33 20.00 — 20.41

Показания противоречили друг другу. Это, разумеется, бывает. Но казалось, что каждый из тех, кто уцелел, имел свою собственную версию того, что разыгралось в банкетном зале; версию, которая каждого из них делала если не героем, то хотя бы человеком, которого не в чем упрекнуть, и сколько бы остальные не твердили иное, это вообще не принималось в расчет. Видимо, и это было нормальным.

В одном все были согласны: что совершенно неожиданно, по вине одной из тех случайностей, которые сыграли в день катастрофы такую большую роль, из кондиционера начал валить густой едкий дым. И это – как нажатие на курок – вызвало происшедший взрыв.

События развивались так.

Транзистор, настроенный теперь на местную станцию, передавал какую-то тихую музыку. Женщин уже не было, и никто не танцевал.

В углу зала спокойно беседовали раввин Штейн, епископ О’Тул и преподобный Артур Уильм Уильямс. Тема их разговора осталась неизвестной.

На площадке, где за баррикадой из столов шла посадка, как раз занимал свое место в спасательном поясе Гаррисон Поль, дирижер городского симфонического оркестра. Поль попытался закрыть глаза, но искушение посмотреть было слишком велико, и ему от того, что он увидел под собой с этой страшной высоты, где висел словно на волоске, тут же стало плохо и его начало рвать. Когда, отчаянно вцепившись в матерчатые лямки, он трясся и подпрыгивал, уверенный, что разобьется, в голове его, как он вспоминал позднее, звучал бурный пассаж из «Пасторальной симфонии».

Когда он, наконец, оказался в безопасности, и сержант с Кронски общими усилиями вынули его из пояса, он вдруг упал на колени и поцеловал крышу Торгового центра.

Он был первым из эвакуированных мужчин и, как оказалось, мог быть и последним.

Официант с тремя детьми все еще сидел на полу и все еще не выпускал из рук бутылку «бурбона». Номер на метке, который он вытащил и который лежал у него в кармане, был девяносто девять. Он уже пришёл к выводу, что его шансы на спасение примерно равны шансам целлулоидного пса, преследующего в аду асбестовую кошку. «Бурбон» не пошел, но официант решил не поддаваться панике и говорил себе, что будь он покрепче, то неподвластная ему ситуация вообще бы его не беспокоила.

Оба пожарных, шеф пожарной охраны и генеральный секретарь стояли за баррикадой из столов. Один из официантов позднее рассказывал, что в зале все было спокойно, но чувствовалось, как нарастает напряжение, особенно когда не стало женщин, но все вроде бы шло своим чередом.

– И вдруг, – говорил он, – все рухнуло. – И в голосе его звучало удивление из-за того, что произошло.

Кэрри Уайкофф успел переговорить с дюжиной людей, из которых был установлен только один, – второй официант. Звали его Билл Самуэльсон, по профессии портовый рабочий, полупрофессиональный футболист и профессиональный боксер, так ничего и не добившийся. Никто больше не сознался, что тоже был в этой группе.

Жара все усиливалась. И в этом тоже все показания совпадали.

Официант, стоявший за баррикадой, запомнил это так:

– Было жутко неудобно. В разбитые окна дул холодный ветер, так что руки у меня совсем занемели, но ногам и всему телу было очень жарко. У меня было ощущение, что я в сауне, понимаете, что я имею в виду? Всюду вокруг нас было пекло, но при этом свистел ледяной ветер. И это было так... так необычно, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Сенатор Петерс стоял у западных окон и спокойно наблюдал за чайками над гаванью и над рекой. Наблюдать за птицами всегда было для него безграничным наслаждением, разрядкой, а иногда и потрясением, при котором сердце заходилось от радости, как однажды в Нью-Мексико, когда его взгляд привлекло какое-то движение на горизонте, и он быстро насчитал тридцать пять больших летящих птиц, направлявшихся к югу, быстро машущих белыми крыльями с черными кончиками, с длинными, тянувшимися за ними ногами, по которым он без всяких сомнений опознал единственную оставшуюся стаю американских журавлей, которая, видимо, отклонилась от своего привычного маршрута, чтобы миновать бурю, но с фантастической уверенностью продолжала стремиться вперед, к своим техасским гнездовьям.

