Банкир

Глава шестьдесят четвертая

Повернув за угол к воротам дома Бернса, Палмер вдруг остановился и прислонился к блестящим белым кирпичам, ощущая щекой их колючую поверхность и с удивлением раздумывая, сможет ли он сделать следующий шаг.

Впереди него, на расстоянии с полсотни метров, за оградой слышен был шум уличного движения по автостраде Ист Ривер, а за ним частые всплески реки. Он чувствовал ее слегка мускусный запах – смесь морской и речной воды со всевозможными загрязнениями.

Он вспомнил, что уже когда-то был почти в такой же растерянности. Но в тот раз это случилось не тогда, когда ему до крайности был необходим ясный, холодный разум. Он чувствовал, что вовек не сможет сравниться с мастерской изворотливостью Бернса. Этот человек был экспертом-заговорщиком. И не только имел к этому способности, но и получал от интриганства совершенно очевидное удовольствие. Палмер понял, что сам он был не только дилетантом, но не имел даже любительского влечения к этому. Он мог довольно хорошо, кропотливым и упорным трудом плести интриги, но только если его толкала на это крайняя степень раздражения. Но ничто не смогло научить его относиться к интриганству как к естественному явлению общественной жизни. Вот так, стоя у стены и собираясь с мыслями, Палмер неожиданно подумал о других планетах, на которых, по мнению ученых, была совершенно отличная от земной атмосфера. Метан мог быть «воздухом», которым дышат существа других планет и вдыхают его так же легко, как земные существа – кислород. Но эти удушающие газы будут опасны для путешественников с Земли: вот так и нью-йоркская атмосфера интриг оказывается опасной для человека из другого города.

Но большинство из нас выучиваются дышать здесь, подумал Палмер. И процветать.

С этими мыслями он вошел в дом Бернса. Поднимаясь в лифте, он с опаской подумал о разговоре с Вирджинией. С опаской потому, что это могло нарушить ясность его мысли. Тем не менее, когда он доехал до этажа Бернса, он успел убедить себя, что завтра Вирджиния будет в другом настроении и что в любом случае ее решение не может быть окончательным.

Он поговорит с ней завтра утром. Все изменится. Дверь в квартиру Бернса была открыта, и когда Палмер позвонил, он услышал, как тот прокричал изнутри что-то нечленораздельное. Палмер вошел и закрыл за собой дверь.

– Вот это точность, детка! – воскликнул Бернс.– Только что принесли еду.

Палмер снял шляпу и пальто, принюхался – пахнет вкусно. Он прошел через гостиную в маленькую кухню, где Бернс расставлял блюда на столике в нише.– Ты любишь холодный laban?

– Никогда не пробовал,– ответил Палмер.– На что это похоже?

– На ту единственную вещь, которая помогает переваривать настоящую ливанскую пищу.

– Что-что?

– Я решил не заказывать в «Шамборе».– Бернс выпрямился и ухмыльнулся Палмеру как-то многозначительно.– Я заказал все в маленьком ресторанчике на одной из Тридцатых улиц. Лучшие ливанские блюда западного района Бейрута.– Он указал на ассортимент белых картонных коробочек.– Шедевры кулинарного искусства, Вуди. Мы начнем с пробы салата из мозгов, очень питательно. Если это тебе не понравится, у меня есть babagannuji… что-то вроде резаных баклажанов, рядом стоит hourus bitahini – турецкий горошек, заправленный кунжутовым маслом, язык можно проглотить! Kebabs – это kibbi с urohomasa. Я попросил, чтобы их запекли в духовке. На десерт, лапа, у нас будет mubalbiah[82], сорт драчены. И конечно, laban. Это что-то вроде простокваши, но заправленное оливковым маслом и сухой мятой.

Палмер долго стоял не двигаясь. Потом сел за стол.

– Если мне не понравится laban,– сухо произнес он,– у тебя есть пиво?

Они начали есть.

– Я приберег для тебя банкирский анекдот,– заявил Бернс, размахивая длинным куском соленого огурца.

– Коммерческий или сберегательный?

– Ты знаешь ирландские банки,– продолжал Бернс.– Большинство из них все еще принадлежит англичанам. Так вот английский банкир, как всегда в сюртуке, котелке и с тросточкой, приезжает в Дублин на ежегодную инспекцию. Он идет прямо в банк, понимаешь? 12 часов дня. Никого нет. Двери открыты, ящики касс выдвинуты, даже подвальный сейф и тот распахнут настежь. Кругом деньги. Никого нет, ни единой души. Он не на шутку рассердился. Шагает к ручке сигнала тревоги и дергает ее. Поднимается адский шум. Звонки! Сирены! Оглушающе! Он выбегает на улицу. Никто не останавливается. Люди проходят мимо, не глядя на него. Вдруг на другой стороне улицы открывается дверь кабачка и к банку направляется официант с четырьмя пинтами пива на подносе.– Бернс замолчал.

