Банкир

Глава первая

К исходу дня солнце подернулось красноватой дымкой, будто опаленное.

Казалось, сейчас оно заполыхает и сожжет себя в собственном пламени. Быстро клонясь к горизонту, оно пронзало янтарными лучами пенные барашки на гребнях волн, бегущих вперегонки вдоль Лонг-Айленд-Саунд.

– А ветер-то крепчает,– сказал Палмер и взглянул на старого яхтсмена.

– Пустяки,– ответил тот и, передав управление Палмеру, проворным кошачьим движением подтянул риф на грот-мачте.

Палмер наблюдал, как старик выпрямился и, чуть отклонив голову, зорко глянул мимо вздувшегося кливера в сторону берега. Его крепкое сухопарое тело на широко расставленных ногах в белых потертых кедах, будто вросших в днище яхты, уверенно покачивалось вместе с ней в такт набегавшим волнам.

– Право руля,– бросил он Палмеру.– Курс на береговую вышку. Позабыв, что Бэркхардт вовсе не смотрит в его сторону, Палмер кивнул головой.

За весь день старик ничем не дал почувствовать, что наблюдает за ним, отметил про себя Палмер. А ведь Бэркхардт пригласил его на этот уик-энд с единственной целью – самолично проверить Палмера, заглянуть в самые сокровенные тайники его характера.

– Устье канала – справа от вышки,– проговорил Бэркхардт.

Он обернулся, и взгляд его мутно-голубых глаз скользнул по лицу Палмера. – Заводи к причалу,– закончил он, снова отворачиваясь. Теперь Бэркхардт уселся в тени, под кливером, и принялся спокойно набивать свою трубку, будто больше ничего на свете его не интересовало.

А ветер с берега все усиливался. Палмер почувствовал, как яхту рвануло и накренило вперед. Он поспешно ослабил румпель, и мачта стала медленно возвращаться в вертикальное положение.

Нет, решил Палмер, затопить яхту в какой-нибудь миле от берега едва ли будет самым удачным финалом их уик-энда. Если Бэркхардту не терпится поплавать, в его распоряжении весь завтрашний день. Впрочем, старик, кажется, не склонен нарушать свой субботний отдых.

– Теперь не зевай, гляди в оба,– крикнул Бэркхардт.– Держи право руля и – полный ход.

Палмер утвердительно кивнул головой, сознавая, что для него наступает самый критический момент этой прогулки. Он не сомневался в том, что состояние его дел было тщательно проверено аппаратом Бэркхардта в Чикаго. Его семейное положение также было хорошо известно старику, а миссис Бэркхардт за завтраком постаралась уточнить еще кое-какие детали. Однако именно теперь, в эту минуту, изучаются уже его личные свойства.

– Давай выравнивай! – крикнул Бэркхардт.

Палмер открыл рот, чтобы саркастически ответить: «Есть, сэр», но передумал и смолчал. Он налег на румпель и выровнял курс на порт. Парус на грот-мачте набрал полный ветер, и Палмер услышал, как забурлили волны, рассекаемые стремительным ходом яхты.

Очертания берега становились все отчетливей. Палмер уже видел фигуру матроса в красных трусах на наблюдательной вышке. Яхта неслась к берегу. Палмер разглядел два полосатых зонта и надувной плот, но все еще не мог обнаружить входного устья канала.

– Устье справа от вышки? – крикнул Палмер. Свист ветра заглушал его голос.

– По правому борту! – откликнулся Бэркхардт.

Палмер стиснул зубы. Старик, несомненно, уже начал проставлять отметки в моем экзаменационном листке, подумал он. И отметки, как видно, неважные.

Берег с угрожающей быстротой надвигался на Палмера. Он слышал тревожный, аритмичный стук собственного сердца. Вышка, дети, зонтики, кабинки купальни, плоскодонные рыбачьи лодки – все было как на ладони. Не было только устья канала. На Мичиганском озере, на своем одномачтовом паруснике или сорокаметровой яхте своих родителей, Палмер чувствовал себя совершенно уверенно, знакомые ориентиры и расстояния: причаливать там, даже на таком стремительном ходу, было делом привычным и приятным. Здесь же, в незнакомых водах, это становилось просто пыткой.

