Базаров порезал палец. Как говорить и молчать о любви

Б.П. Я не знаю другого писателя, столь же любимого, как Булгаков. Есть писатели-классики, а есть писатели-друзья. Булгаков – настоящий друг, который всегда придет на помощь, если тебе грустно и тоскливо, всегда поддержит. Его произведения отличаются одной особенностью: в них непостижимым образом сочетаются юмор (и не просто юмор, а какой-то безудержный балаган) с высокой человеческой драмой. Никто не умел соединить это так изящно. Такова была натура Булгакова.

Пьеса «Бег» тоже совмещает эти две линии: балаганную и драматическую. В ней есть два персонажа, о которых мы хотим рассказать подробно, два белых генерала: Чарнота и Хлудов. Это удивительные образы, самые яркие белые генералы в русской литературе. Вокруг авантюриста и эпикурейца Чарноты постоянно происходит балаган, а вокруг фаталиста Хлудова – великая драма Гражданской войны. Оба генерала – безумно храбрые командиры, они героически воевали в Крыму, проиграли и оказались в Константинополе в нищете и эмиграции. Пьеса «Бег» – про «бывших» людей, потерявших свой статус после Октябрьской революции, бегущих от Красной армии, сначала в Крым, потом в Турцию, а дальше – эмигрантскими тропами в неизвестность. Они бегут, не понимая до конца зачем и куда, постоянно видя сны о России.

Русская эмиграция

Б.П. Я довольно много читал о русской послеоктябрьской эмиграции: Бунин, Шмелев, Бердяев, но никак не мог ее понять, почувствовать. До того момента, как посмотрел фильм «Бег». Пьесе Булгакова сказочно повезло с экранизацией. В 1970 году по «Бегу» сняли фильм режиссеры Алов и Наумов. Чарноту сыграл Михаил Ульянов, а Хлудова – Владислав Дворжецкий. Это выдающееся кино и выдающиеся роли. Посмотрев фильм, вы никогда уже не забудете больные глаза Дворжецкого – Хлудова и безумный взгляд Ульянова – Чарноты. И вот почувствовать дух эмиграции мне помог один кадр из этого фильма. Часто бывает так, что художественный образ позволяет лучше понять историю, чем множество документов.

В фильме есть кадр, где Роман Хлудов, бывший полновластный руководитель обороны Крыма, бежавший в Константинополь, стоит на берегу Черного моря и смотрит в сторону России. Он одет в простую пыльную солдатскую шинель, ветер треплет ее отвороты, а он стоит неподвижно. Все эмигранты разбрелись кто куда. Одни устроились работать шарманщиками и таксистами, другие просят милостыню, третьи просаживают деньги на тараканьих бегах. А Хлудов каждый день, как на службу, приходит на свой пригорок у моря и смотрит в сторону России, будто ждет вестей. И с ним приходят его верные спутники, две бездомные собаки.

В канун 2022 года мы с Филиппом Григорьевичем съездили в Стамбул. Я очень хотел найти то место, где стоял Хлудов. Мы ходили по узким стамбульским улочкам, где селились тогдашние эмигранты, уклонялись от чокнутых мотороллеров, убегали от цыганских детей, поздравляли с Новым годом вездесущих котов, но хлудовского места не нашли. Его нет в Стамбуле. Этот город выходит к Мраморному морю и Босфору. Черного моря там нет. Однако Хлудов на берегу – очень красивый и точный образ, который демонстрирует одну из важнейших черт первой русской эмиграции – ожидание.

Наши эмигранты попали за границу не по своей воле и ждали скорого падения большевиков, чтобы вернуться на родину. Многие помнили историю Французской революции, которая довольно быстро закончилась реставрацией монархии. Большое количество эмигрантов возвратилось во Францию, получив обратно свои имения, кареты, флаги и своего короля. Русские тоже были убеждены, что реставрация неизбежна, а эмигрантские газеты каждый день трубили о скором поражении большевиков.

В этом и заключается трагизм русской эмиграции, ее болезненная красота. Многие эмигранты до самой смерти не хотели распаковывать чемоданы, учить иностранный язык, интегрироваться в новое общество, отдавать детей в местные школы. Не желали терять русской культуры, русского языка. Но советская власть оказалась гораздо более крепкой и долговечной, чем они ожидали. Люди умирали в эмиграции, так толком и не распаковав свои чемоданы.

