Базаров порезал палец. Как говорить и молчать о любви

Б.П. Хемингуэй варварски покончил жизнь самоубийством, застрелился из охотничьего ружья. В то время он был нервно истощен, много пил. От депрессии его лечили сеансами электрошока, от которых он начал терять память. «Неужели врачи не понимают, что для писателя память – это главный капитал, – говорил Хемингуэй. – Что они со мной сделали?!»

Когда Хемингуэй почувствовал себя беспомощным и лишенным возможности писать, он предпочел засунуть дуло ружья себе в рот. Всю жизнь он культивировал образ сильного мужчины, который борется и не сдается. Когда же старость и болезнь оказались сильнее, Хемингуэй решил уйти сам, непобежденным.

Но всего за несколько месяцев до этого Хемингуэй закончил черновую редакцию своей самой светлой книги, в которой вспоминал о молодости в Париже. Он не справился с предисловием и не придумал окончательное название. Его дала жена при публикации: «A Moveable Feast» (буквально – «Передвижной праздник»). Но самое удачное название роман приобрел в русском переводе: «Праздник, который всегда с тобой». И эта книга совсем не похожа на старческую прозу, она сохраняет поразительную свежесть и яркость красок. Предсмертная книга Хемингуэя оказалась самой простой и лучшей. Как будто Хэм решил наконец разобраться в том, что же такое счастье. Из чего оно состоит. И главное, понять, как он умудрился до последней крошки растерять то счастье, которое было дано ему в избытке.

Ф.Ж. С «Праздником» у меня особые отношения. Помню, как читал его в Грузии. Я просыпался, надевал халат, варил себе кофе в турке, ложился на диван в большом зале старого дома и читал воспоминания Хэма о Париже. Город Тбилиси очень напоминает Париж: голые платаны, маленькие улочки, на которых старые грузинки продают фрукты и цветы, запах хлеба-шоти… В этом городе всегда есть ощущение праздника. Я любил просто стоять на улице и наблюдать за разными историями: вот едет машина, на крыше которой привязаны рояль, диван, ванна и гитара; вот мужчина идет с мешком на спине, из которого торчит голова большой собаки с высунутым языком… Всюду подростки в модных одеждах, город пропитан жизнью.

Роман «Праздник, который всегда с тобой» похож на вино, которое раскрывается постепенно и меняет вкус в зависимости от настроения читателя, от его мыслей и переживаний, даже от места, в котором его читают… Мое настроение во время чтения совершало гиперпрыжки: от милоты до раздражения, от раздражения – к умиротворенности. Я бы определил его жанр как «приятная повседневность». Это немного похоже на мультфильмы Миядзаки. Там очень красиво готовят еду, аж слюнки текут… Японцы умеют рисовать простые вещи так, что хочется ими воспользоваться, хочется попасть в их мир. Хемингуэй пишет о том, как сидит в кафе, общается с официантами или с девчонками в баре, смотрит на кого-то в окно… Эти простые фрагменты жизни становятся чем-то особенным, обретают свою киношную магию. Когда я размышляю о драматургии «Праздника», на ум мне приходит ностальгия по вкусу.

Б.П. По вкусу?

Ф.Ж. Да, тот вкус жизни, когда трава была зеленее, сухарики и кола стоили десять рублей… Такое никогда не повторится.

И конечно, я думаю о любви Хемингуэя к его жене Хэдли. Эта любовь тянется красной нитью сквозь весь роман. В книге ничего не сказано напрямик, но все пропитано особым отношением к этой женщине, что несложно почувствовать. Другие важные темы, которые поднимает «Праздник», – это здоровый труд и здоровые отношения с творчеством, природа мечты и цена успеха.

Психологическое и химическое определение счастья

Б.П. В качестве одного из черновых названий для своей книги Хэм рассматривал такое: «Любить и писать хорошо». Это две основные темы «Праздника» – отношения с первой женой Хэдли и тема творчества, ведь именно в Париже Хемингуэй написал свои первые рассказы.

В 1920-е годы Париж был столицей международной творческой богемы и лучшим местом для начинающих писателей, особенно из США. Там было дешевле жить, а кроме того, в отличие от протестантской Америки, где принято уважать за материальный успех, в Париже любили и уважали талантливых бедняков. Таким был Хемингуэй. Он вернулся с войны, женился и обосновался в Париже; сначала как корреспондент американской газеты, а потом, бросив журналистскую работу, целиком посвятил себя литературе, решив стать профессиональным писателем.

Остаться без дохода и уйти с головой в литературу, не зная, принесет ли она успех, – дело рискованное. Необходимо постоянно трудиться, экономить и, возможно, голодать. Немногие на такое решаются, даже не имея никаких обременений. А у двадцатипятилетнего Хэма была жена, маленький сын мистер Бамби и кот Ф. Мур. Но Хэдли оказалась прекрасной соратницей, она ничего не боялась и всячески поддерживала мужа, легко перенося трудности их бедной жизни.

Ф.Ж. Большинство моих курсовых и дипломная работа были посвящены теме счастья.