– Так держать!– крикнул Бэркхардт.

Палмер отпустил румпель, лодка стала медленно поворачиваться, и вздутые ветром паруса начали опадать. Во внезапно наступившей тишине перед Палмером возникло устье входного канала, ранее скрывавшегося за скалой.

– Заводи ее в канал,– сказал Бэркхардт.

Но яхта уже потеряла направление. Палмер опять натянул слегка паруса и, постепенно выравнивая курс, провел ее через каменистое устье в длинное русло спокойных прибрежных вод. Справа, в нескольких сотнях ярдов, виднелся лодочный сарай Бэркхардта – небольшое аккуратное строение с красным вымпелом, трепещущим под порывами ветра. Этот сарай напоминал чем-то коттеджи Кейп Кода в миниатюре. Бэркхардт, наверно, заговорит сейчас об этом домике, подумал Палмер, но тут же сообразил, что старик предоставил ему все заботы о яхте, а сам преспокойно занимается своей трубкой, защищая ладонями пламя спички от ветра.

С внезапной решимостью Палмер снова подставил паруса порывистым ударам ветра. Частоколом замелькали мимо сваи причалов. Ну уж если он испытывает меня таким образом, со злостью подумал Палмер, тогда пусть не пеняет, если у него к концу прогулки прихватит сердце.

Яхта неслась прямо на причал, очертания которого с каждым мгновением росли и неумолимо надвигались. И лишь в самый последний момент Палмер рванул румпель, резко развернул лодку на правый борт и с облегчением увидел, как она с опавшими парусами, быстро теряя скорость, слегка изменила курс.

Уже совсем было остановившись, она вдруг едва заметным грациозным движением обогнула причал и стала нежно тереться о его сваи. – Недурно справился,– сказал старик. Он поднялся, держа в руках канат, и быстро шагнул к причальному столбу.– Точно таким образом делаю это и я,– добавил он, спрыгивая на доски причала.– А ну-ка, кинь мне конец, Вуди.

Потом они медленно поднимались по длинной, усыпанной гравием дороге, ведущей к главному зданию. Бэркхардт снял было бумажный свитер, но тут же прикрыл им плечи, связав узлом рукава под своим тупым подбородком.

– Холодает к вечеру,– пробормотал он.

– Конец августа, ничего не поделаешь.– Палмер следил взглядом за сорвавшимся с исполинского дуба одиноким зеленым листом; покружив в воздухе он упал им под ноги на дорогу.

– Обычно к празднику[1] мы перебираемся в город. Эдис с детьми пока еще не переехала. На этот раз они задержатся до моего возвращения.

– Так решил ты сам или твоя жена?

– Я.

Некоторое время они молча взбирались по косогору.

– Ну а если тебе придется задержаться в Нью-Йорке лишнюю неделю, как ты думаешь, справится она с переездом без твоей помощи?

– Справится, конечно.– Палмер медленно перевел дух: подъем становился все круче.– Вуди, мой старший сын, поможет. Ему уже пятнадцатый год.

– У тебя, кажется, их двое?

– Мальчишек двое и еще дочь Джерри.– Палмер не сомневался, что Бэркхардту все это известно. Непонятно только, зачем он прикидывается, будто не знает.– Скоро ей исполнится одиннадцать,– продолжал Палмер,– она родилась второй, после Вуди.

Бэркхардт шел теперь молча, и Палмер вдруг понял, что старик пытается скрыть донимающую его одышку. Постепенно дорога выравнивалась, они достигли вершины холма. Дом Бэркхардта, массивный, приземистый, широко раскинулся перед ними. В закатных отблесках голубые ставни на фоне деревянной облицовки казались зеленоватыми.

Палмер подумал, что, несмотря на причудливость стиля, дом производит приятное впечатление. Центральное строение имело два этажа и портик во всю высоту. В правом крыле, видимо, размещались жилые комнаты, а слева был гараж, отмежеванный от дома проходом, ведущим прямо в сад позади дома. Изящество удивительным образом сочеталось с консервативной солидностью всего ансамбля, который, вероятно…

– Я расспрашивал тебя обо всем этом,– прервал его размышления Бэркхардт, успевший отдышаться,– просто на случай, если тебе придется застрять еще на несколько дней в Нью-Йорке: не поставит ли это в затруднительное положение твою семью?

