Белое и черное

Побег

В то утро, когда к Дзюнко пришла очередная анонимка, расследование, зашедшее за двадцать дней в безнадежный тупик, внезапно получило дальнейшее развитие.

Не намекает ли куплет детской песенки, наклеенный на почтовую бумагу, что Судо Тацуо мертв и его труп покоится на дне озера Тароо?

Вопрос об очистке местного водоема уже когда-то вставал. Но работы эти требовали приличных расходов, да и никакой острой необходимости в том не было, так что до сих пор такого решения не принималось.

И вот это ошеломляющее послание. Конкретного указания очистить озеро в нем не содержалось, но оно подхлестнуло розыскное ведомство, до сих пор ходившее по замкнутому кругу, и стало достойным поводом заняться озером.

Старший инспектор полиции Тодороку отдал приказ начать подготовку к очистке озера и одновременно приступил к опросу Эномото Кэнсаку и всей молодежной компании. Местом работы полиции была выбрана мастерская ателье, которое со времени убийства стояло опечатанным.

Воспользовавшись моментом, расскажем читателям о том, как тем временем решалась будущая судьба самого ателье.

Личность мадам так и не была установлена, а следовательно, не обнаружились и наследники. В таких случаях суд по семейным делам назначает распорядителя собственности. В ситуации, подобной нашей, — то есть при отсутствии завещания, наследников и предъявленных обязательств по кредитам, — если в течение года после регистрации смерти наследники не появляются, собственность поступает в государственную казну.

Распорядителем в идеале должно быть лицо, не имеющее заинтересованности в данной собственности, но в данном конкретном случае произошло убийство, и претендентов на эту роль не нашлось, так что в силу сложившихся обстоятельств распорядителем был назначен владелец помещения Итами Дайскэ. Как лицо, некоторое время находившееся под подозрением, он не должен был бы занимать это место, но суду пришлось принять такое решение, поскольку больше вообще ни одной кандидатуры не имелось.

Зато уже была составлена подробная опись имущества и опечатано все, что должно быть опечатано.

Вот в каком состоянии находилось ателье «Одуванчик», когда его наконец вновь открыли, чтобы в мастерской провести опрос молодежи.

— Это же шутка, обычная шутка…

Вызванный первым, Эномото Кэнсаку уселся перед Тодороку и его заместителем Ямакавой, неожиданно спокойно сообщил, соблюдая формальности, свое имя и адрес, после чего, смущенно сутулясь, принялся давать объяснения:

— Мы этому Судо дали прозвище «господин Желудь». А тут это озеро, а в него как раз последнее время множество желудей нападало. Вот и выскочила такая шутка — мол, не в этом ли озере господин Желудь.

— Но послушай-ка, Эномото-кун, — это вмешался Киндаити Коскэ, присутствующий здесь в качестве наблюдателя, — …мы спрашивали у Киёми, и она сказала, что запустил эту шутку не ты, а Химэно Сабухиро.

— Да не все ли равно, кто! Киндаити-сэнсэй, пусть это и Сабу-тян — все равно шутка. Он, знаете ли, на детективных историях помешан, вот и принялся для этого происшествия всякие версии придумывать.

— Итак, это не ты, а именно Химэно Сабухиро припомнил ту детскую песенку и заявил, что тело Судо находится в озере? — настойчиво уточнил Тодороку.

— Хм, но ведь Сабу-тян ясно предупреждал, что это выдумка, его сочинение. А самое главное, по-моему, — тот, кто это письмо отправил, он же не дурак, он не стал бы такое языком трепать. Да и к тому же…

— К тому же?..

— Киндаити-сэнсэй, письмо пришло сегодня утром?

— Да, я с утра был по делам у Судо Дзюнко, а к ней зашла мать Тамаки и сказала, что внизу в ее почтовом ящике торчит письмо. Это оно и было.

В целях облегчения труда почтальона здесь в Хинодэ почтовые ящики размещались в каждом подъезде внизу. Канако шла в квартиру 1820 и, случайно бросив взгляд, заметила, что как раз из ящика с этим номером наполовину высовывается письмо. Канако не так давно получила соответствующий опыт, и выведенные по трафарету иероглифы на конверте прямо-таки обожгли ей глаз.

— Господин старший инспектор, может, это и наглость с моей стороны, но могу доказать, что ни я, ни Сабу-тян письмо не отправляли.

— Вот даже как! Ну давай.

— Я тогда посмотрел штемпель на конверте, оно было опущено в почтовый ящик в районе Тосима.

И к тому же, поступило в наше почтовое отделение двадцать восьмого октября, то есть позавчера, с двенадцати дня до шести вечера. Получается, что отправили его позавчера до полудня, так?

— Это верно. Ну и что?

— Позавчера ни у меня, ни у Сабу-тян просто никак не было времени кататься в Тосима.

— Хочешь сказать, у вас есть алиби?

Это вмешался Ямакава.

— Да, да! Понимаете, у нас на студии сейчас делают фильм, а там должен был сниматься Уцуми Тоору — знаете такого? Комический артист известный.

— Что ж, имя знакомое.

— Так вот Уцуми-сан два дня назад, то есть двадцать седьмого, часов в двенадцать дня угодил в больницу с аппендицитом, и его роль перешла к Сабу. Окончательно его утвердили двадцать седьмого в восемь вечера. Так что потом он всю ночь напролет и все утро вероятнее всего учил роль и готовился. Ну какой же чудак примется мастерить дурацкое письмо и возиться с его отправлением, наплевав при этом на такой редкостный шанс! Это же уйму времени заняло бы.

— Письмо могло быть сделано и заранее.

— Так Сабу некогда было бы его отправлять из Тосима! На утро двадцать восьмого мы оба были приглашены в студию. Отсюда ушли в восемь часов. И весь день мы с ним репетировали, можете там проверить.

— Что ж, алиби полное. — Тодороку кивнул, но продолжил. — В таком случае, версия Сабу и это письмо — случайное совпадение?

— Наверное, все-таки не совсем. Прозвище «господин Желудь» и озеро — вот что, мне кажется, случайно навело двоих людей на одну и ту же мысль.

— Тогда выходит, что составитель письма знал прозвище Судо Тацуо.

— Да.

— Кому оно известно?

— Наверное, многим.

— Кому конкретно?

— Во-первых, нам четверым. Наверное, знают родители Тамаки и дядя Киёми. Моя мать тоже. Потом, наверное, в семье Сабу… А, еще этот художник, Мидзусима Кодзо, — он тоже знал. Потом еще…

— Кто еще?

— А еще… — Кэнсаку слегка замялся. — По-моему, это прозвище у меня как-то выскакивало в разговоре с нашим комендантом, Нэдзу Гоити.

— Ага, комендант, значит…

Полицейские и Киндаити переглянулись. По результатам вчерашней слежки сыщика Миуры комендант Нэдзу Гоити неожиданно привлек к себе внимание розыска.

— Только вот, может, это прозвище знает гораздо больше людей, чем мы думаем, — сказал Кэнсаку.

— Во-во, оно даже нам было известно, — заметил Киндаити. — Эномото-кун, ты сказал, что Химэно придумывал всякие версии этого убийства. Давай-ка, расскажи нам какую-нибудь, вдруг пригодится.

В лице Кэнсаку промелькнула растерянность. Версия Сабу подставляла человека, которому он был обязан.

— Так это же он просто сочинял. Выдумка совершенно бредовая, чем она вам поможет.

— Ничего, ничего. Расскажи-ка. — Тодороку тоже принялся наседать на парня.

