Белое и черное

«Желудь покатился…»

Если представить себе что-то вроде «Справочника о жителях Хинодэ», то выяснится, что местные обитатели ложатся спать примерно в десять вечера. Приняв среднюю продолжительность ночного сна за восемь часов, мы обнаружим, что утренний подъем у них приходится на шесть утра.

Основная масса проживающих здесь работает в центре, и учитывая транспортный ад, воцарившийся с недавних пор в наших городах, запаздывание с подъемом неминуемо ведет к опозданию на службу.

Посему, в промежуток с семи до восьми часов утра главная улица Хинодэ в рабочие дни представляет собой чрезвычайно оживленное зрелище. Муравьиными потоками движутся по ней служащие и учащиеся. Среди них, конечно, встречаются и бодрые, выспавшиеся экземпляры, но большинство тех, кто с трудом таращит от недосыпания глаза, всем своим видом демонстрируя, что нет в жизни счастья.

Но так происходит в рабочие дни. По воскресеньям, как вы понимаете, картина полностью меняется.

По воскресеньям в семь утра главная улица Хинодэ удивительно тиха и пустынна. По воскресеньям в эти часы достопочтенные отцы семейств обычно заняты именно тем, чему сегодня самое время — они блаженно спят сладким сном.

Однако есть и исключения. Например, Миямото Торакити, отец Тамаки — он служит управляющим кинотеатра «Гораку-кинема» в районе Кэйдо, и по воскресеньям отправляется на работу наоборот раньше обычного.

Виной тому киносеанс для малышни, который начинается в девять утра. — Вот идиотка! Наплевать ей на мужа-труженика!

Это Торакити Миямото готовит себе завтрак в полусумрачной кухне.

Уроженец Осаки, он знатный обжора, и если утром не заправится от души горячим рисом, сытости не ощущает. Но последнее время между супругами идет раздор, и его жена Канако, пребывая в жестокой обиде на мужа, не встает с ним вместе по утрам, даже если уже не спит.

Впрочем, Канако до замужества прислуживала официанткой и к кулинарному делу пристрастия не имела никогда, а уж последнее время вообще старалась отделываться продуктами моментального приготовления. Недовольный таким положением вещей Торакити нередко сам стоял на кухне, вооружившись большим разделочным ножом: чего-чего, а когда речь шла о еде, проворства ему было не занимать. В зимние месяцы он даже приносил рыбу фугу, сам с ней возился и потом, причмокивая от удовольствия, ел собственноручно приготовленное блюдо, но уж тут Канако и Тамаки воротили носы и к еде не притрагивались. Честно говоря, Торакити страшно гордился тем, что до сих пор еще ни разу не отравился. Впрочем, произойди это один-единственный раз, и он бы уже был трупом.

Стеклянная дверь все еще зашторена, на кухне сумрачно, но во всем, кроме еды, Торакити отличается прижимистостью и свет из соображений экономии не включает. Он проворно двигается в полумраке, легко перемещая свое тело, которому обязан прозвищем Ширма.

Ростом Торакити не дотянул до метра шестидесяти, а весом малость зашкаливает за шестьдесят килограмм, из чего легко можно понять, что в ширину он крупнее, чем в высоту. Неуемным щеголем его не назвать, но заметно, что принарядиться он любит: поверх тонкого домашнего кимоно юката надето очень даже приличное кимоно на вате. А вот интересно, откуда у него на левой щеке свежий шрам?..

— Тамаки! Эй, Тамаки! Встанешь ты когда-нибудь? Вечно эта девка дрыхнет!

Ругает он дочку сильно, но просить помочь по хозяйству не собирается. Просто ему скучно, и он таким образом развлекается — вроде как на сямисэне играет. Беда в том, что на предыдущей работе Торакити излишне распускал руки в отношении женского пола, из-за чего был переведен в менее престижное место, из Уэно в Кэйдо. Так что теперь он и сам не мог не признавать с глубокой печалью, что его репутация мужа, равно как авторитет отца, заметно упали.

Тянувшаяся с тех пор холодная война между супругами недавно полыхнула огнем. Причиной тому стала грязная анонимка.

Торакити получил письмо во вторник на прошлой неделе, то есть 25 октября. Оно умышленно было послано ему на рабочий адрес: злодей коварно предусмотрел, чтобы донос не попал в руки Канако и не оказался уничтоженным.

Когда потом это письмо изучили полицейские, оказалось, что оно было отправлено 14 октября. В пределах одного района оно добиралось до адресата более десяти дней — видимо, задержалось на почте, такое сейчас случается постоянно.

Убийство произошло вечером 10 октября. Обнаружено на следующий день, 11-го. И вот, уже на третий день после всего этого, злодей-доносчик, не довольствуясь содеянным, вновь пускает стрелу: он подло направляет гнусную анонимку этому управляющему кинотеатром, этому, пусть бабнику, но в сущности хорошему человеку!

В одиннадцать дня 25 октября управляющий кинотеатром «Гораку Кинема» Миямото Торакити, ничего не подозревая, вскрыл ножницами злополучный конверт. При виде выскользнувшего оттуда листа бумаги с наклеенными словами, вырезанными из печатных страниц, глаза его невольно полезли на лоб.

Читать было неудобно: бумага пузырилась, шрифты разнились. Когда Торакити, наконец, добрался до конца, его круглая, как поднос, физиономия побагровела до корней волос.

Торакити поспешно вытащил из кармана пластмассовую коробочку, схватил щепоть серебристо-белых горошин и отправил все разом прямо в рот. Успокоительным он пользовался давно и с большим удовольствием. Угомонив с помощью лекарства сердцебиение, он снова опустил глаза на письмо.

По мере чтения внутри у него нарастал неукротимый гнев. Торакити сунул скомканный лист в карман и, не говоря ни слова, пулей вырвался из кинотеатра. Порядочный скряга, он тем не менее схватил такси.

На кухне квартиры 1518, корпус 15, квартал Хинодэ за столом напротив друг друга обедали Канако и Тамаки. Удивленная грозным явлением мужа, Канако поднялась, и в тот же момент взрывом прозвучала пощечина.

Вряд ли стоит в мельчайших подробностях описывать здесь, какое грандиозное сражение развернулось следом. Как всегда в порыве эмоций, оба перешли на чистый осакский говор. Это придавало особый колорит великолепному семейному скандалу, украшая простоту и неукротимый нрав супругов так, как украшает парчу положенный на нее цветок.

— Придурок, псих! Врезал — слова не сказал!..

— Еще и объяснять тебе?! Грязью меня с ног до головы замазала, подлюга!!!

— Чтооо? Это как же я тебя…

— Ты мне что плела! Ишь, поклонница она его с молодых лет! Потому и спуталась, да? Хуже ничего не придумала? Нашла себе красавчика!

— Я тебе правду говорила!

— Так я тебе и поверил!

— Ааа, убивают!!!

Если во время семейных скандалов муж — это волк, то жена в такие моменты, пожалуй, относится к семейству кошачьих. У волка есть только одно оружие — клыки, у представителей же семейства кошачьих помимо клыков имеются еще и когти.

Торакити опрокинул жену на стол и, вцепившись ей в волосы, принялся трепать туда-сюда, и вдруг…

— Ах ты!!!

Страшная боль пронзила ему левую щеку, и он невольно отпрянул назад. Брызнула кровь.

— Ну такого я не стерплю! Убью!!! Убью!!!

