Белые пятна

Цифра

Путь был короток — всего каких-нибудь сто километров на север от Минска. Лес подступал к самой дороге, по которой мы ехали, лишь изредка обрываясь то живописной поляной, то затянутым льдом озерком, то холмом с обелиском — напоминанием о том, что видела и что пережила эта земля.

Над Хатынью тревожно гудели колокола, гулко отдаваясь в промерзших гранитных плитах. Мы стояли, обнажив головы…

Потом, добравшись пешком через занесенное снегом поле (машина забуксовала) до поселка Засовье — «резиденции» совхоза «Лонва», — мы стояли перед другим обелиском, где высечены слова, леденящие душу: «В годы Великой Отечественной войны немецко-фашистские захватчики расстреляли и заживо сожгли 557 мирных жителей совхоза «Лонва», в том числе 185 детей».

Мы были там, где кровью полит каждый метр. Дул порывистый ветер — швырял в лицо снежную пыль. Из школы шли дети — веселой гурьбой, кидали друг в друга снежки. Один снежок угодил в меня — я с трудом удержался, чтобы не запустить такой же в ответ…

…Директора не было — он ушел на «объект». Секретарь объяснила: сейчас работы невпроворот. Фраза была привычной, слышанной множество раз. Не помню, чтобы когда-нибудь где-нибудь сказали иное. Всегда почему-то сейчас — запарка, аврал… А может быть, нет никакого аврала? Может быть, это просто чувство подъема, состояние напряженности, не дающей расслабиться, успокоиться, потерять форму. Человек, целиком отдающий себя делу, работе, — каждый день, каждый час ощущает, наверное, как самый трудный. Более трудный, по крайней мере, чем тот, что прошел.

Поговорить с директором на отвлеченную тему, однако, не удалось: он был хмур, молчалив и насторожен. Что ж, понятно: встреча с газетой радости ему не сулила. Совхоз три года уже в отстающих, пора фанфар и литавр давно позади. Давно не ездят сюда, чтобы брать победные интервью, чтобы перенимать опыт, чтобы — равняться… Самое время сейчас — остаться в тени, отсидеться и отмолчаться, чтобы стерлось, исчезло, забылось…

Приехал корреспондент — значит, не стерлось. И директор медленно цедит слова, внимательно слушает, наклонив голову, долго кашляет, щурится. И молчит. А когда молчать уж совсем невозможно, отвечает коротко, односложно, в каждом вопросе ища почему-то ловушку.

Про Владимира Владимировича Степанова, директора совхоза «Лонва», я заранее был и наслышан, и начитан.

Наслышан — из бесед в области и в районе как о сильном работнике, сумевшем поднять отстающее хозяйство до уровня передовых.

Начитан — из многотомного уголовного дела, где герой предстал с совершенно иной стороны.

Мне предстояло совместить оба эти портрета, найти разницу, понять, откуда она. Впрочем, понять было нетрудно: тщательно проведенное следствие высветило все темные углы этой весьма заурядной истории, дав богатую пищу для размышлений.

Все началось банально и скучно: в совхоз прибыл ревизор. Стояла весна, ревизору начали объяснять, что сейчас не до него: в разгаре страда, дел, конечно, невпроворот. К тому же обидно: совхоз-авангард, совхоз-маяк — и вдруг проверка, да еще в самый разгар…

Ревизор со всем соглашался, а дело делал. Человеком он оказался непьющим, да еще «неприлично» скромным, в неслужебных утехах — полный профан: ни рыбалки тебе, ни прогулки, ни еще каких развлечений для души или, скажем, для тела. Не человек — ходячая скука! Уткнется в бумаги, сидит и пишет. И добро бы только в бумаги! Обошел все фермы, заглянул в амбары и склады, на поля, на луга, в гаражи. Считал и записывал, записывал и считал.

Подсчитал! Такое он подсчитал, что на акте ревизии появилась резолюция прокурора: «Расследовать и привлечь виновных к ответственности».