Мои представления о счастье в то время сильно отличались от сегодняшних. Тогда у молодого и наивного Филиппа были очень примитивные, токсично-позитивные идеи о том, что жизнь создана для счастья, что человек должен делать все для того, чтобы быть счастливым. Люди обязаны быть клёвыми, заниматься творчеством, находить себя…

Б.П. Улыбаться друг другу… Как говорил Карнеги: «Улыбайся!»

Ф.Ж. Да, я и правда так думал. Моя дипломная работа называлась «Взаимосвязь психологического благополучия и склонности к девиантному поведению». В ней прослеживалась связь между преступными действиями по отношению к себе и другим и отсутствием счастья. Существует ли зависимость между несчастливой жизнью и преступлениями? Естественно, ответ был «да». Чем человек менее счастлив, тем более склонен к рискованному и опасному поведению.

Я рос, набирался опыта, мои представления о счастье менялись. Я понял, что мир – довольно суровое место. Он безразличен к человеку. Вселенная как бы говорит нам: «Вот вода, углеводы, белки, нефть. Можете все это брать и делать что угодно, мне наплевать». Моя картина мира сместилась с токсичного позитива в сторону радикального принятия.

Теперь для меня счастье – это принятие себя. Счастливый человек понимает, как он устроен (в каждый момент своей жизни – ведь перемены неизбежны).

Попытаюсь дать определение тому, что такое счастье, не впадая в розово-ванильную абстракцию; сделаю это определение более ощутимым. В моей дипломной работе я написал, что слово «счастье» необходимо заменить на «психологическое благополучие», и дал примерно восемьдесят тысяч определений этому термину из самых разных источников. Запомнилось мне только одно. Психологическое благополучие наступает, когда в организме синтезируются серотонин и дофамин, происходит захват гормонов и появляются радость, интерес, любопытство. То есть если идти от противного, то счастье – это когда нет клинической депрессии.

В этом определении не сказано, что человек должен заниматься творчеством, любить женщин или мужчин, пить алкоголь и зарабатывать кучу денег… Все значительно проще: у тебя есть дофамин и серотонин, значит ты психологически благополучен, поздравляю, перед тобой лежит весь мир, иди и развлекайся.

Б.П. Мне кажется, что это не психологическое объяснение счастья, а химическое.

Ф.Ж. О, ты хорошо сказал – химическое объяснение счастья.

Б.П. Хемингуэй был беден, но Париж оказался щедр на простые радости. Закончив работать, писатель гулял по набережным и добирался до острова Сите, который заканчивался, как нос корабля, острым мысом, где был небольшой парк и прекрасное место для рыбалки в заводях. Хемингуэй, который часто ходил в детстве в Мичигане на охоту и рыбалку с отцом, любил наблюдать за рыбаками острова Сите.

Он пишет о рыбалке на Сене, про снасти и наживку с большим пониманием происходящего; пишет, что большинство рыболовов были пенсионерами, у которых инфляция съела пенсии.

То есть высшим удовольствием для Хемингуэя было тогда купить дешевую книгу на английском языке в книжном лотке на набережной Сены, устроиться на солнышке, читать и смотреть на рыбаков.

Ф.Ж. Заглянув в любую психологическую группу, можно убедиться, что там постоянно твердят самые простые истины. Вы думаете: «О господи, опять то же самое. Сон, спорт, здоровое питание, общение с приятными людьми. Я все это знаю! Дайте мне таблетку счастья!» Мне кажется, когда клиент требует у психолога «таблетку счастья», первое, что нужно сделать, – это понять, что для него счастье, из чего оно состоит и где его искать.

Психология и в самом деле часто напоминает о самых простых на первый взгляд вещах. Что может быть проще – пораньше лечь спать… Однако мы не можем себе этого позволить, ведь в мире столько всего интересного, столько непросмотренных видеороликов! А утром просыпаемся совершенно разбитыми, все раздражает, ничего не хочется делать… Счастье куда-то ушло.

На сайте «courses.com» есть замечательный бесплатный видеокурс Йельского университета, в котором рассказывается о современных исследованиях и экспериментах на тему счастья. Я передам ключевые моменты этого курса, чтобы сэкономить время нашим читателям и позволить им уже сегодня приступить к налаживанию своего психологического благополучия. Однако всем, кому интересно, я рекомендую посмотреть этот курс целиком.

Там говорится, что счастье (well-being) достигается через ряд простых действий.

Действие первое – определить и использовать свои сильные качества.

Это может быть, например, юмор или вежливость. Ведущий курса предлагает завести особый дневник (чек-лист), в который можно выписывать свои сильные качества и ставить галочки, когда их используешь. Чтобы точнее их определить, предлагается список характеристик, на который можно опереться: умный, добрый, сильный, ловкий, быстрый, внимательный, рукастый, чувствительный, нежный и т. д.

Действие второе – наслаждение и его усиление.

Речь идет о внимании к своим ощущениям: почувствовать вкус кофе, запах пирожка, вслушаться в звуки музыки.