Зажимая одной рукой бегущие по щеке капли, он налитыми кровью глазами шарил по кухне. Недостатка в режущих инструментах здесь не наблюдалось. В руках Торакити оказался здоровенный нож для рубки мяса.

— Да ты что, всерьез меня убить хочешь?!

— А ты думала, я такую шлюху в живых оставлю?!

— Ааа! Спасите!!!

Семейные скандалы были здесь делом обычным, но сегодня хозяин что-то разошелся.

— Папа, прекрати! Прекрати! Это уж слишком!

Тамаки, пережидавшая бурю на балконе, сообразила, что с отцом неладно.

— Господин сыщик, идите скорей! Папа маму убивает!

После всех событий полиция установила в Хинодэ постоянное наблюдение. Несколько человек тщательно контролировали обстановку и следили за слухами. Один из них и положил конец побоищу между родителями Тамаки.

Когда на вопли девушки примчался сыщик Симура, блестящее сражение было завершено, и хотя обе стороны продолжали пылать друг к другу злостью, в их поведении уже чувствовалось легкое смущение.

— Так! Это что такое? Ну, хозяин, знатных дел ты натворил!

— Папа, сиди спокойно, дай я тебе помажу… — успокоенная появлением полиции, Тамаки вернулась в комнату.

— Отстань, не надо мне ничего!

— Нельзя так, вдруг микробы попадут!

— Хозяин, Тамаки дело говорит. Брось упрямиться, дай прижечь.

— Ну и натворил ты дел! Хозяйка!

— Д-даа?

Обессиленная Канако мешком притулилась в углу.

— Что здесь произошло?

— Что-что — да ничего! Явился и, слова не сказав, на меня с кулаками! Чисто псих!

— Что-о?! Ах ты…

— Ну-ну, хозяин, давай без драки. Так что скажешь?

— Да вот, господин сыщик, письмо я получил да и разозлился.

При виде извлеченного из кармана конверта глаза Симуры блеснули.

Это была уже четвертая анонимка, которую читал Симура (правда, первая ему досталась в обрывках):

Закончив чтение, Симура взглянул на штамп и удивленно нахмурился.

— Хозяин, ты когда это получил?

— Да прямо сегодня! Вот только что.

Угомонившись, Торакити вновь обретал способность изъясняться на языке токийцев.

— Не шутишь? Судя по штемпелю, его отправили 14 числа, так? А сегодня 25-е! Что ж оно, больше десяти дней шло?

— Чего-чего? — Торакити тоже проверил штамп. — Вот чудно-то! Но только, господин сыщик, его точно сегодня принесли. Не верите — можете у меня на работе спросить.

— Значит, это все почта дурит… Скажи-ка, хозяин, а супруга твоя про письмо знает?

— Да нет еще. Я до того обозлился, до того обозлился — терпеть мочи не было.

— И ничего не объясняя, с кулаками на нее бросился? Ну хорош! Шрам себе сам заработал, сам и носи теперь. Хозяйка, почитай вот!

Пышнотелая Канако, стесняясь прорех на своем пострадавшем в битве одеянии, взяла письмо и молча принялась разбирать написанное.

— Ах ты!.. — взвизгнула она, подняв злющий взгляд. — Эдакая бредятина…

— Бредятина? То есть мы должны считать, что все, здесь написанное — вранье?

— Вранье! Наглое вранье! — Она еще раз взглянула на текст. — Десятое нынешнего месяца — это ж когда мадам из «Одуванчика» ночью убили. А я в тот вечер со своей знакомой, с Минэ-сан, в театр на Симбаси ходила.

Симура захохотал:

— Да, хозяин, просчитался ты. Все действия Мидзусимы десятого вечером у нас проверены. И никаких тайных свиданий с твоей женой за ним не замечено. Уж к счастью или нет, не знаю.

— А где в тот вечер был Мидзусима-сэнсэй? — Занятая наклеиванием пластыря на боевые раны отца, Тамаки вдруг дерзко взглянула на Симуру.

— У него в тот вечер была встреча с коллегами-иллюстраторами, они собирались в закусочной «Коёкан» на Тораномон.

— Господин инспектор, это действительно так?

Тамаки выдернула письмо из рук матери и впилась в него глазами.

— А что такое, Тамаки-тян? Ты думаешь, там написана правда?

— Да нет, но ведь Мидзусима-сэнсэй за мадам ухлестывал… Я просто про его алиби подумала.

— Аа, вот что!.. Да нет, здесь все точно. Есть такая организация, «Лига художников-иллюстраторов», Мидзусима-сэнсэй входит у них в правление. Десятого октября один из членов Лиги отмечал издание своего альбома, они вечером собирались в ресторане «Коёкан» на Тораномон. Началось все в половине седьмого, закончилось в десять вечера, а потом Мидзусима и еще трое из правления отправились на Гиндзу и до двенадцати ночи шатались по питейным заведениям. Возвращался он с вокзала Синдзюку на экспрессе «Ода-кю», ехал не один, и по показаниям спутника вышел на станции S примерно в двенадцать пятьдесят. Ну что, Тамаки-тян, тебе все еще мало?

— Да нет, если так, то все нормально.

Тамаки сунула письмо инспектору, но в глубине души не угомонилась.

Полиция проверяла алиби на примерное время убийства мадам, где-то в районе десяти вечера, так? Что ж, пусть на этот отрезок времени все в порядке, но вот как насчет того, что описывается в письме?

Тораномон — это рядом с Синдзюку. Минут на тридцать с представления можно ускользнуть, никто и не заметит. Театр ведь на Симбаси. А эта Минэ-сан — у нее свой косметический салон в Уэно, с матерью они не близкие подружки.

И самое главное — если мама собиралась в театр со своей знакомой, зачем ей надо было подкупать меня слаксами? А потом, в тот вечер она явно где-то принимала ванну…

Вот как закрутились колесики в голове у этой славной и, в сущности, не шибко сообразительной девочки. Что ж, видимо, это все возраст!

Тамаки только опустила свои круглые глазищи и вслух ничего не произнесла. Торакити, по сути еще более славное существо, чем его дочка, проглотил все объяснения, не задумываясь.

— Слышь, Кана, кто же мне такое прислал? Ну-ка, подумай — это кто тебя так ненавидит?

— Ох, отец, и подумать-то не на кого.

И тут Тамаки произнесла:

— А к Киёми и Дзюнко тоже гадкие письма приходили! Правда ведь, господин полицейский?

Наконец, еда готова!

Гора редьки дайкон и густой суп о-мисо. Рыбный фарш, щедро сдобренный луком и приправами. Шесть кубиков пасты из вареной рыбы (рецепт из Тоса). Тарелка говяжьего мяса (рецепт из Кобэ). Сырое яйцо. Морская капуста в засолке. Морская капуста в жареном виде.

Все вышеперечисленное — меню воскресного завтрака Торакити 30 октября.

Малорадостная ситуация в доме продолжает сохраняться, но даже все эти неприятности не в состоянии лишить Торакити его замечательного пристрастия к еде. Навалив гору риса в здоровенную пиалу, — она, правда, для чая, но размером с хорошую миску — он щедро добавляет туда же суп о-мисо и принимается ублажать свой отменный аппетит.

Рядом с ним лежат часы. На них половина девятого.

Управляющему нет надобности являться на работу до открытия кинотеатра, но страдающий от понижения в должности Торакити мечтает непременно подняться вновь. Очень хочется работать где-нибудь в центре, в более престижном месте! А для этого нужно хоть немного отличиться там, где работаешь сейчас.

