Белые пятна

Мастер вольной борьбы

Есть в Воронеже техникум с непривычным названием: юридический. Создали его недавно, готовит он кадры средней квалификации — в основном инспекторов социального обеспечения. Пять лет назад он дал стране первый свой выпуск.

До последних экзаменов оставалось несколько дней, когда местные хулиганы затеяли драку с выпускниками. К выходкам хулиганов в техникуме уже притерпелись. Настрадались от них за несколько лет. Я читал десятки коллективных студенческих жалоб — на то, как били их «неизвестные», как ломились к ним в общежитие, отбирали сумки и кошельки, оскорбляли и угрожали.

Меры конечно же принимались: счет составленным протоколам шел уже на десятки. Но через день или два хулиганы вновь брались за свое…

Ситуация изменилась, когда лучшие студенты стали дружинниками. Взяли охрану порядка на своей территории в свои же руки. Твердо решили: довольно! И то верно: кому же это сделать еще, если не им — без пяти минут правоведам.

Именно они-то хулиганов и задержали. Чтобы пресечь, а отнюдь не расправиться. Привели нарушителей в общежитие. Заставили извиниться. Дать слово: больше, мол, никогда… Что было делать задирам, оказавшимся в «плену»? Схитрить? Выиграть время? Пообещать?

Пообещали… Было это 17 июня 1978 года.

Хулиганы оттого, вероятно, и хулиганы, что правила чести им недоступны. Слово для них мало что значит. Обещания не имеют цены. А злость, жажда мести, потребность проявить тупую, жестокую силу, напротив, огромны.

Один из прощенных — слесарь НИИ Юрий Козинцев — переносил свое поражение особенно остро. Мысль о том, что не он на коне, угнетала его. Обидой своей поделился с друзьями. Те приняли «боль» товарища, как свою…

Ранним вечером 19 июня четверо закадычных друзей — Козинцев, Бугаков, Китаев и Копытин — собрались на прогулку. И маршрут, и время дежурства дружинников были им хорошо известны. До техникума оставалась сотня, не более, метров, когда из соседнего переулка вышли двое: общественные сотрудники милиции, студенты Бортников и Труфанов. «Они!» — прошептал Козинцев и с лучезарной улыбкой устремился навстречу. Копытин — за ним.

— Привет, друзья! — воскликнул Козинцев, протянув Бортникову, который шел впереди, свою богатырскую руку.

Два дня назад, избежав как минимум пятнадцати суток, Козинцев проникновенно сказал: «Будем дружить». Как должен был теперь воспринять Павел Бортников его приветственный возглас и протянутую для пожатия руку? Видимо, так, как восприняли бы при нормальных условиях все нормальные люди.

Он тоже улыбнулся и тоже протянул руку, которая сразу же оказалась в клещах. Мощная пятерня Козинцева сдавила ее, вывела из игры, и сразу же, изловчившись, метко и точно Копытин нанес Бортникову удар в правый висок. Мертвая хватка Козинцева могла бы еще удержать его от падения, но Козинцев руку разжал, и Бортников рухнул.

Мы легко представим себе силу удара, узнав рост потерпевшего (190 сантиметров) и его спортивную подготовку (перворазрядник по боксу). Силу удара, заставившую предположить, что кулак, нанесший этот удар, не был пустым…

Но Копытин отнюдь не считал, что месть уже состоялась. Пока остальные расправлялись с Труфановым, он дважды еще ударил жертву ногой по голове и лишь тогда, убедившись в чистой победе, ликующим свистом призвал сотоварищей к бегству.

На следующее утро опознанный, разысканный и доставленный в милицию Александр Копытин (двадцать один год, образование среднее, студент-заочник пединститута, тренер детско-юношеской спортивной школы при заводе горнообогатительного оборудования) даст собственноручные показания — документальное свидетельство его высокого культурного уровня и столь же высоких нравственных качеств: «Обястняю вечером предя после института домой я зашол к другу Юра Козентцеву мы посидели у него сполчаса потом зашол Толик Гревцов мы пошли погулять сначало по Ленинградской потом зашли к техникуму юредическому там встретили двух знакомых девушек они нам расказали что кним в техникум приходили ребята подрались выбили окно потом мы их проводили и пошли домой я пошол домой есть».

Капитан милиции Ситников тщетно искал в этой святочной пасторали хотя бы один знак препинания и хотя бы одно слово правды. Не найдя, задал вопрос: «Прогуливаясь и беседуя с девушками, вы не заметили возле техникума какого-либо происшествия?»