— Ну… Может, пусть он сам вам расскажет? Мне как-то неловко…

— Все нормально, рассказывай. У него мы потом тоже спросим, а сейчас тебя хотим послушать. Что-то ты больно мнешься, можно подумать, что Сабу в своей версии кого-то убийцей назвал. — Киндаити Коскэ был человеком упорным.

— Да эта его история — ерунда полная. Во-первых, у него задумано, что найденный труп — это не мадам из «Одуванчика».

— Ого! А кто же тогда?

— Это… Знаете, я рассказывал, что в тот вечер встретил господина Судо на автобусной остановке?

— Да, слышал про такое.

— Так вот он там не один был, с ним тем же автобусом приехала какая-то дама средних лет. Это не его знакомая была, она просто в автобусе у него спрашивала про Нэдзу-сан. А Судо был пьян и коменданта нашего не припомнил, стал у меня спрашивать. Потом он попросил меня эту даму проводить, а сам в сторону «Одуванчика» отправился. Я ту даму к Нэдзу-сан отвел, вот Сабу и придумал, что труп, найденный под варом, — это она и есть. Сами видите — вздор полный!

— И кто же у него преступник?

— Нэдзу-сан. Он придумал, будто они с мадам давние знакомые, и она ту женщину подставила, как себя, а сама скрылась. А причина в том, что этот, как его, Итами, разузнал какую-то ее тайну и ей надо исчезнуть. Вот на этом Сабу-тян свой детектив и закрутил.

— А что это была за дама? Какие у нее дела с Нэдзу?

— Я по дороге начал было спрашивать, но она особо не отвечала. А мне неудобно было слишком уж настаивать, я и перестал. Только вот…

— Что?

Решившись, потому что это все равно станет известно от Сабухиро, Кэнсаку выговорил:

— Она была похожа на Юкико-тян. Поэтому я подумал, что это ее тетя. А по версии Сабу это ее мать.

Тодороку молчал, и в его молчании было что-то жутковатое. Наконец, он заговорил.

— Считается, что мать девочки умерла.

— Да, я тоже это слышал, поэтому и подумал, что тетя, наверное.

— Как она была одета? По одежде ведь можно что-то сказать про человека.

— Уже довольно темно было… Но в общем-то, одета она была очень хорошо. В ушах серьги с брильянтами очень в глаза бросались. Может, ненастоящие…

— Возраст, внешность?

— Примерно одних лет с мадам. Стройная такая, красивая дама.

— Как тебе показалось, она впервые была в Хинодэ?

— Похоже, да.

— А Нэдзу-сан что говорил об этом?

— Я потом попробовал спросить, но он ушел от разговора.

— А сама девочка, Юкико?

Кэнсаку вздохнул. Нужно сделать выбор. Сам он был совершенно уверен, что версия Сабу — чистая фантазия. Но в душе шевелилось и беспокойство: вон как серьезно настроены полицейские. Может, и у них есть свои подозрения.

Вдруг он своим рассказом поставит Нэдзу-сан в неудобное положение?.. А, с другой стороны, промолчи он сейчас, им стоит только спросить у Сабу, и все станет известно…

— Юкико-тян говорила, что когда та дама пришла, отец сильно удивился. Но он ее сразу увел из дома, и Юкико так и не узнала, кто она.

— А Химэно-кун придумал, — Тодороку сверлил острым взглядом своего собеседника, — что Нэдзу-сан и мадам, сговорившись, убили эту женщину и представили ее труп как хозяйку ателье, так?

— Да.

— Но послушай, Эномото, — опять подключился Киндаити. — Ведь были сняты отпечатки пальцев трупа и такие же обнаружены в «Одуванчике». Что там на этот счет придумал Химэно?

— Здесь он тоже все предусмотрел. Нэдзу-сан обманом привел ту женщину в ателье. А там она, ничего не подозревая, везде оставила свои отпечатки. Это Сабу-тян так придумал для своего детектива. Правда, здорово у него получается?

— Действительно.

Киндаити Коскэ прямо расцвел от удовольствия, и Кэнсаку немного успокоился. Кажется, по крайней мере хоть этот человек воспринимает версию Сабу как детективный рассказ.

— Значит, Эномото-кун, — теперь начал расспросы Ямакава, — по версии Химэно, Судо Тацуо убит, а тело его утопили в озере, так?

— Да. Почему его убили, этого нам Сабу-тян еще не рассказывал. Просто сказал, что кровь в ателье его, а раз он «господин Желудь», значит и тело в озере. В общем, это такой рассказик забавный у него. Ха-ха-ха!..

Кэнсаку демонстративно захохотал, но смех замер на его губах. Никто не поддержал его.

— Киндаити-сэнсэй, а вот полиция готовится вычищать пруд — вы что же, считаете, что то письмо, которое подбросили госпоже Судо — это всерьез?

— Понимаешь, Эномото-кун.

Ответ перехватил Тодороку:

— Это не обязательно именно из-за письма. Киндаити-сэнсэй давно на этом настаивал.

— Но, господин старший инспектор, даже если вдруг там обнаружится труп Судо, пожалуйста, поймите, что Сабу-тян и господин комендант здесь ни при чем. Версия Сабу — с начала до конца чистая выдумка.

— Об этом мы спросим у самого Химэно. Что ж, сегодня пока на этом закончим, а если что-нибудь узнаешь насчет той дамы, сразу же сообщи нам.

— Да.

Но не успел Кэнсаку подняться со стула, его снова остановил Киндаити:

— Одну минутку. У меня еще один вопрос. Когда ты увидел тот конверт, то просто изменился в лице. Не получал ли ты раньше сам подобного?

— Простите меня, Киндаити-сэнсэй, — честно ответил Эномото, опустив голову. — В газетах писали недавно, что у нас в Хинодэ рассылают грязные письма, и они, возможно, как-то связаны с убийством. Наверное, мне тогда сразу надо было вам рассказать. Но я никак не мог подумать, что то письмо, которое подкинули мне, имеет отношение к этому делу.

— Что с тем письмом?

— Я его сжег. Оно было омерзительным.

— Ты помнишь содержание?

— Да.

— Что там было? — видя, что парень не решается сказать вслух, Киндаити продолжил сам: — Оно было оскорбительным для Киёми-тян?

— А, так вы знаете. Если честно, письмо было такое мерзкое, что я до сих пор никому не мог сказать.

— Скажи нам здесь.

Кэнсаку чуть покраснел:

— В общем, там было, что Киёми с дядей в постыдных отношениях, и написано все в самых отвратительных выражениях. Прямо как будто сексуальный маньяк сочинял.

— И начиналось с обращения «Ladies and Gentlemen»?

— Да-да, именно так.

— Там была в конце фраза «Если считаете, что это ложь, пусть проверит врач»?

— Да. Это так мерзко, что я ни с кем не мог поделиться.

— Слушай-ка, Эномото, — заговорил Тодороку. — Ты правда сжег то письмо?

— Правда. А почему вы спрашиваете?

— То есть ты его никому не передавал, никому под дверь не подсовывал?

— Нет же! Уж не знаю, почему вы так говорите, но я точно сжег его. Вдруг бы оно матери на глаза попалось!

— Эномото-кун, — опять вступил Киндаити, — а когда это произошло?

— Когда? Уже жара стояла… А, вспомнил! Я потом Киёми пытался предостеречь, это было в августе, в тот вечер, когда танцы праздника «О-бон» устраивали. Значит, получил я его еще раньше.

— Что значит — «предостеречь»?