Торакити нарочито гремит посудой, громко прочищает горло. Обе комнаты погружены в тишину, реакции никакой. И дочь, и жена уже должны были бы проснуться, но они не появляются, и Торакити остро переживает такую отместку за свою былую опрометчивость.

Умяв от души три пиалы риса и оставив стол неприбранным, он вошел в полутемную комнату.

— Кана, ты не трогай ничего, я сам все приберу, — обратился он к жене, начиная переодеваться, но та зарылась лицом в ватное одеяло и ничего не ответила.

Груда постели, вздымающаяся на полу в полумраке, остро напомнила ему запах теплого тела.

После того случая супруги спали порознь.

— Кретин!!!

— Да ладно тебе, брось…

— Тамаки же за перегородкой слышит!

— Я поцелую только, только поцелую…

— Изо рта поутру воняет.

— На-ка вот тебе… — Торакити запихал жене в рот свое любимое успокоительное.

Разумеется, супруги вели диалог приглушенно-сдавленными голосами, натянув одеяло на голову, но за тонкой перегородкой несомненно все было слышно. Оттуда внезапно донесся отрывистый шум, которым обычно сопровождается вскакивание с постели, потом крадущиеся шаги, потом звук открываемой двери и, наконец, суматошный перестук сандалий, несущихся вниз по бетонной лестнице.

— Чегой-то она? — Торакити по-гусиному вытянул из-под одеяла шею. Лицо его побагровело.

— Говорила ж я! Ей все слышно.

— Брось ты, она специально подслушивала.

— Мии-ленький! — Канако обхватила мужа руками за шею. — Поостынь малость.

— Еще чего!

— Ты же меня замучаешь.

— Уж кто тут мучается, так это я!

— Не говори так. А я… мне надо повиниться перед тобой.

— Оставь ты это! Давай лучше продолжим.

— Ну подожди же, — Канако попридержала руки мужа. — Ты должен выслушать мое признание. А потом займемся.

— Признание? — Торакити испуганно заглянул жене в лицо. — Ты про Мидзусиму?

— Я такая дура! Чуть было тебе с ним не изменила.

— Чуть было, говоришь? Стало быть, пока все-таки не изменила?

— Мерзкий какой! Небось, решил, что уже?

— Ой-ой, больно же!

— Так тебе и надо за твои гадости.

— Значит, ты чиста?

— Чиста, чиста, не дошло у нас до того. Сейчас как подумаю, жуть берет. И отгадай, кто меня уберег?

— Хм, кто же?

— Господин Желудь.

— Господин Желудь? Это кто же такой?

— Не знаешь? Муж Судо Дзюнко, который пропал неизвестно куда.

— А почему «Желудь»?

— Ну он же весь из себя округленький, гладенький. Вот и прозвище у него такое. И Тамаки его всегда так называла — дядя Желудь.

— А, это тот, которого подозревают в убийстве мадам из «Одуванчика»?

— Он, он.

— И как же он тебя спас?

— Дело было вот как. Слушай.

Канако пристроилась щекой на жирной мужниной груди.

— Помнишь, я в тот вечер отправилась с Минэ-сан в театр на Симбаси? Так это все Мидзусима подстроил. Уговорил меня, чтоб я с подругой пошла, а потом с представления улизнула и к нему на свидание в дом «Тамура» пришла, в Карасу-мори.

— Карасу-мори — это же совсем рядом с Тораномон?

— Ну да. Приходи, говорит, ровно в восемь. План подробно нарисовал и даже телефончик написал.

— Хм… И что?

— Ну я в половине восьмого тихонько из театра и удрала. А Минэ наврала, что чувствую себя плохо и хочу в холле посидеть.

— Что, с ней ты не сговаривалась?

— Ей вообще доверять нельзя. И потом, у Мидзусимы поговорка такая — «хочешь обмануть чужих — сперва обмани своих».

— Сволочь он, Мидзусима этот!

— Твоя правда. А я-то, идиотка, все как он сказал, сделала. В половине восьмого вышла на улицу, а такси не останавливаются. А кто остановится, как про Карасу-мори услышат, так и след простыл.

— Еще бы, там же от театра рукой подать.

— Ну да. Я разнервничалась, понеслась до Гинзы вприпрыжку, выскочила напротив «Ямаха-холла» — а тут меня кто-то окликает: госпожа, госпожа!..

— Это кто же был?

— Да Желудь!

— Судо Тацуо?

— Мии-ленький ты мой, — заластилась Канако. Ноги ее переплелись с мужниными. — Выслушай, в каком я была состоянии!

— Хм. Ну давай, говори.

— Мне так хотелось сделать тебе назло! Ты-то сам бабник тот еще, ну я и решила — раз Мидзусима заигрывает со мной, возьму и отвечу ему тем же. Ой, не встреть я Судо-сан, так и пошла бы на Карасу-мори. Уж что там за дом этот, «Тамура», не знаю, но если пришла бы и там с Мидзусимой встретилась, тебе бы в лицо больше и посмотреть не осмелилась. Вот уж верно, боги мне этого Судо послали! Но я-то тогда просто остолбенела! Ну, когда увидела, что это наш, из Хинодэ.

— А то! Какое алиби себе с этим театром подстроила, и все даром!

— Ну я же тебе все честно рассказываю. Сделать назло хотела, а самой при том так тяжко было, так всю эту затею бросить хотелось!

— А если честно — ты с ним сговорилась, потому что тянет тебя к нему?

— Бред! Пусть я и совсем дура набитая, но ведь у нас дочь-малолетка, а тут этот хлыщ!

— Стало быть, мне назло, говоришь? Просто мне назло гульнуть решила?

— Даа, мии-лый! — Канако еще пуще обвилась вокруг мужа. — Вот и запомни на будущее. В следующий раз ударишься в загул, уж не знаю, что тогда еще выкину.

— Страсти какие говоришь!

Торакити, блаженствуя, ласкал пышные телеса супружницы. Но любопытство свое он еще не удовлетворил.

— Кана, ну-ка, расскажи мне — ты тогда с Судо просто повстречалась и все, или вы с ним говорили о чем?

— Ой, я себя так ругаю, так ругаю! От полиции-то я это скрыла.

— Кана!! — Торакити испуганно уставился на жену. — О чем вы разговаривали? Этот Судо говорил что-то насчет убийства?

— Видел тут позавчера в газетах про письма? Ну, что здесь в Хинодэ грязные анонимки ходят? Так вот теперь мне кажется, Судо из-за них тогда такой злой был.

— Во-во, помнишь, Тамаки тоже сказала, что к Дзюнко и Киёми такие подбрасывали. А Дзюнко — это же его жена.

— Ну да. А вот послушай, что я тебе расскажу дальше. Только внимательно.

— Ну слушаю, слушаю.

— Да ну тебя! Ты меня всерьез слушай.

— Всерьез я другое хочу. Ну да ладно, давай, говори.

Канако с трудом успокоила дыхание и начала:

— Судо-сан тогда был здорово выпивши. Я как этого молодца увидела, хотела быстренько поздороваться и улизнуть. А он меня схватил да так сердито, настойчиво в кафе затащил.

— Постой-ка, — Торикити продолжал ласкать роскошное тело жены. — Перед тайным свиданием еще и другому дать себя в кафе уволочь — это все-таки уже не то, в чем я перед тобой провинился.