Копытин подумал, напряг свою память и уточнил: «Дополняю мы спокойно шли по улице и вдруг увидели что к нам неизвестно почему бегут милиция и человек двадцать стехникума милиция стала стрелять из пистолета а один из них помоему назвал свою фамилию мы от этого сразу разбежались все побежали».

Этим документом открывается дело, которое будет длиться четыре года.

Через полчаса после удара, свалившего его наземь, Павел Бортников был доставлен в областную клиническую больницу. В истории болезни появилась первая запись: «Тяжелый ушиб и отек головного мозга… Общее состояние очень тяжелое, кома, в правой лобной области обширная гематома… Пульс 40 ударов в минуту… Парез левой руки… В сознание не приходит… На окрик и уколы по телу не реагирует». «Состояние критическое», — констатировал дежурный хирург отделения реанимации. «Состояние крайне критическое», — записал он через час. На профессиональном языке медицины это означало: больной умирает.

Но у медицины есть не только профессиональный язык — еще и профессиональный долг. Он повелевает: бороться за жизнь до последнего вздоха. Не в переносном — в буквальном смысле этого слова. И медицина боролась.

Немедленно прибывший в больницу главный врач вызвал для консилиума лучших медиков города. Одна за другой последовали несколько сложнейших черепных операций. У постели больного круглосуточно дежурили специалисты. И так же круглосуточно, оторвавшись от занятий и экзаменов, по очереди дежурили в больничных коридорах товарищи Павла. Девочки готовили ему специальную пищу. Ребята помогали няням и сестрам. Отрывая от стипендии по полтиннику и рублю, сотни друзей собрали деньги, чтобы позволить матери Павла оставить работу и быть возле сына.

И чудо случилось. Через два с лишним месяца — сшитый, склеенный и залатанный искуснейшими руками врачей, умиравший вернулся к жизни. Инвалидом вернулся, калекой… Но все же — вернулся!

А пока врачи и товарищи воевали за жизнь, рядом тоже не спали. Тоже боролись. Тоже — активно и энергично — нажимали на все педали.

Отрицать факт удара, как это сделал Копытин в первом своем «обястнении», было уже невозможно. «Легкий», «случайный», «упреждающий» (?) удар «по щеке» Копытин признал. Оставалось — еще больше смягчить этот удар, превратить его едва ли не в шалость.

На экстренное заседание собралась областная федерация спортивной борьбы. Выступил тов. Юдаев, старший тренер областной сборной. «Обидно, — сказал он, — что Копытин, спортсмен такого высокого класса, выполнивший норму мастера спорта по вольной борьбе, необдуманным поступком подвел сборную области, которая кропотливо готовится к чемпионату республики. Его срыв (его срыв! — А. В.) должен послужить хорошим уроком… Не надо наказывать Копытина, самым большим наказанием будет для него совесть».

Взял слово тов. Меркулов, мастер спорта международного класса, тренер сборной РСФСР и СССР: «Мы уверены, что Саша критически отнесется к себе и будет достойно защищать спортивную честь области и республики».

Высказался тов. Батищев, старший тренер областной сборной: «Просто не верится, что такой культурный, воспитанный, образованный спортсмен мог не сдержаться и позабыть о своем долге перед командой…»

Обсуждение, как видим, принципиальное. Самокритичное. Бескомпромиссное. Такой же была резолюция, которой оно завершилось: «Порицая поступок т. Копытина и учитывая его безупречное поведение, а также то, что он глубоко осознал совершенное, федерация считает, что ему нужно дать возможность продолжать тренировки, готовясь к чемпионату РСФСР, где т. Копытину предстоит защищать честь области…»

Это было только начало. Своего рода сигнал. Ярко проявив спортивную солидарность, на защиту «чести» ринулись и другие. Областной совет ДСО «Труд» («…исключительно скромен, вежлив, дисциплинирован…»), ДСО «Динамо» («…уравновешен, молчалив, имеет склонность к оказанию помощи тем, кто в ней нуждается…»), ДСО «Спартак» («…обладает высокими моральными качествами, честен, смел и принципиален…»), объединенное собрание тренеров («Прекрасный наставник молодежи…»). Речи становились все восторженней, резолюции — все патетичней… «Александр никогда не бросит в беде ни одного человека, я горжусь его дружбой», — официально заявил тренер по вольной борьбе тов. Фролов. Другой тренер, тов. Даулетказиев, развил мысль коллеги: «Саша в этой истории просто не проявил спортивной выдержки. Зато на соревнованиях он ее проявит и выведет нашу область на почетное место». Итоги подвел директор детско-юношеской спортивной школы тов. Саввин — воспитатель и педагог: «Александр Дмитриевич Копытин на редкость уважаемый товарищ. Ему можно верить во всем».

