Азбука вины

Ш

Девяностые годы. Исступлённые речи, клятвы, священный бред.

«А веры никакой, одне шаманы», — как писал в «Скасках» Владимир Атласов.

Провести остаток жизни за чтением русских авторов? Ну, это вряд ли.

Худой, пена в уголках рта, выпяченные губы на длинном узком лице, ничего от той шевелюры, которая красовалась на первых книжках. Морщины резко вниз от глаз к уголкам рта. Курит красный «Кэмел». Клетчатая ковбойка, джинсы, кроссовки. В Екатеринбурге нас разместили в частной гостинице «Изумруд», Шекли оказался под звёздами — в номере под световым куполом.

«Почему вы не напишете автобиографию?»

«Кто её купит? В Америке меня давно не помнят».

Он потрясён интересом русских читателей к своим книгам. Оказывается, есть страны, в которых ещё можно говорить о литературе. «В романе, в повести, в рассказе, как в анекдоте, должна быть кульминация, должен быть центр натяжения, на котором держится сюжет. Литература — игра. На всех уровнях. Я ничему не учу. Я играю с читателем. Впрочем, игра сама по себе многому может научить».

«Почему вы так много пишете о смерти?»

«Да потому что это самый интересный момент в жизни».

В юности хотел играть на гитаре, хотел быть таким, как Фрэнк Синатра.

Чтобы повидать мир, записался в армию. «Власть машин? Да ну». Совершенно не верил. «Сами по себе машины не думают и не могут думать. У них нет воображения». Однажды протянул за столом солонку застеснявшемуся фэну и был в полном восторге, когда тот, растерявшись, вместо «фэнк ю» произнес «фак ю».

Внимательные глаза, полные грусти.

В феврале 1983 года в Новосибирск прилетели два писателя-шотландца.

С общественным мнением тогда в Новосибирске считались, поэтому никто не хотел гулять по улицам с двумя коренастыми рыжими мужиками, нагло напялившими на бедра юбки. Тем более что шотландцы энергично выискивали в нашей действительности всякие недочёты и недостатки. Одного звали Биш Дункан — черноволосый, мордастый, в модных стальных очках, а другого — длинноволосого — Джон Сильвер. Ты учти, предупредили меня в нашей писательской организации, это не просто поэты, это профсоюзные поэты, а Сильвер ещё и профсоюзный художник.

«Нам говорили, — скрипел профсоюзный поэт Биш Дункан, — что кое-где в сибирской тайге все ещё существуют мамонты».

«Существовали», — подтверждал я.

«Почему — существовали?».

«В годы гражданской войны мамонтов съели красные партизаны».

«Как так? Всех до одного?» — не верили шотландцы.

«Всех. До одного, — твёрдо подтверждал я. — Когда адмирал Колчак громил красные отряды, партизаны уходили в глухую тайгу. Там даже орехов не было, грибы не росли, но мамонты попадались. В другое время привезли бы в тайгу учёных, сунули мордой в следы: разберитесь, придурки! Но учёных не было. Красные партизаны расстреляли их. Да и то. Вроде клянутся, что не интересуется политикой, а сами нацепили золотые очки?»

«А партизаны были членами профсоюза?»

«Ну, вот это вряд ли», — огорчал я шотландцев.

«А есть у вас художники и поэты — члены профсоюза?»

Ну, наверное, прикидывал я про себя. Только не Виталий Волович.

Виталий Волович живёт в Свердловске на чердаке, переоборудованном под мастерскую. Иногда перед ним раздевается молодая женщина. По делу, конечно, — обрывал я понимающие улыбки. — А иногда Волович выходит на пленэр. «Когда пишешь с натуры, чувствуешь себя голландцем». Однажды писал Виталий в ясный, солнечный день какие-то страшные камни, корни на заброшенной лесной поляне за городом. Всё полумёртвое у него получалось, в плесени и в ржавчине, хотя небо над головой сияло совершеннейшей синью! Казалось бы, пиши эту синь чистую! А Волович пишет гнилые пни, ржавые камни. Явно не член профсоюза. Тут ещё вывалил из-за кустиков поддатый местный мужичок, подышал шумно, покурил. «У тебя всё неправильно, — рассудил. — Ты смотришь в синее небо, а пишешь всякую херовину. Ты только посмотри! Душа поет, какое у нас синее небо». Воловичу буркнул в ответ: «Где взять синюю краску? Нет у меня синей краски».