— Ну тут же другое! Объяснила ведь я тебе, как меня эта встреча потрясла. Я прямо решила, что это боги меня от разврата удерживают.

— Во-во, смотри теперь! — Торакити такое объяснение полностью устраивало. — И что же дальше было?

— Зашли мы с ним, и тут представляешь, что он мне выдал! «Госпожа, как должен поступить муж, узнавший, что жена ему изменяет?»

— Что-о? Его жена загуляла?!

— Так он сказал. И узнал он это из какого-то письма. Сказал, будто у кого-то в нашем квартале забава такая — чужие тайны раскапывать, а потом доносы писать. Я, говорит, мадам из «Одуванчика» подозреваю, а вы, госпожа, что про это думаете?

— То-то Судо в тот вечер у «Одуванчика» скандалил!

— Ну да. А полиция-то про письма молчала, так? Да и газеты, я думаю, не про все написали. Но знаешь, я в тот вечер от него еще более жуткую вещь услышала.

— Еще более жуткую, говоришь? Это что же?

— Я за мадам словечко замолвила в оправдание — мол, ошибаетесь вы, коли уж вам такое письмо подослали, так это, верно, не она, а еще кто-то. Может, я что неловко сказала, раз он вечером к ней скандалить рвался… А Судо-сан призадумался, потом дико так на меня глянул и говорит: если не мадам, то есть тут еще один тип, так не иначе, как его рук дело!

— Это кто же — «он»?

— Я спросила. А Судо мне: художник Мидзусима, что в моем подъезде на третьем этаже живет.

— Мидзусима?!

В голосе Торакити невольно прозвучала озабоченность. Руки, ласкающие жену, замерли.

— Канако, — настойчиво заговорил он, — у Судо были какие-то основания так считать?

— Я тоже об этом спросила. А он мне объяснил, что еще до письма заметил, что у жены другой есть. Кто именно, не сказал, но как-то раз он проследил, когда она с ним в Ёкогаму ездила. Там они в гостинице устроились, а он вокруг бродил и думал, что теперь делать. И вот там-то он на Мидзусиму наткнулся.

— Что, Мидзусима тоже следил за его женой?

— Этого Судо не знал. У Мидзусимы с собой альбом был, будто он на зарисовки в Ёкогаму приехал, да и вообще он там раньше Дзюнко оказался. Но ведь мог же он ее случайно с любовником заметить, а потом и письмо написать.

— А ты что Судо ответила?

— А что я могла сказать! Ты представь, как меня это сразило: решила тебе изменить, отправилась на тайное свидание, и прямо в двух шагах от него человек меня спрашивает: как должен поступить муж, узнавший, что жена ему изменяет? Да такое любую, самую благочестивую женщину сразит.

— Так тебе и надо! — Торакити расхохотался. К нему постепенно возвращалось благостное настроение.

— Твоя правда. Можешь сколько угодно надо мной смеяться. А что до преступника, который доносы пишет, так если мадам и Мидзусиму сравнивать, тут хоть на весах взвешивай — по мне Мидзусима куда подозрительнее.

— Что это ты вдруг?

— Уж больно он ловко алиби мне придумал. Что он и себе алиби обеспечил, этого я не знала. Да и к тому же, он за мадам волочился, это я от Тамаки знаю. Такой вполне мог начать шпионить за Дзюнко, они же в одном подъезде живут.

— Слушай, так может и мне письмо тоже этот маньяк, этот Дон-Жуан состряпал?

— Может, и он. Знаешь, я этого Мидзусиму даже бояться начала.

— Да уж. А ты сказала Судо, что Мидзусима тебе подозрительнее кажется?

— Нет, побоялась. Да и кто я такая, чтоб другим советы давать. Судо-сан так пронзительно на меня смотрел — прямо в щель забиться хотелось.

— Еще бы, совесть-то нечиста была.

— Да не только это. Я ведь, чтоб с Мидзусимой встретиться, из театра сбегала. И выглядеть мне надо было соответствующе. Вот только Мидзусима этот всегда мне говорил, что крашусь я старомодно. Объяснял, что ему на женщинах яркая косметика нравится, чтоб ну прямо как у уличных девок. Я еще подумала, вот мерзкий типчик! А потом решила — ну раз так принято… И в театре перед уходом в туалете перекрасилась по его вкусу. Конечно, Судо-сан всего этого не знал, но я под его взглядом просто от стыда сгорала. Миленький, прости меня, дуру такую.

— Раз ты так раскаиваешься, мне сказать нечего… Так что, Мидзусима не пришел, что ли?

— Про это дальше слушай. Один совет я Судо все-таки дала. Напомнила ему пословицу, что нетерпеливость к беде ведет, и сказала, что сперва все проверить надо, а уж потом действовать. На том мы с ним и расстались, а времени уже было четверть девятого. Так что просрочила я сильно. Но подумала, что совсем не прийти, это уж слишком, и позвонила по телефону в этот «Тамура».

— Он уже там был?

— Э нет, он парень не промах. Он со мной сразу договорился, чтобы я пришла первая, а сам он звонить будет, и когда я уже на месте буду ждать, тогда он быстренько с Тораномон подскочит. Я этим и воспользовалась. Позвонила в «Тамура» и попросила передать ему, что не получается у меня прийти. Трубку бросила и скорей в театр вернулась.

— Минэ-сан ничего не заметила?

— Да она на этих представлениях помешана просто, людей вокруг себя не замечает!

— А Мидзусима потом ничего не говорил?

— Собирался, наверное, но ведь как раз на следующий день тот переполох поднялся, из-за убийства. Мидзусима-то тоже мадам обхаживал, так что, говорят, полиция его серьезно расспрашивала. Ну а потом мы как-то и отдалились друг от друга.

— Портрет ее у него не очень-то получился, правда?

— Ты лучше подумай, кто письмо подослал.

— Ну уж точно не мадам.

— Да и Мидзусима вряд ли.

— У тебя какие-то соображения на этот счет есть?

— Я уж думала, думала — ничего в голову не приходит. Как представлю, что здесь кто-то эдакое вытворяет, прямо жуть берет.

— Прямо не по себе делается от таких разговоров… Скажи-ка лучше, не сообщить ли тебе полиции про ту встречу с Судо? Раз он Мидзусиму тоже подозревал, так, может, в тот вечер от «Одуванчика» к нему направился?

Видно, Торакити был готов пойти на все, только чтобы досадить Мидзусиме.

— Это верно, но уж так мне не хочется с полицией разговаривать! Вот я и хотела с тобой обсудить — помнишь, я тебе как-то рассказывала про такого человека, Киндаити Коскэ?

— А, знакомый Дзюнко, частный детектив!

— Детектив он частный, но, говорят, среди полицейских у него тоже свои люди есть. Вот я и подумываю, не открыться ли ему? Ты как считаешь?

— Поступай, как знаешь. Только если к частному детективу обращаться, деньги, небось, потребуются?

— Значит, нельзя?

— Нет-нет, я не против! Лучше немного денег отдать, но зато жить спокойно.

Да, сильно пылала злоба Торакити, если он был готов заплатить из своих кровных, только чтоб прищучить Мидзусиму! Что до Канако, она теперь тоже видно очень злилась, потому что сказала:

— Ну так я прямо сегодня у Дзюнко рекомендательное письмо к Киндаити попрошу. Миленький, ты уж правда прости меня.

— Ты лучше впредь мне больше таких протестов не устраивай. А я больше на стороне шляться не буду.