Теперь, наблюдая за чайками, кружившимися там, вдали, свободными как воздух, он задумался, как сотни раз до того, почему человек в своей эволюции выбрал жизнь на земле.

Губернатор все еще сидел в канцелярии наедине с умолкнувшим телефоном и своими мыслями. Он слышал музыку, звучавшую по радио, в остальном вокруг все было спокойно, но мыслям губернатора покоя не было.

«Почему он даже не попытался использовать свое положение и пробиться в число первых мужчин, отправляющихся в спасительный путь к безопасности? Если задуматься об этом, то не найти логического объяснения. Теперь или всего через несколько минут он был бы уже на другой стороне, на крыше Торгового центра, не сидел бы за этим проклятым столом и не ждал бы... чего? Ответ прост. Не ждал бы конца этой трагедии как участник – только как зритель. В какую же абсурдную ситуацию может человек попасть таким образом!

Это же надо, какие мысли позволяет себе человек наедине с самим собой! Низкие, трусливые мыслишки, иногда и нежные, извращенные, даже безумные мысли: что угодно из того душевного шлака, которые варит дьявол в своем котле.

Но ведь это только мысли, которые неопасны, которые не превращаются в действия. В этом и состоит разница между здравым смыслом и безумием».

И потому он может спокойно думать о том, что злоупотребляя своим положением он мог бы поступить совершенно иначе. Он убеждал себя, что мог бы даже пригрозить, и понимал, что эти рассуждения ему самому кажутся смешными. Смешными и одновременно отвратительными. Он...

- Что вы так нахмурились, Бент? – раздался с порога голос Бет. Она спокойно стояла там, с легкой улыбкой на губах, ожидая его реакции.

Губернатор смотрел на нее с удивлением и ужасом, как ему показалось, даже разинув рот:

– Что-нибудь случилось с поясом? С тросом?

Продолжая улыбаться, она покачала головой.

Губернатор развел руками. То, что он почувствовал, было боязнью поверить в невероятное, разбавленной радостью и грустью.

- Вы не поехали, – сказал он и добавил: – А я не смог там быть.

– Я знаю. – Она медленно шагнула вперед.

– Я пытался позвонить, чтобы узнать все ли у вас в порядке. – Он помолчал. – Но телефон уже не работал. – Он вдруг сбросил с себя навалившуюся апатию. – Я так хотел, чтобы вы были в безопасности... – Его голос звучал уже увереннее, потому что к нему отчасти вернулась вера в себя.

– Я знаю. – Бет была уже у стола, присела на него, как прежде, покачивая длинными ногами, потом протянула руку, которую губернатор крепко сжал.

– Но вам нужно было эвакуироваться, черт возьми.

– Нет, Бент. – Ее голос и все поведение поражали спокойствием. – Я ведь вам говорила, что для меня больше никогда ничего не будет.

– Но я хотел, чтобы вы остались в живых. – Он помолчал, – И все еще хочу.

«Это правда или ложь? К черту всякий анализ».

– Я знаю. Но я все для себя решила.

– Только неверно. – Губернатор отодвинул кресло. – Немедленно...

– Нет, Бент. Я отказалась от своей очереди. Если даже захочу, назад уже не вернешь. Когда человек выходит из очереди, он должен встать в конец.

– Черт побери...

– Бент, послушайте меня! – Ее пальцы сжали его руку. – Всю свою жизнь я была... ну – привлекательной, иногда, возможно, забавной, остроумной, приятной, такой, какой следует быть. – Она помолчала. – И бесполезной. – Она заметила, что у него уже готовы возражения, и тут же опередила их. – Да, бесполезной. – И торопливо продолжала: – Но за несколько последних часов я впервые в жизни почувствовала, что делаю что-то нужное. Возможно, этого было немного, но гораздо полезнее всего, что я делала раньше.