Ни одна цифра отчетов не сходилась с реальностью. Зерна на складах оказалось больше, чем написано в рапортах (почти на 10 тысяч рублей по закупочным ценам!). Скота — меньше (на сотни центнеров — в весе, на десятки голов — в штуках). Можно было, почти не боясь ошибиться, предположить: зерно припрятали, скот разворовали. И только ли скот? «Стоимость валовой продукции растениеводства, — отнюдь не языком художественной прозы деловито записывал ревизор, — в сопоставимых ценах отражена неправильно: фактически произведено на сумму 336 416 рублей, а в годовом отчете показано 447 112 рублей, то есть приписано 110 696 рублей».

Да что там — продукция растениеводства! По бухгалтерии получалось, что за год одних только канцелярских товаров здесь израсходовали почти на две тысячи: не совхоз, а бюрократическая контора с миллионами входящих и исходящих! Но особенно тревожила история с картошкой: даже поверхностная проверка показала, что при последней ее сдаче совхоз «Лонва» обжулил государство как минимум на 119 тонн!

Тонна — слово понятное, но не впечатляющее. Скажем, доступней не разуму, но чувству: 119 тысяч килограммов нужного всем продукта совхоз «сдал» статуправлению, но отнюдь не нам с вами. По статистике считалось, что эти тысячи килограммов мы варим и жарим, а «по жизни» получалось совершенно иначе.

Главный агроном совхоза Романова об этом рассказала на следствии так: «…директор Степанов дал мне печать и сказал: «Поезжай в совхоз «Спутник» и оформи, чтобы все было в порядке». Я его поняла. Наличный картофель мы уже сдали, но для выполнения плана не хватало еще 119 тонн. Тогда мы договорились с директором совхоза «Спутник», у которого был крахмальный завод, будто мы им сдали эти 119 тонн на хранение. В таком случае нам их засчитывали как сданные в счет плана. Фактически картофель мы не сдавали, его у нас не было. Так мы поступали и раньше, и позже… Я согласна, что это незаконно, но я выполняла распоряжение директора…

Ситуация совершенно очевидная и требующая, казалось бы, однозначной реакции: совхоз-авангард на самом деле — просто-напросто совхоз-обманщик; директор вынуждает своих подчиненных заниматься очковтирательством; юстиция как можно скорее должна сказать свое веское слово.

Так? Нет, не так.

«Дорогая редакция! Пишу в газету первый раз в жизни. Знаю, что из-за этого меня ожидают определенные осложнения в личном плане. Но молчать уже нельзя.

Сначала немного о себе. Родился в 1922 году. Воевал. После демобилизации (1946) стал работать учителем, с 1952 г. — директором восьмилетней школы в нашем селе Засовье. Коммунисты совхоза избрали меня секретарем парторганизации…

Когда в конце июня бухгалтер-ревизор сельхозуправления Клецкого райисполкома А. А. Бобрик закончил ревизию, результаты зачитали на собрании рабочих и служащих совхоза. Только тогда мы узнали, что на протяжении последних лет в совхозе допускались большие злоупотребления и что его слава передового основана на обмане… После ревизии за это сняли главного бухгалтера Дубровского, а директору не было ничего. Рабочие приходят ко мне и спрашивают: как же так, законы существуют для всех или только для некоторых? Неужели, спрашивают, «рука», которая есть у директора, сильнее закона?

Дорогая редакция, прошу помочь распутать этот узел. Расследование прекратилось. Дело заглохло. Степанов по-прежнему работает как ни в чем не бывало, а его «верный помощник» Романова за то, что обманула родное наше государство, получила солидное повышение: ее назначили главным агрономом управления сельского хозяйства райисполкома и даже дали медаль «За трудовую доблесть»…

С уважением

Письмо редакция направила для проверки районным организациям. «Определенные осложнения в личном плане», которые предвидел Владимир Степанович, так сказать, не замедлили. Приближались праздники, в школе устроили вечер. Вдруг — незваные гости: Степанов с братом, приехавшим издалека. Оба навеселе. «Пишешь?» — спрашивает Степанов. «Пишу». — «Значит, пишешь? Молодец?» И — хвать по голове стаканом, завернутым в полотенце. Били нещадно. Долго, умело. Окружающие молчали: не кто-нибудь бил — директор…

Хулиганов наказали? Не смешите людей. Что, и следствие о приписках не возобновили? Почему, следствие возобновили. И даже довели до суда. Суду был предан Степанов? Не угадали: Дубровский, главный бухгалтер, тот самый, которого сняли с работы, избрав громоотводом.