Мы вечно куда-то спешим. Второй пункт рекомендует усиливать удовольствие от жизни через ее замедление. Я часто предлагаю подросткам, пока они что-то едят, делать так: «М-м-м», как будто они смакуют самое вкусное блюдо на свете. Если вы читаете эти строки и пьете чай или едите булочку, то попробуйте тоже так сделать. Представьте, что вы сидите в самой лучшей французской пекарне, где все звезды Мишлен собрались вместе, едите свою булочку и делаете так: «М-м-м, обалдеть…» Булочка станет вкуснее, обещаю! Этот психологический прием иногда называют «однонаправленность». Он означает – целиком и полностью посвятить себя одному процессу. Из-за того, что в мире существует много факторов, которые сражаются за наше внимание, голова устает и тело получает меньше наслаждения. Вот несколько примеров однонаправленности: просто пить кофе, внимательно слушать одну песню или смотреть на картину; главное – в течение этого короткого времени больше ничем не заниматься.

Действие третье – завести дневник благодарности.

Важно понимать, что это не про токсичный позитив. Жизнь разнообразна и вариативна. Со мной происходит что-то плохое, но и хорошим событиям сегодня тоже нашлось место. Попробуйте вечером, вспоминая прожитый день, написать о том, кому и чему вы благодарны. Уделите этому десять-пятнадцать минут и не забудьте сказать спасибо и себе тоже. Например: «Я сегодня зашел в кофейню и взял кофе, я благодарен бариста за вкусный напиток и за то, что он был очень мил», «Я благодарен другу, который написал мне», «Я благодарен за то, что у меня есть дома электричество» и т. д. Мне кажется, что «Праздник» учит быть внимательным к таким моментам жизни, тем самым повышая их ценность.

Действие четвертое – случайные акты доброты.

Тоже очень просто: когда мы делаем кому-то хорошо, нам тоже становится хорошо. Подержать для кого-то дверь, перевести деньги в благотворительный фонд, дать мелочь бездомному, предложить старушке донести пакеты до дома или сделать комплимент. Когда кто-то с улыбкой благодарит нас за помощь или за приятные слова, ответная улыбка появляется на нашем лице и тепло разливается по телу.

Действие пятое – общение и социальные связи.

Не только разговаривать чуть больше с незнакомцами, но и находить время для тех, кому мы рады, кого мы любим. Если вы погружены в работу и у вас мало социальных связей, то их обязательно надо увеличивать. Людям нужны люди.

Действие шестое – работа с телом, хотя бы по тридцать минут в день.

Не обязательно идти в спортзал, можно танцевать, заниматься йогой, гимнастикой, прыгать на месте, гулять. Когда у меня плохое настроение и нет сил сосредоточиться на работе, я часто выхожу на улицу и минут тридцать выгуливаю себя рядом с домом. А когда мне бывает сложно стряхнуть сон по утрам, я включаю песню Муси Тотибадзе «Мальчик» и прыгаю по комнате, пока окончательно не проснусь. После этих практик мне всегда становится лучше.

Действие седьмое – семичасовой сон.

В специальном исследовании на эту тему говорится о том, что нужно спать по семь и больше часов хотя бы четыре дня в неделю и не забывать про цифровую гигиену – как минимум за тридцать минут до сна откладывать телефон. Позволить голове медленно погрузиться в стадию покоя. Вы наверняка замечали, что если лечь в кровать сразу после работы за компьютером, то мысли продолжают бегать, решать какие-то задачи, строить алгоритмы. Алкоголь следует исключить за пять часов до сна. Последний прием пищи – за несколько часов. Еда и алкоголь ухудшают качество сна, поэтому на следующее утро мы чувствуем себя разбитыми.

Действие восьмое – медитации и практики осознанности.

Просто наблюдать, слушать, обонять и осязать. Этим занимается Хемингуэй в Париже: смотрит на рыбаков, ест хлеб и кайфует.

Мне нравится поговорка «Если хочешь строить сложные вещи, сначала научись строить простые». Если практиковать эти восемь действий, качество жизни будет обязательно улучшаться.

Мне вспоминается эпизод из сериала «Клиника», когда главный герой Джей Ди пытается уговорить пожилую пациентку сделать операцию, которая продлит ей жизнь. Старушка отказывается: «Я не хочу операцию, я готова умереть». Джей Ди составляет большой список из того, что она может еще сделать: посмотреть на Эйфелеву башню, поваляться на траве, глядя на облака, попробовать хот-доги в Германии… Он зачитывает список, а старушка ему на все отвечает, что уже это делала. Когда он закрывает блокнот, она спрашивает: «А когда ты в последний раз лежал на траве и смотрел на облака?» И он отвечает: «Я не помню». Старушка говорит ему: «Так займись своей жизнью, а не моей. Я уже свое пожила, теперь твоя очередь». В конце этой серии Джей Ди лежит на траве и смотрит на облака.

Любить и писать хорошо

Б.П. В «Празднике» Хемингуэй очень много рассказывает о том, как он писал в Париже свои первые рассказы. Хемингуэй сочинял по утрам в кафе или в своей холодной комнатке и очень радовался, когда удавалось хорошо поработать. Он взял себе за правило писать до тех пор, пока не дойдет до места, когда не будет знать, что произойдет в рассказе дальше. Так он мог быть уверен, что сможет продолжить работу на следующий день.