«А профсоюз не поможет?»

Поражённый упорством гостей, я рассказал им про другого отечественного художника. По имени Алексей. Фамилия называть не буду. Законопослушный, богобоязненный, он не только членом профсоюза, он членом партии был. Много накусал премий за работы, выполненные в традициях славного соцреализма, особенно прославился полотном: «Хорошо уродилась рожь на полях Бардымского совхоза!». А потом что-то с ним случилось. Запил и впал в модернизм. В итоге выгнали человека и из профсоюза, и из партии, и из страны.

Зато в Париже сбылась мечта, казавшаяся несбыточной.

В крошечную мастерскую явился (друзья устроили) кумир всей жизни — знаменитый Марк Шагал. К появлению метра Алексей разложил по полу и расставил вдоль стен все свои, скажем так, несколько переусложнённые офорты, гравюры и литографии. Когда-то (уже после полотен, посвящённых хорошему урожаю ржи на полях Бардымского совхоза) эти работы нагоняли невыразимо сложные чувства на партийных секретарей, отвечавших за чистоту сибирской идеологии.

Но Шагал почему-то никаких особенных чувств не выразил.

«Молодой человек, — погуляв по мастерской, удивленно выпятил он губы. — Когда мне было столько лет, сколько вам, я брал козу, рисовал козу, и у меня получалась коза. Когда мне было столько лет, сколько вам, я брал сосуд, рисовал сосуд, и у меня получался сосуд. А вы берёте козу, рисуете козу, а у вас получается сосуд. Вы берете сосуд, рисуете сосуд, а у вас получается коза…» И, выдержав паузу, спросил: «Молодой человек, чем вы собираетесь заниматься дальше?»

Шотландцы удивились: «А он был членом профсоюза?».

От такого вопроса я просто обалдел: «Кто? Шагал? Не знаю».

Моё тотальное незнание неприятно поразило шотландцев. Тогда я привёл их на берег холодного, продутого всеми ветрами Обского моря. Пусть отдохнут от урбанизма, думал я. Шотландцы мёрзли, отворачивались от сизой воды, поднимали легкие профсоюзные воротники, но рыбаки, рассеянные на лодках по всему пространству моря, их заинтересовали.

«Они члены профсоюза?»

Как мог я признаться, что все эти люди, неважно, члены профсоюза или нет, попросту сбежали с работы? Рыбалка интереснее. Но я пояснил: когда много работаешь, то и отдыхать надо много. У нас много отдыхают, пояснил, чтобы потом много работать. Джон Сильвер в ответ на это недоуменно засопел, а его приятель, поддёрнув юбку, нахмурился.

«В такое время суток, — осторожно закинул он удочку, — в Сибири можно выпить чашку горячего чая?»

Я обеспокоился.

Но столовая Дома учёных работала.

«А в такое время суток у вас в Сибири можно выпить чашку чая с молоком?»

Теперь я обеспокоился серьёзнее. И отправился к юной официантке Люсе. А опытная официантка Люся поинтересовалась: «Иностранцы?» И я честно ответил: «Лютые». И она понимающе улыбнулась: «Значит, им повезло. Вот держи. Я молоко домой купила, но иностранцам отдам».

Святая душа. На таких, как она, вся Русь стоит — от Бреста до Уэлена.

А на таких, как Сильвер и Дункан, стоит только их профсоюзная Шотландия.

«Почему у вас не видно нищих? — обижались они. — А где заключённые в кандалах? А где большие медведи на улицах? Где монахи в чёрном?»