Есть стереотипный образ русского эмигранта первой волны: этакого аристократа (графа или князя), который вынужден работать официантом, шофером или швейцаром. Какой-нибудь заезжий гастролер из Советской России, заходя в гостиницу, подает швейцару в ливрее монетку и вдруг узнает своего же барина, на которого раньше боялся поднять глаза, или ректора университета, или генерала. Однако в эмиграции находились не только представители бывшей правящей элиты, аристократы, писатели и религиозные философы. От революции бежали представители всех сословий.

Первыми эмигрантами вообще были солдаты, то есть в основном крестьяне. Основная эмиграция началась в 1920 году с эвакуации остатков Русской армии Врангеля и Деникина из Крыма. В Севастополе сели на пароходы и отправились в Турцию, где некоторое время организованно жили военными корпусами, готовые в любой момент вернуться в Россию и продолжить Гражданскую войну. Потом войска были частично переведены в Сербию и Болгарию, а когда закончилась поддержка иностранных государств, люди разбрелись кто куда.

Русское зарубежье было полноценной страной, представленной всеми группами населения, численность которой составляла, по разным подсчетам, от двух до трех миллионов человек. Константинополь, Берлин, Париж, София, Прага, Белград стали центрами русской диаспоры со своими ресторанами, газетами, театрами, университетами и даже русскими тараканьими бегами.

Ф.Ж. В нашей жизни постоянным является только одно – перемены. Каждый переживает изменения в карьере, статусе, навыках, возрасте, в отношениях с друзьями. Это все можно назвать миграцией идентичности. В истории Булгакова речь идет о грандиозных изменениях, о конфликтах идей и политических взглядов, о войне и спасении, о надежде.

Важно отметить разницу между путешествием и вынужденной эмиграцией. В туристической поездке мы восхищаемся новыми местами и всем, что лучше, чем у нас дома. Затем, возможно, ощущаем небольшое разочарование, обнаружив отличия не в пользу новых мест. При этом нам известно, что границы не закрыты и всегда можно вернуться домой, достаточно купить обратный билет и пройти паспортный контроль. Такое путешествие не воспринимается как утрата, мы просто ненадолго отлучились.

Пример вынужденной эмиграции может быть таким: нас переводят в новый филиал фирмы в другом городе, выдергивают из привычной жизни. Мы понимаем, что надо ехать: это мой карьерный рост, для меня это важно. Происходит смена контекстов, друзей, окружения… Мы переживаем утрату, так как привыкли, что рядом есть люди, которые нас знают, ценят и уважают, а на новом месте нас окружают незнакомцы. Правда, здесь есть один нюанс: мы сами сделали этот выбор, он соответствует нашим ценностям и не угрожает жизни. Про это мы еще поговорим чуть позже.

Герои Булгакова переживают вынужденную эмиграцию. Поэтому основная тема пьесы «Бег» – это утрата родины и тоска по ней, которая мощно бьет по их идентичности: прошлого «я» больше нет, а настоящее «я» еще не построено.

Чарнота: как любить родину, если ты эпикуреец

Б.П. Пьеса «Бег» начинается в 1920 году: конец Гражданской войны, красные подходят к Крыму, последнему оплоту белой армии. На сцене появляется генерал Григорий Чарнота, красавец и рубаха-парень. Для него война – это авантюра, рискованная и увлекательная жизнь.

Сначала мы видим его за карточным столом в штабе. Сидят офицеры, делают ставки. Вдруг начинают свистеть пули, звенит разбитое стекло, взрывы, а Чарнота будто и не замечает ничего, у него бешеный азарт. Вбегает денщик, задыхаясь, говорит: «Красные в городе». Все за столом как-то порываются бежать, но Чарнота хватает за рукав рядом сидящего: карты сданы, играй. И только когда круг заканчивается, он выхватывает пистолет и выпрыгивает в окно…

Потом мы видим его лежащим в храме на лавке с головой под одеялом. Он лежит и стонет, изображая беременную женщину, готовую рожать. Оказывается, в храме красные. Они уходят. За ними врываются белые. Чарнота кричит: шубу мне, замерз рожать! Тут же появляется его полевая жена Люська: «Живой! Спасся! Генерала Чарноту отбили у красных». Бросается ему на шею, они падают в снег, целуются…

После этого все садятся на коней, срываются и весело скачут во весь опор по заснеженному лесу. Одним словом, Чарнота – бравый, великодушный вояка и человек страшного жизнелюбия. После инцидента в храме он громит контрразведку, спасая женщину, прорывается через конницу Буденного с шашкой наголо… Но все уже бессмысленно. Крым сдан, и Чарнота не может ничего сделать. Начинается эвакуация в Турцию.