Я хочу сказать спасибо Хемингуэю за эти слова. Когда я первый раз прочитал «Праздник», фраза «Не волнуйся. Ты мог писать раньше и теперь напишешь» запомнилась мне и потом много помогала в жизни. Любой человек, который занимается творчеством и что-то пишет (не важно, романы или научные статьи), знает это предательское чувство, когда садишься, открываешь новый документ и абсолютно отчетливо понимаешь, что на этот раз тебе не справиться. Что ты двух слов связать не можешь. Как будто ты забыл все, что когда-то умел. В таких случаях мне на помощь приходит фраза Хэма. Я успокаиваюсь и приступаю к работе.

И еще я благодарен Хемингуэю за то, что он указал мне правильный подход к ремеслу, построенный на здоровье и дисциплине. Молодые писатели часто попадают под обаяние псевдоромантического представления о творчестве. Им кажется, что вдохновение рождается из хаоса и творческого безумия. Что нужно алкоголем и бессонными ночами довести себя до состояния ясновидящего. И вот тут якобы происходит настоящая встреча с вечностью и рождаются шедевры.

Хэм говорит, что нет никакого вдохновения, приходящего извне. Забудьте про это понятие. Есть дисциплина. Если вы хотите что-то написать (особенно – что-то большое: роман, сценарий или диссертацию), надо садиться за работу каждый день и писать. Не важно, есть у вас идеи или нет; не важно, свежая у вас голова или похмелье. Главное – делать это каждый день. И тогда, через неделю или месяц, в одно прекрасное утро может возникнуть состояние небывалой ясности, когда покажется, что все стало понятно, что все вдруг сложилось. Это состояние можно условно назвать «вдохновением», но оно пришло только потому, что вы много дней дисциплинированно сидели над текстом.

Ф.Ж. Мне очень нравится, что Хемингуэй делает паузу в своей работе перед тем, как его творческая сила истощится. То есть он завершает на пике, когда еще остается азарт. Мне это напоминает историю моей подруги Алисы, она играет на саксофоне в джаз-банде. Вы под него танцевали, кстати, на одной из моих благотворительных вечеринок.

Б.П. А-а-а, о, это было чудесно!

Ф.Ж. Алиса мне тогда сказала, что у них есть одно негласное правило – нужно завершать концерт на пике. Потому что иначе можно попасть впросак и закончить на унылой, смазанной ноте, в полном истощении. Причем истощены будут все: и музыканты, и зрители. Когда человек делает то, что любит, он горит и пылает. Мои клиенты часто спрашивают: «Как сделать так, чтобы я не выгорел?» Я отвечаю: «Если ты занимаешься тем, что любишь, то горения не избежать». Мы всегда сгораем в том, что любим. Но чтобы не выгореть окончательно, необходимо отдыхать. Правила Хемингуэя помогают это выгорание отсрочить; такая профилактика, если выражаться медицинским языком.

В основе этих правил – доброе отношение к себе, самодоброта. Это слово звучит слишком сладко, однако о самодоброте написано много книг.

Б.П. Да, самодоброта как-то пошло звучит. «Полюби себя».

Ф.Ж. Эти книжки всегда начинаются одинаково. Они задают вопросы: «Что ты думаешь про самодоброту?», «Про самосострадание?», «Как тебе кажется, что произойдет, если в твоей жизни появится больше доброты и сострадания к самому себе?». И читатель отвечает: «Я стану ленивым, грязным, безработным…» То есть выражает свои тревоги, что случится, если он позволит себе расслабиться.

Многим кажется, что самодоброта приводит к полному выключению и расслаблению, когда человек уже не способен ничего делать. Переворачивая страничку, читатель видит такие слова: «Наверное, ты подумал, что станешь бездомным, грязным и т. д.», и дальше автор объясняет, что самодоброта – это совсем про другое. Она учит нас обращаться с собой, как с человеком, которого ты любишь. Как в житейских мудростях: «если ты себя не полюбишь, то никто не полюбит», как бы пошло это ни звучало.

У самодоброты есть три кита, на которых она стоит.

1. Долой драматизацию и обесценивание чувств.

Нельзя обесценивать свои чувства. Однако и преувеличивать их, то есть драматизировать, тоже не стоит. Старайся взглянуть на ситуацию, когда ты разозлился или загрустил, объективно, со стороны. Например, через перечисление фактов, которые ты наблюдаешь: пролил суп, расстроился, взял тряпку и ведро, почувствовал раздражение.

2. Общность человеческих переживаний.

У всех есть чувства, мечты, надежды. Мы не знаем, кто про что плачет в подушку, но точно знаем, что каждый о чем-то плачет, в буквальном или переносном смысле. Люди в своих переживаниях очень похожи. То, что испытываешь ты, другим, скорее всего, тоже знакомо. Я бы тоже расстроился, если бы пролил суп…

3. Будь себе другом.