Эти слова говорились и писались в те дни, когда так и не пришедший в сознание Бортников все еще находился на грани жизни и смерти, а врачи, проявляя все свое искусство и мастерство, но считаясь, однако, с реальностью, подготовили и мать, и друзей к самому худшему. О нем, о жертве «на редкость уважаемого товарища», мы не найдем в резолюциях мастеров спорта ни слова.

Впрочем, истины ради надо сказать, что постыдное словоблудие «защитников чести» не оказало на следствие никакого влияния. С абсолютной точностью оценив ситуацию и собрав все доказательства, предусмотренные законом, следователь Железнодорожного РОВД города Воронежа, лейтенант милиции Колбешкин (к нему теперь перешло дело) предъявил Копытину обвинение именно в тех преступлениях, которые тот совершил (злостное хулиганство, умышленное причинение тяжких телесных повреждений, опасных для жизни). Не хватало санкции прокурора.

Вместо нее последовал вдруг разнос. «…Установлено, — вычитывал лейтенанту Колбешкину районный прокурор Кузнецов, — что Бортников упал и получил телесные повреждения от удара об асфальт… От удара Копытина никаких повреждений не наступило, а имеющиеся повреждения получены от асфальта…»

Асфальт к ответу не привлечешь, Копытина — вроде бы не за что. Так? Нет, не так. Заместитель прокурора области Астафьев отменил абсурдное решение своего подчиненного: «…Неопровержимо доказано, — писал он, — что Копытин ударил Бортникова кулаком и ногой. Как можно в таком случае сделать вывод, что между ударами и травмой, полученной Бортниковым, нет причинной связи? Кроме того, получив сильный удар в правую сторону, Бортников вряд ли мог упасть на правый же бок…» Логично? Еще бы!.. Начинается новое следствие — третье по счету. Старший лейтенант милиции Козлов собрал те же улики. Провел еще одну экспертизу. Опять допросил свидетелей. С выездом на место в деталях воспроизвел весь механизм «конфликта». Наконец-то дело близится к своему завершению.

Народный судья А. П. Лузанов стремится закончить процесс как можно скорее! Его торопят: приближается спартакиада. «Просим рассмотреть дело в кратчайший срок, — настаивают руководители облспорткомитета Лисаченко и Казарян, — так как необходимо участие товарища Копытина в сборной по вольной борьбе…» О том, что его «участие» необходимо совсем в другом качестве и в другом месте, авторы письма не помышляют: такой вариант заведомо исключен.

Но темп, который задал делу судья Лузанов, нежданно дает сбой. Павел Бортников уже вырвался из лап смерти и даже выписан — инвалидом второй группы в свои девятнадцать лет — для дальнейшего лечения дома. Провести процесс без него теперь невозможно. С ним — возможно, но никак не в кратчайший срок: он еще недвижим. Между тем жмут сроки. И не только они…

Заведующий нейрохирургическим отделением областной клинической больницы Гришаев письменно разъяснил судье, что доставка больного в суд допустима при наличии специального транспорта. Из всего письма судья выудил лишь одно слово — «допустима».

Ах, все-таки допустима?!

«Гражданка Бортникова! — пишет он заболевшей матери Павла Марии Павловне, которая все еще не может оправиться от свалившейся на нее беды. — Разъясняю: ваш сын обязан явиться в суд. В противном случае, а именно, что если он будет уклоняться от явки в суд, то он будет доставлен приводом».

…Постойте! Не изменяют ли мне глаза? Жертву — приводом?! Потерпевший — «обязан явиться»?! Инвалид, еле выхоженный врачами, — «если… будет уклоняться от явки»?! Неужели так и написано? И скреплено подписью? Полно, не может быть!

Увы, может. В томе первом, на листах 218 и 219, находятся документы, которые я процитировал. Свидетельства бездушия, безграмотности и беззакония. Упорного, я бы сказал, беззакония, ибо неявка инвалида на суд побудила судью перейти к решительным действиям.

О них красноречиво рассказывают три «акта», также подшитые к делу.

