Когда собрал офицеров, те начали ему отчитываться о поступающем пополнении. Всё шло хорошо, люди приходили неплохие, командиры распределяли их по ротам, но было видно, что офицеры не торопятся.
— Сегодня записал в полк ещё семь десятков людей. Итого у меня без арбалетчиков девять с лишним сотен людей в трёх ротах, — рапортовал Эберст. — Арбалетчиков ещё сто двадцать два человека. Сейчас начну новых командам и нашим построениям учить, чтобы своё место сразу понимали, за неделю обучу, они и обвыкнут. Полк, думаю, через недельку будет готов.
— У меня тоже пополнение хорошее, — говорил Брюнхвальд. — Людей под тысячу уже, это не считая тех людей, что с капитаном Рене конвоируют пленных, по той роте у меня данных нет. Арбалетчиков взяли тут восемьдесят шесть. Командир их человек, кажется, опытный.
Все эти арбалетчики были из Ланна, пришли одной корпорацией, со своим командиром. Волков этого командира видел и раньше, но хотел с ним пообщаться, познакомиться поближе, спросить, где бывал, что видел. Но теперь кавалер уже не успевал.
— Сейчас же начну слаживание, — продолжал Брюнхвальд, — если у нас есть неделя, то за неделю подтяну людей до надобного уровня. Барабанщики, трубачи есть.
Командир стрелков особой точностью не отличался.
— Людишки пришли неплохие. Даже со своим оружием некоторые, жаль, что мушкетов у них нет. Одни аркебузки. Итого мушкетов у меня сто шесть будет, аркебуз штук двести. Или около того.
«Дурень уже и не помнит, что мне в прошлый раз говорил».
— Если есть неделя и порох, то я новонабранных научу стрелять рядами. Порох дадите, господин генерал? — продолжает майор Роха. — Мне порох нужен: мушкеты новые, солдаты новые, нужно пристреляться, командирам приладиться к новым людям, к ротам. Людишкам команды выучить.
— Без малого четыреста пятьдесят человек на хороших конях. Это вместе с теми двумя, что от вас пришли, господин генерал, — майор фон Реддернауф на мгновение задумался, вспоминая имена, — Эрвин Хайнцхоффер и Конрад фон Тишель, кажется, они будут юнкерами при опытных ротмистрах.
Капитан Кленк пожал плечами, новых людей ему не прибыло, старых не растерял, как и Роха, он округлял цифры:
— Шесть сотен, как и было. Один помер от старой хвори, да и сам он был немолодой.
Инженер Шуберт сообщил, что набрал в сапёры тридцать семь человек. Капитана Пруффа не было, видно, ещё нанимал новых людей и разбирался с новой пушкой.
Пока офицеры говорили, генерал молчал. Кивал головой. Замечаний не высказывал, вопросов не задавал. Он слушал и обдумывал своё решение. В голове его уже складывался план. Дерзкий, даже вызывающий, но план, который мог быть успешным.
— Господа, — наконец начал он, — у нас нет недели. У нас даже дня лишнего нет. Даже часа.
Генерал достал письмо:
— Вот что пишет капитан Дорфус.
И прочитал всё то, что офицерам было нужно знать.
И как только он закончил чтение, полковник Эберст спросил:
— Полагаете, господин генерал, разгромить лагерь противника, пока он не сконцентрировал там все свои силы?
«Эберст не дурак, на лету всё схватывает».
— Именно. Одной быстрой атакой от берега. От реки до лагеря всего полмили. Прямо с барж строиться в колонны. Баталию не строить. Идти ночью, вернее под утро. Не дать им проснуться и построиться. Думаю, что за неделю они много людей в лагерь не соберут. Пока там меньше тысячи людей. Высаживаться одним полком и стрелками, чтобы высадку не затягивать, иначе они прознают и приготовятся. Для того хватит десяти барж. Высадиться в темноте и к заре быть у лагеря.
— Дозволите высказать возражения? — начал Эберст.
— Для того и собрал вас.