— Ой, правда?

— Правда, правда.

Торакити крепко прижал к себе жену и рывком натянул одеяло на голову.

«Бедная я, несчастная…»

Твердя про себя эти привычные слова, Тамаки уныло брела по зеленому участку квартала. После долгого перерыва мать с отцом снова устроили поутру возню в постели, и не в силах слышать это, она выскочила из дома. Выскочила — и обнаружила, что идти ей некуда.

Сперва она решила вытащить на улицу Сабухиро, он как раз жил с ней в одном корпусе. Но вспомнила, что сегодня воскресенье. Отец у Сабухиро служащий, младший брат школьник — наверняка они еще спят. На всякий случай Тамаки обошла корпус 15 с южной стороны, но знакомая терраса была еще зашторена.

«Бедная я, несчастная…»

Тамаки устало поплелась по южной стороне к корпусу 17. В корпусе 17 живут Киёми и ее дядя Окабэ Тайдзо. Тамаки знала, что Окабэ встает рано, но идти к ним ей не хотелось. Она не могла объяснять этому человеку, что именно вынудило ее в столь ранний час выскочить из дома. Зато там этажом выше квартира Эномото Кэнсаку, который живет вдвоем с матерью. Она дает уроки чайной церемонии и икэбаны — в основном ради собственного удовольствия, потому что деньгами располагает.

Погода стояла хорошая. На террасе в спортивных брюках и одной футболке Дарума-сан на утреннем солнышке делал зарядку.

— Эй, дядя Окабэ! Здоровья вам!

— О, Тамаки! Куда это ты с утра пораньше?

— Да так просто… А Киёми встала уже?

— Завтрак готовит. Зайдешь?

Дарума-сан в отличном настроении. Его лицо светится бодростью, прямо-таки переполняющей этого мужчину средних лет.

— Спасибо, нет. Передавайте привет Киёми!

Тем временем на балконе четвертого этажа появилось личико — это неожиданно выглянула Юкико.

— Доброе утро, сестричка Тамаки!

На Юкико кимоно с длинными рукавами, завязанное высоко у груди широким поясом.

— Ой, Юкико! — Тамаки заморгала, словно от яркого света. — Это куда же ты так нарядилась?

— Меня тетя сегодня берет с собой на чайную церемонию.

Юкико широко развела руки, демонстрируя свой наряд во всей красе. Рядом с ней появился Кэнсаку — в пижаме, с зубной щеткой во рту.

— Тамаки, ты что там топчешься?

— Нуу…

— Что — «нуу»? Случилось чего?

— Не могу я дома! Там отец с матерью…

— А! — Кэнсаку сразу все понял и посерьезнел. — Завтракала?

— Не-а…

— Ой, Тамаки, что ж ты, не поев, убежала? — округлил глаза Окабэ Тайдзо. — Так иди к нам. Хоть хлебца с нами поешь.

— Да вы не беспокойтесь, — Кэнсаку перегнулся через перила, заглядывая на нижний балкон соседнего подъезда. — Тамаки я сам угощу. Тамаки, ты иди к озеру, а я бутербродов наделаю и принесу. Да, дядя Окабэ!

— Что, Кэн-тян?

— Скажите Киёми, пусть она тоже приходит.

— Хо-хо! С утра пораньше пикничок затеяли! Это дело хорошее. Киёми, иди сюда!

Киёми конечно же слышала весь этот разговор, но появилась на балконе с откровенно нелюбезной физиономией.

— Ну что там, Тамаки-тян? Опять папа с мамой скандалят?

Тон, прямо скажем, сварливый.

— Да уж лучше бы скандалили…

— Киёми-тян, не спрашивай у нее ничего! Скажи лучше, ты пойдешь с нами к озеру завтракать?

— Нуу… — Она нерешительно обратилась к Окабэ. — Дядя, как?..

— Иди-иди. Только мне приготовь чего-нибудь.

— Хорошо. Эномото-сан, но ведь у тебя сегодня вроде съемки?

— Мой выход позже, во второй половине дня. Да, а еще сегодня на нашем озере Таро будут ночные съемки.

— Ух, классно!!! — Тамаки словно одним духом выплеснула из себя всю тоску. — Эно-сан, и ты там тоже участвуешь?

— Я… хм, ну… Слушай, Тамаки, позови еще Сабу-тян, он наверняка до сих пор спит. Мы с ним вдвоем кучу бутербродов притащим.

Тамаки покричала снизу Сабухиро и направилась по пологому склону к озеру. Под раскидистым деревом кто-то курил. Это был комендант Нэдзу.

У подножия дуба не собирался ночной туман, а утром здесь хорошо прогревало солнце. Нэдзу валялся на расстеленном джутовом мешке, лицом вверх. Сигарета во рту торчала прямиком в небеса.

Тамаки часто видела его здесь в такой позе и знала, чем он занимается.

— Вы опять Джо выгуливаете?

Доброжелательная к людям, она не испытывала робости перед нелюдимым комендантом. Простодушно наклонив голову набок, девочка подошла к Нэдзу и присела рядом.

— Угу.

Он бросил на нее короткий взгляд и продолжал с наслаждением пускать дым.

— А он где?

— Где-то там.

Тон сухой, но без обычной жесткости.

— Да где же?..

Тамаки обвела окрестности взглядом и обнаружила птицу, примостившуюся черным пятном на крыше достраивающегося двадцатого корпуса.

— Ага, вон он! Дядя Нэдзу!

— Ну?

— Почему Джо не улетает? Ему что, лучше в этом ящике? Это ж как в клетке!

— Его сородичи гоняют.

— Ой! А почему?

— Джо у людей вырос, вот и изгнан из своего племени. Так же как и я вытолкнут из людского общества.

— Как?! Разве вы вытолкнуты?

— Ну…

— Да нет же! Вот ведь Эно-сан — он вам очень благодарен! Эно всегда говорит, что вы хороший человек. Вы просто не знаете.

— Вот как?

— Ну да! Вы просто прибедняетесь.

Нэдзу лишь печально усмехнулся и ничего не сказал.

— Извините, что не в свои дела нос сую, а вот раньше у Джо на лапке повязка была — это его тоже вороны поклевали?

Нэдзу сел, резким броском отправил окурок в озеро и уставился на девочку.

— Тамаки-тян, а ты сама-то что сюда пришла?

Слова Нэдзу не могли служить ответом на вопрос Тамаки. Но девочка таким вещам особого значения не придавала. Ее следующие слова тоже не были ответом на вопрос Нэдзу:

— А что, Юкико идет на чайную церемонию?

— Откуда ты знаешь?

— Так я ее видела только что.

— Где?

— Шла мимо семнадцатого корпуса, а Юкико меня из дома окликнула, она у Эно была. А чайная церемония где будет?

— В храме Гококудзи.

Когда речь заходила о Юкико, Нэдзу становился на редкость немногословным.

— Ух ты! Правда, сама чайная церемония — это, наверное, скукотища жуткая, но зато туда все такие нарядные приходят. А Юкико хорошо правила знает?

— Да ничего она не знает!

— Понятно — ребенок еще. Но ведь она такая миленькая, такая славная! Эно и его маме наверняка приятно такую с собой привести. А я-то, я… эх, бедная я несчастная!..

Тамаки плюхнулась было на спину, но тут же, припомнив, подскочила:

— Ой, вы же спросили, зачем я сюда пришла — так вот мы решили здесь вместе завтрак устроить!

