Башня. Новый Ковчег-2

Глава 16

Глава 16. Павел

Павел и сам не понимал, почему он испытывает неловкость.

Он шёл чуть впереди Мельникова, тот отставал буквально на полшага. Наверно, ему тоже было не по себе. Картина, которая открылась их глазам, когда они переступили порог гостиной, смутила обоих. Вернее, не сама картина, а неожиданное откровение, которое последовало за ней.

Павел никак не мог предположить, что Стёпка Васнецов, одноклассник Ники, которого он в общем-то знал уже бог знает столько лет, и который ему в целом нравился (нравился даже больше, чем Кирилл Шорохов, хотя Павлу и не очень приятно было это признавать), вдруг оказался сыном Мельникова. А сам Мельников очевидно вообще был не в курсе, с кем встречается его отпрыск, потому что растерянность на его лице, внезапная и ничем не прикрытая, говорила сама за себя.

— М-да, — Павел остановился.

Всё-таки это была не та ситуация, которую можно спустить на тормозах, и она требовала прояснений. Мельников это тоже понял и, притормозив, упёрся в Павла твёрдым, неприязненным взглядом. Своих чувств Олег не скрывал, да и сам Павел, впрочем, тоже. Даже удивительно, как им ещё до сих пор удавалось не переходить на личности во время всевозможных планёрок и заседаний. Но даже и без этого, частенько при их словесных баталиях в воздухе искрило так, что, казалось, ещё чуть-чуть и полыхнёт. И угораздило же Нику из всех возможных пацанов выбрать именно сына Мельникова.

— Я, если честно, даже не предполагал, что Стёпка… Степан то есть, твой… ваш сын.

Павел замешкался. Их отношения, которые никак не желали складываться, не давали ему выбрать верный тон. Несмотря на то, что Павел знал Мельникова уже давно, ещё со времён Анниной учёбы, что-то мешало им обоим перейти на «ты». Мешало ещё в юности, когда они сталкивались в коридорах больницы, где Анна с Мельниковым проходили практику, и куда Павел заглядывал при каждом удобном случае. Мельников уже тогда бесил Павла. Слишком заносчивый. Слишком красивый. Слишком умный. И всегда слишком рядом к Анне. Он и потом был рядом с Анной, все те долгие четырнадцать лет, когда Павел вычеркнул её из своей жизни.

Сейчас уже Павел знал, что Мельников был одним из тех врачей, которые организовали своё подполье, борясь, как могли, с его законом. Переправляя людей в Аннину больницу, подделывая документы. Вся эта тайная сеть была вскрыта, нет, не после ареста Бориса — в том, что касается Анны, её больницы и всей её деятельности, Борька молчал, как партизан — после ареста других. Тот же Кравец соловьём разливался, сдавая всех направо и налево, и, по правде говоря, Павлу пришлось нелегко, отстаивая перед другими членами Совета и саму Анну, и всех остальных врачей, кто так или иначе был в этом отмечен.

Ледовской и некоторые другие, тот же Величко, вечный оппонент Павла, требовали совершенно справедливого наказания, но Павел обещал Борису, что с Анной ничего не случится, да дело было в общем-то и не только в этом обещании…

— Врачей трогать не будем, — жёстко сказал он Ледовскому, раз и навсегда подводя черту под этим разговором. — А Мельников пойдёт на повышение.

— Тебе видней, Паша, — не стал спорить генерал. — Но я бы не стал торопиться. Что ты, в сущности, о нём знаешь?

Павел тогда отмахнулся от ремарки Ледовского, а сейчас вдруг поймал себя на мысли, что генерал прав — вплоть до сегодняшнего дня он вообще мало чего знал про Мельникова. Не знал даже, что тот женат. Что у него, оказывается, есть сын. Правда, носящий почему-то другую фамилию.

— Степан мне неродной, — Мельников словно услышал его вопрос. — Потому фамилии у нас разные, но это ничего не значит.

— Я понимаю, — кивнул Павел. — Вообще, Степан — хороший парень. Мне нравится.

Сказал и тут же осёкся под острым, чуть насмешливым взглядом Мельникова. Уж кто-кто, а Олег точно не нуждался в его оценке своего сына.