Прошла весна, за ней лето, и мы видим Чарноту на знойной улице Константинополя в той же черкеске, в которой он «рожал» в храме, только пыльной и без погон. Выпивший и мрачный, он торгует с лотка резиновыми чертями. «Не бьется, не ломается, а только кувыркается!» – выкрикивает он. Чарнота нищий. Но торговать у генерала плохо получается, он злится, ругается и бросается на покупателей. А потом, ничего не продав, отправляется на тараканьи бега, которые открыл в Стамбуле русский пройдоха Артур Артурович. У него есть один выдающийся таракан по имени Янычар. На него Чарнота ставит все деньги. Начинаются бега, а Янычар, главный фаворит, бежит не в ту сторону. Потому что Артурка опоил его пивом. Начинается драка. Дерутся матросы и проститутки, а Артур в порванном фраке кричит: «Где вы видели когда-либо пьяного таракана?» Балаган!

Проиграв ящик с резиновыми чертями, побитый и злой Чарнота возвращается домой. А там его ждет жена Люська, та самая полевая подруга. Но в эмиграции они меняются ролями: теперь уже она властно, по-генеральски, спрашивает Чарноту: где деньги? Он неумело врет, что ящик с товаром украли на базаре. «Отвечай, проиграл?» – спрашивает Люська. Чарнота говорит: «Войди в мое положение! Не могу я торговать чертями! Я воевал!» И Люська, его верная соратница, отвечает: «Ненавижу я тебя, и себя, и всех русских! Изгои чертовы!» С этими словами она уходит навсегда, а Чарнота присаживается на корточки, шарит под кипарисом, находит окурок и говорит: «До чего греки жадный народ, ведь до самого хвостика докуривает, сукин кот!»

Чарнота, конечно, зол, но и в Стамбуле он остался таким же бешеным и обаятельным, хотя именно его образ, пожалуй, является самым показательным в литературе примером потери статуса в эмиграции. Чарнота был боевым генералом, а спустя всего несколько месяцев натурально просит милостыню.

Ф.Ж. Занимаясь анализом пьесы Булгакова, я познакомился с теорией американского психолога Кэррола Изарда. Теория, как несложно догадаться, посвящена теме утраты, которая разделяется им на три уровня. Мне не нравится, как это звучит, похоже на компьютерную игру с боссом-вертолетом в конце. Я бы назвал их «порядками» или «категориями».

Первая категория – невосполнимая утрата.

Речь идет, конечно, о смерти. Ужасно трудно принять тот факт, что человека больше нет. Из мира живых он переселился в особое место, стал членом закрытого клуба, который находится в нашем сердце. Мы помним о нем, иногда ведем с ним беседы, опираемся на какие-то его идеи и ценности. Светлая память становится чем-то очень важным.

Вторая категория – качественные и личные утраты.

Речь идет о социальном статусе, о роли в обществе, о возрасте, физических изменениях, навыках и т. д. Мне никогда не будет семь лет, мне никогда не будет восемнадцать, волосы выпадают, появляются морщины, все чаще болит спина… С этими изменениями бывает очень трудно согласиться.

Повышение в должности или смена работы тоже могут стать утратой, если я буду проецировать свой предыдущий опыт и отношения с коллегами на новых людей. Оказавшись в другом месте, где себя, возможно, придется раскрыть по-новому, я могу сильно заскучать по тому, что было раньше. Если я таким образом застряну в проекциях прошлого (не важно где – на новой работе, в новой стране или в новых отношениях), то, скорее всего, у меня не получится выстроить новые связи, я могу угаснуть и погрузиться в апатию. И тут, как во всех прочих категориях утраты, надо позволить ей войти в жизнь и найти для себя новый смысл и новую надежду.

Третья категория – материальные утраты.

Дорогая сердцу вещь сломалась либо потеряна, а у меня с ней связаны теплые истории и эмоции; мой любимый бренд закрылся, в киндер-сюрпризе игрушки уже не те…

В большинстве книжек на эту тему говорится про «воронку утрат», или «стадии принятия», «стадии горя». Обычно они таковы:

Первая стадия – несогласие, отрицание того, что происходит.