– Они уже привыкли управляться сами.

Маленькие, проницательные глаза Бэркхардта на мгновение метнулись в его сторону, но он тут же отвел взгляд.

– При отце тебе, кажется, почти не приходилось разъезжать?

– С начала войны время от времени случалось.

– В связи с закладными? – поинтересовался старик.

– Сперва это была работа, связанная с оценкой имущества,– сказал Палмер,– но после окончания войны… я хочу сказать, что вот уже два года, как я занят совсем другими делами. Мы кредитуем…– Голос его осекся, он вдруг понял, что все эти подробности скучны для старика.

– Насколько я знаю, ты работал какое-то время в Кредитном управлении.

– Как раз накануне войны, совсем недолго. А между 1950 и 1951 годами,– добавил Палмер,– я успел набить руку в делах, связанных с торговым кредитом.

– Твой отец считал, что банкиру нужно знать все, правда?

Бэркхардт вдруг остановился, воззрившись на один из столбов, поддерживающих стенку из необтесанного камня, которая тянулась вдоль мощеной дороги, пересекающей лужайку.

– Какой-то паршивец,– медленно сказал он,– швырял в него гнилые яблоки. Выглядит так, будто голуби целый год украшали этот столб своим пометом.

– Я думаю, следы яблок можно смыть из шланга.

– Нет, невозможно, чтоб ему провалиться! Яблочная кислота въедливая, ее не смоешь, она обесцвечивает камень,– проворчал старик.– Придется, наверно, обдирать песком! – Он с досадой отвернулся и зашагал к дому.– Ты занимался также вопросами прессы и рекламы,– сказал он.

Палмер не разобрал, вопрос ли это или утверждение.

– Да, приходилось,– ответил он, пытаясь попасть в тон старику.

– Просто трудно поверить, что пятнадцать лет назад,– сказал Бэркхардт,– твой отец уже предвидел значение рекламы, необходимость установления прочной связи с прессой. Однако, должен признать, он дал тебе основательную подготовку. В нынешние времена лишь немногие из деятелей, осуществляющих связи банка с прессой, знакомы с банковскими операциями. Большей частью это просто журналисты, агенты по рекламе. Банкира среди них не встретишь.

– Однако без этой публики не обойдешься,– заметил Палмер с напускной беспечностью.– Просто не представляю, что бы я делал, не будь у меня под рукой специалистов по этой части.

– Разумеется, приходится прибегать к их услугам. Нынче эти ребята в большом ходу.– Бэркхардт распахнул боковую дверь, ведущую в дом со стороны гаража.– Не легко отыскать людей, прошедших такую выучку, как ты. Входи.

Очутившись в темной прихожей, Палмер спрашивал себя – решится ли старый деляга раскрыть свои карты до конца игры. Кто стал бы признаваться, что доволен сделкой еще до того, как закончится торг?

Перед домом, под навесом, украшенным черно-золотистыми полосами, вокруг стола с тяжелой мраморной доской стояли в беспорядке плетеные кресла, а на столе были приготовлены сигареты и пепельницы. Палмер принял душ, переоделся к обеду и теперь, сидя в кресле, любовался садом, игрой оранжево-коричневых теней, постепенно переходивших в зеленовато-черные; в небе угасали закатные отблески. Бэркхардт уселся рядом, набил трубку и закурил, пуская клубы дыма, почти невидимые в сгустившихся сумерках. Дворецкий поставил на стол поднос и коснулся кнопки на стене позади них. В мягко разлившемся свете Палмер увидел две бутылки виски, три стакана, сифон и окованное серебряным обручем деревянное ведерко со льдом.

– Видишь ли,– сказал Бэркхардт после того, как оба они устроились в своих креслах поудобней и отхлебнули по глотку виски,– люди теперь поднимают кутерьму по любому поводу. Ты, наверно, и сам заметил, что многие просто из кожи лезут вон, только для того чтобы всячески усложнять самые простые вещи.

