Башмаки на флагах. Том 3. Графиня фон Мален

Глава 28

Скорую перемену планов офицеры встретили без восторга. Ещё бы: только что намеревались прогуляться по богатому краю, пограбить вдоволь. А тут на тебе, собирайтесь, господа, горцев воевать. И всё это вот так с ночи, сразу. Со сна сидели они хмурые.

— Что скажете, господа офицеры? — интересовался кавалер.

— Отчего вы бледны так, господин генерал? — спросил Роха, приглядываясь к лицу кавалера, которое даже в свете лампы имело цвет нездоровый.

— Не о том я спрашивал, — отвечал Волков достаточно резко. — Я прошу по делу военному говорить.

Ему не понравилось, что и другие офицеры стали приглядываться к его виду, и он отодвинул обе лампы от себя подальше. Офицеры молчали.

— Что мы скажем? — заговорил наконец старший по званию полковник Эберст. — Что мы скажем — то вам известно. Мы, как всегда, соберёмся и пойдём, куда прикажете, а вот что скажут солдатские корпорации? Сие вопрос.

Волков уже собирался ему что-то ответить, но его опередил капитан Кленк:

— Ландскнехты словом своим дорожат, и пока, по праву или нет, доподлинно того не знаю, но пока господин генерал является держателем нашего контракта, пойдём туда, куда он укажет.

Роха, он всё понимал, у него у самого дом в Эшбахте, а ещё жена и земля там же, он теперь уже не рассматривал цвет лица своего товарища и говорил по делу:

— А что тут думать? Казна солдатская у нас, куда мы с ней поедем, туда и солдаты ваши пойдут, господин полковник. А вздумают баловать — там мои ребята их успокоят. Скажите своим людям, господин полковник, чтобы бузотёрить даже не думали.

Эберст нехотя соглашается и кивает головой.

На том прения по изменению планов были закончены. Офицеры соглашались. А что тут спорить, если контракты подписаны у всех до первых дней месяца сентября. Убедившись, что возражений нет, Волков продолжил и понял, что по поводу будущего похода к горцам предложений у офицеров было много. И всякое новое было дороже прежнего.

— Думаю, что с горцами нам ещё пара сотен кавалеристов не помешает, — предложил Эберст. — И для манёвра, и для разведки. В пехоте горцы весьма упорны и хороши, а вот конницей они не знамениты.

— Верно, это мысль разумная, — сразу согласился с ним кавалерист капитан фон Реддернауф. — Хотя бы «лёгких» пару сотен набрать.

«Эти лёгкие ненамного дешевле, чем „тяжёлые“».

— Картауна нам ещё одна нужна, — вспомнил Кленк, — уж больно хорошо она бьёт картечью.

«Тысяча талеров? А может, уже и две».

— Мушкеты, сколько будет, столько и брать, по любой цене, — предлагал Роха, — и пороха побольше, но только зернистого. И ещё мне полторы сотни людей.

Волков смотрит на товарища с укоризной: куда тебе-то?

— У нас в полку роты малочисленные, — тут же вспоминал капитан Хайнквист. — В первой роте и двух с половиной сотен нет, во второй и третьей едва по сто пятьдесят. А должно по триста человек быть, да двести доппельзольдеров, да арбалетчиков, если нет стрелков, хотя бы две сотни. И чтобы арбалетчики были в распоряжении полковника. Не на мужиков собираемся. На горцев.

«Тут не поспоришь. Конечно, прав капитан, нужны арбалетчики, у Эберста в полку есть сто человек».

— Доппельзольдеры нужны, это верно. А если по серьёзному воевать с горцами думаем, так надо пик больше, — вспомнил Кленк. — В ваших полках пик мало.

— И мушкетов, — снова заговорил Роха.

Волков не успевал записывать. И ведь это всё по делу было, не глупости и не излишества, ни от одного предложения не отмахнёшься.

Шесть сотен человек в полки добрать. Из них доппельзольдеров двести. Одни они стоят, как четыреста простых солдат. Две сотни в кавалерию, пусть даже «лёгких», всё равно две тысячи в месяц, не считая фуража и провианта. Рохе сто пятьдесят человек, да им прикупить оружия придётся. Да порох, да всякое иное, что сразу и не вспомнишь, но понадобится потом. А если ещё пушку одну прикупить, то к ней ещё и артиллеристов нанимать придётся. А эти мерзавцы стоят больше, чем ландскнехты или доппельзольдеры.

Деньги, деньги, деньги.