Вторая стадия – гнев на себя или на обстоятельства, приведшие к утрате.

Третья стадия – печаль, оплакивание потери.

Четвертая стадия – обида или вина, за которой может последовать прощение.

Пятая стадия – грусть (ее еще называют светлая печаль).

Шестая стадия – новый смысл и новая надежда.

Воронка утраты подразумевает, что человеку необходимо многое переосмыслить, найти силы, чтобы справиться с новой реальностью.

Много лет назад я работал в отделе экстренной помощи, и у меня был руководитель Ростислав Прокопишин, экстремальный психолог. Ростислав мне говорил, опираясь на свой опыт, что так, как написано в книжках, не бывает. Принятие утраты похоже не на воронку, а на скейтбордовскую – образную площадку. Человек не проходит стадии одну за другой, но катается по ним то вперед, то назад, а иногда просто стоит на месте. Сначала у тебя может возникнуть несогласие, потом ты вроде бы смиряешься, затем злишься, потом опять несогласие, потом грусть… Наконец, ты восклицаешь: «Да блин, это я во всем виноват!» – и так далее. Как написали в своей книге Рэймонд Моуди и Дайан Аркэнджел: «Горе – слишком глубокое переживание, чтобы его можно было „исправить“… Вы идете по вашему собственному мосту, преодолевая боль по-своему, в своем темпе».

Нет правильного рецепта, как справляться с переменами, как пережить горе и утрату. Одно известно точно – это долгий путь, и важно идти по нему вперед. Там будут дождь, жара, песок, скалы, артефакты, опыт, враги и друзья, как и в любом приключении. А главное – после этого путешествия вы станете другим.

В случае Чарноты мы видим все три категории утраты: безвозвратно утеряно материальное благосостояние, личный статус генерала и его отношения с людьми претерпели колоссальные изменения; наверняка ему пришлось увидеть смерть многих товарищей и друзей. Нам известно, что Чарнота живой и азартный игрок. Раньше ему часто везло. Когда Люська спрашивает: «Где деньги?» – он отвечает: «Я генерал». Однако в новом мире Чарнота больше не генерал.

Чтобы запустить механизм согласия, человек должен четко осознать то, с чем он не согласен, не используя абстрактные понятия (в случае Чарноты это «Родина» или «Я не генерал»). Несогласие необходимо раскрыть с помощью конкретных вещей, которые можно измерить, посчитать и отметить. «Расскажи, про что у тебя болит, с чем тебе тяжело согласиться».

Дело не в том, что Чарнота был генералом. В этом понятии заключены власть, битвы, униформа, дорогие сигареты… Помнишь, он после засады говорил: «Сигарету мне! Пальто мне! Я устал рожать в этом холодном храме»? Когда человек перечисляет свои подлинные утраты, приходят грусть, слезы, гнев, обида.

Б.П. Для Чарноты потеря России равноценна потере себя. Как ностальгирует Чарнота! Он с теплом вспоминает русских вшей и «чудесные» бои на родине. Билетерша на тараканьих бегах, обозначенная в пьесе как Личико, ведет с ним такую беседу.

Мастер ностальгии. Мастер отрицания. Я хорошо понимаю этого генерала, потому что у меня тоже был опыт релокации. Не знаю, можно ли сказать, что я с ним справился, но я точно прошел всю воронку и многое переосмыслил.

В словах Чарноты про вшей и города я узнаю себя. Я тоже сравнивал еду, улицы, вспоминал центр Москвы, прекрасный русский театр, людей, медицину. И все, что меня тогда окружало, проигрывало в сравнении. Про это очень поверхностно, цинично, но честно сказано в книжках по психологии: «Механизм сравнения мешает адаптации». Представляю, как психолог в очках говорит эту фразу Чарноте и в итоге остается без очков и со сломанным носом… Впрочем, механизм сравнения действительно мешает принять утрату. Сравнение с прошлым не позволяет согласиться с настоящим.

Мне вспоминается классная история моего учителя по арт-терапии Удо Баера. Однажды он привел племянника в цирк. На арену вышел фокусник и надул огромный пузырь. Племянник хлопал в ладоши, визжал от восторга, словно маленький поросенок, топал ногами… До тех пор, пока какой-то парень на задних рядах не сказал: «Пф, в цирке на улице Мюрлен я видел пузыри и побольше». Тут же восторг племянника испарился, убитый этим сравнением.