Представь, что к тебе приходит хороший знакомый и говорит: «Я сегодня просидел пять часов и не написал ни строчки». Если ты ответишь ему: «Ну ты и дерьмо, ленивая свинья. Может, тебе все это бросить и уехать работать в поле?», то мне очень жаль – ты плохой друг. Друзья так не поступают, они говорят: «Слушай, ну не вышло… Может, что-нибудь случилось?.. Отдохни, попробуй завтра… Что будет, если оставить это на время?» Самодоброта заключается в том, чтобы попробовать взглянуть на свою проблему как на проблему твоего друга. Что бы ты сказал ему в такой ситуации? Хемингуэй поступает именно так. Он гладит себя по груди и говорит: «Не переживай, ты писал раньше, напишешь еще, найди только одну честную фразу».

Почему быть добрым к себе порой так непросто? Дело в том, что за критику и самодоброту отвечают разные участки мозга. Наша самокритика – это наша система безопасности («беги», «замри» и т. д.). Она будет с нами всегда, нам остается с этим только смириться. Однако мы можем прокачать другой участок мозга, который отвечает за любовь. Если самокритика – это автоматические мысли, то любовь к себе – это искусство, которое нужно познать, и кнопочка, на которую нужно приучить себя нажимать. Необходимо наладить баланс между этими двумя силами.

То, что ты говорил про дисциплину, – абсолютная правда. Вдохновение – это не манна небесная, оно не приходит случайно. Это не сила природы, а мышца, которую надо качать. Недавно я услышал классную фразу от профессионального танцора: «Не подключай эмоции, когда танцуешь, используй технику. Когда ты используешь технику, эмоции приходят сами». Танец будет выглядеть страстным, эмоциональным. Когда над техникой преобладают эмоции, получается не танец, а какая-то нервная тряска. Техника приглашает эмоцию.

Если ты будешь писать каждый день, вдохновение придет и у тебя найдутся слова. Мне кажется, когда мы ведемся на случайное вдохновение, когда в три часа ночи решаем учить четыре языка, записаться в спортзал и на курсы по керамике, появляется большой риск столкнуться с чем-то весьма неприятным. Нас ждут разочарования и расстройства. Скажем, утром я срочно заказываю пять килограммов глины, их доставляют через час, я принимаюсь лепить, но у меня ничего не получается. И тогда в голову сразу лезут плохие мысли: «Я полное дерьмо. Придется ждать следующего вдохновения, чтобы попробовать снова».

Нет!

Дисциплина. Маленькие шажки. Постепенное освоение навыка.

Б.П. Так, значит, дисциплина и самодоброта – это одно и то же? Да и счастье где-то близко. Ты говорил, что профессора Йельского университета доказали, что счастье состоит из того, чтобы дать себе высыпаться, хорошо питаться, гулять и заниматься спортом. Ведь это все тоже приходит вместе с дисциплиной. Ты же себя заставляешь раньше ложиться, идти на танцы или в зал.

Ф.Ж. Да-да, и в этом тоже много свободы. В школе нас заставляли что-то делать, а потом уже нет. Если хочешь высыпаться, придется самому себя заставить лечь пораньше. При этом слово «дисциплина» воспринимается как старуха с палкой, а «самодоброта» – как послабление и разрушение привычных правил; как будто стоит позволить себе расслабиться, и все пропало. Но на самом деле самодоброта – это лишь мысли и действия, направленные на улучшение качества жизни. Однако тут главное не переусердствовать. Если я бросаюсь на все тренажеры сразу, и мне срывает спину, или я совсем отказываюсь от еды, чтобы похудеть… Это совсем не то же самое, что подготовить расписание занятий с тренером или обсудить питание с диетологом.

Есть еще кое-что важное. Люди, начинающие заниматься собой и практиковать самодоброту, внедряющие дисциплину в свою жизнь, первое время чувствуют себя не очень комфортно. Правильно танцевать не получается, поделки выходят кривыми, английский язык не учится… Это та самая сноска со звездочкой, написанная мелким шрифтом на рекламных плакатах: «Скорее всего, поначалу будет не очень». С первого раза редко что-то получается, таковы правила, с ними надо просто согласиться. Помни, друг: «Не получается? Что ж, таковы условия игры». Через месяц все будет иначе.

Б.П. Однако Хемингуэй пишет не только о дисциплине. В самой первой главе «Праздника» под названием «Хорошее кафе на площади Сен-Мишель» есть удивительная сцена, которая рассказывает о метафизике творчества. Каким оно может быть в самых лучших обстоятельствах. Древние греки говорили, что эрос – это и любовное желание, и источник творчества. А значит, творческий акт может быть сравним с актом любви. Здесь у Хемингуэя все, кажется, именно так.