Целый лист трат, всё цифрами исписано, по первым прикидкам так уже на девять тысяч одного жалования новым людям набралось, и это он ещё над пушкой вопрос поставил. А ведь эти траты придётся умножить на два месяца.

Мильке молчит, он тоже что-то пишет для себя. Видно, позже генерала обрадует. Хорошо, что лошадей, палаток, провианта, фуража и телег в достатке, а не то все двадцать восемь тысяч монет, что ему привезли горожане, ушли бы на этот поход.

До рассвета он не уехал, до рассвета считали, сколько людей в роты надо добрать, Роха продолжал утверждать, что ему нужно сто пятьдесят человек. Он предлагал довести количество стрелков до трёх сотен, убеждая Волкова, что в этом есть толк и будет сила. Отчасти кавалер с ним соглашался, но при этом морщился:

— Больно дорого.

— А мы не возьмём стрелков опытных, и со своим оружием нам не нужны, наберём людишек простых, по два да по три талера, приоденем, и я сам их обучу. Оружие доберём, одну роту человек в сто соберём лучших, будут мушкетёры, две роты аркебузиров, горцы выть будут. Залп, перезарядка, залп, — шесть сотен пуль со ста шагов — и сто человек мёртвых и раненых.

«Сто мушкетёров? Да, неплохо, к ним ещё двести аркебузиров, большая сила получается, если в одном месте всех собрать».

— Ладно, готовьте сержантов-рекрутёров, — согласился кавалер, — дам денег. Но чтобы новобранцев до уровня ваших стрелков подтянули до начала дела.

— Тогда пороха больше покупай, — говорит Роха, и тут же поправляется: — Порох будет надобен, господин генерал, и свинец.

Другие офицеры тоже просили себе в части всего, чего могли выпросить. Жаль, что совет проходил впопыхах, ни обдумать просьбы те времени не было, ни удешевить их. Он продолжал на листах писать цифры.

До завтрака офицеры не разошлись, даже за завтраком сидели и всё ещё вносили правки и пожелания.

Как завтрак был закончен, кажется, основные решения были приняты. Он встал:

— Деньги, сумму, утверждённую для найма людей, я сейчас же выдам. Отправляйте сержантов за ними как можно быстрее. Закупки сделаем в Ланне. Господа, я сейчас же отъезжаю, приказ по войску мной уже подписан. Всем частям покинуть лагерь и двигаться во Фринланд. Командиром в моё отсутствие будет полковник Брюнхвальд.

Все встали вместе с ним, кланялись ему, и его порадовало, что у офицеров не осталось вопросов, значит, всем всё ясно. Осталось отдать последние распоряжения:

— Рене, вы со своей ротой и приданым вам кавалерийским эскадроном будете конвоировать пленных. Ведите их ко мне в поместье. Не прохлаждайтесь, но и не загоняйте людей, они всё-таки не солдаты. Начинайте прямо сейчас.

— Сейчас? Да, но у них нет обуви, капитан Мильке… — Рене повернулся к Мильке, ища в нём поддержки.

— Ведите без обуви, обувь купите по дороге. Деньги я Мильке выдам. Максимилиан.

— Я тут, генерал, — отозвался знаменосец.

— Серебро. Это главное. Сегодня же до вечера оно должно быть всё… всё!.. переправлено на тот берег и передано под ответственность полковника Брюнхвальда, — он понизил голос. — Друг мой… Будьте при серебре неотлучно.

Максимилиан понимающе кивнул:

— Да, кавалер.

— Капитан Хайнквист! — крикнул Волков.

— Я здесь, господин генерал, — быстрым шагом к нему подошёл командир второй роты.

— Ваша рота будет охранять серебро, а вы, капитан, помогите прапорщику.

— Я помогу прапорщику Брюнхвальду, — обещал капитан Хайнквист. — О том можете не переживать.

Генерал пожал руку капитана. И повернулся к остальным офицерам:

— Полковник Эберст, начинайте снимать лагерь. Надеюсь, что завтра к вечеру все люди и весь обоз будут на той стороне реки, а послезавтра войско выступит на Нойнсбург.

— Приложу все силы, генерал, — отвечал полковник.

— Мильке!

— Слушаю вас, генерал.

— Не оставляйте здесь ничего, что стоит хотя бы крейцер. Постарайтесь продать всё здесь, чтобы не тащить ничего лишнего с собой. Но продавайте всё только в присутствии солдатских депутатов, чтобы потом нас не упрекали в том, что мы вели дела тайно.

— Я всё время так и делаю.

Волков кивнул офицерам, те в ответ ему кланялись.