— Ваш план решителен и в случае удачи обеспечит половину победы в кампании, но он содержит слишком много допусков. А вдруг вы не успеете до рассвета высадиться, а вдруг на берегу будут люди ночью, какие-нибудь рыбаки, которые побегут в лагерь врага и сообщат ему о вас. А вдруг противника в лагере будет больше, и вы будете противником отбиты от лагеря и прижаты к берегу, а коли пойдёте одним полком, то помощи вам не будет. Тогда не все ваши люди сбегут к баржам. То будет форменный разгром. Очень уж много в плане вашем зависит от удачи и военного счастья. Да и разве можно так полагаться на внезапность? Разве у врага нет глаз? Нет ушей? Хитрых людей нет? Купчишек ушлых, что не только торгуют, но и приглядываются ко всему вокруг? Первейшая из глупостей считать противника дураком.
— Будь я на вашем месте, я сам бы так говорил, — отвечал ему Волков. — Но вот что я знаю, а вы, господа, пока нет. И знаю я том, что горцы соберут своих людей полторы тысячи, и ещё с соседних кантонов придёт две тысячи. Уже совет кантона деньги на то из казначейства затребовал. И в поле они выставят три с половиной тысячи человек против наших трёх с половиной тысяч. Ответьте мне, господа, выстоим ли мы против горцев? Против которых многие наши солдаты уже сейчас не хотят воевать? Долго ли простоим мы в честной битве, баталия против баталии?
Все молчали, даже задиристый Роха и самоуверенный Кленк не отвечали ему.
— Успеха другого я не вижу, как в быстрой атаке на их лагерь, — продолжил генерал.
— И когда вы намечаете дело? — спросил Брюнхвальд.
— Через неделю, через восемь дней. Восемь и то много будет, нужно начать быстрее, капитан пишет, что каждый день в лагерь приходят новые отряды. Каждый день!
— Сие невозможно! — воскликнул Эберст. — Мы никогда не дотащимся со своим обозом и пушками за семь дней к Лейденицу, да ещё надо будет грузиться на баржи. Нет, нет. И десяти дней тут мало будет.
— Верно, — согласился Волков, — поэтому с обозом и пушками пойдёте вы, полковник Эберст, и будете идти со всей возможной поспешностью. Выйдете завтра на рассвете. Дождитесь капитана Пруффа. Проверьте телеги, покормите как следует лошадей. Утром выступайте.
— Будет исполнено, — отвечал Эберст.
— Полковник Брюнхвальд, капитан Кленк, майоры Роха и фон Реддернауф, — он сделал паузу, чтобы все поняли важность слов, что последуют дальше, — вы, господа, снимаетесь немедля.
Офицеры внимательно слушали его.
— Кленк и Реддернауф, возьмёте обоз с провиантом и фуражом на шесть дней. Но пойдёте не на Эвельрат, я не хочу, чтобы вас там видели. Пойдёте ровно на запад, к Быстрому броду. Переправитесь и окажитесь в Мелендорфе, там не задерживайтесь, то земли графа Мален, недруга моего. Оттуда свернёте на юг, прямо ко мне в Эшбахт. Полдня пути, и вы у меня. У вас, Реддернауф, служит ротмистр Гренер, он местный, он те земли отлично знает.
— А нам что делать? — спросил Роха. Говоря о «нас», он, конечно, имел в виду Карла Брюнхвальда.
— Собираться тоже, — отвечал Волков, — вы идёте на Эвельрат, это меньше одного дня пути до Лейденица. Я подготовлю для нас баржи. Вы будете в Эвельрате ждать моего приказа. Как получите его, так сразу выходите. Выйдете утром, пойдёте скорым шагом и к вечеру будете в Лейденице, там садимся на баржи и до утра будем уже у горцев в гостях. Обоз возьмите маленький. Провианта не больше, чем на семь дней. Палатки не берите.
— На семь дней еды? Этого маловато будет, — заметил Брюнхвальд.
— На восьмой день мы либо будем есть еду в лагере противника, либо она нам вообще уже не понадобится, — отвечал ему кавалер. — На этом всё, господа. Командиром обоза остаётся полковник Эберст, заместителем капитан Мильке. Присматривайте за пушками, полковник, они не должны отставать. Ландскнехты и кавалерия — командир майор фон Реддернауф. Брюнхвальд и Роха — командир колонны Карл Брюнхвальд.
— Всё-таки с вашего позволения возьму провианта дней на десять, — произнёс Карл, чуть подумав.
Волков махнул рукой: Бог с вами, берите.
Генерал уже был готов подняться с места, но, как обычно, у офицеров возникли вопросы. Всякая обычная мелочь, разрешить которую было необходимо. Он даже успел перекусить, пока разобрался с этими мелочами, и выехал только через час.
