Белое и черное

Последний раунд

В лесочке, где было найдено тело Тамаки, на пожухлой траве между двух пней установили небольшой камень. Вот то самое место, где она лежала. У камня в стеклянном стакане несколько диких хризантем — наверное, от матери? По камню, по цветам, между деревьями все сильнее и сильнее стучат капли — дождь расходится не на шутку.

Ясная погода держалась довольно долго, но с той пятницы, когда обнаружили убитую девушку, небо стало хмуриться, а уж последние два-три дня было просто как во время июньских сливовых дождей.

Обхватив голову руками, на пеньке перед могильным камнем уже давно неподвижно сидит молодой парень.

Это Химэно Сабухиро.

Вчера в воскресенье у него закончилась работа над ролью, которая столь неожиданно ему выпала. Сабухиро справился отлично. Его хвалил режиссер, хвалил продюсер. Впереди перспективы новых съемок в роли комических персонажей.

И все равно, несмотря на это, сердце его не радовалось. Может, даже точнее сказать — именно потому и не радовалось?

Разгулявшийся над лесом нешуточный дождь насквозь промочил джемпер, а он сидит, спрятав лицо, и всхлипывает.

Так и слышен душевный стон: «Ну почему, почему? Кто убил тебя, Тамаки?»

Да, именно об этом беспрестанно кричит сейчас его душа. Кричит, не замечая холодного осеннего дождя, насквозь пронизывающего грудь…

Вдруг Сабухиро поднял голову. Кто-то вошел в лес, шурша опавшей листвой.

Сабухиро поспешно вытер слезы и, как загнанный зверь, обернулся на звук шагов. Лицо его кривилось от потаенных рыданий.

Эномото Кэнсаку ушел из дома, даже не прихватив зонта. Он был просто в плаще, и на кончиках длинных растрепанных волос блестели капли дождя.

Эномото встал около Сабухиро и совершил молчаливую молитву перед маленьким надгробьем. Потом посмотрел в лицо сидящему другу.

— Сабу-тян! — заговорил он глухим голосом. — У тебя было что-нибудь с Тамаки?

Лицо Сабухиро внезапно сморщилось. Его словно прорвало:

— Эно, в тот вечер я впервые обладал девушкой. В тот вечер мы с Тамаки в первый раз вступили в близость.

— В тот вечер — это когда?

— В тот самый вечер, когда ее убили. Мы стали близки с ней, а через какие-то полчаса ее убили.

Сабухиро разрыдался.

— Сабу-тян! — Эномото попробовал остановить его суровым взглядом, но не выдержал и просто сел на пенек напротив. — Расскажи поподробнее. Значит, ты встречался с Тамаки в четверг вечером?

— Ага, — Сабухиро мотнул головой, словно его встряхнули. Одной рукой он продолжал тереть глаза.

— И где же?

— Я пришел к ней домой… До чего стыдно, что я реву! Эно, выслушай меня, я расскажу тебе про тот вечер.

Сабухиро, наконец, вытер слезы, высморкался и, глядя куда-то в сторону, запинаясь, начал:

— В тот день мои съемки закончились в пять часов. Режиссер хвалил меня, я был страшно доволен и, приехав в Хинодэ, отправился прямо к Тамаки. Было уже часов семь. Она была одна, валялась на постели какая-то унылая. Меня прямо распирало от радости, я уселся рядом, начал болтать без умолку, а она становилась все грустнее и грустнее. Я спросил ее, в чем дело, а она ответила, что хочет умереть.

— Хочет умереть? Тамаки?

— Да. Но это так, ерунда. Сказала, что между родителями последнее время все уж слишком заладилась. После того письма у них прямо как в поговорке — от дождя земля тверже. Оба друг перед другом так и стараются, так и стараются. Видеть, говорит, не могу. То есть слышать. Понимаешь, у нее отец с матерью уж чересчур этим делом бесцеремонно занимаются. Поэтому девчонке в таком возрасте тяжело с ними. Вот она и говорила, что умереть хочет. Тут мне ее так жалко стало, так жалко — и я сделал ей предложение.

— И что?

— Тамаки тут же развеселилась. Позвала меня вместе принять ванну.