Вещи его были собраны и уложены в телеги, с ним ехала его гвардия, два десятка людей при двух сержантах. Гюнтер, Фейлинг и шесть возниц при шести телегах. В четырёх телегах стояли тяжёлые сундуки и крепкие ящики, от глаз людских скрытые рогожей. В двух его вещи. Так он и отъехал от лагеря.

Выезжал из лагеря, а сам видел, как оживает он. Как поднимается суета, как возницы спешно впрягают коней в возы и телеги, как выстраиваются те телеги в очередь на погрузку, как грузят на возы тяжёлые ящики с его серебром, как солдаты убирают палатки, носят вещи к обозу, как кашевары убирают свои котлы, как мужики, бабы и дети, все босые, выходят и под окрики и команды конвоиров строятся на дороге. И все, все они выполняют его повеление. Если бы он выспался, если бы у него рука не побаливала, то мог бы он посчитать себя весьма влиятельным человеком. А как иначе, если все эти тысячи и тысячи людей согласны с его волей и готовы идти туда, куда он решит.

Доехали до реки, через реку перебраться было уже легче, инженер Шуберт со своими людьми срезал подъёмы и уплотнил грунт до и после брода. Волков для себя отметил, что человек он, всё-таки, толковый. И решил его наградить после кампании.

— Господи, друг мой! — воскликнул Брюнхвальд, увидав его.

— Вам нездоровится, генерал? — вкрадчиво спросил капитан Пруфф.

Волков отмахнулся:

— Мне уже лучше. Надеюсь, вы в курсе, господа, что мы снимаемся?

Но Брюнхвальд не был беспечен. Он поймал первого попавшегося на глаза солдата:

— Быстро найди генералу монаха-лекаря, он около пленных всё время бывает.

Солдат кивнул и убежал.

А офицеры прошли к любимому шатру Волкова, тому, который он захватил в Фёренбурге, и сели в его тени.

— Идём на горцев? — сразу спросил Брюнхвальд.

— Да, верный человек мне писал, что эти мерзавцы наконец решились на войну. До того у них были дела, а тут вдруг нашли деньги. Стали собираться с силами, нанимают из соседних кантонов людей. Пора их вразумить.

— Ну что ж, пора так пора, — флегматично произнёс капитан Пруфф. — Жаль только лагерь этот бросать, уже обжились в нём.

— Карл, я уезжаю в Ланн, по делам, для нас всех важным, вас назначаю командиром войска.

— То для меня большая честь, — полковник встал и поклонился.

— До конца завтрашнего дня все силы должны быть собраны тут, все ценности должны быть собраны тут, все пленные, — Волков сделал на этом ударение, — все мои пленные должны быть здесь. Максимилиан и Хайнквист отвечают за моё серебро, Рене отвечает за моих пленных, вы, Карл, отвечаете за всех остальных. А послезавтра вы с обозом должны выйти на Бад-Тельц и Нойнсбург.

— Приложу все силы, чтобы оправдать ваше доверие.

— Капитан, — Волков обратился к Пруффу.

— Я понял, генерал, — отвечал тот. — Начну готовиться к большому походу, сегодня же велю кормить моих коней овсом и ячменём, пушки у нас тяжелы, путь у нас неблизкий.

— Это не всё. Офицеры, видевшие вашу работу, отзывались о ней с большим уважением, — продолжал генерал.

Артиллерист расцвёл и едва сдерживался, чтобы не заулыбаться от счастья после таких слов. А Волков продолжал:

— Они просили прикупить вам ещё пушку, и я счёл их просьбу разумной. Нам надобно выбрать ещё одно орудие. Такое же сильное, как и наша картауна. Полагаюсь тут на ваш выбор. Думаю, в Ланне мы найдём то, что нужно.

Теперь Пруфф уже не сдержал улыбки и воссиял. А как же иначе, коллеги признали его вклад в победу, руководство доверяло ему.

Много ли надо старому артиллеристу?

— Приложу все силы, господин генерал, — отвечал он, так и не прогнав с лица улыбку удовольствия.

— Господин, да вы больны! — брат Ипполит, не стесняясь Брюнхвальда и Пруффа, схватил Волкова за запястье. Подержал так, а потом внешней стороной ладони прикоснулся к его лбу. — Что с вами произошло?

— Ночью в груди заболело, — ответил Волков, чуть смущённый. — А потом в руке. Наверное, это старая рана, ты же помнишь, у меня кости в плече поломаны, я же тебе говорил.

— От костей в плече люди не белеют, как полотно, — назидательно отвечал монах. — Биение в жилах у вас очень слабое. Пойдёмте в шатёр, я осмотрю вас. Уж простите, господа, но кавалеру нужен отдых.