Все предметы и понятия, с которыми мы теряем связь, обретают качество артефактов, будто из фильмов про Индиану Джонса. Таким артефактом может стать глазированный сырок, площадь родного города или озеро Байкал. Даже если мы ничего из этого по-настоящему не любили. Не думаю, что с этим надо что-то делать. Люди несовершенны, у нас всех есть такая ловушка в голове, которая через сравнения приносит нам страдания.

Хлудов: как любить родину, если ты фаталист

Б.П. Вторым в нашей пьесе появляется генерал Роман Хлудов. Он сидит в здании вокзала железнодорожной станции на севере Крыма, где работает штаб фронта. С этим персонажем мы от карнавала, комедии и фарса переходим к драме. Хлудов – фаталист, полная противоположность Чарноте. Он отвечает за оборону Крыма и, кроме штабных задач, обязан делать и самую грязную работу войны – расстреливать и вешать людей. Хлудову надо во что бы то ни стало удержать Крым, а как удерживать, если всё разваливается и все бегут? Только самыми простыми и жестокими методами. С дезертирством надо бороться – Хлудов приказывает вешать дезертиров на фонарях с табличкой «дезертир», чтобы неповадно было. С саботажем надо бороться – вешает с надписью «саботаж». А если кто-то, не дай бог, заподозрен в симпатиях к красным – вешает с надписью «большевик». Промерзшая станция постепенно, как елка игрушками, зарастает повешенными. И деваться от них некуда. Кругом сплошные «фонари» и «мешки» – так называют разнообразных висельников.

Однако и Хлудов тоже совершает красивые поступки. В одной из сцен к нему на станцию приходит главный антигерой пьесы Корзухин, товарищ (заместитель) министра торговли. Он бежит за границу и просит «протолкнуть груз особого назначения», который застрял на станции у Хлудова.

Корзухин «травлено озирается» и говорит, что будет жаловаться главнокомандующему. На что Хлудов отвечает: «Пожалуйста». Как боевой генерал, он ненавидит надменное и недальновидное высшее командование, ненавидит членов правительства, которые бегут за границу, как крысы с корабля, прихватив с собой побольше имущества. Все они ему глубоко омерзительны, и он их уже не боится. Но главное, на него вдруг сваливается какое-то окончательное понимание глубинной сущности Гражданской войны. Он говорит: «Никто нас (белых) не любит, никто… Нужна любовь, а без любви ничего не сделаешь на войне!.. Меня не любят».

Когда я впервые прочитал эту фразу, она меня поразила. Это какая-то мучительная истина, экзистенциальная правда, которая открылась Хлудову только здесь, в Крыму, на этой станции. Он понял, что война проиграна.

И тут главным свидетелем драмы перед больным Хлудовым появляется вестовой Крапилин. Это простой солдат из отряда Чарноты, который надеялся только на Хлудова. Крапилин знал, что Хлудов блестящий военачальник, самый честный из всех, самый храбрый, он понимал, что если и есть какая-то мизерная надежда на победу белой армии, то имя ей – Хлудов. Крапилин долго шел «под крыло Хлудову», а когда пришел, вместо грозного штаба армии и уверенного полководца он увидел пустынную станцию, где ветер раскачивает повешенных, и больного, ссутулившегося, совершенно надломленного человека на табуретке – руководителя обороны Крыма. И от отчаяния у Крапилина происходит нервный срыв. Он высказывает Хлудову в лицо все, что о нем думает: «Шакал! Только одними удавками войны не выиграешь! За что ты, мировой зверь, порезал солдат на Перекопе?»

Крапилин выплевывает всю свою боль и вешает на Хлудова все ошибки командования. Хлудов его напряженно слушает.

«Ты пропадешь, шакал, – продолжает Крапилин. – …Да нет, убежишь, убежишь в Константинополь! Храбер ты только женщин вешать да слесарей!»

Хлудов говорит ему: ты ошибаешься, солдат, я воевал, я два раза ранен.

И тут Крапилина будто оставляют силы. Он выходит из своего «забытья», осознает, что наговорил генералу, опускается на колени и начинает просить прощения. Может быть, он это делает, рассмотрев больные глаза Хлудова.