Расскажу историю. Когда мне было двадцать пять лет, я поехал на Кубу и целую неделю прожил в Гаване. В один из дней я решил сходить в ресторан на крыше отеля Фокса, небоскреба на берегу залива. Я поднялся на лифте, зашел в просторный зал, сел за столик, заказал коктейль дайкири и стал смотреть в окно. Солнце садилось, вся прибрежная Гавана стелилась на необозримое пространство под моими ногами, впереди горел океан. Я вглядывался в эту картину и пытался что-то почувствовать. Дело в том, что я родился в Гаване, прожил там полтора года: глядел с маминых рук в такое же окно: как меняет цвет океан, как ползут в сторону горизонта белые корабли. Папа работал журналистом ТАСС, и мы жили в этом небоскребе, недалеко от набережной Малекон. А потом была Москва, школа… целая жизнь. И только сейчас я приехал сюда снова, пил сладкий дайкири и пытался что-то вспомнить. Мне казалось, если я очень напрягусь, у меня получится. Толстой говорил, что человек может вспомнить свое самое раннее детство, если постарается, вплоть до рождения. Но как я ни всматривался в золотую рябь на воде, ничего не вспоминалось.

Зал был полупустой. Напротив меня у стойки бара появилась пара: европейского вида лысенький мужчина в пиджаке и черная кубинская девушка. Она была красавица, очень высокого роста и на каблуках. Мужчина сравнялся с ней, только когда они сели на барные стулья. На ней было маленькое белое платье такой тонкой ткани, что казалось, его можно было, сложив, носить в кармане вместо платка. Парочка общалась. Точнее, говорил мужчина, быстро и неразборчиво по-английски, а девушка смотрела на него и только улыбалась рассеянной улыбкой, наверное не понимая ни слова. Ее слегка колотило от холода, кондиционеры работали на полную мощность.

Я старался не обращать на них внимания. Пил дайкири и смотрел в окно. Хотя эта кубинская девушка меня волновала. Я думал: что ты делаешь с этим придурком, который даже не видит, что тебе холодно?

А мужчина у стойки говорил, не переставая, он так оживился, что не замечал, как уже пять минут его спутница держала между пальцами незажженную сигарету. Наконец он умолк, потрепал девушку по плечу и убежал в туалет. Она съежилась и стала тереть руки. Когда бармен подошел с зажигалкой, оказалось, что сигарета сломана. Девушка бросила ее в пепельницу, схватила со стойки сумочку и в три широких шага покинула ресторан.

Я смотрел и думал, ведь они – родные сестры: кубинка и та девушка из кафе на площади Сен-Мишель. Хемингуэй писал: «Надеюсь, она ушла с хорошим человеком». Но вполне возможно, что ушла она с не самым хорошим человеком. Тот парижанин опаздывал, а девушка ждала, глядя на дверь. Вероятно, он пренебрегал ею так же, как лысенький европеец пренебрегал кубинкой. А я чувствовал себя Хемингуэем. Ты ушла, красотка, думал я, но теперь ты моя. Куда бы ты не стремилась на своих длинных ногах, я взял тебя в рассказ, и ты будешь жить в этой книжке, написанной на незнакомом тебе русском языке.

Я оставил на столе шесть песо и вышел. Я тоже замерз, да и толстовский метод не очень работал. Из прохладного лифта я наконец попал в жар караибской ночи и направился к заливу. Скоро я вышел к Малекону. Слева, у здания американского посольства, ветер с океана щелкал черными флагами. Ночной город был так спокоен, а воздух так свеж, что я закрыл глаза и замер. Я стоял, улыбался, немного покачиваясь, а когда открыл глаза, увидел вдалеке белое пятно. Мне показалось, что это та девушка из Фоксы. А потом пятно стало двигаться, смешалось с другими, замелькало за спинами людей и потерялось. Надеюсь, ты найдешь хорошего человека, подумал я.

Простые радости

Б.П. Одна из самых трогательных глав в романе называется «Тайные радости». Это рассказ о том, как Хемингуэй отрастил длинные волосы, такие же, как у жены Хэдли.

Как журналист серьезных изданий, Хемингуэй был вынужден носить приличный костюм и коротко стричься. Но когда он стал вести жизнь начинающего писателя, то смог позволить себе отпустить длинные волосы. Хемингуэю казалось забавным, что стоило ему перестать стричься, и коллеги-журналисты, ничего не смыслящие в искусстве, начали воспринимать его как «обреченного». Они стали говорить ему: «Нельзя так опускаться, Хэм, возьми себя в руки». Это его веселило. «Мне нравилось ходить в обреченных, – писал он, – и нам с женой нравилось, что нас считают совместно обреченными».

Однажды они сидели в кафе, и Хэдли сказала:

Так они решили добиться, чтобы волосы у них стали одинаковой длины. На другой день Хэдли пошла в парикмахерскую и подстриглась.

Ф.Ж. У меня есть история про маленькие радости, про маленькое счастье – про наш театральный опыт.

Раньше, когда я только мечтал о театральной жизни, я думал, что она состоит из богемных бесед, бесконечных сигарет, вина, танцев, шумных вечеров; из посиделок в баре, где актеры постоянно разыгрывают сценки и какие-то этюды; все на них смотрят, а они звонко смеются и говорят стихами. Глядя на свои прежние фантазии, я думаю, что они похожи на плохое кино про театр. Лишь когда я оставил мечту о том, чтобы попасть в сообщество, где говорят только о Сократе и Ницше и рассуждают про искусство; когда выбрал не путь славы и богатства, а путь удовольствия и коллективного труда, именно тогда, как ни странно, мои мечты стали воплощаться в реальность. Я точно не знаю, как это работает, – наверное, я просто перестал париться. Как любила повторять одна моя клиентка: «Своим желанием дружить он отталкивал людей». Своими мечтами о богемной жизни я отталкивал от себя творчество, хотел казаться, а не быть.