Я забеспокоился, вдруг мать вернется, а она сказала: да нет, мама сегодня в кинотеатре отцу помогает, а потом они всегда вместе после работы куда-нибудь заходят, так что до девяти-то уж точно нам никто не помешает. И мы пошли. А ванна-то маленькая — ну, мы с ней оба разгорелись и соединились.

— В ванне?

В вопросе Эномото не было ни насмешки, ни скабрезного любопытства. Сабухиро встречался с Тамаки прямо накануне ее смерти, и судя по суровому выражению лица Эномото, тот пытался нащупать в разговоре с приятелем хоть какой-то намек на возможную причину убийства.

— А что делать! Мы же там с ней и были.

— Что потом?

— Что-что! Пошли и как были голые, так в постель и нырнули. Я размечтался, планы на будущее начал строить. Расхвастался — я, говорю, конечно не Эно, главных героев играть не буду, но и на своих ролях успеха добьюсь. И Тамаки тоже подтвердила, что меня ждет успех. Я… У меня… — тут Сабухиро немного замялся. — У меня это в первый раз было, понимаешь? И у Тамаки тоже. А потом мы опять… Эно, а у тебя уже было с девчонкой?

Вопрос прозвучал внезапно, но Эномото ничуть не смутился и все тем же суровым тоном ответил:

— Это не важно. Говори, что было дальше.

— Да не скрывай ты. Было у тебя с Киёми?

— Нет. Мне вообще такие девицы не особо нравятся. Чокнутая она малость.

Сабухиро фыркнул и пристально посмотрел на приятеля:

— Вот оно как! А ей тебя терять не хотелось!

— Оставь это, рассказывай дальше.

— Ну, в общем все было просто замечательно — из койки в ванну, из ванны в койку… А потом спохватились — уже девять скоро. Мы еще разочек с ней в ванну — и я ушел.

Сабухиро опять чуть не ревел.

— Слушай, Сабу-тян, — Эномото строго смотрел ему в глаза. — Я не из дурацкого любопытства тебя о таких вещах спрашиваю. Когда вы с ней разговаривали, не проскакивало ли что-нибудь, связанное с теми убийствами?

— Ах да! — припомнил Сабухиро. — Тамаки забавный вопросик мне задала. Спросила, не знаю ли я, что может значить «белое-черное». Сказала, что ее об этом Киндаити Коскэ спрашивал, и что это страшно важно для расследования. Ну я и начал перечислять то, что знаю. И тут она вдруг как расхохочется!

— Что ты ей назвал тогда?

— Ну что-что, знаешь ведь: если женщина с женщиной — белое, мужчина с мужчиной — черное!

Взгляд Эномото внезапно стал устрашающе грозен.

Только половина пятого, но окрестности уже погрузились в сумеречный мрак. Седьмое ноября. Конечно, в такое время года уже на глаз заметно, что дни стали короче, но сегодня не только этим объясняется ранняя темень. Над Хинодэ словно во время июньских сливовых дождей низко нависло серое небо и беспрестанно моросит мелкий-мелкий дождь — такой мелкий, что его и не видно. Вот только дождь этот совсем не июньский. Холодный.

В красном виниловом плащике, натянув на голову капюшон, Юкико, избегая чужих глаз, вышла из квартиры Кэнсаку. Тамико дома не было, она ушла за покупками. Девочка вышла на улицу. Весь квартал затянуло серой пеленой, даже другого конца не видно. Наименее терпеливые уже зажгли дома свет. Народ с работы еще не пошел, вокруг никого.

Вжав голову в плечи, Юкико направилась к корпусу 18.

Последнее время девочка не могла избавиться от странного ощущения. Нет, скажем точнее, — ей было неспокойно. Она понимала, что Тамико и Кэнсаку заботятся о ней, но не слишком ли они ограничивают ее свободу? Одна на улицу не выходи, незнакомых в квартиру не впускай… Что это все значит, в конце концов?

Был и еще один совершенно неожиданный для нее момент событий.

В четверг вечером Юкико видела в телефонной будке Тамаки. Кроме этого она не видела больше ничего. Ничто больше не осталось у нее в памяти. И все-таки Киндаити Коскэ считал, что Юкико что-то известно и поэтому ее надо оберегать от опасности как лицо, которое знает лишнее.