— Ладно, проехали, — Павел усмехнулся и быстро зашагал дальше, твёрдо глядя прямо перед собой.

Заседание Малого Совета было назначено на пять часов в его кабинете. Они с Мельниковым слегка задержались, отчасти, потому что слишком долго спорили у него дома, отчасти из-за этих детей, которых они застукали целующимися в гостиной. Все, кто должны были прийти, уже собрались. Павел обвёл взглядом присутствующих: генерала Ледовского, надменного Величко и невзрачного, щуплого Сергея Ставицкого, который при виде Павла, снял очки и, близоруко щурясь, стал быстро протирать их вынутым из кармана платком.

Генерал стоял у окна — стеклянной стены, уходящей в небо. Он слегка повернул голову, но с места не тронулся, так и остался стоять, сухой и прямой как палка. Величко, начальник производственного сектора, кивнул им, не поднимаясь с кресла. Он был самым старшим из всех присутствующих, даже старше генерала, и эти двое были бессменными членами Совета на протяжении последних лет двадцати точно, если не больше. С Величко у Павла отношения были не просто плохими — они были отвратительными. Даже Мельникова, по сравнению с ним, можно было назвать почти другом.

— Добрый вечер, Константин Георгиевич, — поздоровался Павел.

Поздоровался, как всегда, отдельно, выделяя Величко из всех остальных, то ли подчёркивая тем самым его значимость, то ли по старой привычке, которая осталась с молодости, когда Павел тушевался под одним только взглядом этого мастодонта.

«Вот выбрал себе соратников, — усмехнулся про себя Павел. — Величко, который на дух меня не переносит, и хлыща Мельникова, который даже не скрывает, что считает меня бездушной скотиной».

Только на Ледовского и можно стопроцентно опереться, ну да Серёжа Ставицкий ещё свой, как никак родственник, жаль только, что в Совете недавно и веса ещё не имеет. Хотя вот Мельников тоже недавно, а уже успел завоевать авторитет.

Павел покосился на Мельникова, который занял место рядом с Величко, ещё раз отметил привычную мельниковскую безупречность: гладко выбритое лицо, свежую, отглаженную рубашку, аккуратно застёгнутую на все пуговицы. Почему-то вспомнился Марат Руфимов, его совершенно задёрганный в последнее время вид, помятый и несвежий, чёрные взъерошенные волосы, островки плохо выбритой щетины, словно Марат всегда брился в потёмках. Марата он уже отослал вниз, время пришло, и сейчас там внизу вовсю кипела работа, пока ещё невидимая для всех остальных, но важная и значимая.

— Да, кстати, Руфимов снова не придёт? — у Величко было чутьё, как у зверя. Иногда Павлу казалось, что он читает его мысли.

— Марат на станции. Он там нужней, — это было правдой лишь наполовину, но Павел не стал уточнять, на какую. Обогнул стол и сел на своё место. — Алексей Игнатьевич. Присаживайтесь тоже. В ногах правды нет.

Дождавшись, когда старый генерал наконец сядет, Павел продолжил:

— Мы с Олегом Станиславовичем уже успели с утра обсудить кое-какие вопросы. Сейчас он подробно представит, что в ближайшее время нам необходимо сделать для больниц и для здравоохранения в целом. Я не могу сказать, что я со всем согласен, — Павел сделал паузу, посмотрел в сторону недовольного Мельникова и продолжил. — Но если Сергей Анатольевич даст своё добро с финансовой точки зрения, то что ж… но хотелось бы, по возможности, не залезать в производственный бюджет.

— Вот именно, — вставил Величко, а Ставицкий виновато улыбнулся.

Мельников, разложив перед собой бумаги — какие-то графики, длинные таблицы с цифрами — начал свой доклад. Как обычно, чётко и размеренно, не растекаясь мыслью по древу. Иногда, по ходу своей речи, доставал из лежащей рядом папки какие-то подтверждающие документы и пускал присутствующим по кругу. Павел отметил, как поморщился Величко, а после очередной представленной таблицы Серёжа опять достал свой платок и промокнул испарину.