«Нет! – говорит Хлудов. – Плохой солдат! Ты хорошо начал, а кончил скверно. Валяешься в ногах? Повесить его! Я не могу на него смотреть!»

На голову Крапилина надевают черный мешок и вешают на фонаре с табличкой «Вестовой Крапилин – большевик».

После этого Крапилин начинает являться Хлудову как галлюцинация, наяву и во сне. Молчаливо ходить за ним. И во время эвакуации, и в Константинополе Крапилин рядом. Хлудов его умоляет: «Поговори со мной, солдат». Тот молчит. И Хлудов не понимает, почему является ему именно Крапилин. Почему он, а никто другой? Ведь их было так много.

Ф.Ж. После сдачи Крыма Хлудов осознает бессмысленность повешения. Происходит разрушение старых идей и смыслов. И как следствие – разочарование и ненависть к себе.

Б.П. Абсолютно согласен. Пока Хлудов не понимал, что война проиграна, эти многочисленные повешения имели моральное оправдание. Мол, неизбежная работа войны. А Крапилина он повесил иначе, потому что тот сказал ему правду, которую он не хотел слышать. Он повесил Крапилина по инерции из-за своей гордыни и злости: ты сломался, и я тебя повешу. Эта казнь уже не имеет никакого военного смысла и, следовательно, никакого оправдания.

Ф.Ж. Скажу несколько слов о сновидениях. Основная задача сна – систематизировать все, что с нами происходит, разложить информацию по полочкам. Это важно для головы и тела, для психологического здоровья. Жизнь наполнена самыми разными событиями и эмоциями. Во время фазы быстрого сна мозг старается все это упаковать, чтобы мы не сошли с ума.

Почему у Хлудова повторяется сон о Крапилине? Психотерапия говорит, что сны повторяются, если они связаны с мощными переживаниями, которые мозг не может переварить. Крапилин, приходящий во сне, – это открытая рана Хлудова, связанная с нелюбовью, потерей смыслов, стыдом и виной. Хлудов у него спрашивает: «Зачем ты приходишь?» Мне кажется, ему хочется услышать обвинения в свой адрес, но призрак молчит. Крапилин – как строгая мама, которая наказывает молчанием… Она знает, что дальше ребенок накажет себя сам.

У вины, как и у прочих эмоций, есть своя задача. Вина приходит для того, чтобы мы себя простили или попросили прощения у того, кого обидели. Хлудов находится в самом начале этого пути, он чувствует вину, но прощения не просит. Хлудов вешал людей, последний из них сказал ему правду, с которой он согласился, но все же решил его убить. Я думаю, что вина Хлудова просто колоссальных размеров. Ее невозможно выдержать, тут даже непонятно, у кого просить прощения, как это можно исправить.

У Казимира Лиске есть спектакль, в котором события происходят в обратную сторону, от будущего к прошлому. Двое мужчин пишут друг другу письма, один из них сидит в тюрьме. Тот, что на свободе, пишет примерно следующее: «Привет, Джон, как твои дела? Как настроение? Получил твое письмо, очень за тебя рад». А заключенный отвечает: «Привет, у меня все хорошо…» и так далее. Постепенно действие добирается до самого первого письма, из которого зрители узнают, что преступник, сидящий в тюрьме, убил сына своего корреспондента. Их переписка начиналась с гнева, а через энное количество писем и лет они стали близкими друзьями. Преступник исправляет вред, просит прощения и получает его, несмотря на тяжесть греха. История, кстати, основана на реальных событиях. Спектакль называется «Black & Simpson».

Объединиться вокруг России

Б.П. В «Беге» есть еще один сюжет, связанный с Чарнотой, тоже авантюрный, как все, что с ним происходит. Вместе с Голубковым, этаким чеховским интеллигентом, Чарнота отправляется в Париж, чтобы добыть денег для его возлюбленной по имени Серафима у ее бывшего мужа, миллионера Корзухина, которого мы видели на станции в Крыму.

Опять Чарнота предстает перед нами во всей красе. Он является в особняк Корзухина в одних подштанниках, потому что штаны он продал. Корзухин его спрашивает: ты что так, без штанов, по Парижу и ходил? «Нет, – говорит Чарнота, – по улице шел в штанах, а в передней у тебя снял. Что за дурацкий вопрос!»