— Мне и самому тогда было тяжело говорить. Не мог же я ей прямо сказать, что такое письмо пришло. Мне ее жаль было, да и не поверил я. А все-таки у Киёми уже возраст соответствующий, и Окабэ-сэнсэй еще не стар… К тому же, кровного родства между ними нет, так что нехорошо, что они вдвоем здесь в такой квартире. А потом, до меня разговоры доходили, что Киёми, возможно, к мадам жить переберется, вот я ей и посоветовал поторопиться — мол, нехорошо как-то… Вечером того дня, когда танцы «О-бон» были.

— Что она тогда тебе ответила?

— Рассердилась ужасно. А потом сообщила мне, что больше со мной не общается. Это тогда, наверное, неспроста было, она просто про свое письмо ничего не говорила. А сама, наверное, решила, что это я такие сплетни разношу.

— Говоришь, сказала, что больше с тобой не общается? Что, у вас до этого были какие-то отношения?

— Отношения?.. Ну, она девчонка симпатичная, стильная…

— После того, как она тебе это передала, вы отдалились друг от друга?

— Ну не так, чтоб вообще при встрече не здороваться… Она как-то сразу с Сабу-тян сблизилась. Раньше мы с ней были, а Сабу с Тамаки парочкой. Так что Тамаки из-за этого очень даже занервничала. Ха, да в таком районе, как наш, полно всяких коллизий!

В мире взрослых тоже есть свои коллизии. Возможно, две из них пересеклись?

— Эномото-кун, — после недолгого молчания опять заговорил Киндаити Коскэ. — В конце сентября Киёми пыталась покончить собой. Что ты тогда подумал? Я имею в виду, мотив?

— Я… Нехорошо я тогда подумал. Решил, что может и правда в том письме была, может, Киёми из-за этого и на самоубийство решилась. Но потом я понял, что не так это.

— Как же ты это понял?

— Окабэ-сэнсэй тогда очень взволновался и ко мне приходил, расспрашивал, не знаю ли я причины. Он так искренне переживал, что мне сразу ясно стало: не мог такой человек подобными гадостями заниматься.

— И ты до сих пор не знаешь, почему Киёми задумала самоубийство?

— Не знаю. После того, как она поправилась, мы специально избегали говорить с ней на эту тему. Да и потом, после того случая она и от Сабу тоже отдалилась. То есть, она вообще от нашей компании отошла. Какой-то одинокой стала…

— Вот оно что… — Киндаити обернулся к Тодороку. — Господин старший инспектор, у вас есть еще что-нибудь?

— Нет, вроде все. Ты скажи Химэно, пусть заходит.

Однако на смену Кэнсаку появился не Сабухиро, а сыщик Эма.

— Приветствую, Киндаити-сэнсэй! Вот ведь дела какие! Знать бы заранее, уж давно бы по вашему совету озеро прочистили.

— Эма-кун, как там, все в порядке?

— Сейчас вот договаривался, чтобы с реки Тамагава технику прислали.

— Химэно Сабухиро здесь?

— А, забыл совсем — там мать Тамаки ждет, хочет что-то важное сообщить. Торопится очень. Так что? Или сначала Химэно?

— Эх, ну конечно! — вспомнил Киндаити. — У нее же ко мне что-то было. Что ж, давайте сперва ее послушаем.

В мастерскую, где ее ждали полицейские, Канако вошла не одна. С ней была Дзюнко. Глаза у нее были измученными. С той минуты, как эта женщина сегодня утром получила письмо, они были такими все время.

— Господин старший инспектор, — крайне настойчивым тоном обратилась она к Тодороку. — Простите, что нарушаю очередь, но боюсь, он хочет сбежать.

— Сбежать? Кто хочет сбежать?

Сыщик Эма мгновенно рванулся с места.

— Мидзусима. Художник Мидзусима Кодзо.

— Что значит «сбежать»? — Ямакава выпрямился над столом.

— Понимаете, недавно, — тут Дзюнко взглянула на свои часики, — сейчас двенадцать, значит, это два часа назад было — он пришел ко мне домой и начал расспрашивать, что случилось, почему такой шум поднялся. Я и обмолвилась, что полиция собралась озеро вычищать. И тут он…

— И что он? — Тодороку тоже напрягся всем телом.

— Он прямо в лице изменился. Но это ладно, я сначала даже значения не придала. А потом вышла на улицу, хотела к озеру пойти, смотрю, — а он к выходу торопится, я его уже со спины заметила. В одной руке плащ, в другой — чемодан.

— Во сколько это было?

— Я после обеда вышла, значит, около часа.

— То есть, час назад?

— Да. Но тогда я опять особого внимания не обратила, а вот потом эта госпожа, — Дзюнко обернулась к Канако, — пришла и… ну, в общем открылась мне, поведала кое-что малоприятное и для себя, и для меня. Вот тут-то мы с ней и решили — ну точно, Мидзусима удрать решил. Потому сюда и поторопились.

Дзюнко выпалила все это на одном дыхании.

— У него есть для этого причины?

— Спросите у этой госпожи.

— Хорошо. Эма-кун!

Но Эма тем временем уже был за дверью.

— Что ж, прошу вас. — Тодороку обратился к женщинам. — Я слушаю, госпожа Миямото. Что вы хотели рассказать о Мидзусиме?

— Я… — Канако нервно теребила на своих пышных коленях носовой платок. — Уж простите, утаила от вас. Хорошо, муж меня понял. Я сказала, что у господина Киндаити хочу совета спросить, а он мне: коль уж такое натворила, пусть и полиция тоже послушает.

— Так-так, и что же произошло?

— Я в тот вечер — ну, когда убийство произошло — по случайности на Гинзе господина Судо встретила.

— В тот вечер, когда произошло убийство? — Присутствующие переглянулись. — Во сколько?

— Полвосьмого было.

— Хм, и что же?

— Господин Судо сильно выпивши был, чуть не силком меня в кафе поволок…

— А потом?

Канако смущенно повернулась к Дзюнко:

— Ничего, если я расскажу?

— Говорите, говорите. Все рассказывайте, обо мне не беспокойтесь.

— Экая вы смелая! Ну простите. — Канако наклонилась к ней поближе и добавила: — Обе мы такие, что уж там.

Она неестественно улыбнулась, обнажив десны, и снова обратилась к полицейским.

— Судо-сан меня прямо сразу и огорошил. Как, говорит, должен поступить мужчина, узнавший, что у его жены есть другой?

Все трое, вздрогнув, обменялись взглядами. В тот вечер Судо был настолько взвинчен, что подобное его поведение было неудивительным.

— Я прямо обомлела — и ответить-то нечего! А потом порасспросила его, он и рассказал, что письмо получил, там написано было… Ну, про жену его… И тут он советоваться начал: мол, кажется мне, что письмо это прислала мадам из «Одуванчика», а я вот как думаю?

— Что же было дальше?

— Я еще больше удивилась, стала за нее заступаться. Тут Судо-сан и выдал: если, говорит, не она, значит — художник Мидзусима!

— Госпожа Судо, у вашего супруга были какие-то основания подозревать Мидзусиму?

— Так я его тоже про то спросила, — заторопилась Канако. — А он сказал, что как-то за своей женой следил, когда она с одним человеком в Ёкогаму уехала.

— Госпожа Судо!

— Да.

— Вы знали про этот случай? Что муж следил за вами?

— Нет, я сама узнала это только от этой госпожи и очень удивилась. Муж утаил это даже от Хиби… то есть, от того мужчины.

