Бегемот

•ГЛАВА 9•

Дилан пролез в люк первым и спустился по скобам, вбитым в наклонную стену. Алек передал вниз фонарь, осветив попутно небольшое сферическое помещение. Это место он помнил по внешнему осмотру воздушного корабля: округлая выпуклость снизу гондолы. Внутри пространство занимали в основном два телескопа, нацеленные на море.

— Это какое-то оружие? — поинтересовался он.

— Нет. Тот, что крупнее, — это камера рекогносцировки, — пояснил Дилан. — А тот, что поменьше, — прицел для авиабомб и для навигации. Ночью от них проку нет, так что здесь достаточно укромно.

— Я бы сказал, роскошно, — уточнил Алек. Спустившись, он присел на какую-то массивную часть прибора. — Мы, я так понимаю, прямо под мостиком?

Дилан посмотрел наверх.

— Под навигационной рубкой, а мостик сразу над ней. Здесь куда безопаснее, чем в каморе у ящериц. Хорошо, что ты не разослал сигнал тревоги по всему чертову кораблю!

— Да уж, могло получиться неловко, — согласился Алек, представляя себе полчище ящерок, разбегающихся по рассыльным трубам корабля и вопящих его голосом прямо в уши спящему экипажу. — Шпион из меня, как видно, никудышный.

— По крайней мере, тебе хватило ума попасться именно мне, — заметил Дилан, — а не кому-нибудь, кто мог возразить против того, что ты шаришься, где не следует.

— Не столько шарюсь, сколько болтаюсь и попадаю куда не надо, — сказал Алек. — В любом случае спасибо, что ты меня не выдал.

Дилан пожал плечами.

— Я считаю, пытаться сбежать — долг пленника. К тому же именно вы, жестянщики, спасаете корабль вот уже третий раз кряду, а капитан при этом держит вас за врагов. И все лишь потому, что Британия объявила войну твоему двоюродному дедушке! Мне кажется, это ужасная неблагодарность.

Алек невольно улыбнулся. Хотя бы в отношении Дилана подозрения Фольгера оказались совершенно беспочвенны.

— Так вот, наверное, почему ты меня искал, — сообразил он. — Поговорить, как нам сподручнее отсюда ускользнуть?

— Ну, не так чтобы откровенно вам пособничать. На это я пойти не могу — слишком уж изменой попахивает. Даже для меня. Просто…

Дилан неожиданно примолк.

— Просто что?

— Завтра к полудню мы уже будем в Константинополе. Вы наверняка достаточно быстро скроетесь. Так что у нас нынче, пожалуй, последняя возможность переговорить. — Дилан обхватил себя руками за плечи. — Да и не спится чего-то.

Алек покосился на него. Даже в мягком свечении светляков тонкие черты Дилана, казалось, заострились. И обычная его улыбка исчезла с лица.

— Что такое? Что-нибудь не так?

— Да все насчет того, что случилось с Ньюкирком. Знаешь, я просто вдребезги.

— Вдребезги? — Алек нахмурился. Как-то странно все же у Дилана обстоит иногда с английским. — Ньюкирк — это тот мичман, у которого сгорела медуза Гексли, да?

— Ага. Это было так похоже на то, от чего погиб мой папа. У меня кошмары теперь.

Алек кивнул. Его друг никогда толком и не рассказывал про гибель своего отца. Только упомянул, что, когда это случилось, он потом месяц не мог разговаривать.

— Ты, наверное, ни с кем этим не делился, да?

Паренек покачал головой и снова замер. Алек терпеливо ждал, помня, как ему нелегко было рассказывать Дилану про своих родителей. В тишине слышалось, как нос воздушного корабля обдувает ветер, пробуя на прочность его ребра и швы. Там, откуда в ночное небо высовывалась камера, сочился сквозняк, покусывая холодом ноги.

— Я вот подумал, — произнес Дилан, — раз уж ты скоро покинешь корабль, может, тебе не трудно меня выслушать?

— Конечно, Дилан, ты все мне можешь рассказать. В конце концов, ты ведь тоже знаешь многие мои секреты.

Паренек кивнул и опять смолк, по-прежнему держа себя за плечи. Алек вздохнул. Вообще-то Дилану было несвойственно бояться высказывать свои мысли. Помнится, он не из стеснительных. Может, ему просто неловко, что кто-то видит его таким: слабым, нерешительным и… вдребезги.