Акт первый: «Мы, секретарь судебного заседания Шабалова и шофер Гайдуков, по указанию нарсудьи Лузанова прибыли по адресу… для принудительной доставки в суд потерпевшего Бортникова. Его мать заявила, что сын не может передвигаться и в суд не явится…»

Акт второй: «…Для потерпевшего Бортникова в зал судебного заседания доставлен врач, чтобы оказать ему помощь, если Бортникову станет плохо… На эту гуманную меру Бортников не откликнулся… Нарсудья Лузанов».

Акт третий: «…Весь состав суда вместе с врачом выехали по месту проживания Бортникова, чтобы допросить его на дому… Мать Бортникова не открыла дверь, заявив, что жизнь сына ей дороже…»

Наблюдательный читатель, вероятно, заметил, что в деле неожиданно произошел крутой поворот. Подсудимый и потерпевший поменялись местами. Не подсудимому, а потерпевшему грозят приводом и карами. Не подсудимый, а потерпевший оправдывается перед судом. Не на подсудимого, а на потерпевшего по каким-то неясным причинам обращен благородный судейский гнев.

И — отдадим ему должное — Копытин улавливает перемену погоды с чуткостью совершеннейшего барометра. Он уже не обороняется. Он наступает. Он пишет в суд: «Бортников изобразил свою болезнь чтобы создать ожиоташ и показал что вместе с матерью их поведение противоречит всем законам Конституции и не предерживается никаких рамок приличия». Он требует, чтобы этому «нарушителю», из-за которого сборная области потеряла своего фаворита, указали его место.

Но до этого все-таки не доходит. Результат куда более скромен. Просто-напросто суд под началом А. П. Лузанова дает «спортсмену» возможность тренироваться. Признает, что тот действовал неумышленно. Чуть толкнул по неосторожности. Думал: Бортников устоит на ногах. А тот, коварный, не устоял…

«До этого все-таки не доходит», — написал я. И ошибся. Доходит даже до этого. Тот же судья Лузанов выносит частное определение. Нет, не о постыдном поведении явных и тайных ходатаев. Не о привлечении к ответственности тех, кто шантажировал свидетелей, склоняя их к обману суда. Не о свидетелях даже, которые этому шантажу поддались. Нет, не об этом. А о том, что в дружину берут «молодых людей без большого жизненного опыта». За витиевато абстрактной формулой — вполне конкретная и логичная мысль: не задержи Павел Бортников хулиганов, не заставь их извиниться публично, не пришлось бы мастеру вольной борьбы отрываться от тренировок.

Облсуд эту «логику» отвергает. Приговор отменяется. Начинается новое следствие. Четвертое по счету. Зачем? Все затем же: узнать, кто травмировал Бортникова — Копытин или асфальт. Пять специалистов под началом главного судебно-медицинского эксперта Минздрава РСФСР В. К. Дербоглава подтверждают все, что установили их воронежские коллеги. Прокуратура снова требует осудить Копытина за злостное хулиганство и умышленное причинение тяжких телесных повреждений. Снова бросаются на защиту борца двадцать мастеров спорта и еще почти пятьдесят «претендентов»: «Копытин — талантливый спортсмен… Пользуется известностью… Авторитетом… Морально устойчив… Сделал правильные выводы…» «Нельзя придумать большего издевательства чем поведение Бортникова который вел себя развязанно», — пишет в суд сделавший «правильные выводы» Александр Копытин, явно чувствуя себя обвинителем, но вовсе не подсудимым.

Атака опять увенчалась успехом: Центральный районный народный суд города Воронежа под председательством Б. И. Петина пришел к выводу, что Копытин «ударил Бортникова, предупреждая его удар». То есть, попросту говоря, — оборонялся. И, стало быть, заслужил не хулу, а награду.

…Пусть неудачник плачет!

Но он не плакал. И неудачником себя не считал. Множество людей, как это водится в нашем обществе, стали рядом, когда наступили для него трудные дни. Врачи вернули его к жизни. Товарищи окружили вниманием и поддержкой. Техникум оказал моральную и материальную помощь. Спорт — истинный спорт! — воспитал характер и волю.

Да, ни юристом, ни спортсменом он уже быть не мог: заключение ВТЭК не оставляло на этот счет никаких иллюзий. Но человек тогда человек, когда в любой, даже самой трагической ситуации, готов начать все с нуля. Не впасть в отчаяние. Не сломаться.

