Азбука вины

П

Собираемся в гости.

Стёпа (внук младший) составляет памятку:

«Эти диски лицензионные?»

«Практически да».

Вот ещё пример.

В 1983 году Саша Петров, известный югославский поэт, мне пожаловался.

«Вот я пишу на сербском. Перевожу на английский. Издал в Америке несколько антологий русской поэзии. Русский по происхождению, мои стихи печатались в Италии и в Японии, во Франции и в Британии. Везде я свой, а в России не переведено ни одного моего стихотворения!»

Мы сидели с Петровым в ресторане Дома ученых в Академгородке.

«Неужели, — спрашивал Саша, — я не заслуживаю публикации на родном языке?»

«Конечно, заслуживаешь! — успокаивал я Сашу. — Обещаю, что переведу и напечатаю твои стихи в «Сибирских огнях», в нашем старейшем советском сибирском журнале».

Пришло время — я вспомнил об обещании.

Вспомнил, и достал с полки подаренную мне книжку — «Словенска школа».

И позвонил в редакцию «Сибирских огней». Из редакции мне ответили: «А что ж, конечно, переведите стихи Петрова. Хорошая русская фамилия. Он не диссидент? С вражескими радиостанциями не сотрудничает?».

Я сказал: Петров — свой парень.

И раскрыл эту «Словенску школу».

Будет паскудно, подумал я, если у Саши Петрова, прекрасного поэта, живущего в Югославии и пишущего на сербском, не найдётся ни одного стихотворения, которое нельзя будет напечатать в старейшем советском сибирском журнале. Ещё паскуднее будет, подумал я, если все стихи Саши Петрова годятся для публикации в нашем старейшем советском сибирском журнале.

Ага, вот! Стихотворение «Смольный»!

Я даже удивился. «Смольный», и ещё не переведён?

Но, вчитавшись, понял, что передо мной вовсе не революционная баллада. Институт благородных девиц… выпускной бал юной мамы Саши Петрова, будущей эмигрантки. Она ещё смеётся, она ещё кружится в счастливом вальсе. Ей в голову не приходит, что скоро по паркету Смольного затопают тяжёлые сапоги революционных матросов.

В старейшем советском журнале сомлеют от такого стихотворения, подумал я. Там, в редакции, все с деревьев попадают. Но мне очень, мне действительно очень хотелось познакомить читателей со стихами замечательного югославского поэта Саши Петрова. Мало ли что жизнь его мамы сложилась не совсем традиционно. Потому и бегала от большевиков, что происходила из благородных. По-сербски — племенитих.

С инфернальным упорством я искал нужное стихотворение.

Меня радовал образный ряд, радовали неожиданные ассоциации.

Вот, скажем, стихотворение под названием «Перец Маркиш».

«И Луна висела над строем хмурых сибирских стрелков, как кривая улыбка коммуниста, загнанного по ошибке ЦК на два метра под землю».

Я радовался: какой зоркий поэт Саша Петров!

«Но взвод сибирских стрелков расстреливает не поэта Переца Маркиша, а поэзию идиша».

От таких стихов в редакции «Сибирских огней», думал я, точно все с деревьев попадают.

Книжка небольшая.

Стихи хорошие, но их мало.

И вдруг в самом конце длинное стихотворение «Зимняя элегия».

И эпиграф там не из какого-нибудь паскудного Эзры Паунда, а из Пушкина. «Зима! Крестьянин, торжествуя…» Не просто так. Вот они — стихи для старейшего советского сибирского журнала!

Заокеанская скука.

Американский город Балтимора.

Долгий дождь, холодный тяжёлый ветер.

Замечательный югославский поэт Саша Петров, отчитав лекцию в местном университете, вспоминает родную Адриатику. Хорошее патриотическое чувство, одобрительно подумал я. Переведём мы, переведём сейчас это чудное патриотическое стихотворение. Вот только телефонный звонок…

К чёрту эти звонки! Не поднимай трубку!

Но Саша Петров телефонную трубку поднял.

И услышал (как и я) негромкий прокуренный голос.

«Саша, что ты делаешь там в этой промозглой американской дыре? Беги отсюда! Беги на свой светлый нежный Ядран! Там синь морская. Там яркое Солнце! Там речь славянская!»

Вот! — понял я. Вот они — прекрасные стихи прекрасного поэта для нашего прекрасного старейшего сибирского советского журнала. Ох, только бы собеседник Петрова не назвался.

Но он назвался: «Иосиф».

И, скажем так, не было это просто эстетическим несовпадением.

Прокажённых сжигают в Бенаресе.

Дым над гхаткхой стоит так высоко, что сам Господь вынужден привстать на цыпочках, чтобы видеть внизу суетный человеческий муравейник.