Вынув руки из карманов, Алек снял куртку и прикрыл ею фонарь. Их обоих окутала темнота.

— Поделись со мной, — тихо сказал он своему другу.

И Дилан начал рассказ:

— Папа надувал шары горячим воздухом, даже когда уже появились такие большие водородные летуны. Я всегда ходил с ним, так что и в тот раз, когда все случилось, был рядом. Мы еще находились на земле, когда горелки начали нагревать в оболочке воздух. И тут вдруг полыхнуло так, будто вырвало клапан в паровом котле. Один из баков с керосином… — Голос у Дилана стал тише и тоньше, совсем как у девчонки, и на время даже смолк. Алек, придвинувшись, обнял друга за плечи, и тот заговорил опять: — Прямо как нынче с Ньюкирком. Огонь выстрелил под купол, и от жары нас понесло вверх. Страховочные фалы держали, хотя их, наверное, тоже охватил огонь. И тогда папа вытолкнул меня из корзины.

— Получается, он тебя спас.

— Да, но это его убило. Без моего веса все веревки тут же лопнули, и папин шар улетел в реве пламени.

У Алека перехватило дыхание. Ему вновь вспомнился тот германский цеппелин в Альпах: как он упал прямо перед ним, когда от пулеметного огня вспыхнул водород. Память воскресила шипение снега под рухнувшей громадой, облака пара и пронзительные беспомощные крики, доносившиеся из гондолы.

— Все видели, как он меня спас, — сказал Дилан, засовывая руку в карман. — Вот за это представили его к награде.

Он бережно вынул закругленный серебряный крестик на небесно-синей планочке; в сумраке смутно различалось выгравированное по центру лицо Чарльза Дарвина.

— Это Крест за отвагу в воздухе — высшая награда для гражданского лица за мужество, проявленное во время полета.

— Ты должен гордиться, — сказал Алек.

— Тот первый год, когда я не мог спать, я то и дело смотрел на него ночами. А потом кошмары потихоньку ушли. Я уж думал, что с ними распрощался, а тут вот такое с Ньюкирком. — Дилан посмотрел на своего товарища. — Может, ты хоть немного понимаешь, как они возвращаются? Ну это, после того, что произошло с твоими мамой и папой?

Алек, не отводя взгляда от медали, кивнул, не зная, что сказать. Сны у него, разумеется, были, хотя смерть настигла родителей в далеком Сараево, а не у него на глазах. Даже его кошмары не шли в сравнение с тем, что поведал сейчас Дилан.

Тут ему вспомнился момент, когда пыхнула зарядом пушка Теслы, и ужас, охвативший его при мысли, что «Левиафан» сейчас поглотит пламя.

— Я думаю, ты очень храбрый, раз служишь на этом корабле.

— Ага. Или сумасшедший. — Видно было, как глаза паренька блеснули в утлом свете прикрытого курткой фонаря. — Ты, наверное, думаешь, это глупость несусветная? Все равно что пытаться сгореть заживо, как в свое время папа?

— Что ты! — вскинулся Алек. — Ты чтишь память о своем отце. Неудивительно, что тебе хотелось пойти на службу в воздушный флот, на этот корабль. Если б только я… — Он помолчал. — В смысле, если б оно обстояло по-иному, я бы тоже хотел здесь остаться.

— Хотел остаться?

— Звучит глупо, но за эти несколько дней… ощущение такое, будто что-то во мне изменилось. Все, что я знал, как будто перевернулось с ног на голову. Иногда ощущение такое, будто я… влюблен, что ли… — Чувствовалось, как тело Дилана рядом напряглось. — Да-да, я понимаю, слово дурацкое, — поспешил сказать Алек. — Звучит совершенно не к месту.

— Но ты говоришь, что… Ну, это… А если и вправду все обстоит не так, как ты думал? Если бы я… Или ты уже догадался? — Дилан сдавленно выдохнул. — Ну, про что ты сейчас, только что, сказал?

Алек досадливо качнул головой.

— Наверное, я неудачно выразился. Но ощущение иногда такое, будто я… влюблен в ваш корабль.