Мы с Борисом Александрович четыре года провели в труппе пластического театра. Начинали с маленьких независимых площадок, а потом благодаря упорству, командной работе и дружбе нам повезло выступать и на больших сценах: в МХАТе им. Горького, в ЦИМе, в Театре на Страстном. Мы даже ездили на гастроли в Питер, где после спектаклей катались на лодках по рекам и каналам, распивая шампанское. У нашего театра появился свой домик в творческом пространстве ЗИЛ с собственным залом, а потом все закончилось.

Кому-то может показаться, что выступление на сцене в театре приносит настоящее счастье. Но для меня счастьем было другое. Я вспоминаю, как покупал на всех воду и фрукты для перекуса; как мы переодевались в спортивные костюмы и убирали зал, мыли полы, выносили мусор, строили декорации… Кто-то спорил и ругался, а кто-то мило о чем-то беседовал. Потом мы обедали, шли в гримерку, где помогали друг другу наносить грим, укладывать волосы, надевать украшения. Потом выходили на сцену, где продолжалась та же самая жизнь, только уже на публику. Все то, что испытывали там, за сценой, мы выносили на всеобщее обозрение. То был «натянутый канат», по которому мы шли по очереди: повторить, переиграть сцены было невозможно, победы и ошибки сразу выносились на суд зрителя. Мы бесшумно подбадривали друг друга через прикосновения или передавая реквизит. В конце звучали овации, нам дарили цветы. Два часа пролетали на одном дыхании. Когда зрители покидали театр, мы снова надевали спортивные костюмы, смывали тоналку, драили полы, разбирали декорации и шли в какой-нибудь ресторан поблизости, где вкусно ужинали без всяких богемных разговоров. Обсуждали, как у кого дела, кто купил машину, у чьего ребенка выпал зуб, как здоровье родителей, какие планы на лето… Помню, наш друг Кирилл сказал тогда на одной из встреч: «Как здорово, что нам не нужно прощаться навсегда, что мы обязательно встретимся еще». Это звучало так просто и хорошо…

Когда я попадаю в «богемные компании», где люди пафосно рассуждают о чем-то великом, обмениваются манифестами, кичатся знакомствами, мне становится очень скучно. Мне все это кажется ненастоящим. Я хочу обсуждать с людьми что-то простое: какой у них любимый цвет, что они ели на завтрак, когда последний раз обнимались – вот что мне интересно. Философские темы быстро надоедают, от них сразу хочется зевать.

Вот такая история. Мои прежние мечты оказались чем-то неинтересным. Важным стало другое – удовольствие от того, чтó я делаю и с кем. Мне нравятся слова Ван Гога о том, что ценители искусства занимаются интерпретацией картин и поиском скрытых смыслов, а настоящие художники обсуждают, где найти краски подешевле.

Инструкция, как потерять счастье

Б.П. Вслед за романтичной сценой «тайных радостей» происходит обвал.

Для того чтобы стать по-настоящему известным, Хемингуэю нужно было написать роман. Все говорили: Хэм, напиши роман. И он его написал. Благодаря роману «Фиеста» (другое его название «И восходит солнце») началась слава Хемингуэя и… закончилось парижское счастье. Потому что в его жизни появились «богачи».

Годом раньше они бы не появились, писал Хемингуэй, у них еще не было уверенности, и они бы не стали тратить свое время и обаяние на нищего писателя. Но роман был написан, и богачи стали его хвалить: «Вы сами не понимаете, какой изумительный роман вы написали». Они сорили деньгами, превращая каждый день писателя в праздник. И он, «подпав под обаяние этих богачей, стал доверчивым и глупым… Благодарно вилял хвостом, нырял в представление о жизни как о ежедневной фиесте». Хемингуэй полностью потерял осторожность. И тут в свете софитов его славы появилась женщина по имени Полина.

В «Празднике» есть глава под названием «Рыба-лоцман и богачи», где Хэм путано рассказывает о мучительном периоде, когда он «любил двух женщин». Но если отбросить лишние фразы, перед нами открывается довольно пошлая картина: Хемингуэй прожил с первой женой самые непростые годы, мечтая о признании и славе, Хэдли поддерживала его, говорила: «У тебя все получится»; а когда у него получилось, Хемингуэй нашел себе другую женщину, поинтереснее.

Из этой точки Хемингуэй отправляется в большую жизнь с романом, славой и новой женой, а Хэдли остается покинутой и одинокой с сыном мистером Бамби и котом Ф. Муром.