Корзухин, конечно, деньгами делиться не хочет и брошенной жене отказывается помогать. «Нарочно бы к большевикам записался, только чтоб тебя расстрелять», – говорит ему Чарнота. Но тут он видит у Корзухина на столе карты. «Ты играешь?» – «Играю и очень люблю». – «Так сыграем со мной!» И они начинают играть на деньги.

Безумец Чарнота играет только ва-банк и каждый раз выигрывает. Корзухин понимает, что долго так продолжаться не может, наступит момент, когда тот проиграет. Но Чарнота не проигрывает. Ва-банк! Ва-банк! Ва-банк! Проходит ночь, начинается утро, Чарнота выиграл большие деньги, много тысяч.

На следующий день, купив дорогой костюм, он идет под мост к нищим с бутылкой шампанского в руке. Этой сцены нет в пьесе. Она появилась в фильме. В ней звучит прекрасный монолог Чарноты. Подвыпивший, он говорит, обращаясь к парижским нищим:

В последней сцене пьесы Чарнота прощается со всеми. Голубков с Серафимой возвращаются в Россию, Хлудов предлагает ему тоже вернуться, на что Чарнота говорит:

И Чарнота снова идет на тараканьи бега, чтобы, вероятно, в один день проиграть все корзухинские деньги и опять начать свой балаган. Смысла своей жизни без России он не видит, а значит, остаток дней нужно провести максимально весело.

Я расскажу небольшую историю, которая случилась в нашем стамбульском путешествии. Вдохновленные «Бегом», мы хотели найти экскурсовода, который провел бы нас по местам первой русской эмиграции, рассказал о константинопольской диаспоре 1920-х годов. Мы бросили клич в соцсетях, и друзья посоветовали нам хорошую женщину-экскурсовода. Ее звали Ольга. Я позвонил. Ольга ответила с радостью, но несколько запнулась, когда я рассказал о нашем желании. Заметила, что никогда темой послеоктябрьской эмиграции специально не занималась и, если мы хотим серьезных знаний, наверное, следует обратиться к кому-то другому. Я сказал, что мы посмотрели фильм «Бег» и хотим почувствовать дух эмиграции.

– Дух, – ответила она, – я вам почувствовать дам!

На следующий день мы отправились с ней путешествовать по городу.

Ольга водила нас по узким серым улочкам, где селились эмигранты. Показывала места в городе, которые Алов и Наумов сняли контрабандой для своего фильма. Константинопольские сцены советские режиссеры снимали в дружественной Болгарии, а в натовскую Турцию приехали инкогнито с целью подпольных съемок. И действительно, сделали какое-то количество планов, буквально вынимая камеру из-под плаща.

Через пару часов экскурсии мы зашли в кофейню передохнуть. И там проникнувшаяся к нам Ольга сказала, что, вообще-то, не занимается темой эмиграции, потому что однажды с ней произошла одна история. Ольга отпила глоток турецкого кофе, который очень советовала нам попробовать, и, покручивая в руке пакетик сахара, начала рассказ.

– Когда в 1990-е годы я только переехала в Турцию и занялась экскурсиями, мне довелось водить по городу коллекционера портсигаров. Тогда я сама была еще молодой эмигранткой. Мы ходили по всем блошиным рынкам, и в одном подвале турок вынес нам из своих запасов два серебряных портсигара. Коллекционер посмотрел на них холодно, сказал, что они не представляют интереса. А я открыла один из них. Просто на автомате нажала на кнопочку, и он раскрылся. Внутри я увидела гравировку на русском языке: «Дорогому Гришеньке, который выдержал экзамен по латыни. На память. 1914 год». В этот момент меня как током ударило, потому что я будто увидела всю судьбу этого Гришеньки. В 1914 году он закончил гимназию совсем еще мальчишкой, а в 1920-м, вероятно, с остатками белой армии оказался в Константинополе. Без родины, без денег, без смысла, без будущего. Я не знаю, как прожил свою жизнь Гришенька, но, наверное, нелегко, если портсигар был заложен или продан. И вот Гришенька давно умер, все его знавшие умерли, а портсигар с поздравлением лежит себе на полке в магазине. Меня охватил такой страх, что я бросила этот портсигар и решила, что ничего не хочу знать о несчастных эмигрантах, что никогда к этой теме обращаться не буду.