Именно Ставицкого во всей этой ситуации Павлу было жальче всего. Вот мужик, попал, что называется, как кур в ощип. По налившейся кровью шее Величко и звенящему чёткому голосу Мельникова уже было понятно, чем всё закончится. Мельникову нужны были средства, и по всему выходило, что единственным местом, откуда можно было отщипнуть кусочек относительно безболезненно, был производственный сектор. Величко дураком не был и ясно видел, куда клонит Олег — красные пятна, которые уже полезли с шеи Константина Георгиевича на его обрюзгшие щёки, были плохим знаком. Как-то разрулить ситуацию мог бы Серёжа Ставицкий, но судя по тому, с какой интенсивностью тот тёр платком вспотевший лоб — это вряд ли.

У них в Башне считалось, что прежний начальник финансового сектора, Кашин, был гением, богом финансов. Но, увы, он оказался просто по уши увязшим в махинациях Бориса, из которых наркотрафик был лишь верхушкой айсберга. Работал он на Литвинова по доброй воле или под давлением жены, Борькиной любовницы, сейчас уже было не узнать — Кашин до ареста не дожил. Умер от сердечного приступа, но перед смертью успел основательно замести следы. Вообще, в финансовом секторе у многих рыльце оказалось в пушку — наверно, это было едва ли не самое основное подразделение в Башне, которого чистки коснулись глубже, чем всех остальных, и в итоге они остались практически без толковых финансистов. Иногда Павел даже злился, что люди Ледовского здесь слишком переусердствовали.

И теперь им приходилось довольствоваться только Ставицким. Нет, Сергея Анатольевича нельзя было назвать глупым, но, во-первых, он и при Кашине не занимал какого-то высокого положения, поэтому многие тонкости от него просто ускользали, а, во-вторых, по складу своего характера Сергей никогда не был лидером. И видно было, что теперешнее положение его тяготит.

«Ну ничего, — подумал Павел. — Не вечно же длиться этому переходному периоду. Справимся. А дальше будет легче».

Мельников наконец замолчал, выпрямил спину и положил руки на стол перед собой. Сидевший рядом с ним Величко, напротив, ещё больше сгорбился, грузно растёкся в кресле. Твёрдый белый воротник рубашки глубоко врезался в багровую шею.

— Сергей Анатольевич? — Павел повернулся к Ставицкому. Вопросительные нотки в голосе были лишь так, для проформы, все здесь присутствующие уже если не знали, то догадывались, каким будет ответ.

Ставицкий прокашлялся.

— Павел Григорьевич, — Сергей, не поднимая головы, разглядывал последнюю выложенную Мельниковым таблицу. — При всём моём желании это невозможно.

Мельников не сдержался, фыркнул. Величко, ещё больше почуяв угрозу, завозился в кресле.

— Если только, как вы и предлагали, мы пересмотрим бюджет и с производственного сектора…

— Я такого не предлагал, — перебил его Павел.

— Ну да, ну да, я просто… не так выразился, — забормотал Ставицкий, взял мельниковский документ, поднёс к близоруким глазам. Павел видел, как дрожат его руки. — Но другого варианта на данный момент просто нет. Мы либо вот тут берём… либо Олег Станиславович…

— Нет, ну это чёрт знает что, — Величко с силой грохнул кулаком по столу. — Мы и так ужимаемся, как можем. Что, кроме Величко уже и ощипать некого, так что ли получается? А?

— Всех уже ощипали, — тихо сказал Павел. — Вы, Константин Георгиевич, у нас единственный неощипанный остались.

— Так как-то у нас очень странно выходит, — Величко зло сощурился. — Что-то со сменой руководства в Совете и с известными кадровыми перестановками стало отчего-то в Башне туго с финансами. Вдруг. А до этого хватало всем…

— А вы, Константин Георгиевич, палку-то не перегибайте, — подал голос молчавший до этого Ледовской. — И намёки ваши бросьте.

— Да уж какие намёки. Я вам прямым текстом говорю.

Сергей Ставицкий снял очки и часто-часто заморгал глазами. Павлу опять стало его жаль. Выпад Величко был направлен не на Ставицкого, это был выпад против него, Павла. Это с его назначением на пост главы Совета, всё пошло наперекосяк.

