Начальник конторы Зубров вот уже второй час с грустью повествовал об итогах работы за квартал. В паузах он оглядывал постные лица подчиненных и с горечью убеждался, что плачевные дела родной конторы волнуют далеко не всех. Молодожен Кошкин глядел в окно и чему-то блаженно улыбался. Осьминогов совершенно откровенно зевал, даже не считая нужным прикрыться. Неисправимый Шпендриков затуманенным взглядом прохаживался по пышным формам Мерлузовой, которая не обращала на него никакого внимания и строила глазки Хвостецкому.
И только длинное небритое лицо Финтова, сидевшего в дальнем углу, выражало неподдельное душевное волнение и даже скорбь. Слушая начальника, он то хватался за голову и страдальчески морщился, то горестно прижимал к уху записную книжку и замирал, не дыша.
«Надо к Финтову присмотреться. Сразу видно, болеет человек за дело, душой болеет. Поощрять надо таких людей, выдвигать», — думал Зубров, поглядывая на скорбного Финтова.
Под взглядом начальника Финтов кручинился еще больше. Он сокрушенно качал головой, бледнел, смахивая пот со лба, и хватался за сердце. Зуброву даже показалось, что у Финтова на глазах блестели скупые мужские слезы.
«Ишь, терзается, — с теплотой думал начальник. — Ну, зачем уж так-то… Надо, надо обратить на него внимание».
После собрания, проходя по коридору, Зубров увидел Финтова, который показывал Кошкину записную книжку.
— Удобная штука этот «Сюрприз», — говорил он, не замечая начальника. — По виду записная книжка, а на самом деле транзисторный приемник. Сиди на собрании и, пожалуйста, слушай хоккейный репортаж. Рекомендую.