Мы гуляли по Стамбулу до заката и расстались с Ольгой на одном из мостов, с которого в золотом свете солнца было видно сразу пять мечетей. Чайки с криками летали над нами, а мы шли в сторону отеля и думали об Ольге и Гришеньке. Для нас судьба бедного гимназиста была лишь одной из печальных историй наших соотечественников, а для Ольги она оказалась чем-то бóльшим, ведь тогда она сама была молодой эмигранткой, которая, как и Гришенька, попала в Стамбул и будущее свое не знала. Для нее история Гришеньки была очень созвучной и тревожной.

Пушкин, осмысляя в целом свое творчество в стихотворении «Памятник», среди главных заслуг перед народом выделил три. Он написал: «И долго буду тем любезен я народу, что (во-первых) чувства добрые я лирой пробуждал, что (во-вторых) в мой жестокий век восславил я свободу и (в-третьих) милость к падшим призывал».

Булгаков в своих белогвардейских произведениях «Бег» и «Белая гвардия» как раз занимался тем, о чем писал Пушкин, – призывал милость к падшим. В советской стране он показывал белых проигравшими, но благородными. Так он выступал за примирение. По сути, он был первый крупный писатель, который выступал за примирение красных и белых. За примирение вокруг России. Он будто говорил: да, мы по-разному видели будущее, да, мы проиграли (Булгаков считал себя белогвардейским писателем), а вы (большевики) победили, но Россия остается Россией, как бы она ни называлась. И если мы любим Россию и людей, которые ее населяют, мы должны оставаться с ней и ей служить.

И тут самое время рассказать о прототипах главных генералов из «Бега». Если у Чарноты прототип довольно размыт, то у Хлудова он очень четкий, его Булгаков писал с известного человека – Якова Слащева, действительного руководителя обороны Крыма. В эмиграции Слащев написал две книжки воспоминаний, где винил в поражении высшее командование. Булгаков читал эти книги и, по-видимому, был во многом с ним согласен.

В пьесе Хлудов порывается вернуться в Россию. «Проживешь ты ровно столько, сколько потребуется тебя с парохода снять и довести до ближайшей стенки! – говорит ему Чарнота. – Да и то под строжайшим караулом, чтобы тебя не разорвали по дороге. Ты, брат, большую память о себе оставил!» Предположения Чарноты кажутся вполне логичными, возвращение в Россию для Хлудова невозможно. И в финале пьесы он пускает себе пулю в лоб. В конце фильма Хлудов не убивает себя, а просто остается в Стамбуле на том самом пригорке, куда он приходит каждый день с двумя бродячими собаками – смотреть в сторону России и ждать вестей.

Но судьба Слащева сложилась иначе. Как только в Советском Союзе объявили амнистию и призвали белых вернуться, он возвратился, сказав: «Мне не важно, как моя страна называется: Российская империя или РСФСР. Это Россия. И надо возвращаться, чтобы, не дай бог, не оказаться наемником против своей родины, своего родного народа». Так он обращался к белой армии, остававшейся в эмиграции.

Слащев приехал в Москву и устроился работать по специальности – преподавателем тактики на офицерских курсах, военспецом. Еще до начала Гражданской войны о Слащеве ходили легенды как о человеке бешеной храбрости, израненном кавалере многих орденов, полученных еще в Первую мировую. Легенды его сопровождали и в Советской России. Например, такая. На офицерских курсах Слащев читал лекции, где разбирал сражения Гражданской войны с точки зрения тактики. Это была его основная работа. И в своих разборах Слащев никогда не упускал случая едко поиронизировать над ошибками красных. При этом многие слушатели, которые сидели в аудитории, были красноармейцами, воевавшими с ним же на полях Гражданской войны. На одну лекцию Слащева якобы пришел сам легендарный Семен Буденный, командующий Первой конной армией. И когда Слащев начал язвительно разбирать его неудачную операцию, тот не вытерпел, вскочил и выстрелил в сторону лектора. Слащев подошел к нему и спокойно сказал: «Как вы стреляете, так вы и воевали». Слащева любили студенты, он устраивал занятия на дому. Но в 1929 году на квартиру к Слащеву пришел молодой человек и застрелил его. По словам убийцы, это была месть за брата, которого Слащев повесил в Крыму.

В пьесе к Хлудову приходит безмолвный призрак повешенного вестового Крапилина, а в жизни к Слащеву пришел живой человек и отомстил ему за «мешки» и «фонари». Будто бы сама жизнь закончила историю, намеченную в литературе.