— Так-так, — Тодороку снова повернулся к Канако. — Что же рассказал вам господин Судо?

— Сказал, что жена его с тем мужчиной в гостинице устроились, а он вокруг бродил да думал, что же теперь делать, и тут вдруг ему Мидзусима на глаза попался.

Ямакава наклонился к ней:

— То есть, Мидзусима тоже следил за госпожой Судо?

— Я сама сперва тоже так поняла, но Судо-сан сказал, что вроде по-другому было. Мидзусима вообще раньше них в Ёкогаму приехал, и альбом у него с собой был — похоже, рисовать он там собирался. Но ведь он у гостиницы бродил — не иначе, как госпожу приметил.

Киндаити Коскэ принялся задумчиво ворошить воронье гнездо на своей голове. Роль Мидзусимы Кодзо в этой истории становилась все более неясной.

— Госпожа Миямото! — подал он голос из своего угла. — А что, Мидзусима тогда заметил господина Судо?

— Я и про это не забыла спросить! Он считал, что нет. История-то для него самого неприятная приключилась, вот он сразу и спрятался. На глаза Мидзусиме попасться в такой ситуации — это ж еще больший позор! Так что он сразу в Токио уехал.

— Понятно.

Киндаити Коскэ удовлетворился объяснениями, и расспросы продолжил Тодороку.

— Что же было дальше?

— Ну я принялась господина Судо успокаивать, напомнила ему, что нетерпеливость ведет к беде, сказала, что все сперва хорошенько проверить нужно… На том мы с ним и расстались.

— Вы скрывали все это, чтобы не задеть репутации госпожи Судо?

— Да нет, не поэтому. — Тут Канако до корней волос залилась краской. — Если честно, я ведь сама на ухаживания Мидзусимы поддалась и в тот вечер как раз на свидание с ним шла.

Потрясенные слушатели уставились на Канако.

Губы Киндаити Коскэ невольно расползлись в улыбке. Канако это заметила:

— Нечему тут смеяться, сэнсэй!

— Нет-нет… Это я так, простите.

Пришла очередь краснеть Киндаити. Он смущенно опустил голову.

Тодороку бесстрастно продолжил:

— То есть вы уже давно поддерживали отношения с Мидзусимой?

— Ой нет, я в тот вечер первый раз к нему шла. Судо-сан меня в тот страшный час от дурного уберег, и муж меня тоже простил.

— Но ведь в тот вечер Мидзусима должен был быть в ресторане «Коёкан» на Тораномон? — уточнил сидящий сбоку Ямакава.

— Да, я это от Симуры слышала.

— Где вы договорились встретиться?

— В каком-то доме Тамура на Тораномон. Я пошла с подругой в театр — это все тоже Мидзусима придумал. Надоумил меня, чтоб я оттуда сбежала и к нему пришла на часочек, а подружка и не заметит ничего.

— И по пути вас перехватил муж госпожи Судо?

— Да, он для меня просто богом-спасителем оказался.

— Значит, в этот дом Тамура вы так и не пришли?

— Ну да, Судо-сан меня так задержал, что время уже вышло, а самое главное — у меня от того разговора так тяжко на душе стало, что я уже и идти туда не могла. Да вы сами представьте: только собралась хахаля себе завести, и прямо за минуту до того у тебя совершенно другой мужчина совета просит, мол, как поступать мужу, если у жены хахаль? Меня это напрочь сразило.

Тут уже даже Тодороку поперхнулся от смеха. Ямакава иронически ухмыльнулся. У Дзюнко увлажнились глаза.

— Так вы решили себе хахаля завести?

— А то! — К Канако вернулось присущее ей жизнелюбие, и теперь она отвечала совершенно непринужденно. — Коль уж о том речь зашла, мой-то — тот еще бабник! Вот я и решила: раз ты так, ну и я вот эдак! Правда, уж так обожглась, так обожглась…

— Так что, значит, Мидзусима все-таки исчезал из своего ресторана в Тамуру?

Беспокойство Ямакавы не было праздным. Если да, то получалось, что проверка алиби Мидзусимы проведена плохо.

— Нет. Я туда позвонила, сказала, что не приду. А он тоже перезванивал, потому как собирался прийти, когда я уже там буду… Вот ловкач, все предусмотрел!

Появился сыщик Миура:

— Господин старший инспектор! Пришел Окабэ Тайдзо, дядя Киёми. Говорит, ему надо вам кое-что сообщить. Это про письма.

— Про письма? — Киндаити и Тодороку переглянулись.

— А Химэно-кун еще здесь?

— Да. Вместе с Эномото.

— Что ж, господин старший инспектор, давайте с нашими собеседницами закончим, а Химэно-кун пусть подождет, пока мы Окабэ послушаем. Не зря же говорят — куй железо, пока горячо.

— Да, пожалуй. Ямакава-кун, у тебя еще есть здесь вопросы?

— Да нет, вроде все.

— Полагаю, я сказала все, что могла. — Канако церемонно поднялась со стула.

— Что ж, и вам, госпожа Судо, спасибо. Если что заметите, сообщите нам.

— Ах да, господин старший инспектор! Окабэ-сэнсэй с дамой. Это та самая, вчерашняя. — Сыщик Миура выразительно подмигнул одним глазом.

Тодороку и Ямакава удивленно обменялись взглядами.

— Ну давай, зови.

— Одну секунду, госпожа Миямото, — задержал Канако Киндаити. — Нет ли у вас каких-нибудь соображений, что могут означать слова «белое и черное»?

— «Белое и черное»? Да нет… Это про что?

— Ничего-ничего, это неважно.

Дзюнко вышла из мастерской вместе с Канако и при виде женщины, стоявшей возле Окабэ, невольно вытаращила глаза. Именно она вчера поджидала Окабэ в универмаге S в Икэбукуро. Дзюнко помнила, как сама разглядывала ее по-женски критично.

Сегодня Сираи Сумико была в японских одеждах и с хорошим макияжем. Вчера в памяти Дзюнко она запечатлелась серенькой мышкой, но теперь вовсе не выглядела такой.

— Проходите, Окабэ-сэнсэй.

Разговаривавший о чем-то с молодыми людьми Окабэ Тайдзо встал, и сразу же вместе с ним поднялась со стула Сумико. Избегая взгляда Дзюнко, она скользнула за штору, отделявшую мастерскую, и до слуха Дзюнко донеслось тихое: «Кто та женщина?»

Присутствие за спиной молодой невесты придавало Окабэ определенное чувство гордости. Обычно он не обращал особого внимания на одежду, за что ему часто доставалось от покойной супруги, но сегодня на нем был аккуратный саржевый костюм, а лицо тщательно выбрито. Вообще-то бриться по воскресеньям ему обычно бывало лень.

Войдя в мастерскую, он взглядом приветствовал всех присутствующих, никого конкретно не выделяя.

— Извините за неожиданное вторжение. Позвольте представить — Сираи Сумико, мы с ней помолвлены.

Чувствовалось, что сам он несколько смущен.

Сумико что-то неразборчиво пробормотала и вежливо склонила голову. Лицо ее пылало жаром (видимо потому, что она уже принадлежала Окабэ).

Тодороку как ни в чем не бывало изучающе смотрел на вошедших.

— Садитесь, пожалуйста. Вы пришли в связи с клеветническими письмами?

— Да.

Окабэ вытащил из кармана конверт. Надпись на нем заставила присутствующих переглянуться. Знакомые, аккуратно выведенные по трафарету иероглифы.

— Прежде чем показывать письмо, я хотел бы просить вас сохранить это в тайне.