Вот что написал Дубровский на имя прокурора сразу же после ареста:

«…В райсельхозуправлении мне сказали: «Иди работать к Степанову, это крепкий директор, он сделает из тебя человека…» Я безгранично верил ему, слушался во всем. Подписывал любые документы по его приказу… Однажды Степанов взял меня с собой в банк. Надо было оформить какие-то перечисления. Я сразу увидел, что они незаконные, но сотрудник банка Миша помог, и Степанов сказал: «Это надо отметить!» Я сбегал в магазин, купил водки, вина и закуски. «Деньги, — сказал Степанов, — покроем счетом за канцтовары». Это стало правилом: как нужны деньги на выпивку — беру под отчет в кассе, оформляем на канцтовары и угощаем нужных людей…

Помню такой случай: ездили мы со Степановым в Минск пробивать асфальт для совхоза. Степанов быстро все уладил, был в хорошем настроении, потребовал отметить. Купили ром, коньяк. Я тогда первый раз в жизни попробовал ром… Степанов водку не любил, предпочитал марочный коньяк и ром… А я не люблю ни водки, ни коньяка. Все пьянели, а я незаметно выливал. Один раз Степанов это заметил, сказал: «Ты не наш человек».

…Пили все больше, нужных людей прибавилось, выписывать счета на канцтовары стало уже невозможно. Тогда мы начали составлять фиктивные ведомости, оформлять наряды за никем не выполняемую работу на подставных лиц. Это стало основным источником расходов на пьянки. Хотя были и другие пути: например, фиктивная закупка запчастей к мототехнике и т. д.…

К нам часто приезжали разные работники из вышестоящих организаций: требовали для своих личных нужд бесплатно зерно (поэтому мы всегда его имели в запасе), самогон (его варили для нужных людей, используя совхозное сырье) и т. п. Я считаю, что Степанов шел на все это для пользы дела, в интересах совхоза. Он говорил, что этот способ в десять раз дешевле и проще любого другого. Еще он говорил, что нет такого «нельзя», которое нельзя убить сорока градусами».

Вот такие показания дал на следствии Петр Дубровский — молодой специалист, которому еще не исполнилось тридцати (а работать он начал под командой Степанова будучи двадцатилетним). Показания, нисколько не умаляющие его собственной вины, полностью подтвержденные материалами дела и неизбежно влекущие за собой обвинительный приговор.

«Здравствуй, мама, — писал Дубровский из камеры следственного изолятора, — меня арестовали, да это и к лучшему. Я не могу больше так жить. Мне опостылело вранье, эта грязная, подлая жизнь. Я рассказал всю правду, как Степанов меня сделал преступником…» И в другом письме: «Марийка, любимая моя жена, береги сына. Когда он вырастет, отец его выйдет на свободу очищенным от грязи, честным человеком… Следствие ведется по всем правилам…»

Следствие действительно велось по всем правилам. И успешно продвигалось вперед. Сначала его вел старший следователь следственного управления МВД Белоруссии подполковник милиции А. В. Харитонович, потом — следователь по особо важным делам прокуратуры Белоруссии, старший советник юстиции В. А. Автушко. Каждый новый свидетель, каждый новый документ открывали новые беззакония. Цифры росли — не цифры, объективно отражающие реальность, а цифры, объективно отражающие туфту. Они давно уже зажили своей собственной, независимой жизнью, войдя в победные отчеты и рапорты, одарив кого-то благами и почестями, став кому-то укором (тем, кто в своем хозяйстве не пошел на обман, предпочтя горькую правду «возвышенной» лжи), исказив ради низменных целей подлинную картину действительности. Следствию предстояла трудная работа: укротить резвость цифр, вырвавшихся из-под контроля, вернуть им реальное содержание, реальный смысл.