Выехал на юго-запад, по дороге на Эвельрат и Лейдениц. С ним были: господин Максимилиан Брюнхвальд, прапорщик. Господин Курт Фейлинг, оруженосец. Господа из выезда Стефан Габелькнат, Георг Румениге, Людвиг фон Каренбург, Рудольф Хенрик. Также с ним были сержант гвардии Хайценггер, который по чину приравнивался к прапорщику, и новый сержант гвардии Ёзеф Франк, вместо ушедшего на должность ротмистра Уве Вермера. Франк тоже был из стрелков. Самый высокий и крепкий из них. Он с кавалером был давно, ещё с Фёренбурга. Был неплохим сержантом. Но был он с подчинёнными груб и иной раз без нужды распускал кулаки. Ещё он был неграмотен. Волков взял его в гвардию, объяснив, что в гвардии кулаки и ругань недопустимы. Что любой гвардеец за грубость может вызвать его на поединок. Генералу среди своих людей никаких происшествий не нужно. И что грамоту надобно будет выучить. Сержант клялся, что будет смирен и вежлив и что читать выучится.
Ещё было девять гвардейцев из пехоты и девять из стрелков. Ещё пять телег, в которых были вещи генерала и его казна. И кроме всех тех, денщик Гюнтер, его жена и его два дитяти. Так он и поехал из города. Торопился впереди всего своего войска. Правда, нашёл время заскочить к оружейнику. Но тот, подлец, не всё успел сделать. Отремонтировал и меч, хорошо его сделал, и шлем неплохо, и наплечник, и всё остальное было исправно, хотя уже не так красиво, а перчатку к латам сделать не успел. Пришлось Волкову взять у мастера простую, без узоров и всякой красоты, но крепкую и удобную. И, выказав мастеру своё неудовольствие, он уехал на войну.
Теперь ждать он не мог ни дня, ни часа, время пошло. А дел было столько, что другой и за месяц не переделал бы. Но Волков готов был прилагать силы. А после лечения и заботы Агнес сил у него прибавилось. Мешало то, что он за последние две ночи спал совсем мало. Ничего. Из седла он из-за сна не падал. А выспится он позже.
Уже к вечеру ближе кавалер догнал колонну своих пленных, которых Рене уже готовил ко сну. Волков переговорил с ним, сказал, чтобы поторапливался, что Брюнхвальд уже идёт за ним следом, и прежде, чем полковник его догонит, Рене должен довести пленных до Эшбахта, а после присоединиться к полку.
Рене был удивлён такой торопливостью, но пообещал пленных вести быстрее. Также он предложил генералу ужин. Но тот отказался, до заката было ещё два часа. Он поспешил дальше.
Уже через два дня, на заре, он миновал Эвельрат, даже не остановившись там, а после полудня, когда солнце уже покатилось к вечеру, был совсем рядом с Лейденицем. В двух милях севернее города он заметил хутор, ферму на отшибе. Волков очень не хотел, чтобы кто-то из кантонов, купец какой-нибудь, увидал его раньше времени. Поэтому остановился со всеми своими людьми на этой ферме у дорожного мужика. Загнал всех коней и все телеги ему на двор, чтобы не было их видно с дороги. А сам с Максимилианом и Румениге после раннего ужина, прихватив мешок серебра, поехал в город, пряча лицо от редких встречных. В городе были уже в сумерках. Проехал мимо пристаней. У пристаней барж и больших лодок столько, что иной лодке больше и пристать негде будет. Товары навалены тюками прямо на пирсах и на берегу. Бочки, бочки, бочки всяких возможных величин. Костры, огни, люди, возы с лошадьми — для вечера большая суета.
«Торгует Фринланд. Надо, чтобы так и в Эшбахте было. Купчишки фринландские вон как жиреют. Видно, неспроста на них архиепископ серчает, что из их доходов нескромных мало ему перепадает».
Уже в темноте они нашли дом купца Иеремии Гевельдаса. Стали стучать в ворота.
— Господи, Христа ради, уйдите, — заныл из-за двери купец. — Хоть ночью мне дайте от ваших угроз отдохнуть. Нет у меня вестей хороших, как будут, так вам сразу скажу.
— Открывай, болван, это я! — смеялся кавалер.
— Кто «я»? Кто «я»? — кричал купчишка со страхом, но и с надеждой.