— Мы — это кто?

— Эно-сан с Сабу, и еще Киёми придет. Эно-сан услышал, что я без завтрака из дома унеслась, и пожалел меня. Обещал, что бутербродов сюда принесет. Очень заботливый. Ну да, воспитание у него такое…

Тамаки чуть было не завела свое «а я-то, я…», но осеклась. Беспечная девчонка вдруг ощутила волну взрослой, девичьей печали, но тут же укрылась от нее за заливистым хохотом:

— Бутерброды у озера — правда, классно?! А давайте вы тоже с нами!

— Спасибо. Только я уже завтракал. Что ж, не буду мешать, пойду домой.

Нэдзу резко свистнул, хлопнул в ладоши. Джо стрелой метнулся к нему.

Нэдзу с вороной на плече, приволакивая левую ногу, пошел вверх по склону, а навстречу ему уже появился Сабухиро. При виде коменданта на лице его мелькнула досада, но он тут же овладел собой, подчеркнуто вежливо поклонился и торопливо зашагал вниз.

— Тамаки, что он здесь делал?

Сабухиро тоже с восторгом предвкушал пикник у озера, но встреча с Нэдзу охладила его энтузиазм. Он плюхнулся своим толстым задом на тот самый мешок, где только что сидел комендант, и вопросительно взглянул на девочку.

— Джо прогуливал. Слушай-ка, — она внимательно осмотрела его, — ты что, поесть ничего не принес?

— А что, мне тоже надо было?

— Ну, ловкач! Решил за счет Эно-сан и Киёми полакомиться?

— Значит, я не так понял. И вообще, у меня дома все спят еще.

— Лежебоки вы! Сейчас сколько времени?

— Почти полдесятого. Но у нас отец раньше десяти не поднимается. А мне его жалко, я встал и тихо-тихо… Он у нас трудяга, мы о нем заботимся. Слушай, Тамаки, — его явно что-то беспокоило, — а о чем ты тут с ним говорила?

— Да так… — Она поддразнивающе засмеялась. — Вот, собиралась ему твои гениальные соображения насчет убийства рассказать.

— Ты что! Не вздумай!

Сабухиро весь вспыхнул и взвился так, что тесные шорты на нем чуть не затрещали.

— А что, нельзя что ли? Интересно же получилось.

— Дура! Я же предупреждал, что это моя выдумка, детективная история! Не смей никому рассказывать!

— Почему бы и нет? Зачем же такую замечательную версию скрывать!

— Не смей говорить, что это версия!

Тут Сабу вдруг что-то припомнил и весь съежился, спрятав голову в свои могучие плечи:

— Слышишь, я сейчас встретил этого, Киндаити Коскэ. Идет себе, как всегда затрепанный такой.

— Ой, Сабу-тян, а где ты его видел?

— Да вот там прямо. Он в восемнадцатый корпус шел, к Желудю, видно.

— Может, случилось что?

— Да прямо! С тех пор уже двадцать дней прошло.

— Он один был?

— Один. Волосы всклокочены, хакама на коленках пузырятся. Брэнд у него такой.

— Плохо, что один. Если бы вправду что случилось, с ним бы еще полицейские были.

Дело обстояло именно так, как сказала Тамаки.

Вчера Дзюнко из универмага позвонила Киндаити, но не застала его дома. Дзюнко переместилась в Сибуя и полакомилась там в довольно дорогом китайском ресторанчике. Хибики вручил ей очень даже приличную сумму, и она не могла отказать себе в удовольствии пошиковать. Часов в семь Дзюнко прямо оттуда сделала еще один звонок, но Киндаити все еще не вернулся. Смирившись с тем, что на сегодня его пригласить уже не удастся, она попросила консьержа передать жильцу, что у нее возникли обстоятельства, требующие немедленной встречи. Так что если Киндаити направлялся в ее квартиру, это, скорее всего, было вызвано именно тем звонком.

— А все-таки рано он пришел. Сейчас сколько?

— Около полдесятого… Да нет, уже больше.

— Ой-ёй-ёй, как же я проголодалась!

— А что вообще случилось-то? Что это вы завтрак здесь затеяли?

— Тебе не все равно? Ой, я голодающее дитя, я сейчас умру! Где же бригада раздачи еды, идите скорее… А, вон они, пришли! Пришли!

— Во, оба здоровенные корзины волокут! Ух ты, и термос! Вот славно-то!

— Ну и наглец ты, Сабу-тян!

В их сторону по склону спешили Кэнсаку и Киёми.

— Уж извините, что долго. Тамаки, совсем оголодала, наверное?

— Сейчас сознание потеряю!

— Ха-ха-ха! Давай, открывай харчевню. Сабутян, и ты помогай.

Кэнсаку принялся расстилать принесенную под мышкой циновку, и тут взгляд его уперся в джутовый мешок.

— Это чей?

— Дяденька-комендант забыл. А может, о нас позаботился и специально оставил. Такой чудной, правда? Когда курит, как труба дымит.

— Эно, ты что? О чем задумался?

— Да нет, так просто.

Кэнсаку помотал головой, словно стряхивая, как дурной сон, набежавшую на лицо тень, и к нему опять вернулась его обычная доброжелательная улыбка.

— Ну что, сразу и приступим?

Из корзины были извлечены завернутые в виниловую пленку бутерброды, прятавшиеся под плотно закрытой крышкой. Бутербродов было вволю.

— А мои только на вид хороши, начинки там чуть. Очень уж все внезапно случилось. — Киёми гоже доставала из корзины свертки. — Химэно-сан, а ты что принес?

— Ох, у меня промашка вышла. Я Тамаки не понял.

— Ничего, ничего. Ты же все равно с нами. Хорошо, что пришел.

— А Химэно-сан всегда так. Чтоб другим протянуть, у него нет, а как самому руки протянуть — это он первый!

— Ой, не рубите мне голову! Что же поделаешь, таким негодяем уродился! — Сабухиро без стеснения потрошил свертки. Бутерброды-люкс: с ветчиной, овощами, икрой, яйцами…

— Ну, класс! Можете говорить про меня что угодно, а я жутко голодный. — Он коршуном ухватил в каждую руку по бутерброду и принялся уписывать то один, то другой.

— Тамаки, и ты ешь!

— Ем, Эно-сан, спасибо тебе.

— Тамаки-тян, и моих поешь.

— Да, сейчас… Я же не Сабу-тян, не могу все разом лопать.

— Ну и что, а я обжора. Теперь за твои, Киёми, примусь.

— Эй, не вороши в корзине, там же чай еще. Киёми, и сахар тоже есть.

— Эно, а все-таки — с чего это вы вдруг затеяли? Кто такую сумасшедшую мысль подал?

— Ладно тебе, какая разница.

— С того, что у Тамаки дома творится. И не спрашивай лишнего.

— Ой! — Сабу втянул голову в свои могучие плечи. — Простите-простите! Так вот благодаря чему я здесь очутился!

День был теплый, воздух над озером свеж. Громко распевали птицы — совсем как за городом! — и вокруг стояли такая тишина и покой, что трудно было представить себе совсем рядом жилой массив на несколько тысяч семей и фейерверки людских страстей — любви и ненависти…

Поговорка гласит, что только едой можно заткнуть рот прислуге, но в данном случае она не годилась. Молодая компания торопливо ублажала свои желудки, но при том и языкам покоя не давала.