– Ну?

– Что ну? Смейся, ты нахал!

Палмер нахмурился, затем понял.

– Они… они использовали сигнал тревоги?..

– Для вызова официанта,– закончил Бернс и разразился оглушительным хохотом.

Палмер улыбнулся несколько болезненно:

– У тебя есть еще этот gannouji?

– Боже. Вот и рассказывай тебе анекдоты.

– Попробуй на Вике Калхэйне.

– Это он мне его рассказал,– признался Бернс.– Господи, Вуди, кончай дуться. Предполагалось, что эта встреча будет праздником любви.

– Чем-то вроде заключения мира?

– Я стараюсь компенсировать магнитофонную запись, лапа. Палмер скорчил гримасу и продолжал с аппетитом есть. Он проглотил немного острого кислого йогурта.– Что касается простокваши, ты прав. Она единственная вещь, которая помогает переварить все эти блюда.

– Тебе не нравится эта еда?

– Я объелся как поросенок. Она великолепна.

– Ладно. Хорошо.– Бернс закурил и выпустил большой клуб дыма, искоса поглядывая сквозь него на Палмера.– Послушай, Вуди. Я изо всех сил стараюсь разрядить напряжение. Обычно мне это прекрасно удается. Несколько дней назад я поклялся повесить тебя за твои зубные коронки. Но ты выбил подставку из-под меня, Джо Лумиса и всего этого идиотского плана. Теперь наша обязанность найти пути встречи умов. В конце концов, я так долго не пускал в ход эти магнитофонные записи, что дал тебе возможность проделать свой фокус с немцем. Так что прими меня. Поговори со мной. Скажи, как ты меня любишь.

Палмер покачал головой.

– Мы гораздо лучше сработаемся, если не будем друг другу лгать. Мне с тобой трудно, потому что я не верю тебе. А тебе трудно со мной, потому что ты не любишь людей, способных перехитрить тебя, хотя бы раз.

– Нет, не так. Я ненавижу проигравших, старина. И я охотнее всего работаю на победителей.

– Это, по-моему, похоже на правду.– Палмер принялся за следующий шарик жареного рубленого мяса.– До этих пор я могу верить тебе… и разрешить занять сторону победителя.

Улыбка Бернса вышла кривой.

– О какой битве мы говорим? Билль об отделениях в Олбани, или же борьба за контроль над ЮБТК?

– Разве она еще продолжается? – спросил Палмер с насмешливой наивностью.

– О ней вообще никто еще не объявлял.

– Мне кажется,– задумчиво сказал Палмер,– что у Лумиса к завтрашнему дню руки будут связаны своими собственными недовольными акционерами. Как только Вашингтон начнет задавать вопросы, какой-нибудь комитетик постарается выпихнуть Лумиса из Джет-Тех.

Бернс кивнул:

– Об этом я тоже думал.

– И в этом причина нашего праздника любви.

Бернс повернул руки ладонями вверх.

– Если ты столько знаешь о том, как работает мой мозг, почему же ты все еще не можешь мне доверять?

– Потому что я человек, Мак. В одно прекрасное время я могу поскользнуться. И тогда ты предашь меня. Снова.– Желтовато-карие глаза Бернса широко открылись.

– Чудесный друг. Как я узнаю, что ты не предал меня?

– Ты не предавай.

Бернс подумал, потом поднялся и пошел в гостиную. Вскоре он возвратился с пятью плоскими коробочками магнитофонной ленты.

– Здесь все,– сказал он.– Я хочу сказать, что это – оригинальная лента, а не переписанная. У меня больше не осталось ни одного сантиметра записей. Ты веришь мне?

Палмер взял коробку и подержал, как бы взвешивая их.

– Очень трогательный жест, Мак.

– Я так и рассчитал. Теперь ты веришь мне?

– Считая, что Вирджиния Клэри переходит на другую сторону и эти ленты в конечном счете не стоят ломаного гроша,– сказал Палмер,– то да, верю.

Бернс медленно опустился на стул и уставился на Палмера:

– Это уж слишком, детка. Когда она сказала тебе об этом? Сегодня вечером?

– Да.

– И обесценила мой широкий жест.

– Очень грустно.– Палмер принялся за драчену.– Таким образом, Мак, теперь мы оба знаем степень нашего обоюдного доверия. Это холодный нью-йоркский стиль. Если хочешь на этом остановиться, давай работать.