Банкир

Глава тридцать восьмая

Хотя Палмер и просил, чтобы на следующее утро его разбудили в 10 часов, он был еще в постели в одиннадцать. Дежурный позвонил ему в десять, и Палмер попросил задерживать все дальнейшие звонки. Еще час он спал урывками: что-то вроде нервного забытья с короткими, напряженными сновидениями, почти не отличающимися от реальности.

В одном из таких снов Палмер завтракал с Бэркхардтом. В середине их разговора Палмер поднял свою салфетку и обнаружил, что это тонкий листок «клинекса». Палмер проснулся, перевернулся на спину и лежал не двигаясь, пока сон опять не овладел им. Последний сон был самым длинным. В нем он пробирался сквозь обычную для обеденного времени толпу на Пятой авеню, все двигались в одном направлении, а он – в противоположном. Он очутился где-то южнее собора святого Патрика и севернее Публичной библиотеки, около бюро путешествий или конторы авиакомпании. В окне он увидел отражение женщины, остановившейся рядом с ним на улице. Он повернулся и радостно приветствовал ее. Они обнялись. У нее не было рук.

Палмер сразу же проснулся и попытался решить, к чему был сон о «клинексах». Воспоминание о безрукой женщине ему легко удалось подавить в себе. Думая о сне про «клинексы», в общем-то не нуждавшемся ни в каком объяснении, он в конце концов забыл другое сновидение.

На этот раз уже совершенно проснувшись, он сел в кровати и с удивлением подумал о своей странной сонливости. Бернс привез его назад в «Форт Орандж» в два часа ночи после скучного вечера в одном из отелей в деловой части города. Потом, уже в салоне клуба, собралась небольшая компания. Здесь Палмер немного выпил. Он вспомнил, что лег спать не позже трех часов ночи. Может быть, даже раньше.

Из всех событий прошедшего вечера лучше всего Палмер помнил вечеринку в отеле. Присутствовали почти одни мужчины – лишь немногие из них с женами – и еще несколько женщин. Палмер не слышал, чтобы эти женщины много говорили. Беседу вели преимущественно мужчины: старые, пожилые, худые, полные; мужчины с носовым произношением западных округов штата Нью-Йорк, почти таким же, как и у жителей Среднего Запада; ньюйоркцы с гортанными взрывными согласными и мягкими шипящими; тут были люди важные, влиятельные, люди, ищущие чем бы поживиться, и просто партийные политиканы.

Это публика не моего круга, подумал Палмер.

Обеспокоенный снобизмом этой мысли, он снова лег и попытался оправдать себя. Разве политиканы – настоящие люди? Не противоестественно ли уже само по себе то, что они берут деньги у соседей с целью представлять их пожелания в органах государственной власти? Или же ощущение фальши исходит от многочисленных хитроумных способов, посредством которых им удается предотвратить осуществление этих пожеланий? Не был ли это, спросил себя Палмер, особый род людей, решивших зарабатывать на жизнь, будучи избранными на те или иные должности в государственные учреждения. Он точно знал, что лишь человек определенного типа может стать классическим банковским служащим. Посвящение своей жизни банку было трусливым бегством от суровых испытаний действительности. Банковский служащий стоит всего на одну ступень выше обычного чиновника, который в свою очередь лишь чуть выше рядового военнослужащего мирного времени. Все купили постоянную обеспеченность, пожертвовав собственным достоинством. Все променяли рискованную погоню за мечтой на прочный комфорт жизни без неожиданностей.

