготу жить его сегодняшней жизнью, он может уже сейчас разорвать этот порочный круг и выйти из него на свободу — на свободу в качестве выходца из общества, всеми уважаемого, но изгоя. Он должен стать странствующим монахом, жить на подаяние, а до этого пройти через свой собственный похоронный обряд. Для индусского общества он в своем прежнем качестве — умер.

Социальная система индуизма жестока, но, — парадоксальным образом, — перенесение обычных для угнетаемого человека чаяний в «жизнь после жизни», сулящее непременное вознаграждение — пусть не «сегодня и сейчас», но и не в заоблачном рае, что и в том, и в другом случае рождает агрессивность и фрустрацию — это перенесение действует психологически успокаивающе. Как правило, даже толпа в Индии не несет того необъяснимого агрессивного накала, с которым мы сталкиваемся хотя бы в московском метро. Лица людей, даже стоящих на самом низу социальной лестницы, практически всегда готовы осветиться улыбкой и даже представителям низших каст свойственно какое-то особое, величавое достоинство — может быть, оттого, что они помнят о потенциальной божественности каждого?

Отсутствие злобы, уважение ко всему живому — эти черты национального характера я хотел бы проиллюстрировать примером из каждодневной жизни Индии — узкая, грязная мостовая в Калькутте, по которой нескончаемым потоком движутся рикши, повозки, автомобили, тысячи пешеходов (причем никто не соблюдает никаких правил) — ив середине этого водоворота лежит и спокойно спит шелудивая бродячая собака. Никто, никогда не наступит на нее, никто не заденет и не обидит, — она может спать спокойно. Она — дома. Она — в Индии.

Конечно, есть и такое явление как индусский фашизм, — но мы условились не говорить о политике.

Все, сказанное выше, это не более чем размышления над «Азбукой индуизма». Если они и расходятся с утверждениями автора прочитанной Вами книги, то ни в коей мере и не опровергают их. Это взгляд из России, взгляд человека науки, которому посчастливилось когда-то выбрать своей профессией индологию. Множество раз довелось мне побывать в Индии и, не спорю, свое понимание индуизма сформировалось у меня лишь через двадцать лет изучения этой страны. Я люблю ее, не закрывая глаза на ее недостатки. Я люблю ее, в частности, и потому, что несмотря на грязь, несправедливости, ужасающую нищету, несмотря ни на что — в чем-то очень существенном, самом главном — Индия показывает нам пример того, как следует жить в этом мире.

И мне кажется, что все уже сказанное и все, что еще хотелось бы сказать об Индии и индуизме, укладывается в удивительно емкую формулу, своего рода послание Индии всему миру; если мы осмыслим это послание до самых его глубин, если мы научимся, не отказываясь от своих традиций, жить в соответствии с этой великой Истиной, тогда и Россия, наконец, перестанет быть той страной, которая всему миру демонстрирует как не надо жить. Ведь предсказано чуть более ста лет тому назад:

«В грядущем столетии Россия поведет за собой мир — но путь ей укажет Индия». Это предвидение великого подвижника Свами Вивекананды.

А послание Индии содержит всего три слова — но в них весь индуизм, вся мудрость, вся духовная зрелость этого народа.

Вот это послание: «Единство в многообразии». Постараемся же овладеть этой вершиной. Поднимемся над столь привычным нам дуализмом всего и вся. Ибо здесь заключена, как сказали бы индусы, «наша дхарма». Дхарма наступившего столетия.

д.и.н. Р. Б. Рыбаков