— Болван, это я, Эшбахт, — продолжал смеяться Волков.
— Вы? Вы, господин?
— Открой же дверь, дурень, — говорил Максимилиан, — долго нас на улице держать будешь?
— Господи, вы ли? — засовы на дверях лязгали, наконец крепкая дверь отворилась, а там свет от лампы, домашний запах и купчишка в исподнем.
— Я, я, — говорит кавалер, переступая порог. — Что, соскучился по мне?
— Господь наконец услышал молитвы мои и моей жены, — радовался Гевельдас. — Прошу вас, господа, прошу вас. Садитесь к столу. Клара, Клара… Неси господам вина.
Хрупкая чернявая женщина, несмотря на ребёнка на руках, ловко и быстро ставила на стол и стаканы, и кувшин с вином, хлеб, сыр.
— Что, заждался меня? — спрашивал кавалер, усаживаясь.
— Ох заждался, ох заждался, господин, — отвечал купец, а сам косился на большой мешок, который с ласкающим ухо звоном бросил на стол Румениге. — Купцы местные ко мне злы, всё грозятся и грозятся расправою, бранятся словами злыми, собакой и крысой зовут. Говорят, что выкрест хуже сарацина.
Волков ещё больше смеётся, за последние дни хоть что-то весёлое.
— Хуже сарацина, говоришь?
— Да, господин, говорили, что скажут попу, чтобы в церковь меня не пускал, а самые злые грозились, что на базаре жене моей подол задерут, если я у вас для них денег не выпрошу. Меня, подлецы, винят, что вы деньги им не отдаёте.
— Жене твоей подол задрать? — всё никак не мог просмеяться Волков. — Значит, дураки тебя винят, а не жадность свою?
— Меня, господин, меня.
Волков успокоился, перестал смеяться, вытер глаза:
— Ладно. С человеком моим как плавал в кантон? Что там делали?
— Ох, — охал купчишка, — два раза плавал, вчера только оттуда вернулись. Ох и страху я с ним натерпелся. Ох и наволновался. Ведь в каждом кабаке желает остановиться. С каждым желает выпить. С каждым пьяным поговорить. А мне всё чудится, что донесут на нас, что схватят нас. Но нет, обошлось.
— И о чём же он с людьми говорил? — интересуется генерал.
— Разговор начинает всегда про семью. Есть ли у человека баба, дети. Живы ли мать, отец.
— Вот как?
— Да, всякий человек про свою семью говорить хочет, всё про родственников ему и говорит, кто жену хвалит, кто ругает, но все про баб своих говорят, а потом он спрашивает, откуда человек. Из каких мест. Что за ремесло у него, какие налоги платит. Тут опять всякому есть что сказать, когда про налоги да подати спрашивают. Так он к своему и подводит всегда. Так про своё и выспрашивает. Поговорит с человеком про всякое, а человек ему и жаловаться начнёт, что староста на войну деньги собирал и из деревни двенадцать мужиков на войну с лошадью и кормом отправили.
— Значит, хитёр друг мой? — спрашивает Волков.
— Хитёр? — воскликнул купец. — Да он змей райский! Но первый раз мы не весь кантон объехали, он карту не успел дорисовать, пришлось второй раз с ним ехать. Теперь всё правильно у него.
Волков отпил вина, рассказом купца кавалер явно был доволен, а тут вдруг сморщился:
— Фу, ну и дрянь ты, купец, пьёшь, — он отставил стакан. И положил руку на мешок с серебром. — Ладно, бедам твоим конец. Вот деньги. Собери купцов, всех, кому я должен, спросишь, кому сколько, пусть векселя принесут, сверху всякого дашь по два талера, чтобы не обижались.
— Господи, радость какая, храни вас Бог, добрый господин.
— Здесь три тысячи монет, возьмёшь отсюда сверх долга ещё двадцать, — Волков посмотрел на купца с укоризной, — не радуйся, дурень, то не тебе, то на пир для купцов, извинишься от моего имени и пригласишь на пир. Вино купишь лучшее, лучших рыб морских, из говядины только вырезку. Денег не экономь и не воруй. Пусть пьют и едят, я им теперь в радость должен быть.