— Несомненно. Раз вы этого желаете.

— Я глубоко благодарен вам за то, что вы столь тщательно хранили в тайне содержание письма, которое натолкнуло Киёми на мысль о самоубийстве. Очень прошу так же отнестись и к этому. Появление в газетах имени моей невесты было бы крайне неприятно для ее родственников.

— Можете не напоминать. Мы умеем хранить тайны. Так что же у вас?

— Спасибо. Прошу перед тем, как ознакомиться с письмом, выслушать мои краткие объяснения о моей спутнице. — Он кивнул в сторону Сумико. — Эта дама была замужем, но брак распался, и она нашла приют в доме старшего брата. Это тот человек, имя которого написано на конверте — Сираи Таданари. Он преподает в школе.

— Понятно.

— Моя спутница тоже учительница, она работает в той же школе, где директорствовала моя покойная жена. Это тем более делает нежелательным и для нее, и для ее брата огласку подобного инцидента.

— Мы вас прекрасно понимаем.

— После смерти моей жены Сумико звонила мне по всяким служебным вопросам, и мало-помалу наши отношения подошли к помолвке.

— Продолжайте.

— Помолвка состоялась успешно, и если бы все шло по-прежнему, мы бы уже сыграли свадьбу. Но буквально накануне ее брату пришло это письмо, из-за которого все расстроилось. Пожалуйста, вот оно.

Окабэ сунул конверт в руки Тодороку.

— Ага… — тот извлек уже знакомый листок почтовой бумаги, на котором черными ядовитыми букашками плясали печатные знаки.

Тодороку дважды прочел текст, молча передал письмо Киндаити, а сам принялся рассматривать конверт. Брови его удивленно поднялись.

— Окабэ-сэнсэй!

— Слушаю вас.

— Судя по штемпелю, письмо опущено в районе Сибуя в мае этого года, а вот в дате можно разобрать только первую единицу.

Действительно, часть даты на штемпеле читалась ясно, а последняя цифра числа месяца совсем расплылась и разобрать ее было невозможно.

— Сумико!

На оклик Окабэ молодая женщина взволнованно заговорила.

— Это письмо хранилось у брата, и когда он его сегодня передал мне, я проверила по своему дневнику. Мы получили его 19 мая.

— Так что мне кажется, это первое из всех таких писем, — вставил свое слово Окабэ.

— Простите, а когда вы переехали в Хинодэ?

— 8 мая. Это было воскресенье, и Сумико приходила к нам помогать.

— Получается, письмо отправили всего через десять дней после того, как вы въехали в Хинодэ?

— Да.

— Там уже кто-то проживал?

— В нашем корпусе мы были первыми. Вообще-то жильцов еще было мало, здания почти все пустовали, и Киёми ходила из-за этого очень мрачная.

— До переезда вы жили в собственном доме в прекрасном месте Китидзедзи. Что заставило вас перебраться в такой жилой квартал, как Хинодэ, да еще столь срочно?

— Что ж, ваше недоумение понятно.

Этот вопрос Окабэ, вероятно, предвидел и заговорил вполне спокойно:

— Дом в Китидзедзи был построен, когда я женился в первый раз, на Маико. Там и большой земельный участок — двести цубо. Приобрел все это не я, это сделал для нас мой отец. В том доме мы прожили с женой более двадцати лет, а когда в марте прошлого года она умерла, мне надо было начинать жизнь сначала. Я хотел изменить все, все построить по-новому. Жилье влияет на человека, и я решил, что дом мне тоже нужен новый.

— Понятно.

— Как раз в то время я услышал про строительство Хинодэ и пробы ради написал заявление в кооператив. Одновременно я занялся поисками покупателя дома и принялся подыскивать надлежащий участок земли на будущее. А потом все получилось одновременно: меня взяли в кооператив Хинодэ, появился покупатель на дом и нашелся подходящий земельный участок. Чтоб купить землю, надо было продать дом, чтоб получить все деньги за дом, его надо было освободить. Вот мы срочно и переехали. Я предполагал прожить здесь примерно полгода, а за это время на новом участке построить новое жилье, сочетаться браком со своей подругой, которая сейчас перед вами, и переехать. Таковы были мои планы — и все полетело кувырком из-за письма.

— Киёми-тян была согласна переехать в Хинодэ? — задал вопрос Киндаити.

— Нет. И то, что я продаю дом в Китидзедзи, ей тоже не понравилось. Но она же прекрасно знала, что права голоса у нее никакого нет, так что просто молча делала то, что ей скажут. Вы знаете, я страшно удивился, когда Таданари-кун получил то письмо, мне и в голову не приходило, что на нашу ситуацию можно так взглянуть.

— Стало быть, разговоры о свадьбе зашли в тупик?

— Видите те ли, эти люди добропорядочные и осмотрительные. Письмо напугало их. Разумеется, помолвка не была расторгнута. Но и сама моя подруга, и ее семья — все как-то остыли. Свадьба откладывается и откладывается. Так это тянется до сегодняшнего дня.

— Кто знает об этом письме?

— Я полагал, что таких пятеро. Двое из них перед вами, мать Сумико, ее брат и его жена. Но я только что услышал, что об этом знает еще один человек.

— Кто же?

— Сумико, расскажи сама.

— Хорошо. Я сама узнала про это только сегодня от брата. Он тоже сожалел, что помолвка затягивается. А у него есть близкий друг со школьных времен, он работает в газете. И брат попросил его заняться этим делом. Право, я и сама о том не знала.

— В какой газете он работает, как его зовут? — поинтересовался Киндаити.

— Отдел науки и искусства газеты «А». Господин Сасса Тэрухиса.

— То есть через него информация могла уйти дальше?

— Маловероятно. Я его хорошо знаю, это очень надежный человек. Он не из тех, кто будет просто так болтать в подобном случае.

— Но послушайте, госпожа, — улыбнулся Киндаити, — чтобы проводить расследование, нужно задавать людям вопросы. А в таком случае есть только один путь — хоть немного пояснять, в чем дело.

— Ну раз вы так говорите… — Сумико покорно кивнула и побледнела.

— Ямакава-сан, надо встретиться с Сассой Тэрухисой и расспросить его.

— Слушаюсь.

— Скажите, Окабэ-сан, а как вы себе мыслили жизнь Киёми после переезда в Хинодэ?

— Ну, я объяснил уже, что переезд сюда был для меня не более как решением вопроса о продаже дома. Я предполагал, что за время помолвки мы с Сумико все обсудим, и я построю дом с такой планировкой, что Киёми не будет нам помехой для семейной жизни. Дом я рассчитывал построить к осени, а там — свадьба и переезд.

— У вас были планы поселить Киёми к хозяйке «Одуванчика»?

— Не скажу, что об этом разговора совсем не было. Но я не мог согласиться. Конечно, я не думал, что все так обернется, но ведь про мадам ничего толком не было известно. И потом, у меня же долг перед покойной женой. Я не мог поступить столь безответственно.

— А что сама Киёми? Ей хотелось туда перебраться?

— Даже не знаю. Я совсем не понимаю, что у нее сейчас на душе. Но возможно, ее смущало, что при ней в этой квартирке мне жениться сложно. Может, из таких соображений ей и хотелось переехать к мадам.

— Как получилось, что она начала ходить в «Одуванчик»?