– Ну ладно, – сказал губернатор, – пока мы были заперты здесь, вы кое-чему научились. Так теперь быстренько уносите ноги вместе с этим опытом...

– Есть еще один довод, Бент. Я должна его назвать? Об этом не говорят, в это не верят, но это правда.

Она молчала. Ее рука спокойно и доверчиво лежала в его руке. Она не отрывала глаз от его лица:

– Дело в том, что мне лучше здесь, с вами, чем там – снова одной.

В канцелярии было тихо. Отдаленно, неотчетливо к ним долетали только звуки музыки. Из-за решетки кондиционера над их головами показались клубы черного дыма, которые начали расползаться по комнате, медленно оседая. Ни один из них этого не заметил.

– Что мне вам на это ответить? – спросил губернатор. Я сидел здесь один и страдал. – Он запнулся. – Черт, вам нельзя здесь оставаться. Вы должны.

– Но если я хочу остаться здесь? – Бет покачала головой. Она снова улыбалась – ртом, глазами, всем своим существом. – Мой милый Бент, – начала она...

И именно в эту минуту в зале раздались первые отчаянные вопли схватки и грохот падающей мебели.

Губернатор отодвинул кресло и встал. Он колебался только миг.

– Оставайтесь здесь, – сказал он и выбежал в зал.

Под покровом черного дыма творился настоящий бедлам.

Один из столов, образовывавших баррикаду, был уже перевернут, и мужчины с яростью диких зверей схватились друг с другом, чтобы оттащить его в сторону или отстоять проход.

Губернатор увидел, как шеф пожарной охраны схватил ближайшего мужчину за лацканы пиджака, притянул к себе и двинул прямо в зубы, отбросив его, он схватил следующего. Но тут один из официантов – мускулистый здоровяк в белой куртке – это был Билл Самуэльсон – пробился в проход, нанес шефу пожарной охраны два мощных удара в живот и так резко отбросил его в сторону, что тот упал.

Кэрри Уайкофф держался в стороне от свалки и что-то кричал, и как раз когда губернатор мчался через зал, сенатор Петерс врезал Кэрри по животу подсвечником, зажатым в правой руке, и Кэрри сломался пополам. Сенатор, не останавливаясь, огрел подсвечником по голове здоровенного официанта. Здоровяк рухнул на пол, как заколотый бык.

Все происходящее было бессмысленно, бесполезно, одно только замешательство и безумие. Кто-то ударил сенатора по руке; из толпы вынырнуло побагровевшее лицо президента телекомпании. Губернатору показалось, что он похож на обезумевшего от страха барана.

Дым из вентиляции повалил с новой силой, темная масса душила и ослепляла, и разрозненные схватки вспыхнули с новой силой. Кто-то завизжал. В общем шуме на это никто не обратил внимания.

Губернатор закричал:

– Прекратите! Черт бы вас всех побрал, прекратите, я вам говорю! – Но это было вроде попытки перекричать ураган.

Тогда он пригнул голову и ринулся вперед. В лицо ему кто-то заехал локтем. Губернатор пробивался дальше. Вот он уже у толстого троса, выходившего в окно. Вот он уже у окна. Держась одной рукой за трос, он высунулся из окна насколько мог и замахал платком, потом подтянулся обратно и попытался выбраться из этого клубка.

Где-то еще работало радио. Губернатор шел на звуки музыки, как на сигнал маяка. Он увидел приемник на столике неподалеку, но когда он бросился к нему, столик перевернулся. Приемник полетел на пол, но продолжал работать.

Кто-то ударил губернатора в бок, он упал но, собрав последние силы, метнулся вперед и схватил приемник. Он прижал его к себе, прикрывая телом, пока ему не удалось выбраться из свалки, и когда был уже в стороне от этого побоища, поднял его вверх и включил на полную мощность.

В зале загремела музыка. Внезапно она смолкла. И, наконец, над схваткой загремел чей-то богатырский голос. Это был усиленный голос Ната Вильсона:

– СЛУШАЙТЕ ВСЕ! ВЫ, НАВЕРХУ, СЛУШАЙТЕ!