Гевельдас послушно кивал головой, он был рад, что наконец господин расплатится с долгами, из-за которых жизнь его была так тяжела. А Волков, желая отблагодарить его за терпение, и говорит:
— А на пиру, между делом, скажешь, что ты теперь мой поверенный в делах торговых. И что я буду торговать с Фринландом через тебя. И что, если кто моего поверенного без должного уважения будет встречать или боле того — бранить, так тот вообще на реке торговать не будет.
— Что, так и сказать? — не верил купец.
— Так и скажи всякому, кто браниться станет, что все те злые слова, которые говорит тебе, говорит он и господину Эшбахта. И что всю ту брань ты мне передашь. А я уже решу, как мне грубияна судить. И на свои лодки и баржи, как войну закончу с кантоном, можешь мои гербы рисовать, если хочешь, конечно, чтобы всякий знал, что ты друг мой.
— Спасибо, господин, спасибо, — купец схватил его руку, облобызал перстень.
Жена купца, баюкая проснувшееся дитя, прослезилась.
— Будет, будет тебе, ты мне скажи, где мой офицер? — спросил кавалер, не было у него времени радоваться с купцом вместе.
— Господин Дорфус стоит в трактире «Гнилой налим».
— Это тот, что южнее пристаней? — спросил Волков, вставая, ему не терпелось поговорить о предстоящем деле, деле настоящем, а не о всяких делишках купеческих.
— Да, господин, тот самый, что южнее пристаней, — вскочил купец провожать гостей.
— А сколько у тебя барж, Гевельдас? — спросил кавалер, уже подходя к двери.
— Барж? Так три уже у меня. Две стоят у берега, одна с товаром, уйдёт в Рюммикон на заре, через три дня тут будет, а одну я сдал в наём, она ушла до самого Хоккенхайма, месяц её не будет.
Кавалер на секунду задумался и потом говорит:
— Значит, две баржи есть. Я у тебя их арендую, пусть через три дня они у пристаней будут, и ещё семь барж найми мне, денег не жалей, нанимай те, что побольше.
— Вам надо десять барж? — удивляется Гевельдас, он начинает понимать, что баржи господину нужны вовсе не для перевозки товаров. От этого его опять начинают точить черви волнения и сомнения.
— Да, десятка мне хватит, — прикидывает Волков в уме количество людей в полку Брюнхвальда и в баталии Рохи. — Да, хватит. Хозяевам, что я их лодки нанимаю, не говори, а то решат, что на войну их беру. Говори, что для себя берёшь, для торговли. Иначе разбегаться от тебя будут. Прятаться.
— Господи, раньше на меня только купцы здешние были злы, теперь ещё и все лодочники будут, — снова начал причитать Иеремия Гевельдас.
— Не скули, не скули, дурак, всё будет хорошо. Отныне тебя никто не тронет. Ты, главное, верь в Бога истово и молись, чтобы у меня всё вышло.
— Молю Господа о том, — вздыхал купец.
— А знаешь что, купец, пошли со мной на войну! — Волков кладёт руку Гевельдасу на плечо.
— Что, на войну? — купец побледнел так, что даже в полумраке стала видна его бледность. — Что же мне там делать?
— Там всегда есть что добыть и кого пограбить. Разве же ты не хочешь пограбить кого-нибудь?
— Господи, да что вы такое говорите?
— Ты не бойся, станешь с доппельзольдерами в первый ряд, там двойная оплата тебе будет и двойная доля в добыче. Я дам тебе шлем, кирасу, алебарду!
— Иисус Мария, Господь с вами, господин! Где я и где ваша алебарда? Мне от одного этого слова дурно в душе, — запричитал Гевельдас.
— А, не хочешь, значит, вставать в строй? Ну тогда найди мне десять барж, чтобы через два дня уже стояли у пирсов, готовые к отплытию. И не дай Бог ты опоздаешь, точно тебе говорю, поедешь тогда со мной к горцам при кирасе, шлеме и алебарде.
— Я сделаю всё, что смогу, — вяло обещал купец.
— Ну, что ты так квёл? Будь бодр, ибо печаль и уныние грех есть. Это я тебе как опора Святого Престола, меч Господа, защитник Веры и как паладин Матери Церкви говорю.
Купец кивнул, но всё равно не так бодро, как надобно:
— Буду молить Господа за дело ваше.
— Кстати, ты ту дрянь, что на стол для гостей ставишь, вылей, то нельзя честному человеку пить, то пойло адское, — сказал генерал купцу на прощанье.
Конец