Юристы не ограничили себя рамками одного какого-то года, проверяли за несколько лет: важно было понять, случайность ли это, — скажем, приписка 119 тонн — или система. Оказалось: 119 — самая малая цифра из всех установленных… «…При составлении отчета за очередной год, — говорится в обвинительном заключении, — приписка картофеля в совхозе «Лонва» составила 184 тонны, а за предыдущий — 422 тонны…» Запомним эти цифры, они нам пригодятся, — и пойдем дальше.

Дальше? Куда же дальше? Разве что-то неясно? Разве надо еще комментировать то, что видно любому? Думаю, надо. Ведь проставить в отчете фиктивную цифру, дать ей «легальную» жизнь, придать ей, скажем точнее, формально юридическое значение в одиночку никак невозможно. Есть не только сдающий, есть еще и «берущий»: организация, подтверждающая, что сдана ей не цифра — картофель. Люди, скрепляющие этот факт своими подписями, отвечающие за них. Не станут же они во вред себе подписывать липу лишь потому, что Степанову хочется числиться маяком!

Верно, не станут. Никто от них бескорыстных услуг и не ждет. И нужды в этом нет никакой. В том-то и фокус, что обман приносит лавры обоим. Если не лавры, то хотя бы доход. А если и не доход, то, как минимум, спокойную жизнь.

Нам никак не понять этот абсурд, эту точность деляческого расчета, если мы не проникнем внутрь механизма обмана, где все детальки и винтики, оказывается, умело подогнаны друг к другу, — так подогнаны, чтобы ложь шла на пользу сразу всем участникам подлого дела, чтобы понудила их стать сообщниками, для которых сокрытие общей тайны — общее благо.

Итак, совхоз «Лонва» имеет годовой план: сдать государству 500 тонн картошки. А в наличии только 153. Полнейшая катастрофа! Для нас. Но не для Степанова. Потому что основная задача Степанова — продать не картофель, а цифру. Надо только найти человека, который согласен ее купить.

Находит! Находит Степанов покупателя. Его фамилия — Паклин. Он возглавляет совхоз «Спутник», где есть крахмальный завод, который — по идее — должен запустить покупку в свое производство. Правда, крахмал может получиться только из картофеля, а никак не из цифры. Но это уж второй вопрос. А пока что решается первый.

Решается он так. Паклин покупает у Степанова цифру: 400 с лишним тонн несуществующего картофеля. Выдает квитанцию. Как только квитанция оказывается в руках Степанова, совхоз «Лонва» в полном порядке: он отчитался. Зачем это нужно Паклину? Странный вопрос: у него ведь тоже есть план. План закупки. С него тоже спросят, если этот план будет не выполнен. Вот он и выполнен. Перевыполнен даже. Деньги «Лонве» переведены? Значит, «Спутник» тоже в порядке: ведь и он отчитывается отнюдь не картофелем, а квитанцией о переводе денег.

Выходит, деньги пропали? Уплыли в «Лонву»? Ничуть не бывало. Деньги вернутся. Даже с лихвой. Надо только подождать, чтобы кончился год. 31 декабря лучше помалкивать, а вот 1 января — поднять шум: «Лонва», где картофель?» Теперь этот шум никого не пугает: поезд ушел. Цифра гуляет сама по себе, растворившись в других, более мощных: в показателях по районам, по области. Баланс подведен, отчеты отправлены, кому теперь дело, сдан реальный картофель или мыльный пузырь?

«Где же картофель?» — с невинным видом напоминает Паклин Степанову. Спектакль продуман до мелочей и разыгрывается в точном соответствии с замыслом режиссуры. Степанов безропотно признает печальную истину и возвращает Паклину деньги. Но — и в этом весь фокус! — с добавкой. Договор-то нарушен. Картофель не сдан. Аванс не «отработан». Значит?.. Значит, плати штраф: «санкции», как говорят на своем жаргоне юристы.