Как бы ни объяснял политикан причину выбора своей карьеры, он был, в сущности, самым пустым из всех Luftmenschen[24]. Он имел дело с верой, доверием – самым хрупким товаром. Купля и продажа начинались с того, что он обещаниями покупал доверие своих избирателей. Его карьера строилась на вере в людей, с которыми он совершал свои сделки, на вере в их способность доверять, а также на их вере в его аналогичные способности. Не сделки, поправил себя Палмер. Как там их называл Мак Бернс? Контракты? Да. Слово, заимствованное из коммерции, дававшее плоть и кровь этому сомнительному обмену доверием. И над всей рыночной площадью, где производился этот товарообмен, довлела атмосфера общей веры в демократию. Эта вера, единственное определение которой было «слепая», заставляла людей снова и снова приходить на избирательные участки, несмотря на предательства, несмотря на разочарования. Усталые, но все еще не утерявшие надежд, они преодолевали мучительный путь возвращения к избирательным урнам мимо гниющих трупов старых обещаний, Палмер сел в постели и опустил ноги на пол. Полые медные трубки кровати приглушенно зазвенели, как тарелки. Ливанец? Палмер задумчиво посмотрел на глубокое кожаное кресло: интересно, свидетелем скольких предательств оно было? Палмер встал и подошел к окну. Почему он позволил Бэркхардту вытолкнуть его на одну арену с этими политиканствующими животными? Разве увлекательная работа – такой она ему была обещана – значила для него столько, чтобы переварить даже это? Почему он не отказался от должности, узнав, чего ждет от него Бэркхардт? Вместо этого он обрек себя на вечера вроде вчерашнего, среди типов, чуждых не только ему, но и всему роду человеческому, с их болтовней о контрактах, с их вечной торговлей верой, похожих на обезьян в клетке, обменивающихся блохами.

Конечно, сказал себе Палмер, глядя в окно, некоторые деятели очень занятны. Люди типа Калхэйна, например, с их необъятной властью привлекали к себе внимание, и с ними можно было вести дела. Но крохоборствующие ничтожества, с которыми он провел вчерашний вечер, защищая какие-то проданные им Бернсом вопросы доверия, эти ничтожества были скучные, в чем-то неуловимо нечистоплотные, не злонамеренные, не развращенные, и тем не менее именно они были могильщиками демократии, тупыми, ленивыми могильщиками.

Случайно ли это, с интересом подумал Палмер, что в течение последних лет многие ведущие политические фигуры не были профессиональными политиками. Правда, им был Трумэн. Но его в Белый дом поставила смерть. Рокфеллер и Кеннеди, несомненно, были охотниками за голосами. Но само их богатство – если ничто другое – не позволяло назвать их профессионалами, ведь профессиональные политические деятели зарабатывали этим себе на жизнь. Здесь уже был слабый проблеск надежды, что некоторые избиратели не хотят больше терпеть профессиональных политиканов в высших выборных органах.

Палмер резко повернулся и подошел к телефону.

– Мистера Бернса, пожалуйста. Где бы он ни был.

Дежурному администратору понадобилось почти пять минут, чтобы разыскать Бернса, который, вероятно, был где-то в городе.

– Вуди, деточка, уже проснулся?

– Мак, не надо везти меня в Сиракузы. Я возьму здесь машину напрокат и после сегодняшней речи полечу из Сиракуз прямо в Нью-Йорк.

– Дорогуша, для меня же это одно удовольствие. Мне будет приятно отвезти тебя.

– Нет необходимости. Здесь, в Олбани, я выполнил то, что ты от меня хотел.

– Зачем ты так говоришь?

– Я говорю искренне. Ты сможешь вернуться в Нью-Йорк сегодня, и я тоже. Иначе сегодня вечером нам придется ехать на машине обратно в Олбани и мы попадем в Нью-Йорк только завтра.

– Гм. Разумно. Но я хотел еще кое о чем поговорить с тобой.

– У нас будет сколько угодно времени после рождества.

– Не так много, как нам нужно. Множество болтающихся концов, которые надо связать. А ты будешь разъезжать по штату со своими речами.

– Мы найдем время встретиться.

Бернс помолчал.

– Послушай, дорогой, просто не представляю, как это выглядит: вице-президент ЮБТК ведет взятую напрокат развалину.

– Не болтай чепухи.

– Нет, правда, Вуди. По крайней мере разреши мне одолжить тебе мою машину и шофера. Он отвезет тебя в Сиракузы и вернется за мной в Олбани. Хочешь?

Палмер подумал. На номере машины Бернса он видел знак «8Z», показывающий, что и машина и шофер взяты напрокат. Может ли он спустить Бернсу этот обман?

– Мак,– наконец сказал он,– нанимать лимузин на эти лишние часы тебе будет стоить дороже, чем мне, если я сам поведу машину.– Палмер взвесил свои слова и решил, что нашел правильный тон в этом разговоре мужчины с мужчиной.

