Бог, которого не было. Белая книга

Главное, что тихий час закончился

Тогда, когда все опять началось, – это после обеда было. Часа в два примерно. Пятница. Вот часа в два в пятницу – ну, может, в полтретьего – саксофон Ловано и заиграл в унисон к гитаре Скофилда. А приступать к работе я должен был с начала следующей недели. С понедельника. Вернее, не совсем так. С начала следующей недели, но не с понедельника. Ну просто евреи – единственный народ в мире, которому удалось отменить понедельники. Поэтому у них и крокодил ловится, и кокос растет, и стартапы всякие. А понедельник у евреев начинается в субботу. Как у Стругацких. Только у евреев – понедельник начинается в субботу вечером, когда шабат заканчивается. Шабат – это вообще такое особое еврейское изобретение. Сейчас попробую объяснить. Вот детский сад. Туда отправляют детей, чтобы взрослые могли заниматься своими взрослыми делами. Ну и еще чтобы цветы жизни не портили жизнь взрослым. Но воспитательницы в детском саду – тоже взрослые. И чтобы дети окончательно не свели с ума воспитательниц, взрослые придумали тихий час. Вот это и есть шабат, только в масштабах всего Израиля. Ничего делать нельзя, надо лежать под одеялом. В тех детских садах, где шабат соблюдают особо тщательно, руки должны быть поверх одеяла. Если вдруг заехать в шабат на машине в верующий район, то можно и отхватить. Ну это как в женскую раздевалку по ошибке зайти. Вообще, шабат – это очень серьезно. И очень смешно. Вот, например, в шабат нельзя ковыряться в носу. Не потому, что это неприлично, а потому что шабат. Один очень уважаемый рав так разъяснял это своей пастве: ковыряясь в носу, правоверный еврей может повредить находящиеся там волосы. И может так случиться, что в результате этого ковыряния находящиеся в носу правоверного еврея волосы погибнут. А значит, своим неосторожным ковырянием правоверный еврей убил находящиеся в носу правоверного еврея волосы. Нехорошо. Но нехорошо не потому, что убил – все-таки «не убий» на волосы в носу не распространяется, а потому что убийство – это работа, а работать в шабат нельзя. Ну в шабат много чего нельзя. Говорить по телефону – нельзя, нажимать на кнопку лифта – нельзя, рвать туалетную бумагу – нельзя. Вытирать задницу, слава богу, можно, а вот рвать туалетную бумагу – нельзя. Этих самых «нельзя» у евреев 365. И это только тех «нельзя», что в Торе указаны. Но евреи – чемпионы мира по спортивному «если нельзя, но очень хочется, то можно». Русские тоже, но русское «можно» – это потому что похер на нельзя. А в основе еврейского «можно» – строго научный подход. В шабат писа́ть нельзя, но если писать чернилами, которые потом исчезнут, то можно. Свинья – животное нечистое, и нельзя, чтобы она ходила по Святой земле. Но если сделать специально для свиньи дорожки и постелить их поверх Святой земли – то можно. Пусть гуляет. Тем более что свиная колбаса хорошо продается. Есть ее, конечно, нельзя, но продавать – можно. Правда, не в шабат. Но если очень хочется, то можно и в шабат.

Но однажды я попал на «наступление шабата». Ну как попал – шел по улице один, и меня Рут позвала. Вернее, я тогда даже не знал, что она Рут. И она меня не знала. Знала только, что я один шел. И еще Рут знала, что шабат нельзя встречать одному. Шабат – это время, когда за столом вся семья собирается. У нее, когда я прекратил упираться и зашел в ее дом, стол был накрыт. На девять человек. Рут и мне тарелку поставила. И кусок халы отломила, рядом с тарелкой положила. Как остальным. Зажгла свечи. А потом достала альбом и стала фотографии доставать. Сначала старые и очень старые. Как и сама Рут. Моше (муж), старшая дочь, два сына – они все давно умерли. Потом фотографии помоложе: младшая дочь, Роза, – она в Америке. Уже десять лет. Ее муж. Их дети – внуки Рут. И правнучка – Циля. Положила фотографии рядом с тарелками. На белую шабатную скатерть. Налила вина. Всем. И тем, кто уже никогда не придет, и тем, кто, может быть, когда-то придет. Если Бог даст. И мне налила. Потому что я один шел по улице. А шабат надо всей семьей встречать. А «от шабата до шабата брат наебывает брата». Это Гарик Губерман сказал. А Гарику Губерману можно верить. И про шабат можно верить, и про наебывать. Но все равно – шабат нужно всей семьей встречать. И не ковыряться в носу, конечно. Но это уже потом было – мой шабат с семьей Рут.

А когда мой тихий час в Израиле закончился, я в двадцать один год с половиной стал работником почты. Моя еврейская бабушка, естественно, завела бы любимую песню еврейских бабушек, что Моцарт начал сочинять музыку в шесть лет, но, бабуль: во-первых, ты умерла; а во-вторых, хватит уже про твоего Моцарта. Сталлоне было тридцать, когда вышел «Рокки», а графу Дракуле – четыреста двенадцать, когда он переехал в Лондон в поисках новой крови. Так что все относительно, как говорил Эйнштейн. А Эйнштейн, кстати, – он сам узнал, что все относительно, только в двадцать шесть. Тут главное – что тихий час закончился.