«Спутник», выходит, выступил просто в роли ростовщика: дал деньги взаймы под большие проценты. Гнусный обман нежданно превращается в акт братской взаимовыручки. Мало того, что нас объегорили, всучив цифру вместо картофеля, нас еще и обобрали: ведь проценты Степанов уплатил не из своего кармана — из государственного. То есть — из нашего с вами…

Ну, так что, наконец-то спектакль окончен? Если так, то в убытке все же «Лонва». Да, она продала цифру, но за это расплатилась солидным штрафом. Пострадала, выходит… Верно, финансовый счет «Лонвы» оскудел. Из одной колонки цифра перепрыгнула в другую: на финансовый счет «Спутника». Но реальные деньги все равно у Степанова. На бумаге-то план перевыполнен. Значит, «героям» полагается премия. Банк сполна переводит вралям награду. Сообщники делят пирог и садятся за общий стол, чтобы смочить его той самой влагой, которая, как мы помним, превращает в «можно» любое «нельзя».

Мне почему-то захотелось представить, как они «обмывали» обман. Как хмелели, прокучивая шальные деньги, преступно отнятые у государства, как пудрили себе же мозги, сочиняя застольные тосты. Как они поздравляли друг друга, упоенно треща об успехах, как желали новых, еще больших, всяческих и дальнейших… Все это было нетрудно себе представить и в то же время мучительно трудно, потому что, сколько бы человек ни сталкивался с цинизмом, привыкнуть к нему он все равно не может. Если только, конечно, в нем осталась хоть какая-то совесть…

На допросе Степанов сказал, что приписки — безусловное зло, но большой беды он в них не видит: ведь не сам же он на это пошел, а — по указанию… Была, дескать, такая устная директива со стороны райсельхозуправления. Следователь засомневался — очень уж дикой казалась эта странная «директива». Но работа у юристов особая: сомневайся, а — проверяй! Ревизоры проверили, следствию доложили: в тот же год, когда Степанов приписал 422 тонны картофеля, другие совхозы и колхозы того же района приписали: «Искра» — 237 тонн, «Плещеницкий» — 476, имени 8 Марта — 140, имени Фрунзе — 110… Итого за год по одному лишь району — 1386 тонн (или почти полтора миллиона килограммов) туфты. Только — картофельной! Была ли еще и иная — за отсутствием данных утверждать не берусь. Впрочем, нет, кое-какие данные есть.

Прогорев на картошке, «Лонва» вырвалась вперед на молоке. Надоила с избытком. А у соседей — в колхозе имени Фрунзе — напротив, молочный прорыв. Беда, но не драма: повинись, скажи правду, как положено честному человеку, и скорей наверстай. Так?

Зачем, если рядом — друзья. Степанов сдаст молоко от имени дорогого соседа. Сосед отправит победный рапорт. В ответ поступят деньги: премия победителям. Снова пойдет гульба. Рекой польется — не молоко. И все будут довольны.

— Разве нельзя выручить соседа? — удивленно спрашивает Степанов, когда беседа касается этого щекотливого факта. Опять он медленно цедит слова, опять кашляет, щурится. — А закон нашей жизни: помогай отстающему?!

Я не отвечаю, и он, уверовав в то, что победа за ним, обобщает:

— Главное в жизни — не бояться риска. Смелей! Кто не рискует, тот ничего не добьется.

Он все еще на коне. Чувствует, что неуязвим. И поэтому может позволить себе демагогию: с нею — так ему кажется — не пропадешь.

Следствие длилось больше года. Протоколы, ведомости и акты заняли пятнадцать томов. Пора бы уже подводить черту. Но черты все не было: решался вопрос, что же делать с главным героем.

Ответ напрашивался простейший: судить по закону. Но простейший ответ почему-то превратился в сложнейший. Итогом раздумий (о них мы можем только гадать) явился документ, над которым хочется уже не гадать, а в отчаянии развести руками. Называется он «Постановление о прекращении уголовного дела».