Наступила пауза. Шум драки стих.

– ВНИМАНИЕ, ВСЕ, КТО В БАНКЕТНОМ ЗАЛЕ, СЛУШАЙТЕ МЕНЯ! – снова загремел тот же голос.

– С ВАМИ ГОВОРИТ КОМАНДНЫЙ ПУНКТ НА ПЛОЩАДИ! НЕ ЗНАЮ, ЧТО ТАМ У ВАС ПРОИСХОДИТ, НО ЕСЛИ ЭТО НЕ ПРЕКРАТИТСЯ, СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПОЯС ОСТАНЕТСЯ НА КРЫШЕ ТОРГОВОГО ЦЕНТРА. ВАМ ЭТО ЯСНО? ПОВТОРЯЮ: ПОКА ТАМ У ВАС НАВЕРХУ НЕ БУДЕТ ВОССТАНОВЛЕН ПОРЯДОК, СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПОЯС НЕ БУДЕТ ВОЗВРАЩЕН В БАНКЕТНЫЙ ЗАЛ. ЕСЛИ ВЫ МЕНЯ ПОНЯЛИ, ПОМАШИТЕ ЧЕМ-НИБУДЬ БЕЛЫМ ИЗ ОКНА.

Все замерли, онемев и уставившись на то, как губернатор неторопливо идет к окну. Приемник он все еще держал в руке, потом передал его сенатору, снял с соседнего стола скатерть и, так же как перед этим, высунулся из окна и помахал в сторону Торгового центра.

По-прежнему стояла тишина.

– ХОРОШО! – снова загремел голос Ната.

- ХОРОШО! СОХРАНЯЙТЕ СПОКОЙСТВИЕ! ВСЕ ПОНЯЛИ? СОБЛЮДАЙТЕ ПОРЯДОК, ИЛИ МЫ ПРЕКРАТИМ ОПЕРАЦИЮ. ДЕЛАЕТСЯ ВСЕ, ЧТО В НАШИХ СИЛАХ, ЧТОБЫ СПАСТИ ВАС ВСЕХ! ЕСЛИ ВОЗЬМЕТЕСЬ ЗА УМ, ЭТО МОЖЕТ УДАТЬСЯ. ЕСЛИ НЕТ, ВСЕ ОСТАНЕТЕСЬ ТАМ! ПОНЯТНО ВАМ? ВСЕ!

Губернатор взглянул на соседние лица. Некоторые были разукрашены синяками, некоторые – кровью. Билл Самуэльсон, тот громадный официант, стоял на четвереньках, тряся голвой и глядя наверх, на губернатора, как разъяренный зверь.

– Вопросы есть? – спросил губернатор.

Никто не ответил.

– ВЫ ВСЕ ПОНЯЛИ? – снова загремел голос Ната. Губернатор вновь высунулся из окна и помахал скатертью. Потом наступила пауза – с крыши передавали сообщение в трейлер. И снова:

- ВСЕ В ПОРЯДКЕ? – спросил голос Ната. – ОСТАВАЙТЕСЬ НА ЭТОЙ ВОЛНЕ. НАЧИНАЕМ ВСЕ СНАЧАЛА! СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПОЯС ВОЗВРАЩАЕТСЯ, НО... Нат сделал паузу:

– ПРИ ПЕРВОМ ПРИЗНАКЕ НОВЫХ БЕСПОРЯДКОВ СПАСАТЕЛЬНЫЕ РАБОТЫ БУДУТ ПРЕКРАЩЕНЫ!

Голос умолк.

Сенатор взглянул на радиоприемник, который держал и руке. Улыбнувшись, он уменьшил громкость. Снова зазвучала музыка.

Генеральный секретарь негромко произнес:

– Номер пятьдесят два, пожалуйста, номер пятьдесят два.

Один из официантов, не участвовавший в столпотворении, протиснулся вперед. Бумажку с номером он крепко сжимал обеими руками.


В трейлере Нат положил трубку и глубоко вздохнул, пототм взял рацию и сказал в микрофон:

– Порядок, сержант. Как вы считаете?