— Но ведь, Константин Георгиевич, — Ставицкий справился с охватившей его дрожью и даже нашёл в себе силы посмотреть на красного от гнева Величко. — Нельзя забывать, что прежний бюджет рассчитывался исходя из того, что закон об эвтаназии будет действовать, а теперь…

— А что теперь?

— А то теперь, — в разговор вмешался Мельников. — Что нам нужно расширять больницы. Оказывать посильную помощь людям. У нас ещё недостроенный хоспис на пятьдесят четвёртом, и это всё требуется средств. Дополнительных средств.

— Так может вернуть всё назад, а, Павел Григорьевич?

Закравшиеся в голос Величко иезуитские нотки не понравились Павлу. А Мельников просто вскипел.

— Конечно, принимать людоедские законы намного легче, чем помогать людям!

Павел опустил голову.

Четырнадцать лет назад, почти в это же самое время, они обсуждали закон — обсуждали не здесь, а в круглом зале, который находился тремя этажами ниже. И Ледовской тогда присутствовал. И Величко тоже. И ещё девять человек. А всего двенадцать. Двенадцать членов Совета, из которых только трое воздержались, только трое. А остальные проголосовали «за». И, тем не менее, в Башне до сих пор упорно продолжают именовать закон об эвтаназии «Законом Савельева». И с этим тоже не поспоришь. Он его выдвигал, он всех убеждал. Павел помнил презрительный и недоверчивый взгляд Величко, но не только это. Он помнил и другое — помнил, как Константин Георгиевич первым поднял руку «за» во время голосования. Поднял, не глядя на Павла, и вслед за ним, в согласном и молчаливом приговоре вскинули руки ещё восемь человек. Павел был едва ли не последним, кто оторвал ладонь от стола.

Анна тогда уже сказала ему про сына. Про страшный диагноз, подтверждённый двумя скрининг-тестами, и про то, что с этим можно жить, вот только… только как жить? Ему всё казалось, что это какой-то бесконечный кошмар, что в жизни так не бывает, ведь он же всё обдумал, всё рассчитал — ни его, ни его семьи это не должно было коснуться. Но судьба словно ждала, когда он ошибётся, чтобы услужливо подставить ему подножку… Они сидели у него в гостиной — он и Анна. Маленькая Ника возилась с игрушками у его ног, что-то тихонько бормоча себе под нос, а Анна говорила, объясняла, приводила какие-то примеры и доводы. Потом она замолчала, положила свою тёплую ладонь на его руку и крепко сжала.

— Мы же справимся, Паша? — сказала, вопросительно заглядывая ему в глаза.

И он утвердительно кивнул, уже понимая, что обманывает и её, и себя.

Так что ему ли, Павлу, не знать, как легко принимаются людоедские законы. Так легко, что ты ломаешь свою жизнь через хребет. Разом, резко, отчётливо осознавая, что две женщины, занимающие огромное место в твоей жизни, каждая — своё, не поймут и проклянут…

— Это всё лирика, — Павел посмотрел на Мельникова, спокойно, ничем не выдавая своих эмоций. — И так мы ни до чего не договоримся.

— Хорошо, — Мельников, видимо, понял, что переусердствовал. Даже если он не знал всей правды о болезни его сына и настоящих причин смерти его жены, он всё же чувствовал, что от этой темы сейчас лучше уйти, не теребить понапрасну прошлое.

— Хорошо, — снова повторил Мельников. — Если не производственный сектор, раз уж Константин Георгиевич воспринимает всё в штыки. Если другое?

— Нет другого, — тихо сказал Павел.

— А армия? А охрана? Мы сейчас тратим безумное количество денег на их содержание. Вы посмотрите, на всех этажах военных и охраны стало раза в два больше.

Ледовской с интересом посмотрел на Мельникова. Его голубые глаза блеснули холодной сталью.

— Нам действительно нужно столько охраны? — продолжал Мельников. — От кого и что мы охраняем? А?

Вопрос Олега звучал вроде бы резонно, но…

После всех последних событий, от которых Башню до сих пор ещё продолжало трясти, охрану из административного управления передали Ледовскому. Павел считал это правильным, хотя и видел, как Ледовской постепенно, шаг за шагом, перестраивает сформировавшуюся годами систему, потихоньку превращая охрану в ещё одно армейское подразделение. Павел не вмешивался — этот процесс был ему на руку. Но при этом Мельников тоже был отчасти прав, количество военных и охраны заметно увеличилось.