Он стал тренироваться. С гирей, штангой, эспандером. Под контролем врачей. С помощью друзей. Сам… Жилось туго: заработок матери, литейщицы фаянсового завода, и его инвалидная пенсия не покрывали расходов. Нужен был массажист. Усиленное питание. Курорт.

Он пошел работать. Сначала в заводской отдел кадров. Потом — слесарем-инструментальщиком второго разряда. Женился: девушка, которая стала его невестой еще в лучшие времена, не изменила данному слову.

Но жизнь не сложилась. Тяжкая травма головы не проходит бесследно. Она напоминает о себе не только бессонницей и головными болями, внезапным ознобом, лихорадкой и провалами памяти, но и расшатанной нервной системой, раздражительностью, вспыльчивостью, внезапными сменами настроения. Жена не выдержала — ушла. Он перенес и это.

Он все перенес. А вот обиды, полученной там, где рассчитывал на защиту, — этого перенести не смог.

«…Возможно, я обращаюсь не по адресу, — писал слесарь Бортников политическому обозревателю «Правды» Юрию Жукову. — Знаю, что Вы пишете совсем о другом… Но я давно читаю Ваши статьи и книги и потому хочу услышать от Вас, прав ли я. Вообще кто я: честный человек или какой-то нарушитель, который всем мешает…»

Что мог ответить ему адресат? Любой ответ по существу требует досконального знания всех материалов дела, а значит, проверки — профессиональной и тщательной. Но журналист, писатель, общественный деятель безошибочно ощутил в письме главное: правду!

«Уважаемые товарищи! — писал в Воронеж Юрий Александрович Жуков. — Посылаю глубоко встревожившее меня письмо выпускника юридического техникума Павла Ивановича Бортникова. Больше всего удивило меня, что суд записал в приговоре, будто удар Копытиным нанесен в целях предотвращения драки. Согласитесь, что такая формулировка абсурдна, если учесть, что избитый противостоял четырем… Бортников, видимо не без оснований, объясняет такой странный приговор тем, что матерью Копытина является Любовь Алексеевна Копытина, директор горпищеторга и депутат горсовета… Уверен, что оставить это письмо без последствий мы с вами не вправе, если нам дорога партийная честь».

Теперь, я думаю, вам все ясно, читатель. Расставлены точки над «i». Уточнены существенные детали. Обнажены скрытые пружины того механизма, который все время сбивал ход процесса с его естественного пути.

Близок финал.

Увы, до финала еще далеко. Из Воронежа пришел не ответ, а отписка: «…Дело проверялось вышестоящими судебными инстанциями… Оснований для изменения приговора не найдено…»

Что это за «судебные инстанции», которые якобы проверяли дело? О них в «ответе» ни слова. Неужели его авторы всерьез полагали, что опытнейший публицист примет отписку за истину? Не отличит ответ людей, заинтересованных в правде, от ответа людей, стремящихся ее утаить?

Юрий Жуков обращается в Верховный суд СССР. Но дело это — на данном этапе — высшему судебному органу страны не «поднадзорно». Он может высказать свое мнение о приговоре (Копытин осужден на 1 год исправительных работ по месту службы), но не в силах его отменить: таков закон.

Существуют, однако, разные точки отсчета: один заботится лишь о канцелярском «ажуре», другой — о совести, о долге слуги правосудия.

«Уважаемый Александр Михайлович! — написал председатель Верховного суда СССР Л. Н. Смирнов А. М. Рекункову, тогда еще первому заместителю Генерального прокурора СССР. — …Законность приговора по делу Копытина А. Д., изученному в Верховном суде СССР, вызывает у меня большие сомнения… Прошу Вас проверить обоснованность квалификации и избранной судом меры наказания, имея в виду серьезность наступивших последствий…»

Павел Бортников понятия не имел о том, какие силы пришли в движение, какой задействован механизм, чтобы вывести дело из тупика, какой консилиум — уже не врачей, а юристов самой высшей квалификации — призван поставить диагноз затянувшейся этой «болезни». Пусть будут известны все причастные к отысканию истины! Назовем их поименно: начальник управления по надзору за рассмотрением уголовных дел в судах Прокуратуры СССР Роберт Германович Тихомирнов, его заместители Владимир Денисович Козловский и Владимир Григорьевич Гаев, прокурор управления Николай Илларионович Мартыненко. Каждый порознь и все вместе они пришли к выводу, о котором доложили начальству. Что это был за вывод, мы поймем, узнав о последствиях: президиум Воронежского областного суда по протесту А. М. Рекункова приговор вновь отменил.