Алюминиевый стаканчик с чаем гулял по кругу, все дружно налегали на еду и болтали без умолку — ну до чего же весело получилось! Бутерброды в момент исчезли, остался один-единственный — с ветчиной.

— Во-во, я на эту тему одну интересную байку припомнил.

— Какую?

Кэнсаку с сытым видом растянулся во весь рост на траве, беспечно закинув руки за голову.

— Как-то несколько человек — может, монахи какие, может, еще кто — ели вместе суси. Лопали-лопали, наконец осталась одна.

— А с чем осталась? С тунцом? Или с селедкой? — Тамаки простодушно наклонила голову.

— Ну это неважно. Значит, несколько человек ели вместе суси, все наелись, а на тарелке одна осталась. Так вот какое дело: кто за ней потянется, тот из них и есть самый великий.

— Нуу, ерунда какая! А я-то серьезно слушала. — Тамаки фыркнула с откровенным недовольством.

— Сабу-тян, небось, сразу скажет: этот самый великий — ваш покорный слуга.

— Точнехонько! Так оно и есть, как достопочтенная госпожа Киёми сказать изволила.

Киёми мгновенно изменилась в лице. Меж бровей молнией пролегла морщинка, в глазах, смотрящих на Сабухиро, рассыпалось пламя.

Выражение «достопочтенная госпожа Киёми» напомнило ей о том грязном письме и острым жалом вонзилось в самое сердце.

Заметил Сабухиро эту перемену или нет, но последний бутерброд он-таки ухватил и принялся, причмокивая, уминать его за обе щеки.

— Эх, погодка хороша! — Кэнсаку лежал на спине, с удовольствием растянувшись во весь рост. Между тем, чувствовалось, что свою байку он выдал неслучайно.

Небо было ясным до самых глубин, но по контрасту с этой прозрачной легкостью молодую компанию словно придавило чем-то мрачно-тяжелым. Одна лишь наивная Тамаки не понимала, в чем дело.

— Кстати, Эно-сан, ты вроде говорил, что сегодня на озере ночные съемки?

— Угу.

— Сабу-тян, а ты не снимаешься?

— Тамаки, не спрашивай, мне неловко.

— Почему?

— Да потому что Эно, то есть его герой, будет сегодня вечером топить меня в этом озере.

— Ооо…

— Слушай, Сабу-тян. — Кэнсаку по-прежнему лежал навзничь. — Мне кажется, эта твоя роль все-таки выигрышная.

— Прости, Эно, я сказал «неловко» вовсе не жалуясь. Я сам считаю, что это мой шанс. Только понимаешь, я перед нашей компанией смущаюсь.

— Ой! Как! Сабу-тян! — Тамаки вытаращила глаза. — Тебе дали такую чудесную роль?

— Это Эно за меня просил. Он вот сейчас сказал «эта твоя роль», а на самом деле не так. Знаете такого актера, Уцуми Тоору?

— Знаменитый комик! — У Киёми тоже глаза заблестели от любопытства.

— Во-во. Так это его роль, только он вчера с острым аппендицитом в больницу угодил. И Эно сказал, что на это место я подойду.

— Ой, Сабу-тян! — У Тамаки даже слезы на глазах заблестели. — А ты правда подойдешь? Получится у тебя, если на эту роль Уцуми выбрали?

— Отстань. Мне бы это самому хотелось знать.

Продолжая валяться, Кэнсаку убежденно заговорил:

— Сабу-тян не в пример мне уже несколько лет на киностудии трудится, база у него есть. Беда в том, что он только на вид нахальный, а на самом-то деле вовсе не так. Все о других заботится, а себя толком предложить не может. Вчера, когда срочно замену подбирали, с ним три эпизода сделали, и режиссер просто в восторг пришел! Как это, говорит, такой парень до сих пор себя не проявил. Так что он уже подошел.

— Ой, ну надо же! — Киёми внимательно посмотрела на Сабухиро с Тамаки. — И Сабу-тян ничего об этом Тамаки не рассказал, так?

— Ну не тот это случай, чтоб Тамаки в подробностях докладывать.

— Ты уверен?

— Что — «уверен»?

Киёми рассмеялась.

— Ну ладно. Тамаки!

— Что?

— Это же только вчера случилось, у меня времени не было тебе сообщить, так что прости великодушно. К тому же, я ужасный скромник.

— Эно, а ты знаешь, — Тамаки, уклоняясь от взгляда Киёми, явно решила перевести разговор на другую тему, — тут Сабу-тян очень нехорошо поступил.

— Что-о? Это что же я сделал такого?

— А как же? Знаешь, Эно, он придумал про нашего коменданта ужасно некрасивую историю.

— Не смей! Не смей, Тамаки! Я же говорил тебе, это детективный рассказ, это не взаправду!

— Ну-ка, ну-ка, Тамаки. — Эно улыбался. — И что же за ужасно некрасивую историю про коменданта придумал Сабу?

— Что убийца мадам из «Одуванчика» — Нэдзу-сан!

— Что-о?!!

Кэнсаку вскочил с травы, словно подброшенный.

— Дура! Дура ты, Тамаки! — На Сабухиро было жалко смотреть. Покраснели даже его кабаньи плечи.

— Эно, понимаешь, это я невзаправду, я просто сочинил детектив! Не бери в голову!

Но Кэнсаку был серьезен так, что на него было страшно смотреть.

— Сочинил, не сочинил — неважно. Выкладывай свою историю. Это почему же Нэдзу-сан убил мадам?

— Ну в общем такое дело. У меня в рассказе найденный труп — это не мадам.

— Как не мадам? А кто ж тогда?

— Эно, ты ведь почитываешь детективы?

— Все время читаю. И что?

— В детективах бывает, что обнаруживают труп без лица… ну, то есть по каким-то причинам лицо узнать невозможно. Так вот восемь-девять случаев из десяти, в конце выясняется, что жертва не тот, на кого думали, а кто-то другой.

— Вон оно что… Я такое тоже читал. И что дальше?

— Вот я эту ситуацию и примерил к тому происшествию. Но у нас в квартале нет женщины-ровесницы мадам, да еще пропавшей без вести. А была какая-то дама, которая как раз в тот вечер приезжала к Нэдзу… Эно, ну ты же сам провожал ее тогда! Она была примерно одного возраста с мадам, вот я и придумал, что труп — это она.

— Ясно. Значит, будто бы он ее убил, переодел в одежду мадам, а лицо уничтожил, верно?

— Ну да. Так я и сочинил.

— Получается, что Нэдзу-сан и мадам — соучастники?

— Получается.

— А мотив преступления?

— У мадам в прошлом была судимость. Это раскопал Итами, и она оказалась куклой в его руках. Ей избавиться от него хочется, а страшно — вдруг он ее прошлое на белый свет вытащит? Вот она ту даму собой и нарядила. Будто бы ее как раз и убили. А сама прячется.

— А кто та дама, которую для подмены выбрали?

— Ты же говорил, что она на Юкико похожа, так? Поэтому в моем рассказе она — мать Юкико, и она когда-то изменила своему мужу, Нэдзу-сан.

Кэнсаку слушал молча и становился все серьезнее.

— Ну? И что дальше?

Лицо его наполнилось страданием, голос звучал глухо, а слова давались с трудом.

Киёми и Тамаки, слушавшие затаив дыхание диалог приятелей, невольно переглянулись.

Сабухиро тоже заметил неладное:

— Эно, да брось ты! Говорю же, выдумал я это.