— Когда мы сюда въехали, большинство лавок в торговых рядах уже готовились к открытию. Кажется, в конце мая в Хинодэ появились объявления, что ателье набирает учениц. Киёми и заявила, что хочет туда пойти. Тут еще дело вот в чем. Она этой весной сдавала вступительные экзамены в Токийский Университет и провалилась. После этого девочка разуверилась в своих способностях, постоянно была какая-то нервная… Я ей сказал, что чем идти в ателье ученицей, лучше бы годик на свободе самостоятельно заняться учебой, но она ведь характером в мою жену покойную, очень самолюбива.

Если девочка мечтала поступить в Токийский Университет, значит, она очень сильно верила в свою головку. А то, что Киёми самолюбива, это Киндаити заметил и сам.

В деле обнаруживались все новые и новые факты.

Неожиданным поворотом для розыска стало появление в день убийства какой-то женщины, приехавшей к Нэдзу, на основании чего Сабухиро создал свою странную детективную историю. Возможно, это вообще не имеет никакого отношения к преступлению. Возможно, это просто какая-то уж совсем безудержная фантазия. Но ведь говорят же, что действительность бывает куда более удивительной, чем литература.

Далее, после вчерашних наблюдений сыщика Миуры неожиданно появился еще один человек, на которого следует обратить внимание — комендант Нэдзу. Пожалуй, необходимо разобраться, что за женщина приходила к нему.

Плюс к тому — художник Мидзусима Кодзо. Возможно, он знал тайну отношений между Дзюнко Судо и Хибики Кескэ — это тоже чрезвычайно серьезное обстоятельство, которое нельзя игнорировать. Ведь в то время, когда Дзюнко и Хибики проводили вместе время в Ёкогаме в гостинице «Ринкайсо», мадам встречалась там с неизвестным мужчиной.

Судо Тацуо говорил Канако, что Мидзусима приехал в Ёкогаму раньше, чем Дзюнко с Хибики. Значит, следил он не за ними. Может, за хозяйкой ателье? А заодно подглядел и тайну Дзюнко?

Но гораздо больше этих фактов удивило всех другое. Оказывается, уже в середине мая, когда в Хинодэ еще почти не было новоселов, там уже сочинялись клеветнические доносы! Причем, и по манере исполнения, и по содержанию эта самая первая анонимка совпадала с той, что спровоцировала Киёми на самоубийство. Правда, стиль письма был совершенно другой.

— Что ж, спасибо вам. Что-нибудь еще?

— Нет, это все, что я хотел сообщить. Возможно, это как-то пригодится вам в расследовании. Потому мы сюда и пришли.

— Окабэ-сэнсэй! — очень серьезно произнес Киндаити Коскэ. — По всей видимости, рассказанное вами даст ключ ко всему расследованию. Огромное спасибо.

— Ну что вы, не за что. Пойдем, Сумико.

На смену ушедшей пары явился Химэно Сабухиро.

— Прошу прощения.

Войдя в мастерскую, Химэно повинно склонил голову и остановился, втянув голову в плечи — ну прямо мальчишка, застигнутый за шалостями!

— Ничего-ничего, садись давай.

— Да.

Он скромно пристроился на стуле, стараясь, чтоб его неуклюжее тело заняло как можно меньше места, и запустив пятерню в шевелюру, заговорил:

— Что я к тому письму отношения не имею, это вам Эно уже говорил, я знаю. Он все точно сказал, мне и в голову бы не пришло такое отправлять. И вообще у меня руки-крюки, я бы такое изобразить никогда не смог.

— Это ладно. Давай о другом — ты ведь по тому убийству очень оригинальные наблюдения сделал.

— Сочинил я это все! Вот неловко как вышло… У меня же нет фактов, я просто как раз такой детектив читал: у трупа лицо серной кислотой облили. Ну мне понравилось, вот я и сочинил сам.

— Хорошо, допустим, что с убийством Судо Тацуо ты нафантазировал. Но вот насчет того, что его тело в озере… Пожалуй, для чистой выдумки это как-то слишком.

— Да нет же, нет, — у Сабухиро от раздражения даже колени затряслись мелкой дрожью. — Киндаити-сэнсэй, вы хоть иногда почитываете детективы?

— Иногда да.

— И разве вы не знаете, что в зарубежных детективах такое встречается — убийство связано с каким-то детским стишком или песенкой?

— Ну это не только в зарубежных детективах, это и на моем опыте было: человека убили, а ключом к преступлению оказалась давняя местная прибаутка для игры в мяч.

— Ух, класс!!! Сэнсэй, выходит, японские преступления куда больше продвинутые, чем я думал!

Что ж, детективомания — дело полезное.

— Вот видите, господин старший инспектор, Киндаити-сэнсэй тоже знает — в зарубежных детективах бывает, что человека в соответствии с сюжетом какого-нибудь стишка. Я и решил сюда чего-нибудь такое приплести. И вспомнил «желудь покатился».

Взлохмаченная шевелюра, ходящие ходуном колени — Сабухиро со всем пылом отстаивал свое литературное творение.

— И все же, Сабухиро-кун, — наклонился к нему Киндаити Коскэ. — Историю с подменой трупа ты придумал, потому что личность убитой не была точно установлена — пусть так. Но вот почему у тебя для подмены выбрана именно та женщина, которая в тот вечер приходила к господину Нэдзу?

— Так это ясно! Здесь больше других подходящих нет, а потом — и Эно, и Юкико про нее рассказывали.

— Только поэтому?

Под настойчивыми вопросами Киндаити Сабухиро-кун смешался и сжался в комок. Он смотрел на сыщика взглядом загнанного зверя. Тодороку и Ямакава непроизвольно напряглись.

— А не потому ли, что ты сам в тот вечер повстречал ее?

Сабухиро молчал. Тодороку и Ямакава посуровели. Тодороку хотел было что-то сказать, но тут…

— Простите меня, Киндаити-сэнсэй. — Сабухиро вцепился руками в край стола. — Прямо в точку. О, самый великий и самый прославленный сыщик Киндаити Коскэ, я посрамлен вашей беспредельной проницательностью!

Он шутовски склонил голову, изображая почтительный поклон, но Киндаити даже не улыбнулся:

— Во сколько это было?

— Я таких деталей не помню.

— В тот вечер ты… — Ямакава принялся судорожно листать свой блокнот. — Ты был с Тамаки у озера. Вы видели, как в девять сорок Итами Дайскэ прошел берегом и поднялся в Хинодэ. Потом в десять двадцать вы ушли оттуда и вернулись домой. Это показания Тамаки.

— Значит, это было позже, то есть примерно в десять тридцать. — Сабухиро напряженно прищурился, стараясь припомнить события. — Понимаете, у меня в тот вечер такое с головой было!

— А в чем дело?

— Ну как же, Эно ведь тогда роль получил! Поэтому я Тамаки проводил, а сам опять на улицу отправился. Хотел Эно вытащить куда-нибудь — все-таки с него причиталось! А его корпус рядом с восемнадцатым, где Нэдзу-сан живет. Я до угла дошел, и тут Нэдзу с той женщиной появились.

— Что же дальше? — Наклонился вперед Тодороку.

— Я как увидел — просто ахнул.

— Почему же?

— Мне в первую секунду показалось, что это хозяйка «Одуванчика». Правда, я сразу понял, что ошибся. Но уж больно мне это запомнилось. Вот и сложилась потом моя история.

— Что, Нэдзу-сан и мадам были в близких отношениях?

— Не знаю… По крайней мере, я их ни разу вместе не видел. Собственно, я еще и поэтому так изумился. Еще подумал — ну, Отян, парень не промах!

— Ты же сразу понял, что это не она!