– Пожалуй, это не ново,– заметил Палмер, стараясь сообразить, к чему старик ведет.– Я хочу сказать, что и в прежние времена мы были склонны к этому, разве нет?

– Не мы,– возразил Бэркхардт,– а они. Не думаю, чтобы банкиру было трудно обойтись без этих усложнений.

– Если вы имеете в виду абстрактные идеи,– продолжал Палмер,– то для рядового человека они обычно выглядят весьма сложными. Мы даже не представляем себе, до чего сложными они могут казаться… им.

– Я говорю и о конкретных понятиях. Обо всем,– задумчиво проговорил Бэркхардт.– Женитьба. Смерть. Прибыль. Власть. Работа. Дороговизна. Вопрос, что лучше носить: пояс или подтяжки. Словом, всякая всячина. Люди перемудрили решительно во всём. Невозможно пробиться сквозь всю эту путаницу.

Палмер пристально смотрел на Бэркхардта, пытаясь догадаться, что он имеет в виду. Голова старого банкира с коротко остриженными седыми волосами, освещенная рассеянным светом, казалась отлитой из серебра. Его острый, изогнутый клювом нос резко выступал над небольшим ртом и срезанным тупым подбородком.

Палмер потягивал виски. Должно быть, весьма почтенного возраста, решил он про себя: на бутылке не было этикетки.

– Понятно,– проговорил Палмер, хотя не понял решительно ничего, и тут же почувствовал, что поставил себя в нелепое положение, из которого ему не выпутаться. Это напомнило ему о том, как он в течение стольких лет кривил душой перед отцом и именно такой вот ложью обрекал себя на добровольное заточение.

Он отхлебнул еще глоток виски и неожиданно для себя вдруг сказал: –

Нет, постойте. Будь я проклят, если хоть что-нибудь понял из ваших слов! – Он почувствовал, что его ладони стали вдруг влажными, теперь он уже не может сдержаться, чтобы не высказаться напрямик, так же как не мог час назад заставить себя благонравно, без риска, подвести яхту Бэркхардта к причалу.

Было в этом старике что-то такое, от чего Палмера так и подмывало дать ему хорошего пинка в зад. Держать себя все время в тисках, как он держал себя с отцом,– ну уж нет, на это Палмер не пойдет.[2]

Бэркхардт засмеялся – в первый раз за все время.

– Вуди,– сказал он,– принимая во внимание, что ты был младшим в семье, я считаю, что твой отец отлично поработал над тобой. Хотя ты, наверное, этого не ценишь.– Он взмахнул рукой, и кубики льда в его стакане звякнули.

– А ты помнишь, когда мы впервые встретились, а?

– В Чикаго?

– У твоего отца в Уиннетке,– сказал Бэркхардт.– Это было года два до депрессии. Твой дед был еще жив. Сколько тебе тогда было? Одиннадцать?

– Да, пожалуй.

– Вы тогда жили еще все вместе. И твоя мать, и твой брат Хэнли, и ты.

Хэнли был живой, любознательный мальчуган. А ты как-то дичился людей. Мне все это очень запомнилось. Ведь с твоим отцом мы снова увиделись только после финансового краха конца двадцатых и начала тридцатых годов, к этому времени он уже разошелся с матерью.

– Да, правильно.

– Хэнли было тогда сколько? Пятнадцать,– как бы размышляя вслух, сказал Бэркхардт.– Он был очень внимательный и преданный сын. Во время летних каникул он уже начал работать в банке. А ты, мне кажется, не разделял его увлечения, правда?

Палмер ответил не сразу. Бэркхардт обладал проницательностью, но никому еще не удалось узнать правду о старом Палмере и его сыновьях.

– Да, я стал интересоваться этим много позднее,– проговорил Палмер. Ему хотелось услышать, что ответит старик, много ли он знает о нем. Сейчас было важно, чтобы Бэркхардт видел в нем верного, любящего сына, ревностного отцовского преемника.