Близок финал.

Увы, до финала еще далеко. Начинается новое следствие. Пятое по счету. Его ведет старший лейтенант милиции Фисенко. Два тома материалов, собранных ранее, отставлены в сторону. Все идет по новому кругу. В дело включаются десятки следователей в разных концах страны: в Приморском крае и в Красноярском, в Новосибирской области и в Волынской, в Оренбургской, Горьковской, Орловской, Московской… Там работают теперь свидетели — бывшие студенты. Им предстоит вспомнить события трехлетней давности — до малейших подробностей, чтобы внести ясность в давно уже ясное дело. Ясное всем, кроме тех, кого ясность пугает.

Юристы честно и добросовестно исполняют данные им поручения. Им невдомек, что вся их работа идет вхолостую, что все, решительно все, давным-давно уже собрано, что в деле нет ни единого спорного места, что с точки зрения правовой оно очевидно, как дважды два, с точки зрения нравственной — более того…

Итак, новые доказательства лишь подтверждают старые! Не хватает, казалось бы, лишь приговора. Но нет, фантазия неисчерпаема. «Имеются данные, — таинственно сообщает следствию мать подсудимого, — что от Бортникова ушла жена из-за его поведения, сделавшего их жизнь невозможной…»

Ну и что же, господи, ну и что же?!. Даже если и так… Может ли уход от Бортникова жены снять с Копытина хотя бы часть вины за деяние, совершенное им на два года раньше, чем те поженились? На три с половиной — чем те разошлись? Может ли повлиять на исход его дела?

К чему риторические вопросы? Умысел ясен, замысел — тоже. Старший лейтенант Фисенко беззастенчиво вторгается в личную жизнь потерпевшего, требуя от Бортникова и его бывшей жены письменных объяснений, почему распался их брак. Прием хорошо известный: если нечего больше «пришить» — шьют «аморалку»… Не имеющие отношения к делу, унижающие достоинство личности, оскорбительные даже вопросы — стыдно читать. Каково же было на них отвечать!

Дело опять в тупике: ковыряние в альковных секретах не приблизило к истине — лишь от нее отдалило. Идет четвертый год с того дня, как Бортников стал инвалидом. Совершено преступление — наказание, однако, даже не брезжит. Начинается новое следствие. Шестое по счету. Его берет в свои руки областная прокуратура. Контроль ведет прокурор Главного следственного управления Прокуратуры СССР Николай Иванович Власов. Непосредственно наблюдает областной прокурор Юрий Михайлович Горшенев.

Наконец-то, наконец-то!.. Юрист 1-го класса Свиридов начинает с того, что берет «спортсмена» под стражу. Он знает цену версиям, придуманным для того, чтобы направить общественный гнев по ложному следу. Вопросы его безупречно точны юридически, но они еще и блестящи по форме. Признаться, я редко встречал такие вопросы на страницах уголовного дела — вопросы, бьющие наповал. Приведу как пример — и образец! — диалоги с Копытиным, а также с Юрием Козинцевым и Сергеем Бугаковым, которые ловко избегнули скамьи подсудимых, оставшись в роли скромных свидетелей.

«Следователь. Признаете ли вы, что подача руки для рукопожатия Бортникову лишала его возможности самообороны, вообще сбивала с толку, так как рукопожатие предрасполагает к мирной беседе?

Козинцев. Я не могу объяснить.

Следователь. Вы утверждаете, что упавшего Бортникова не били, а лишь дотронулись до него ногой. Что вы имеете в виду под словом «дотронулись»?

Копытин. Я поворачивал ногой туловище Бортникова, но не как охотник делает жест над подстреленным им зверем, а просто думал, что Бортников притворяется потерявшим сознание.

Следователь. Раньше вы утверждали, что Копытин ударил Бортникова два раза ногой. Теперь вы отказываетесь от этого. Кто уговорил вас изменить показания?

Козинцев. Мать Копытина и два его товарища сказали мне: «Ты ошибся. Копытин не бил». И я стал говорить, что не бил.

Следователь. Если один боксер посылает другого в нокаут, можно ли считать, что тот просто стукнулся о ринг?

Бугаков. Я не боксер.

Следователь. Вы, как и другие приятели Копытина, утверждаете, что Бортников получил травму не от удара, а от падения. Уж не воспарить ли он должен был, чтобы оставить «чистыми» телесные повреждения, полученные собственно от удара?