— Не могу бросить. Рассказывай, что там дальше про мать Юкико?

— Ну раз тебе так надо, слушай до конца, — сказал Сабухиро с некоторым вызовом в голосе и продолжил: — В общем, она раскаялась и принялась донимать Нэдзу, чтобы восстановить брак. Тот — ни в какую. И не просто ни в какую — он ее возненавидел. А с мадам они, кстати, оба выходцы из Камигаты, верно?

— Насчет мадам не скажу, а Нэдзу-сан из Харимы.

— Во! Я и придумал, что они прежде были знакомы. А потом здесь случайно встретились, и у них как бы любовная связь получилась. У меня в рассказе Нэдзу-сан ради нее зазвал к себе на тот вечер ненавистную ему женщину и подстроил, будто убита мадам. На сем позвольте завершить сие повествование.

— Вранье это! Вранье!!!

Это вдруг пронзительно закричала Киёми.

— Вздор все это!

— Конечно, вздор. Я потому и предупреждал, что это выдумка. Киёми, а ты, похоже, считаешь, что в моей истории что-то не сходится?

— Но ведь отпечатки пальцев показали, что тот труп — это точно мадам. Таких же отпечатков и в ателье много было!

— Много — это сколько?

— Ну…

— Киёми, у автора данного детектива все продумано. Мать Юкико и в мыслях не держала, что ее жизнь в опасности, и потому в тот вечер позволила Нэдзу-сан обманом привести себя в «Одуванчик». А там она прикасалась к разным предметам. Нет, я лучше сделаю так: ее вынудили прикасаться, вот!

— Но… но… — У Киёми от досады даже пот на лице выступил. — А что Судо-сан? Муж Дзюнко — он же в тот вечер пропал без вести, а сейчас считается главным подозреваемым — что с ним?

— С ним все ясно.

— Что ясно?

— Он убит. Тем же преступником, что убил ту женщину.

— Оо…

— Подожди, но газеты писали, что в ателье на втором этаже в спальне обнаружено пятно крови, и кровь эта той же группы, что у Желудя!

— А!

Кровь отхлынула от щек Киёми, в глазах затрепетал страх. Впрочем, не она одна изменилась в лице. Кэнсаку и Тамаки тоже окаменели.

— Замолчи, Сабу-тян! Прекрати свой ужасный детектив!

Тамаки не смогла удержаться от крика, а вот Киёми прекращать разговор не собиралась:

— Послушай, но если Судо-сан убили, то где же труп? Он-то куда исчез?

— Это тоже предусмотрено.

— Как?

Киёми хотелось докопаться до мелочей.

— Труп в этом озере.

Оп!

Тамаки одним прыжком очутилась рядом с Кэнсаку.

Было уже половина одиннадцатого. Солнце стояло высоко, и поверхность воды сверкала черно-синем глянцем, напоминая чешую сома. Желуди, когда-то закрывавшие чуть не половину озера, уже благополучно покоились на дне.

— Ладно, Сабу-тян, пусть Судо убили. Но почему труп в озере?

— Так он же господин Желудь, верно?

— Ну и что?

Сабухиро неожиданно для всех завел песню. Отбивая ладонями такт по своим толстым ляжкам, вздымавшимся землей словно две горы, он пропел песенку на стихи Аоки Масаеси:

— Желудь покатился,

Прямо в озеро свалился.

Вот беда!

Закончив исполнение, Сабухиро задрал нос, словно красуясь перед зрителями, и расхохотался во всю глотку, тряся пузом.

— Эно, говорил же я — это все мои выдумки!

Вся троица ошеломленно уставилась на него. Вдруг Тамаки пронзительно закричала:

— Ой, смотрите, Киндаити Коскэ идет!

По пологому склону к озеру спускался Киндаити Коскэ. Рядом, прихрамывая, шагал комендант Нэдзу. Следом за ними появились фигуры Дзюнко и Канако. Атмосфера странной напряженности окутывала эту компанию.

— А! Мама!.. — Тамаки почему-то испугалась. — Что же там стряслось?

— Разговаривают, а сами сюда показывают.

Кэнсаку тоже инстинктивно понизил голос.

Пришедшие остановились на склоне, пошептались о чем-то, показывая на озеро, а затем, ускорив шаг, направились к ребятам. Дзюнко сжимала в руке что-то, сильно похожее на конверт, и была необычайно взволнованна.

— Что же такое?

— Случилось что-то.

Кэнсаку и Тамаки обменялись взглядами, Сабухиро и Киёми молчаливо смотрели на взрослых.

— Ну доброе утро! — Киндаити Коскэ дружелюбно улыбался. — Что, пикничок здесь устроили?

— Киндаити-сэнсэй, что-то произошло?

— Минутку, минутку…

Он подошел к самому краю мыса, туда, где рос дуб, и принялся вглядываться в озеро. Вода в глубине сгущалась иссиня-черным и больше, чем на метр не просматривалась. У самой поверхности колыхались длинные нити спутанных водорослей, пугающе походившие на волосы женщины, моющей голову.

— Мам, мама, ну что стряслось?

— Я и сама толком не знаю. Пришла к Судо-сан, а там Киндаити-сэнсэй… Госпожа попросила, чтоб я тоже с ними пошла.

— Сэнсэй! — Тамаки подскочила к Киндаити. — Может, в этом озере труп мужа Дзюнко-тян?

— Тамаки!

Поспешный оклик Сабухиро запоздал.

— Тамаки-тян!

Голос Дзюнко суров.

— От кого ты это слышала? Что, кто-то говорит, будто в этом озере тело моего мужа?

В глазах Дзюнко огнем полыхала ярость.

Тамаки струхнула и ничего не ответила. Сабухиро изготовился броситься наутек.

— Тамаки-тян!

Дзюнко кричала уже надрывно, и Тамаки тоже приготовилась к бегству.

— Да нет, шутка это.

Кэнсаку успел взять себя в руки и встал между Дзюнко и девочкой.

— Шутка? Что именно — шутка?

— Понимаете, у вашего мужа прозвище — господин Желудь. Вот болван один и брякнул: раз Желудь, значит в озере. Ну знаете песенку — «Желудь покатился, прямо в озеро скатился. Вот беда!» Поэтому…

Кэнсаку прикусил язык. В глазах Дзюнко, пристально смотревшей ему в лицо, он заметил странный блеск.

— Эномото-сан!..

Дзюнко хотела было что-то спросить, но за нее это сделал Киндаити Коскэ.

— Эномото-кун, и кто же это сказал?

— Да не все ли равно, кто? Это ведь так, болтовня. Можете считать, что я, например. Простите, у вас что, нет больше никаких конкретных фактов, если вы так цепляетесь за обычную шутку?

— Эномото-сан, так значит, вот это ты мне подбросил? Ты сочинил эту анонимку?

— Что-о?

Изумленный Кэнсаку взял в руки конверт, который ткнула ему женщина. Он был адресован Судо Дзюнко. При виде четко выписанных по трафарету иероглифов Кэнсаку мгновенно изменился в лице:

— Можно прочесть?

— Можно, можно! Да тебе и читать не надо, сам ведь знаешь, что внутри. Только что доставили.

Холодный тон, слова застревают в горле.

Кэнсаку суетливо выдернул из конверта листок почтовой бумаги. Уже знакомый, вырезанный печатный шрифт. Текст совсем короткий.

Желудь покатился,

Прямо в озеро свалился.

Вот беда!