Удивительна концовка книги. Хемингуэй не смог при жизни написать вступления, но в новой редакции «Праздника», в приложении, даны фрагменты так и не законченного введения. Хемингуэй писал много вариантов подряд, такой у него был стиль, и во всех этих кусочках повторяется одна мысль: «Эта книга – беллетристика. Я многое изменил в тексте, но надеюсь, Хэдли поймет». Через две строчки: «Надеюсь, Хэдли поймет». Через две строчки опять: «Хэдли здесь героиня, и, надеюсь, она поймет и простит мне вымыслы», «Хэдли знает и, надеюсь, поймет», «Она заслуживает всего хорошего в жизни, и она поймет».

Я читал это ненаписанное введение и чувствовал, что в таком рваном виде, с бесконечными больными повторами – это лучшая концовка книги, гениальная. Оно – свидетельство раскаяния. Тут видно, как Хемингуэй хочет попросить прощения за предательство, совершенное сорок лет назад, и не находит правильных слов. Он их так и не нашел. Но по большому счету Хемингуэй просит прощения у Хэдли всей своей книгой. «Париж никогда не заканчивается, – пишет Хемингуэй. – Таким был Париж в ранние дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы».

Вот такая книга: грустная и прекрасная. В 1930-е годы Хемингуэй завоевал широкую популярность, а в 1950-е его слава стала всемирной. Он получил Нобелевскую премию и купил особняк на Кубе, где принимал бесконечную череду голливудских звезд. Пил с ними самые дорогие напитки, менял жен. Короче, получил все, о чем только может мечтать любой писатель.

Но оказалось, что настоящее счастье осталось в Париже, в те годы, когда он был никому не известным новичком-писателем, когда у них с Хэдли, в маленькой квартирке над лесопилкой, не было душа и отопления, не было ничего, кроме дымной маленькой печки. Зато было творчество, книги, друзья… Можно было просто сидеть на траве с бутылкой вина, наблюдая за рыбаками на Сене. И была простая искренняя любовь, в которой Хэм и Хэдли чувствовали себя неуязвимыми.

Хемингуэй будто говорит своей книгой: я знаю, как потерять счастье, у меня есть инструкция. Это очень просто – надо не ценить того, что имеешь, хотеть лучшего, и счастье обязательно будет потеряно.

Ф.Ж. Мы не знаем, был ли Хэм на самом деле счастлив в Париже, потому что он смотрит в прошлое через призму ностальгии. И никогда уже не узнаем. Счастье счастью рознь…

Б.П. Кажется, у тебя есть манифест?

Ф.Ж. Практикуйте наслаждение! Например, таким образом: возьмите чашечку кофе или чая, печеньку, а может быть, селедочку или огурчик, откусите или сделайте глоток и скажите так: «М-м-м, как это вкусно! Черт меня дери, как это прекрасно!» Мне кажется, счастье работает именно так, да и несчастье, наверное, тоже… Несчастье чувствуется в моменте, а счастье – когда мы оглядываемся, смотрим в прошлое. Практикуя наслаждение, делая паузы и оставаясь в «здесь и сейчас», мы можем заметить, что все не так уж и плохо, есть чему сказать спасибо. Вот селедочка, огурчик, вкусный чай… Во мне говорит какой-то святой отец, я призываю к простым радостям.

Б.П. Святой отец селедки и огурцов…

Практиковать паузы и наслаждение, безусловно, важно, но у меня из головы не выходит фраза, которую я вычитал в записных книжках Чехова. Он услышал ее в случайном разговоре, и звучала она так: «Нас с сестрой родители любили, хорошо кормили и каждое лето для здоровья возили на море, а выросли оба несчастными». Йельские профессора, создатели «науки о счастье», кажется, как слона, не приметили самого главного. Разве можно быть счастливым без любви? Разве можно почувствовать себя благополучным, когда никто тебя не любит и ты никого не любишь? Тут, кажется, не поможет даже самая интенсивная зарядка и медитация.

Поэтому я рискну к йельским «пунктам благополучия» добавить еще один, поместив его в начало списка, – любовь. Качество твоей жизни кардинально улучшится, если рядом будет человек, который будет тебя любить. И ты сможешь отвечать ему взаимностью. Но это сложно. Такого человека нужно отыскать, заинтересовать, не отпугнуть своим эгоизмом, прущим из всех щелей. Нужно научиться уважать человека, прощать его слабости, научиться уступать ему, разговаривать. Нужно быть готовым работать ради любви и меняться.

Ф.Ж. Я с тобой абсолютно согласен. Мы знаем, что любовь – это труд, а чтобы трудиться, нужны силы. Эти йельские пункты – лишь набор практик, которые помогают чувствовать себя лучше. Откуда возьмутся силы на любовь, когда голова забита делами, когда ты голодный, спишь по два часа, а синяки под глазами больше, чем сумка у мамы-кенгуру? Я думаю, что любовь при таких условиях легко можно проспать и проглядеть. Будьте внимательны к себе, и она не пройдет мимо, – возможно, она вас ждет уже за следующим поворотом.

Б.П. Если повезет найти любовь, появится и надежда на счастье. А йельские разработки только его усилят. Потому что развивать свои сильные качества, усиливать наслаждения, вести дневник благодарности, спать по семь часов и делать зарядку – очень полезно!