Бугаков. Бортников не упал «плетью», а стал приседать, резко откинув голову на асфальт.

Следователь. Выходит, он выбирал, где упасть, чтобы получить повреждения посильней, посмертельней?

Бугаков. Может быть».

Вот теперь уж следствие вышло на финишную прямую! От снайперских вопросов юриста не могли увернуться даже очень поднаторевшие в этом. И спортивные «толкачи», руками которых опекуны влияли на правосудие, тоже были раскрыты. Те самые «два товарища», о которых говорил на следствии Козинцев. Ими оказались тренер детско-юношеской спортшколы № 1 Сергей Задорожный и преподаватель кафедры физвоспитания Политехнического института Аркадий Свирский. Это они настойчиво рекомендовали Козинцеву не говорить, что Копытин бил ногой потерпевшего, в «рекомендациях» своих преуспели и в конечном счете совсем запутали следствие. Впрочем, похоже, на первых этапах оно само хотело запутаться, потому и брало на веру именно то, от чего за версту пахло враньем.

Но вранью обязательно наступает конец. Рано ли, поздно ли, но — наступает. Коминтерновский (третий по счету!) народный суд под председательством судьи Н. В. Таранина пришел к выводу, который был очевиден еще три с половиной года назад. Он признал Копытина виновным в умышленных преступлениях и определил ему наказание: 4 года лишения свободы. Очередная атака защитников, приславших в суд дюжину прошений, ходатайств, характеристик, на этот раз была отбита. Потеряв всякое чувство меры (не говоря о стыде!), авторы одной из бумаг назвали Копытина «истинным воспитателем, замечательным наставником в самом широком смысле этого слова» и даже «человеком, на которого молодежь хочет равняться». Трескучая демагогия еще надеялась взять реванш, но уже без успеха.

Этот приговор, вступивший в законную силу, так и остался бы, вероятно, известным лишь тем, кого он впрямую касался, если бы ходатаи не переусердствовали, не стали обвинять суд в формализме, в нежелании «служить общественным интересам». Несколько анонимных писем с таким содержанием поступило и в «Литературную газету». Письма выглядели весьма убедительно. Хотелось откликнуться, помочь «жертве судебного произвола». Но брезгливое отношение к анонимкам этому помешало. Сюжет, однако, запомнился: талантливый спортсмен, защищавшийся от хулиганов и по навету угодивший в тюрьму.

Как-то я рассказал его на одном совещании, и сидевший рядом работник прокуратуры спросил, не о деле ли Копытина идет речь. Так неожиданно замкнулся круг, а содержание анонимок предстало совершенно с другой стороны.

Я знал, что Копытин отбывает наказание, — стало быть, прежде всего надо было его разыскать. Но оказалось, что в поиске нет ни малейшей нужды: с мая прошлого года осужденный уже дома. С мамой и папой, женой и ребенком. Принимая во внимание, что Копытин «внешне опрятен и в обращении вежлив», а также то, что «вину в содеянном преступлении признает, искренне раскаивается» (а это, как мы знаем, чистейшая ложь), Центральный районный народный суд (тот самый, который избавил Копытина от справедливого наказания) освободил его условно-досрочно в тот самый день (ни на день позже!), когда истекла одна треть срока, определенного приговором. Борца направили «для трудоустройства» в ДСО «Динамо», потом предоставили отпуск и вообще в обиду не дали.

Вид у него был вполне пристойный, впечатление он производил неплохое, разговаривал спокойно и даже корректно. Бортников же, напротив, был раздражен, беседу поддерживал неохотно, сказал, что от этой нервотрепки устал и мечтает лишь об одном: поскорее все забыть.

Сравнение было никак не в пользу жертвы. Да и мать Бортникова, Мария Павловна, приняла спецкора в штыки, крича, что никому больше не верит и что все заодно — против ее Павла. Напротив, мать Копытина, Любовь Алексеевна, проявила выдержку и спокойствие, осторожно выбирала слова и ни разу не повысила голоса. Она — в этом не было никакого позерства — тоже переживала за сына: только-только ей удалось его вызволить «оттуда», и вот он опять на виду… Любовь Алексеевна сказала еще, что сделала для Бортникова больше, чем кто-то другой: носила в больницу сверхкалорийные продукты, даже деликатесы, доставала лекарства, но та мать своему сыну добра не желала и от всех этих благ отказалась.