- Насколько я могу судить, – ответил Оливер, голос которого звучал все так же спокойно, – вы привели их в чувство. Если мне что-то не понравится, то я сообщу.

Нат отложил рацию, обвел взглядом трейлер.

Тим Браун сказал:

– Ну и шумиха же поднимется! Ведь сколько народу слушали ту же станцию и услышали ваши угрозы или ультиматум, называйте это как хотите.

Но ведь помогло? – вмешался Гиддингс.

Помогло, – подтвердила Патти, взглянула на Ната и улыбнулась.


– Прошу номер пятьдесят три, – сказал генеральный секретарь.

Пожарный Хоуард спросил его:

– А какой номер у вас?

Генеральный секретарь улыбнулся:

– Шестьдесят. До меня еще семеро.

– И один из них я, – сказал Хоуард. – У меня пятьдесят восемь.

Генеральный секретарь снова улыбнулся:

– Я вас поздравляю, – и добавил: – С вами приятно было работать.

– Пожалуй, – предложил Хоуард, – нам бы стоило вместе выпить. Когда все кончится.

– С превеликим удовольствием.

Сенатор подошел к Кэрри Уайкоффу. В руке он все еще сжимал подсвечник.

– В следующий раз, Кэрри, – негромко сказал он, – я разобью вам голову. Можете не сомневаться.


Она все еще сидела там, где губернатор ее оставил – на краю стола, чуть покачивая красивыми длинными ногами; ее спокойные голубые глаза все еще улыбались.

«Я всегда буду помнить ее такой, – подумал губернатор. – Всегда? Всегда. Целую вечность».

– Сейчас поедете вы, – сказал он. Увидев, что она собирается возражать, тут же продолжил: – Да, потому что я этого хочу, потому что я умоляю вас уехать, и если это звучит высокопарно, вы меня извините. В такие минуты человек хватается за высокие слова.

– Бент, – она запнулась. Ее глаза перестали улыбаться.

– Я не хочу закончить свою жизнь низким эгоистическим поступком, – сказал губернатор. Неожиданно он улыбнулся. – Собственно, и это тоже эгоизм, признаю. Не могу избавиться от своего позерства.

Он подошел к ней и протянул руку:

– Идемте!

Они вышли из канцелярии, держась за руки. В зале на этот раз все словно вымерло. Из приемника по-прежнему лилась музыка, но никто ее не слушал.

Губернатор сказал генеральному секретарю:

– Номер сорок девять пропустил свою очередь, Вальтер. Вот она.

Кэрри Уайкофф, увидев это, раскрыл было рот, но тут же молча закрыл его.

В зале было тихо.

Генеральный секретарь улыбнулся Хоуарду:

- Значит, я ошибся, – заметил он. – До меня их еще восемь.

Бет воскликнула: – Бент!

– С Богом, милая! – Губернатор заколебался, но все же улыбнулся: – И поймайте за меня отличную форель!

Отвернувшись, он быстрым шагом вернулся в опустевшую канцелярию.


– Шестьдесят один, – раздавался голос шефа пожарной охраны.

– Шестьдесят два!

Кэрри Уайкофф рванулся вперед. Сенатор загородил ему путь.

– У меня номер шестьдесят пять, – выдавил Кэрри и протянул руку с листком бумаги.

Сенатор мельком взглянул на нее, потом кивнул и шагнул в сторону:

- Точно.


Гигантская конструкция раскалялась все сильнее. Огонь поднимался все выше и выше, разгоняя вечерние тени.

На площади стало темно, и там включили прожектора. Фигуры, двигавшиеся в их лучах, бросали на стоявшее в дыму здание фантастические уродливые тени.

Толпа за полицейскими барьерами вела себя спокойно, никто не шумел и не кричал.

Постовой Шэннон сказал:

– Мне кажется, это похуже, чем в аду, Фрэнк.

– Ну да, – голос Фрэнка Барнса звучал спокойно и серьезно. – Не видно только несчастных грешных душ.