– Тебя всегда отвлекали посторонние увлечения,– заметил Бэркхардт.– Помнится, ты попал в какую-то историю здесь, на Восточном побережье. Это была девушка не то из Рэдклифского, не то из Смитовского колледжа?

Палмер натянуто усмехнулся.

– Это зависит от того, какую историю вы имеете в виду.

Бэркхардт рассмеялся, во второй раз за все это время.

– А потом,– продолжал он,– во время войны ты не раз бывал на волосок от гибели. Операции специального назначения?

– О, гораздо скромней! Просто армейская разведка.

Несколько мгновений Бэркхардт сидел молча, попыхивая своей трубкой.

– Зато, наверно, тебе полегчало после войны, когда ты смог обосноваться дома и вернуться к своему делу.

Палмер потягивал свое виски. Опасный момент миновал.

– Да, конечно,– солгал он.

– А я все еще помню тебя одиннадцатилетним мальчуганом, спокойным, с собственными, очень определенными взглядами на жизнь.

– Я не встречал еще ни одного одиннадцатилетнего мальчугана, у которого бы не было собственного взгляда на жизнь.

– Ты соорудил тогда с помощью Хэнли модель самолета Линдберга, я как сейчас помню: большущая модель, черт побери, длиной чуть ли не в целый ярд. И ты настаивал, что полетишь на своем сооружении куда-то очень далеко, ты назвал эту местность Кибер-Пасс.

– Еще бы,– сказал Палмер,– я в то время зачитывался книгой фантастических приключений, которую стащил у Хэнли. Я тоже хорошо помню тот год.

– А помнишь, как тебя уговаривала мать: «Не надо, не улетай, Вуди, это так далеко. Мы больше не увидимся!» А ты тогда сказал: «Пустяки. Послезавтра я прилечу домой»… Удивительно, как просто рисуется в юности будущее! Однако для матери и по сей день все это не так просто. В то время я тоже не мог бы этому поверить. И вот все изменилось, будто в один день.

– Да, почти что так, прошло всего лишь несколько десятков лет,– сказал Палмер.

– Так тебе понятно, к чему я веду? – вдруг резко спросил Бэркхардт.– Люди склонны усложнять самые простые веши. Требуется особый склад ума, чтобы видеть, что в действительности все очень просто.

– Особый склад ума… такой, каким обладает либо банкир, либо ребенок.

Старик снова рассмеялся и отпил виски из своего стакана.

– С чем только люди не носятся в наши дни,– проговорил он наконец.– Все эти грандиозные идеи о западной цивилизации, о свободном мире. Теперь только это и слышишь.

– Это естественно, люди в тревоге…– Палмер запнулся, от него вновь ускользнула нить мыслей старого банкира.

– Не о чем им беспокоиться. Решительно не о чем, если только они перестанут все усложнять.

Бэркхардт чуть подался вперед, отчего его фигура показалась вдруг крупней и значительней.

– Возьмем, скажем, этот самый «свободный мир»,– продолжал он, уставившись на свой стакан.– Иными словами, наше полушарие и всю Европу, за исключением стран за «железным занавесом». Ведь примерно так он у нас понимается?

– Пожалуй.

– Так вот.– Бэркхардт выпрямился, и в его голосе зазвучали вдруг торжественные нотки.– Когда говоришь о «свободном мире», то имеешь в виду капитализм, а когда говоришь капитализм, подразумеваешь Соединенные Штаты Америки, потому что мы его возглавляем. Говоря о Соединенных Штатах, ты имеешь в виду банки, потому что именно банки дают деньги. Дальше: когда ты говоришь банки, то имеешь в виду наиболее влиятельные из них, то есть «Юнайтед бэнк», потому что он самый крупный.– Небольшие голубые глаза старика глянули на Палмера очень серьезно.– Когда же ты говоришь «Юнайтед бэнк»,– его голос неожиданно зазвучал очень тихо,– это значит, что ты говоришь обо мне.

На несколько мгновений наступило молчание. Палмер услышал, как под ним заскрипело кресло.

– Вот об этом я и толкую,– заключил старик,– надо смотреть на вещи просто. Мне требуется первый вице-президент банка. Когда ты сможешь приступить к своим обязанностям?