По традиционному счету возраста Юкико было четырнадцать, но нелегкая жизнь сделала ее старше. Головка у нее тоже была сообразительная. Она прекрасно понимала — если допускать, что она что-то видела в тот вечер, значит, ей должна грозить опасность. У себя в деревне она даже видела такой заграничный фильм — «Убей свидетеля».

(«Но я же ничего не видела. Значит, ничего мне и не угрожает!»)

Остановившись перед квартирой 1801, Юкико вставила в скважину ключ, и тут же за дверью раздалось суматошное хлопанье крыльев и отчаянное карканье.

— Подожди, Джо! До чего ты неугомонный!

Она распахнула дверь. В прихожей стояла кромешная тьма. Юкико прошла в кухню и повернула выключатель.

— Прости, Джо. Заперли тебя одного в темноте, тут кто угодно рассердится.

Юкико прекрасно понимала, почему Джо не в духе. Она подняла боковую дверцу ящика, чтобы протянуть птице ее любимую сушеную рыбку, и вдруг почувствовала, что за спиной у нее кто-то стоит.

Обернулась — и увидела Киёми. Та улыбалась:

— Пришла Джо покормить? Вот заботливая!

Юкико оторопела. Пальцы ее продолжали сжимать птичий корм, взгляд уперся в лицо Киёми. Лицо это улыбалось, но инстинкт самосохранения подсказывал девочке, что улыбка ненастоящая. Что-то опасное крылось за ней.

Джо возмущенно заорал в своем ящике.

Юкико, не реагируя на его вопли, продолжала неподвижно стоять, не сводя глаз с лица Киёми. Сушеные рыбки в ее руке размякли от пота.

В отличие от Тамаки, Киёми всегда держалась с Юкико высокомерно. Встречая девочку на улице, она не удостаивала ее даже взглядом. Всем своим видом Киёми давала понять, что ей нет дела до какой-то там дочки хромого коменданта. Естественно, в этой квартире ноги ее никогда не было.

— Что это с тобой, Юкико-тян? Почему ты так на меня смотришь?

Киёми отпустила ручку кухонной двери у себя за спиной и, довольно посмеиваясь, пошла к Юкико. Та инстинктивно отступила назад.

— Что такое? Ты боишься меня?

Внезапно голос ее сорвался:

— А может, есть причина, по которой ты должна меня бояться?

Юкико молча вглядывалась в глаза Киёми. Казалось, от этого столкновения двух пар глаз холодные огни фейерверка рассыплются сейчас вокруг.

Джо тыкал клювом в руку Юкико, которую та спрятала за спину, и буйствовал, не умолкая ни на секунду.

— Смотри, как ворона тебя торопит. Давай-ка, покорми его. А потом у меня к тебе разговор будет.

Юкико почувствовала, что тело ее как-то обмякло.

— Хорошо.

Она медленно повернулась и наклонилась над ящиком. Киёми подошла сзади.

— Ворона — это ведь хищник? Надо же, а какой ручной стала!

Правая рука Киёми коснулась плеча девочки. Юкико невольно вздрогнула. Тонкий шнур, наброшенный из-за спины, перехватил ее шею. Так быстро, что она не успела вскрикнуть. Так крепко, что невозможно сопротивляться.

Юкико ощутила, как силы покидают ее тело. Но в тот же самый момент сознание ярко вспыхнуло, и она вспомнила.

Когда в четверг вечером в начале десятого она вернулась с лекарством в квартиру Кэнсаку, дверь на террасу была открыта. Закрывая ее, она бросила взгляд на улицу и увидела две фигуры, направляющиеся по главной улице в сторону склона.

Тогда она не придала этому значения и просто забыла, но в этот самый миг из глубин сознания четко всплыло: там шли Киёми и Тамаки.

Киёми убивала человека в четвертый раз. Двоих задушила, одного заколола шилом. На каком-то этапе своей жизни она ощутила в себе готовность к убийству. Она уже лишила жизни троих, и при этом не придумывала никаких ухищрений, чтобы скрыть трупы. Убив троих, она просто оставляла свои жертвы. Остальное делал за нее кто-то другой. Поэтому до сих пор ее словно прикрывал плащ-невидимка. А это вселило в Киёми удивительную уверенность в себе.

С холодностью искушенного профессионала она с наслаждением ощущала, как в сжимающейся петле шнура рушится на пол тело Юкико, становясь тяжелым, словно обломок скалы. По предыдущему опыту ей было уже хорошо известно: теряя силы для отпора, человеческое тело взамен обретает невероятную тяжесть.