Сначала в постановлении перечислено все то, о чем вы прочитали. Перечислено обстоятельно и подробно. Установлено (цитирую документ), что Степанов проявил «халатное отношение к своим служебным обязанностям и приписки в государственной отчетности о выполнении плана сдачи картофеля… Кроме этого, Степанов принимал участие в искажении государственной отчетности о выполнении плана сдачи молока… В действиях Степанова имеется состав преступления, предусмотренного статьям 149–1 и 168 УК БССР (участие в хищении незаметно исчезло, словно Степанов не получал премий за дутые цифры, не угощал на ворованные деньги «нужных людей», не пил вместе с ними. — А. В.), однако (подчеркнуто мною. — А. В.), принимая во внимание, что он в прошлом не судим, положительно характеризуется по работе, награжден орденами Трудового Красного Знамени и «Знак Почета», является депутатом Засовьевского сельского и Логойского районного Советов народных депутатов, впервые совершил малозначительное преступление, — … уголовное преследование в отношении Степанова Владимира Владимировича прекратить».

Зато верный исполнитель приказов начальства Петр Дубровский сел на скамью подсудимых. Вместе с ним села кассир Ольга Проталина — за то, что исправно давала Дубровскому деньги из кассы по ордерам, подписанным распорядителем кредитов Степановым. Логика здесь железная, и спорить с ней трудно.

Ну а если все-таки попытаться? Если спросить, что это за штука такая: преступление «малозначительное» — из года в год обманывать государство? Что это за странное понятие: впервые совершенное преступление, которое длится годами? Что это за доблесть такая — «не судим»? Вот ведь он и сейчас «не судим», а преступление налицо, об этом в том же постановлении сказано четко и ясно. Правда, есть еще ордена…

Листаю дело. Хочу понять, когда и за что Степанов был награжден. В деле должны быть следы. И они действительно есть: орден Трудового Красного Знамени — декабрь 1976 года, за большие производственные успехи, достигнутые в этом году. В том самом году, когда совхоз «перевыполнил» план, приписав к отчету 184 тонны картофеля, — плод буйной фантазии человека, который за цифрой в карман не полезет. Орден «Знак Почета» — тремя годами раньше за те же «доблести». Следствие так далеко не забиралось — оно установило, что обман был и в 75-м и в 74-м… А вот был ли и в 73-м, бесспорных данных на этот счет в деле нет. И однако… И, однако, стоило только прекратить приписки после возбуждения уголовного дела, как совхоз из доходных сразу превратился в убыточный. И пребывает в таком состоянии без перерыва уже несколько лет. Вывод напрашивается сам собой.

Что же выходит? Сначала Степанов при помощи обмана получает орден. Потом этот орден спасает его от наказания за обман. Сначала передового Степанова избирают народным депутатом, потом обманом полученный им мандат (да, обманом: ведь избиратели не знают, что биография кандидата не соответствует истине) ограждает его от заслуженной кары.

Если это называется логикой, то что же тогда называется беззаконием?

Состоялся суд. Дубровский приговорен к 10 годам лишения свободы. Жизнь его, можно сказать, перечеркнута. Перспективный молодой специалист, успешно окончивший за короткий срок, без отрыва от производства, сельскохозяйственную академию, отлично зарекомендовавший себя в аспирантуре, подававший серьезные большие надежды, он не выдержал преступного «пресса» со стороны «крепкого директора», не нашел в себе нравственного стержня противостоять мухлежу и обману. И вот — результат.

Проталина осуждена на 4 года. Поскольку у нее двое детей (один только-только родился), суд дал ей отсрочку — до тех пор, пока младшего можно будет устроить в детсад. Время летит быстро, так что Проталина (она работает теперь в совхозе телятницей) скоро сядет в тюрьму.

А Степанов… С ним все в порядке. Как и раньше — директор. Депутат. Орденоносец. «Пользуется авторитетом (цитирую характеристику. — А. В.)… Умело руководит… Добивается показателей… Направляет… Мобилизует…» Словом, герой. На что же тогда он обижен? Почему так хмур, так сумрачен его потускневший взгляд? Он отвечает: выговор! Жестокая несправедливость! Разве он не хотел, как лучше? Разве он не горел на работе? Правда, выговор вскорости сняли. И однако ж он был! Бросил тень. Даже пятно. Досадный штрих в безупречной анкете.

— Неужели меня снова будут трясти? — Сузив брови, он тревожно заглядывает в глаза, ища неуклончивого ответа. — Неужели опять все повернется?

Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Знаю только: пока что не повернулось.

Летом прошлого года пленум Верховного суда СССР обсуждал вопрос о судебной практике по делам о приписках. Были изучены десятки дел из разных областей и республик — чтобы понять, насколько правильно реагируют суды на эти позорные преступления, наносящие обществу большой материальный и моральный ущерб. Среди изученных — и дело Степанова.

Вот что сказал о нем докладчик — председатель судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР А. М. Филатов: «Несмотря на бесспорно установленное в ходе предварительного и судебного следствия личное участие Степанова в систематических приписках и искажении государственной отчетности, дело против него без всяких оснований было прекращено с мотивировкой, не выдерживающей никакой критики».

Кажется, ясно? Ясней не бывает. Может быть, это суждение было кем-то оспорено? Нет, никем. Может быть, оно было высказано в узком кругу? Нет, все, кто правомочен восстановить нарушенную законность, находились в зале: ведь отменить необоснованное постановление о прекращении дела не может даже Верховный суд СССР — это компетенция прокуратуры. Как бы там ни было, принципиальная оценка проявленной беспринципности была публично дана. Ну и как, что-нибудь изменилось? Последствия какие-то были? Последствий не было. Ничто не изменилось.

Впрочем, разве я хочу его осуждения? Разве сам я не понимаю: наказанием вряд ли чего-то добьешься, причины, толкающие людей на обман, не устранишь? Понимаю отлично и, видит бог, с болью и горечью думаю о возможной каре, которую он заслужил. Куда как легче, приятней и благородней выступать публично в чью-то защиту, нежели в обвинение. Куда больше сочувствия вызываешь, куда больше симпатий.

Может быть, вина его и впрямь не так велика? Ну, слукавил, схитрил, дописал несколько цифр… Не убил же, в конце-то концов! Не украл!

Нет, украл. Правду украл — не картошку. Не статистику обманул, а — страну. Как нам жить, не смотря правде в глаза? Как — планировать? Как — хозяйствовать? Как — наводить порядок в собственном доме?

Если на складе не хватает картошки, радоваться, разумеется, нечему, но и плакать не стоит: нет безвыходных положений, нет таких трудностей и проблем, которые — лучше ли, хуже ли — нельзя было бы преодолеть. Только вот — как, если, судя по рапортам паклиных и Степановых, преодолевать вроде бы нечего? Если — полное изобилие. Полная благодать…

И когда мы посмотрим под этим углом на арифметические «проказы» директора, не предстанет ли его преступление в совсем ином — истинном! — свете? Не затмит ли оно несомненное преступление финансистов «Лонвы»? Не напомнит ли о тех потерях, которые общество несет от вранья? И тогда совсем непростительным покажется снисхождение правосудия к одному из обманщиков, постыдным — кричащий контраст в судьбе, постигшей сообщников. Безнаказанность всегда аморальна, безнаказанность «по должности» аморальна вдвойне и втройне.

— Критиковать легко, — размышляет Степанов, — а как работать? Вот скажите, где взять запчасти? Или стройматериал? Раньше как-то крутились, выбивали, не без нарушений, конечно. А теперь боимся… Вы говорите, приписки. Так нас же толкали на это. Кто? — Он долго молчит. — Ну, опять же сельхозуправление. Если нет картофеля, если он, скажем, сгнил или вымок, так его нет. Что ни напиши, а его все равно нет. Лучше уж тогда хоть числиться с исполнением… Что, по-вашему, лучше: числиться передовым или отстающим?

Я мог бы сказать, что быть и числиться не одно и то же. Что толкают на преступление только тех, кто готов его совершить. Я многое мог бы сказать, но не говорю, размышляя о судьбе человека, который крутится так и сяк, чтобы всем угодить, никого не разгневать.

Трудно. Понимаю, что трудно. Ну, а все же, а все же… Что грозило ему, если — враньем и подлогом — он не стал бы героем? Если отчет и реальность полностью бы совпали? Если бы цифра не стала фантомом, от которого зависят судьбы людей, словно цифру можно сварить, зажарить, отправить в засол?