— Да, но все-таки там улица довольно широкая, а они по другой стороне шли, так что лица ее я толком не видел. Просто понял, что это не мадам.

— Куда они пошли?

— Тут тоже странность одна была. Они шли прямо по главной улице, по направлению ко входу в квартал, а как меня заметили, словно передумали: Отян назад повернул и через несколько шагов они свернули и пошли вдоль северного фасада корпуса 18 на запад.

— На запад — это, получается, по направлению к торговым рядам?

— Да. Мне тогда это странным показалось, я оглянулся — а они к «Одуванчику» повернули. Вот я такой сюжет и закрутил.

— А ты сам что после этого делал?

— Дошел до подъезда, где Эно живет, и тут у меня до того настроение испортилось… Развернулся — и домой, спать.

— Что же это у тебя так настроение изменилось?

— Зависть вдруг обуяла. А мне не хотелось, чтоб он это заметил — стыдно же.

— Итак, это все, что ты знаешь о той женщине, которая приходила к Нэдзу?

— Ну да, только это. Потому и придумал.

Тодороку попытался было расспрашивать про одежду женщины и прочие подробности, но Сабухиро никаких деталей сообщить не мог. Если Кэнсаку по крайней мере сообщил, что дама была очень хорошо одета, то Сабухиро и этого не заметил.

— Кстати, у меня к тебе еще один вопрос, — заговорил сидящий сбоку Киндаити.

— Какой?

— Эно нам уже открылся, так что отвечай честно. Ты, случаем, не получал анонимного письма с оскорблениями в адрес Киёми?

У парня округлились глаза:

— Говорите, Эно открылся?.. Значит, он тоже такое получил?

— Да. Там была всякая грязь о Киёми.

— Мол, пусть врач проверит?.. — занервничал Сабухиро.

— Довольно, довольно. И так ясно, что ты знаешь, о чем речь. Так что ты с ним сделал?

— Виноват. Мне и в голову не могло прийти, что Киёми на самоубийство пойдет.

— Ты подсунул письмо под дверь их квартиры?

— Да. Я так обозлился тогда, — Сабухиро внезапно успокоился. — Анонимки… Самый подлый способ действия в нашей жизни. А еще, там же и дядя ее задет. Мне Окабэ-сэнсэй нравится. И в школе его ценят. Я сперва письмо сразу уничтожить хотел, а потом подумал — раз уж есть такой придурок, так надо бы им дать знать, хоть Киёми, хоть ее дяде… А через два-три дня она чуть с собой не покончила. Я тогда даже особо не удивился. Киндаити-сэнсэй, я очень плохо поступил?

— Что ж, наверное, у тебя другого способа предупредить их не нашлось. Слушай, а конверт?

— Сжег я его, очень противно было. Надпись на нем была совершенно так же сделана, как и на том, что у вас. Я тогда еще почему обозлился-то — понять не мог, почему его именно мне подсунули.

— Ну, Киёми же к тебе неравнодушна. — Ямакава говорил очень серьезно.

— Чепуха! Уж если она к кому и неравнодушна, так это к Эно. Он на киностудии преуспевает, образование у него, он же в университете учится. А я что? Образования нет, кандидат на комические роли… Славы мне не ухватить. Только вот что я сейчас понял…

— Что же?

— Эно тоже такое письмо получил, так? Он с ним как поступил?

— Сказал, что сжег. Но на всякий случай как бы мимоходом девушку предупредил. Намекнул, что ее ситуация может быть превратно понята и что лучше бы ей в «Одуванчик» перебраться.

— Понятно. Киёми обиделась и на меня переключилась. А этот настырный гад тогда и мне анонимку подкинул. Вот что получается.

— Видимо, так.

— Только это не по адресу. Киёми хоть и стала со мной ходить, но сердце ее все равно отдано Эно. Она просто его позлить хотела, подтолкнуть малость. Девчонки так часто делают. Она нарочно именно меня выбрала, потому как я — только второй план. Обидно…

— Кого ты считаешь автором писем?

Сабухиро растерянно взъерошил волосы:

— Не знаю. Только он очень коварный тип. Его зависть берет, когда у девчонок с парнями отношения складываются, вот он им гадости и подстраивает. Да и у родителей Тамаки тоже из-за письма какая сцена разразилась. Сволочь он.

Итак, сколько же всего было писем? Судя по дате отправления, первым получается то, которое получил брат Сумико. Следующее пришло к Эномото Кэнсаку. Оно было сразу уничтожено и никому не показывалось, а третье получил Химэно Сабухиро, и именно оно подтолкнуло Киёми к самоубийству. Четвертое — это, видимо, Дзюнко… Нет-нет, до нее письмо получила еще и мадам, значит, у Дзюнко пятое. Следующее — то, из-за которого разыгралась батальная сцена у супругов Миямото. И последнее — вот это, «желудь покатился…»

Что же объединяет эти семь посланий? И еще более важный вопрос — есть ли связь между ними и убийством?

Химэно Сабухиро отпустили, а в мастерской появился сыщик Симура.

— Господин старший инспектор, вы говорили, что художник Мидзусима может сбежать?

— Да, сейчас объясню, в чем дело.

Тодороку изложил услышанное от Канако, и глаза Симуры округлились:

— Что ж получается, автор писем — этот художник?

— Да нет, странно как-то, — усомнился Ямакава. — Ведь в том письме, что Миямото Торакити подослали, про Канако и самого Мидзусиму донос был.

— Ну, возможно, это он сам и сделал. О нем здесь такая слава идет — он и мадам обхаживал, и с Дзюнко заигрывал, и с Миямото Канако развлекался. Может, и еще с кем… А тут по кварталу анонимки гуляют, все, сами знаете, про какие дела, а о нем ни слова. Рискованно это, может подозрения вызвать. Не исключено, что он специально решил про себя написать, чтобы подозрения отвести.

— Если письма про Киёми и про Дзюнко сочинял Мидзусима, то и про Канако тоже его рук дело. Стиль там абсолютно одинаковый, — согласился Ямакава.

— А с этим как быть? — Тодороку взял письмо, которое принес Окабэ Тайдзо. — Его отправили во второй декаде мая. Мидзусима уже жил тогда в Хинодэ?

— Не знаю, о чем вы говорите, — вмешался сыщик Симура, — но из всех участников этой истории в мае в Хинодэ въехал только Окабэ. Торговые ряды дело другое, а сюда народ начал съезжаться в июне.

— Тогда что-то не сходится. И еще: именно это письмо сильно отличается от остальных. Все другие послания написаны шутовским стилем, а это — совершенно серьезно.

— Что касается стиля, — вставил Киндаити Коскэ. — Как только что указал Ямакава-сан, три письма — про Киёми, Дзюнко и Канако — действительно составлены в одном стиле, но первые два из них начинаются с обращения «Ladies and Gentlemen», а вот третье — про Канако и Мидзусиму — со слов «Слушайте все, слушайте все!» Почему бы это?

Короче говоря, необходимо было провести тщательную работу по сравнению всех семи посланий. Но прежде всего требовалось встретиться с Нэдзу Гоити и расспросить его о даме, которая приходила к нему в тот злополучный вечер.

Когда сыщик Симура появился в квартире 1801 корпуса 18, комендант Нэдзу Гоити, видно, занимался распечаткой текстов на мимеографе. Он вышел в тесную прихожую в рабочем халате, выпачканном типографской краской.

— Извините за вторжение, но у меня к вам есть вопросы.

— Ваши вопросы связаны с произошедшим убийством? — Нэдзу прочно стоял в проходе, преграждая дорогу в квартиру.