— Алексей Игнатьевич?

— Убрать с этажей лишних людей для меня не проблема, — медленно начал Ледовской. — Но, боюсь, сами жители этих этажей вам, Олег Станиславович, спасибо не скажут. Мы сейчас хоть как-то прижали всех этих мелких дилеров, торговцев краденым и прочей контрабандой. При Литвинове это пышным цветом цвело. А сейчас какой-никакой, но порядок.

— Но нарколабораторию вроде бы ликвидировали, — Мельников вопросительно посмотрел на Ледовского.

— Ну и что? — пожал плечами генерал. — Осталось наверняка нераспроданное, вот его и реализуют. А потом, не стоит забывать — свято место пусто не бывает. А про пойло, которое гонят чуть ли не в каждом отсеке, я вообще молчу.

— Сергей Анатольевич, — повернулся Павел к притихшему Ставицкому. — Финансово, насколько я понимаю, эти криминальные потоки отследить нельзя?

— Нельзя, — на лице Ставицкого появилась привычная виноватая улыбка. — Если бы был только электронный денежный оборот, тогда, конечно. Но от этого в Башне же уже давно отказались.

Это было так, хотя Павел ещё помнил, как в ходу в Башне были электронные деньги. Были магнитные пропуска-карты, на которые зачислялись зарплаты, были компьютеры, планшеты и даже огромные тумбы-терминалы на каждом этаже, через которые при желании можно было провести оплату за частные сделки. Но всё это кануло в лету вместе с устареванием оборудования и истощением запасов. От электроники начали отказываться, ещё когда Павел учился в школе: по всей башне за исключением верхних ярусов электронные замки заменили механическими, компьютеры и планшеты из личного пользования изъяли, магнитные карты остались, но теперь они действовали только как пропуска. И появились бумажные деньги. Условно бумажные, конечно — это был всё тот же пластик, только очень тонкий, хотя его и продолжали упорно именовать бумагой, словом, которое пришло из далёкого допотопного прошлого.

И, конечно, в такой ситуации ни у Ставицкого, ни у кого-либо другого не было возможности отследить, куда утекают деньги. Потому и оставалось надеяться на грубую силу, устраивать облавы, пытаясь хоть как-то локализовать криминальные сети, довольно густо опутавшие нижние этажи Башни. Хотя и наверху, Павел подозревал, своих любителей провернуть денежные махинации тоже хватало. Просто сейчас, после вала арестов, последовавших за громким делом Литвинова, все, кто поумней, затихарились и выжидали.

Ледовской это понимал лучше, чем многие другие.

— Нет, охрану убирать нам не с руки, — неожиданно выступил с поддержкой Величко. — Особенно после того случая с Барташовым. У меня, сами понимаете, все цеха производственные внизу сосредоточены, и не хватало, чтобы вся эта гопота нижняя у меня разгром учинила.

— Вы про того самоубийцу сейчас говорите? — Мельников удивлённо вскинул брови. — Он-то тут причём? У человека были элементарные проблемы с психикой…

— Этот ваш псих, — перебил Величко. — Прежде чем в туалете повеситься, мне линию одну из строя вывел.

Павел с Ледовским быстро переглянулись. Разговор, явно, уходил в другую, опасную сторону.

— У нас время, товарищи, время, — Павел постучал пальцем по корпусу часов. — Давайте закругляться. Значит, так. Вы, Сергей Анатольевич, подготовьте нам на завтра проект нового бюджета. Я понимаю, что требую невозможного, но время поджимает. Хотя бы черновой вариант.

— Значит, меня всё-таки потрошить будете? — опять скривился Величко.

— Вас, — Павел ответил жёстко, пресекая дальнейшие попытки спора.

Нужно было заканчивать. Он повернулся к Ледовскому, тихо прося того остаться и не замечая уже ни удивлённого взгляда Мельникова, ни внимательного интереса, мелькнувшего в глазах Серёжи Ставицкого, ни ничем неприкрытой злобы, расплескавшейся в синих глазах Константина Георгиевича.