Что бы все-таки было ему? Не убили же бы, не распяли… Ну, не дали бы орден. Так ведь орден — гордость и слава, если он по заслугам. А иначе — какая там гордость? Стыд и позор.

И главное, самое главное: как, хотелось бы знать, он теперь направляет, мобилизует, руководит, зная, что за те же деяния — понимаете, за одни и те же! — его подчиненные получают «срок», а он — грамоты и награды? Что люди, на чьих глазах все это происходило, думают про него? Сколько стоит — в натуре, а не в характеристике — его дутый авторитет?

Если хозяйство в упадке, если допущены роковые ошибки, если план не выполнен и продукции нет, у директора, думаю, есть только одно священное право: первым принять наказание. Раньше всех.

Ну а если хозяйство в расцвете, если оно действительно впереди, если план перевыполнен не только в отчете, а наяву, у директора, думаю, тоже есть священное право: принять лавры последним. Позже всех.

Почему же порой получается, что все происходит наоборот?

1982

Компетентные органы оперативно и деловито отреагировали на опубликованный очерк. Прокуратура СССР вновь изучила уголовное дело и признала, что в отношении Степанова оно прекращено неосновательно. Заместитель начальника Главного следственного управления Прокуратуры СССР Г. М. Негода сообщил редакции, что постановление о прекращении дела отменено, организация дополнительного расследования поручена прокурору Белорусской ССР.

Новое следствие полностью подтвердило, что Степанов совершил ряд уголовно наказуемых деяний. Но тут была объявлена амнистия по случаю 60-летия образования Союза ССР, которая освободила Степанова от наказания в судебном порядке, поскольку личной корысти в злоупотреблении им своим служебным положением установлено не было.

Это не значит, что он вообще избежал ответственности.

Минский обком компартии Белоруссии сообщил редакции, что бюро обкома рассмотрело очерк на своем заседании и признало его правильным. Степанова сняли с должности директора совхоза и объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку — за нарушение государственной дисциплины, приписки, очковтирательство и халатное отношение к служебным обязанностям. За проявленную беспринципность строгое партийное взыскание получил и второй секретарь райкома партии. Наказанию подверглись также руководители всех названных в очерке хозяйств, допустившие в разные годы приписки и с помощью подтасовок вырвавшиеся в «передовые».

Наконец позже пришло сообщение, что Степанов лишен наград, которые он получил в результате обмана и заведомо ложной жульнической информации.

Такова краткая справка о фактической стороне дела.

Был на очерк и иной резонанс — не столь конкретный, но ничуть, по-моему, не менее важный. Вот что писал, например, из Семипалатинской области совхозный бригадир Алексей Алексеевич Сличенко: «Ваш очерк прочитали коллективно, всей бригадой. Обсуждали его два вечера подряд, потому что, как я понимаю, он не только про «Лонву», каждый находит в нем то, что задевает прямо его… У нас в этом смысле тоже нашлось о чем поговорить… И мы решили: нет таких причин, которые могут оправдать обман. Конечно, каждому хочется получить побольше, но не лезем же мы из-за этого в чужой карман за чужим кошельком. Чем кража кошелька хуже, чем приписка в отчете? Что в лоб, что по лбу! Кража это кража… Мы участвовать в ней никогда не будем, кто бы что ни сулил… Жить без липы — приятней на душе…»

Таких писем пришло немало, и это, по-моему, была самая лучшая «мера» из всех, которые возможно «принять»: к чему же еще публицисту стремиться, если не к тому, чтобы задеть за живое, пробудить совесть и сделать выводы для себя?

Сдавая книгу в набор, я попросил белорусских коллег навести справки: ну, и как там, в «Лонве»? Изменилось ли что-нибудь за прошедшие годы? Наступил ли какой-нибудь перелом?

Наступил! К руководству совхозом пришли новые люди. Хозяйство укрепилось кадрами квалифицированных специалистов. Лозунг: «Работать честно!» — воплощается в жизнь.

И эта «мера», последовавшая за очерком, право, дороже всех сообщений о том, кто уволен и кто осужден.