— В общем, да.

— Что ж, тогда проходите, — он посторонился. На рабочем столе в комнате были разбросаны копировальные принадлежности.

— Простите, что помешал.

— Ничего страшного, — Нэдзу быстро привел в порядок стол. — Присаживайтесь.

Он показал гостю на раскладной диван, стоящий у перегородки, за которой была соседняя, маленькая комната, а сам сел на крутящийся стул возле рабочего стола.

— Так что вы хотели у меня спросить?

— Простите за бесцеремонность, но нам стало известно, что вечером того дня, когда произошло убийство, — точнее, в десять вечера десятого числа этого месяца, — вас посетила какая-то дама.

Симура пристально наблюдал за хозяином. Когда вопрос о женщине был четко сформулирован, Нэдзу явно смешался. Но, как ни странно, заметно было, что это его успокоило.

— И что же?

— Я пришел поговорить с вами о ней. В каких вы с ней отношениях?

Теперь уже Нэдзу одарил собеседника пристальным взглядом.

— Простите, но вы только что сказали, что хотите задать мне вопросы в связи с произошедшим убийством, так?

— Совершенно верно.

— В таком случае, этот ваш вопрос совершенно лишен смысла. Та женщина… Та дама не имеет абсолютно никакого отношения к случившемуся. Прежде всего потому, что она была здесь один-единственный раз. Следовательно, я считаю, что мне нет необходимости отвечать на ваш вопрос.

— Вы совершенно правы, мы знаем, что должны воздерживаться от грубого вторжения в личную жизнь. Но дело в том, что возникли определенные обстоятельства, которые вынуждают нас проверить, жива ли эта женщина.

— Проверить, жива ли она? — Нэдзу удивленно поднял брови. — Что вы имеете в виду?

— Видите ли, один человек предложил несколько странную версию.

— Странную версию?

— Он предположил, что труп, извлеченный из-под вара, — не хозяйка «Одуванчика», а та дама, которая в тот вечер была у вас.

— Какая глупость! И кто же этот… — и тут же, словно сообразив: — ну, конечно! Неужели Эномото-кун?!

— Нет, не он. Я не могу назвать вам имени. Но при таких обстоятельствах будет лучше, если мы все-таки разберемся, кто эта дама.

— Так ведь было же установлено, что убитая — Катагири Цунэко?

— Было. Но никто не опознал ее в лицо, и больше того — не нашлось никого из ее родственников. Все, кто проходит по делу, — случайные люди, знавшие мадам менее полугода, и не исключено, что они отнеслись к этому с недостаточной ответственностью.

— А отпечатки пальцев, взятые у жертвы? Такие же были обнаружены в ателье?..

— Ну тот, кто предложил нам эту версию, объяснил, что при определенных уловках такое тоже можно подстроить. Во всяком случае, нам известно, что в тот вечер около десяти часов вы вместе с неизвестной нам дамой ушли из своей квартиры и направились в «Одуванчик».

— Вот оно что! — Нэдзу тщательно вытирал растворителем испачканные пальцы. На губах его неожиданно появилась горькая усмешка. — Понятно. Эту странную историю предложил… Впрочем, — тут он чуть склонил голову набок, как бы стараясь привести в порядок какие-то свои соображения, — время убийства установлено: десять вечера плюс-минус час?

— Да.

— Тогда есть человек, который может засвидетельствовать, что найденный труп не принадлежит посещавшей меня женщине.

— Кто же он?

— Художник Мидзусима Кодзо.

Сыщик Симура ошеломленно взглянул на коменданта. Есть подозрение, что этот самый Мидзусима Кодзо только что сбежал из Хинодэ. Может, Нэдзу в курсе случившегося и специально назвал его своим свидетелем?

— То есть вы хотите сказать, что в тот вечер встретили Мидзусиму?

— Да.

— И где же?

— На станции S.

— На станции S?.. — Симура немедленно достал свой блокнот. — В тот вечер художник Мидзусима сошел на станции S в двенадцать пятьдесят.

— Это хорошо, что вам так точно известно время. Как раз тогда мы с дамой были на станции и поднимались вверх по лестнице. Навстречу нам спускался Мидзусима, так что мы случайно встретились. Он видел мою спутницу и, вероятно, запомнил ее.

— Но послушайте, Нэдзу-сан, — Симура еще не освободился от подозрений. — Вы ушли отсюда примерно в половине одиннадцатого. Пешком до станции минут тридцать, ну сорок. А вы шли два часа двадцать минут?

— С моей больной ногой я вообще хожу в два раза медленнее, чем здоровые люди. А потом, у нас с ней были всякие непростые темы для разговора. Честно говоря, я в тот вечер собирался отправить ее домой на автобусе, но она сама сказала, что хочет еще кое-что обсудить и предложила пройтись до станции. Долго идти пешком для меня приличная нагрузка, поэтому мы еще и останавливались передохнуть.

— И где, простите?

— Примерно на полпути к станции есть школа. Там рядом луга и заросший травой холм. Прежде чем поселиться здесь, я жил на киностудии, поэтому хорошо знаю окрестности. По дороге на станцию мы присели там на холме и долго разговаривали. Оттуда виден наш квартал, видно, как один за другим гаснет свет в окнах…

Нэдзу изо всех сил старался скрывать свои эмоции, но в его речи сквозили боль и тоска. Монотонный, приглушенный голос лишь еще сильнее подчеркивал нестерпимое чувство одиночества, владевшее этим человеком.

А кстати, холм, на котором отдыхали и вели беседу Нэдзу со своей спутницей — не тот ли это, на котором в начале нашего повествования поэт S.Y. видел мужчину с биноклем?..

— И потом вы расстались со своей дамой на станции?

— Да, я проводил ее до контролеров. Я, как вы знаете, хромой, а дама той внешности, что бросается в глаза, так что я полагаю, дежурный тоже нас запомнил.

— Почему вы не можете сообщить, кто та дама и где она сейчас?

— Я непременно сделал бы это, если бы она имела хоть какое-то отношение к тому происшествию. Но она не имеет.

Сквозь ожесточение одиночества тенью мелькнуло невыразимое страдание. Это не прошло мимо внимания Симуры. Но в ремесло сыщика входит и необходимость бередить раны собеседника.

— Один из свидетелей сообщил, что та дама внешне очень похожа на вашу дочь. А по той странной версии, которую я упоминал, она ее мать. То есть, ваша жена. Она считается умершей, но на самом деле жива. Точнее, тогда была жива. Что скажете?

От гнева лицо Нэдзу стало еще более жестким:

— Не считаю нужным отвечать на подобный вопрос. Это никоим образом не связано с убийством.

Глядя на крепко сжатый рот собеседника, Симура вынужден был оставить намерения получить ответ на свой вопрос. Тогда он заговорил о другом:

— По пути на станцию вы не проходили мимо ателье?

— Проходили. Через Хинодэ наискосок до станции быстрее, поэтому я шел мимо «Одуванчика» и туда, и обратно.

— Вдоль фасада? Или сзади?

— Сзади.

— Значит, вы шли мимо черного входа?

— Да.

— Не заметили ничего необычного?

— Не заметил, — Нэдзу ответил категорично, но, подумав, поправился. — Я ведь был занят разговором со своей спутницей, так что даже если там и было что-то необычное, я бы все равно не обратил внимания.

На все остальные вопросы Нэдзу упрямо отказывался отвечать. Итак, установить личность столь важной для следствия дамы не удалось, но и убедительность версии Сабухиро определенно ослабла.