Тело Юкико бесформенной грудой рухнуло у ящика с птицей. Все произошло достаточно быстро, без всякого подозрительного шума. Все шло так, как рассчитывала Киёми.

Когда тело под собственной тяжестью распласталось на полу, Киёми бесшумно встала на колени и, сохраняя полное спокойствие, сняла с шеи жертвы шнур. Аккуратно сматывая его кольцом, она обвела взглядом кухню.

На глаза ей попался большой нож для мяса с тонким острым лезвием. Это тоже входило в ее расчет. Ведь на кухне непременно должен быть такой нож.

Задушив мадам из «Одуванчика», Киёми потом всю ночь мучалась от кошмара — а вдруг ее кто-то откачал? Это стало уроком.

Она сняла с крючка тряпку и обернула ручку ножа. Что ж, это тоже предусмотрительно: важно не оставить отпечатков пальцев. Держа нож в правой руке, левой перевернула тело. Расстегнула пуговицы на красном плаще, откинула полы в стороны. На девочке был толстый шерстяной свитер.

Киёми с досадой щелкнула языком и резко задрала его вверх. Под нижней рубашкой трогательно приподнимались округлости, еще не превратившиеся в настоящие женские груди.

Киёми коснулась этих выпуклостей и решила, что опасность возрождения жизни еще очень даже велика.

Она перехватила нож поудобнее. Прицелившись в трогательный бугорок, замахнулась. И в тот самый миг, когда нож уже был готов опуститься…

— Ииии…

С губ Киёми сорвался пронзительный вопль.

Она отшатнулась, зажимая рукой левый глаз. Из-под пальцев брызнула темно-красная кровь.

Утверждать, что Джо рискуя жизнью кинулся спасать свою несчастную, горячо любимую хозяйку, было бы слишком смело.

Просто голод и долгое сидение взаперти привели ворону в чрезвычайно дурное настроение. Неудивительно, что в ее глазах человек с острым ножом в руке воспринимался как опасность.

Одним ударом острого клюва Джо удалось ослепить Киёми на левый глаз. Но и тут он не успокоился. Гневно взъерошив перья, он с яростной настойчивостью продолжал атаковать Киёми, норовя ударить клювом с другой стороны.

— Иииии…

Прикрывая обеими руками лицо, Киёми повалилась на пол.

Такая засада оказалась для нее совершенной неожиданностью. Она полагала, что рассчитала все до последней мелочи. По ее прикидкам, именно это время и именно это место наиболее подходили для того, чтоб заставить Юкико замолчать навсегда. Больше того, ее план уже удался почти на сто процентов. Все было прекрасно. За исключением того, что она недооценила ворону.

Хищные острые когти и клюв рвали в клочья упавшее тело Киёми. В тесной кухне летали черные перья, Киёми верещала без передышки.

Ей все же удалось нащупать оброненный нож. Схватившись за рукоять, она вскочила с пола, переполненная дикой злобой. Она готова сразиться с этой мерзкой птицей!

Джо продолжал бросаться на нее, целясь в правый глаз.

— Иииии…

С большим трудом ей удалось уберечься от очередной атаки, но, растеряв самоуверенность, она опять уронила нож и застыла, прикрывая лицо руками.

— Джо, Джо! Ну-ка, успокойся!

Когда Киёми узнала в ворвавшемся из комнаты в кухню человеке сыщика Симуру, у нее еще сработал инстинкт спасения. Зажимая рукой кровоточащий глаз, она бросилась в прихожую. Но при виде еще двух фигур, влетевших в квартиру со стороны лестницы, она в ощущении собственного позора лишилась последних сил. Киёми обреченно замерла на месте. Перед ней грозно высился мокрый от дождя Эномото Кэнсаку.

Сыщик Симура надел на Киёми наручники. Ее безжалостно искалеченный глаз заставил Кэнсаку и Сабухиро содрогнуться. Джо на удивление быстро угомонился.

До Киёми, словно во сне, донеслось ворчанье сыщика Симуры:

— Предвидел я что-то подобное, устроился в комнате караулить, да вот незадача — прямо в шкафу и задремал.

Что же, если все так и было, то свой последний раунд Киёми проиграла вороне.