Господа всё понимали, они вставали и кланялись, когда брат Ипполит уводил Волкова в шатёр.

Монах поднимал его руку:

— Так болит?

— Немного. Да, впрочем, нет уже.

— А в груди? Режет? Горит?

— Ночью немного. А сейчас только в пальцы отдаёт.

— Где?

— Тут, — Волков указал место, где ночью чувствовал жжение. — Говорю же тебе, сейчас всё прошло. А бледен я потому, что не спал ночь, да поужинать времени не было.

— Молю Господа, чтобы так и было, — с укором говорил монах. — да боюсь, что причина вашего недуга не в бессонной ночи. Всё в горячности вашей. Может, кто-то злил вас.

— Да никто меня не злил, ты вот сейчас злишь, — отвечал кавалер с досадой. — Эка невидаль, рука заболела, после того как меня сбил кавалерист, она у меня года два болела. Из-за неё, может, меня в писари взяли. Так как я ею недостаточно хорошо владел.

— А вести дурные получали, злились ночью, или, может, с девой пребывали? — не отставал монах.

— С девой я не был, письмо получил, в письме вести были недобрые.

— А вас, по вашей привычке, от злобы и перекосило, да так, что в груди защемило, — догадался брат Ипполит. — Понятно.

Нравоучительный тон молодого монаха Волкова покоробил, он встал и начал одеваться:

— Хватит уже меня отчитывать. Посплю, и всё пройдёт:

А монах ему и говорит:

— До следующей вашей злобы. А потом вы помрёте вмиг.

— До сих пор не помер, а тут помру? — Волков усмехнулся. Но усмехнулся не очень весело, он, честно говоря, до сих пор чувствовал себя нехорошо. И когда ночью офицеров собрал, и к утру, и сейчас ему всё ещё было нехорошо. Всё, всё это время ему хотелось прилечь. Не будь у него столько важных дел, так прилёг бы. Отдохнул бы. Но разве тут отдохнёшь, когда подлец граф затевает интриги, а дикари с гор и вовсе хотят войной идти? Не до отдыха тут. А монах всё бубнит и бубнит, как пономарь, не останавливается:

— Дело ваше не в плече и не в костях. У вас грудная болезнь, а она жестока. Был у нас в монастыре один брат. Именовали его брат Альфонсо, тихий был человек и незлобивый, уборщиком был, и приходил к нам с жалобой на боль в груди, говорил, что жжение чувствует, которое отдаёт в руку. Так вот он один раз прямо на мессе воскресной схватился за грудь, крикнул: как жжёт! И упал. Пока до кельи его донесли, он уже преставился. И трёх минут не прошло, как помер.

Теперь Волков смотрел на него уже взглядом недобрым, к чему, мол, ты меня пугаешь? А наглец продолжал пугать:

— У вас жена на сносях, и госпожа Ланге тоже обременена. Не будете себя беречь, так даже и не узнаете, кто кого родил.

— Ну так дай лекарство какое, — с раздражением сказал кавалер. — И хватит уже читать мне проповеди.

— И опять злитесь, в книгах пишут, что от волнений и приступов злости случаются внутренние язвы и разлитие чёрной желчи в теле. Нельзя вам больше злиться. Ложитесь, полежите. Я не знаток в деле лечения грудной болезни, придётся в книгах посмотреть. А пока намешаю вам зелье из настоя боярышника и настоя мелиссы и накапаю туда йода, буду молить Бога, чтобы помогло.

Когда монах вернулся со склянкой, генерал уже прощался со своими офицерами. Курт Фейлинг придерживал ему стремя, он садился на коня.

— Я же просил вас лечь! — воскликнул брат Ипполит с упрёком. — Нельзя вам в седло.

— Знаю, монах, знаю, но надо ехать, враги ждать моего выздоровления не будут, — отвечал ему генерал, — а с коня я слезу. Но пока нельзя, чтобы солдаты видели мою хворь, лягу в телегу, как только отъеду от лагеря.

Монах только руки развёл: ну что тут поделать.

— Господин Фейлинг, — говорит генерал, пришпоривая коня, — заберите у лекаря моё лекарство. Обещаю, монах, что буду его пить.

— Три раза в день после еды, по две больших ложки, — кричал ему в след брат Ипполит.

Волков это слышал, и запомнил. А ещё, как только отъехал от лагеря, он с радостью слез с коня и лёг в телегу. Он действительно чувствовал себя дурно. И выпил две ложки лекарства, после чего в телеге сразу заснул.