– А? – Бернс молчал всего лишь мгновение, потом беззаботно заметил: –Вуди, когда банкир советует мне экономить, я всегда слушаюсь.

– Вот и хорошо. Я поймаю тебя в Нью-Йорке в конце недели.

– Ладно, поддай им жару в Сиракузах.

Палмер позвонил в местную контору по прокату автомобилей, сообщил номер своей кредитной карточки и свой нью-йоркский адрес.

– Вы не хотели бы забронировать гостиницу в Сиракузах?

– В этом не будет необходимости,– заверил клерка Палмер.– Сегодня же вечером я лечу домой.

– В таком случае я могу забронировать для вас место в самолете.

– Да? Прекрасно. Что-нибудь около полуночи.

– Это будет рейс 53-й, без посадок до Нью-Йорка.

– Сколько потребуется времени, чтобы доехать до Сиракуз?

– Два часа.

– Гм. Лучше все-таки закажите комнату в отеле. У меня останется уйма времени.

– Машину сдадите в нашу контору при отеле. Они к тому времени приготовят вам билет на самолет.

Палмер повесил трубку. Он начал раздеваться, чтобы помыться и сменить костюм. При мысли, что в этой поездке он больше не увидит Мака Бернса, он даже слегка насвистывал, принимая ванну. Бернса всегда было трудно принимать в больших дозах. Но сейчас, когда Палмер подозревал, что он замешан в планах по захвату контроля над ЮБТК, Бернс стал почти невыносим.

Он довольно-таки хладнокровно отнесся к сообщению Палмера. За весь вечер ни разу не вспомнил о нем. Хотя, конечно, Палмер не пропустил мимо ушей его замечание о «клинексах». Перестав вытираться, Палмер задумчиво стоял на коврике в ванной. Что же все-таки означал этот намек о «клинексах»? В худшем случае он означал, что Бернс подозревает Палмера – в чем?

Так ли уж Бернс проницателен, чтобы задуматься над исчезновением большого количества «клинексов» и перебирать в уме все возможности, все ситуации, могущие вызвать повышенную потребность в бумажных салфетках.

Палмер уселся на край ванны и постарался поставить себя на место Бернса. Какие факты были у него о той ночи, когда Палмер и Вирджиния в первый раз пользовались его квартирой? Бернс знал, конечно, что оба они там были, по крайней мере какое-то время. Придя домой, он мог, в конце концов, заметить исчезновение «клинексов». Он мог также вспомнить, что ни у Палмера, ни у Вирджинии не было насморка. Почему тогда кто-нибудь из них или они оба потратили так много салфеток? Что-нибудь разлили? Тогда почему не воспользовались кухонным полотенцем, между прочим тоже бумажным?

Возможно ли, размышлял Палмер, даже для такого умного человека, как Бернс, мысленно вернуться назад во времени и предположить, что кто-то один или они оба приняли душ и, считая этот поступок предосудительным, вытирались поэтому бумажными салфетками, а не полотенцем?

Палмер решил, что это просто невозможно. Слишком много прорывов в цепи дедуктивного мышления. Он оделся и встал перед зеркалом платяного шкафа, завязывая галстук.

Конечно, думал он, если Бернс что-то заподозрил, он мог начать поиски других улик в своей квартире. Он обнаружил бы ничего не значащую улику выпивки. Он мог посмотреть на кровать и увидел бы ее гладко прибранной. Он, в конце концов, снял бы покрывало. Но если он был усталым и хотел спать, он, вероятнее всего, ничего бы не заметил.

Палмер взглянул на себя в зеркало. Человек в нем выглядел хмурым и обеспокоенным.

Палмер попытался улыбнуться. Удачно. Довел улыбку до ухмылки. Что бы там Бернс ни подозревал, доказательств у него нет. И как он не прореагировал на намеки Палмера насчет акций ЮБТК, так же и Палмер не прореагировал на намек о «клинексах». Атака была отбита.

Все еще ухмыляясь, Палмер уложил остатки вещей в маленький чемодан, быстро оглядел комнату и вышел.