— Ты… влюблен… — голос Дилана дрогнул, — в «Левиафан»?

— Ну, типа того. — Алек пожал плечами. — Как будто бы мне здесь самое место.

Дилан издал что-то вроде странного, похожего на всхлип смешка и спрятал в карман медаль.

— Вы, жестянщики, — пробормотал он, — все малость двинутые.

Алек, нахмурясь, убрал руку с плеча товарища. Дилан сам всегда говорил: все живые особи на этом корабле связаны меж собой так, что неким образом поддерживают друг друга; что каждая тварь здесь — часть единого целого. Уж он-то мог бы понять.

— Дилан, ты знаешь, что я всегда был один? У меня никогда не было школьных друзей — одни лишь наставники.

— Ну да. Это потому, что ты чертов принц.

— Даже не поэтому, а из-за матери. Я никогда не смешивался с «простыми людьми», а моя родня всегда хотела, чтобы я исчез с глаз долой. Но здесь, на этом корабле… — Алек сцепил пальцы, тщетно пытаясь подобрать нужное слово.

— Здесь ты оказался на своем месте, — блеклым голосом проговорил за него Дилан. — И чувствуешь себя нужным.

— Вот-вот, — улыбнулся Алек. — Я знал, что ты меня поймешь.

— Ну да, конечно. — Дилан пожал плечами. — Я думал, ты подразумеваешь нечто иное, только и всего. А насчет корабля… я, собственно, чувствую то же самое.

— Но ты-то здесь не враг, и скрывать тебе от других нечего, — заметил Алек со вздохом.

Дилан невесело рассмеялся.

— Все не так просто, как ты думаешь.

— Да я понимаю, Дилан, что ты не простак. Однако на тебе не висят все эти вериги секретов. Никто не стремится скинуть тебя с корабля и заковать в кандалы!

— Слышала бы тебя моя мама, — ухмыльнулся Дилан.

— Ну разве что. — Алеку вспомнилось, что мать Дилана не хотела, чтобы тот служил в войсках. — Женщины иногда ведут себя как сумасшедшие.

— У нас в семье это, знаешь, посильнее, чем у других. — Дилан стянул куртку Алека с фонаря. — Такое вобьют себе в голову, что никому и не снилось. Ты даже не поверишь.

В ставшем ярче зеленоватом свечении лицо Дилана уже не казалось печальным. В глаза вернулись искорки, только были они теперь какие-то дерзкие, строптивые. Он кинул Алеку куртку.

— Мы оба знаем: тут, на корабле, вам оставаться нельзя, — негромко сказал Дилан.

Алек кивнул. Освоившись с новыми для них двигателями, дарвинисты ни за что не позволят ему служить на «Левиафане». Зато, пожалуй, прихватят его на всякий случай с собой в Англию, не обязательно даже разузнав, кто он такой. Нет, надо бежать.

— Ну что. Пойду, наверное, дальше на разведку.

— Что ж, иди, — согласился Дилан. — А я пойду постерегу за тебя яйца. Только до рассвета чтобы вернулся, а то ученая леди нас обоих обезглавит.

— Спасибо тебе, — сказал Алек.

— В Константинополе стоим всего сутки. Так что другого раза наметить путь у тебя не будет.

Алек с безотчетно забившимся сердцем кивнул.

— Если другого случая поговорить у нас не выдастся, — сказал он, протягивая руку, — надеюсь, мы все равно останемся друзьями. Вопреки всему. Война же не будет длиться вечно.

Дилан, пристально поглядев на протянутую для пожатия руку, ограничился кивком.

— Друзьями так друзьями. Фонарь оставь себе: я и так, в темноте, доберусь.

И, повернувшись, молча полез по скобам наверх, пока не канул в темноту.

Алек с минуту стоял, озадаченно глядя себе на руку. Почему Дилан вдруг так резко к нему охладел? Быть может, решил, что чересчур разоткровенничался или сболтнул лишнего? Или сам Алек что-то не так сказал?

«Ну да ладно, — подумал он со вздохом. — Времени на размышления особо нет. Надо искать путь к спасению. Когда „Левиафан“ тронется обратно в Англию, бежать будет поздно. С корабля надо скрыться менее чем через двое суток».

Подхватив фонарь, Алек пошел к люку.