Высоко над ними, все еще в лучах заходящего солнца, снова вынырнул спасательный пояс и двинулся в свой бесконечный спуск на крышу Торгового центра.

– Ты думаешь, им удастся спасти всех? – спросил Шэннон.

Барнс развел руками:

– Даже если получится – этот ужасный день никто никогда не забудет. – Он помолчал и добавил: – Никто из нас.


– Семьдесят шесть! – объявил шеф пожарной охраны. Он уже охрип от дыма и усталости. Закашлявшись, он никак не мог остановиться, разрывая грудь глубоким давящим кашлем.

Сенатор отвернулся от окон. Ему стало тяжело дышать. Он окинул взглядом зал.

На противоположной стороне у противопожарных дверей белела скатерть, прикрывавшая останки Гровера Фрэзи. В кресле возле них сидел кто-то, обвисший как мешок, запрокинув голову с открытым ртом. Сенатор не знал, кто это, но как ему показалось, человек уже не дышал.

Бен Колдуэлл лежал на полу посреди комнаты, там, где упал. Его тело скорчилось в позе эмбриона. Он не двигался.

Официант, сидевший на полу, протянул сенатору бутылку. По его лицу блуждала безумная улыбка.

– Большое спасибо, – ответил сенатор. – Но я пока подожду. – Голос его звучал глухо и тяжело. Он с трудом выпрямился и направился в канцелярию.

Губернатор сидел в кресле у стола. Подняв на него взгляд, он улыбнулся и закашлялся. Когда приступ кашля прошел, сказал:

– Садитесь, Джек. О чем будем беседовать?


Оливер с Кронски извлекли мужчину из спасательного пояса.

– Поддержите его, – сказал сержант и добавил громче: – Дайте ему кислород!

Он махнул рукой в сторону Башни, и спасательный пояс медленно тронулся в обратный путь.

– Семьдесят семь! – сообщил Оливер по рации. – Фамилия Бухольц. Нужна медицинская помощь.

Он стоял, могучий и невозмутимый, как скала, не сводя глаз с окон Башни, пока Кронски потравливал страховочный конец спасательного пояса.

Здесь, на крыше Торгового центра, и раньше было холодно.

Теперь же, в последних лучах заходящего солнца, мороз пробирал прямо до костей. Кронски потопал ногами и начал тереть руки.

– Здесь и белый медведь бы закоченел, – сказал он.

По сержанту не было заметно никаких признаков испытываемых им неудобств.

– Вспомните о тех беднягах наверху, – сказал он. – Уж у них-то тепла хватает с избытком. – И тут же: – Смотри! – У него впервые сорвался голос. – Смотри! Пояс сорвался.

Спасательный пояс вылетел в окно.

Он начал падать под собственным весом, описывая огромную дугу, все быстрее и быстрее, подпрыгивая и раскачиваясь, как сумасшедший.

– Господи Боже, – вскричал Оливер, – все кончено! – Он махнул рукой.

В окно проскользнул, как змея, основной трос, и его конец болтался в воздухе, потому что его оттягивали все еще державшиеся узлы. Трос расплавился от раскаленной балки, к которой был привязан, и теперь падал и падал в пропасть.

– В сторону! – крикнул сержант и отскочил сам, потому что тяжелый трос со свистом хлестнул по месту крепления к крыше, потом замер.

Оливер пытался рассмотреть, что происходит за окнами.

Протянул руку:

– Бинокль!

Он молча обшарил биноклем весь ряд окон банкетного зала, потом опустил его болтаться на ремешке и медленно поднес ко рту рацию:

– Крыша вызывает трейлер.

– Трейлер слушает, – отозвался Нат.

Голос Оливера звучал монотонно:

– Трос лопнул. Спасательный пояс упал вниз. Пустой.

Нат тихо произнес:

– Господи Боже!

– Но это уже не важно, – продолжал сержант. – Я не вижу, чтобы там кто-то двигался. Думаю, все кончено. – Он помолчал. – Мы сделали все, что могли, но этого оказалось мало.

Было 20. 41. С момента взрыва прошло четыре часа восемнадцать минут.

Загрузка...