Я понимал, что внешнее впечатление бывает обманчивым, что раздражение человека, вернувшегося с «того света» и замотанного судами, легко объяснить, что сплошь и рядом даже опаснейшие преступники милы, обаятельны, приятны в общении. Но вместе с тем я еще понимал, что нет человека, не имеющего права на милосердие, что мудрость не только в умении наказывать, но еще и в умении прощать, что литератор во гневе, с обличительным пафосом, не знающим полутонов, выглядит странно. Если не хуже…

Почему же тогда так трудно укротить этот пафос? Почему, забывая о снисхождении, приходится говорить о каре? Думаю, потому, что гуманность, без которой вообще немыслимо правосудие, плохо вяжется с беззаконием. Потому что она уместна, когда ее ждут, склонив повинную голову, а не вырывают силой, топча потерпевшего и унижая его.

Нет, такой «гуманизм» меня что-то не радует. Потому что никакой это не гуманизм, а просто-напросто издевательство. Быть снисходительным к тому, кто решил выплыть, добив искалеченного им же человека, — не значит ли поощрять зло? Дать возможность пособникам и покровителям вывернуть истину наизнанку — не значит ли унизить тех, у кого нет покровителей и кто выбирает в жизни только прямые пути?

И оттого мы вправе спросить: а законно ли — не по видимости, а по сути — досрочное освобождение осужденного? Ведь вины своей в умышленном преступлении он не признал и раскаянием не отличился.

Мы вправе спросить: почему Юрия Козинцева не сочли пособником хулигана, не привлекли к ответу даже за бесспорное преступление, фактически судом установленное, — за лжесвидетельство?

Мы вправе спросить: почему не дано решительно никакой оценки — ни юридической, ни даже моральной — поведению тех, кто шантажом и угрозами склонял свидетелей к обману следствия и суда?

Мы вправе спросить: что это за спортсмены и тем более воспитатели юных спортсменов, которые тяжкое преступление, сломавшее жизнь человеку, именуют «отсутствием спортивного хладнокровия»? Что это за руководители таких воспитателей, для которых рукоприкладство, «суперменский» культ силы в какой бы то ни было мере совместим с благородным, чистым, истинно человечным Большим спортом?

Легко догадаться, какой основной вопрос волнует читателя. Я и сам хотел найти на него ответ. Но — не нашел. Кто же так яростно, так упорно и, главное, так успешно ограждал виновного от справедливой кары и ради этого не постыдился глумиться над ни в чем не повинной жертвой? А значит — и над правосудием. Неужто тренеры и мастера? Впрочем, в этом ли дело? Кто бы и как ни давил, люди, поставленные блюсти закон, не должны быть подвержены никакому давлению, ибо долг их — именно в том, чтобы подчиняться только закону. И ничему больше. И никому больше! Сколь бы ни был силен психологический пресс, на слугу правосудия он не может иметь никакого влияния. А уж если имеет…

Не будем корить суд за приговор, который кому-то, возможно, покажется не слишком суровым. Четыре года — это в рамках закона. И это все-таки срок!.. Не такая уж малая часть нашей быстротекущей жизни. Да, при условии, что это — четыре года. Реальных, а не бумажных.

Нет, дело не в сроке. Дело — в стремлении личные интересы поставить над интересами общества. Над законом. Над справедливостью. С поразительной остротой, почти в гротесковом, уродливом виде, обнажилась в этой истории застарелая, многократно осужденная, но все еще не сдавшаяся болезнь, имя которой — местничество. Попытка насадить свою, областную «законность», пренебрегая тем, что законность есть и может быть только одна: единая, государственная. Любыми путями настоять на своем, даже если этим наносится серьезный урон общественной морали.

Я искренне верю в то, что справедливость обязательно торжествует. Но — только тогда, когда за нее воюют, когда веру в добро не теряют даже на самых крутых жизненных поворотах, когда стойко добиваются утверждения истины вопреки всем, кто пытается ее извратить. В этой борьбе человек, отстаивающий правое дело, если он действует спокойно и убедительно, упорно и терпеливо, непременно встретит единомышленников, найдет поддержку, обретет соратников на всех уровнях — и «внизу», и «вверху». А тот, кто не борется, не обретет ничего, ибо никогда еще не было так, чтобы уныние и пассивность кому-нибудь приносили победу.

Путь к истине порою извилист и долог, вот почему списывать в прошлое то, что еще не имеет конца, преждевременно и опасно. Память всегда служит истине, забвение же — только обману и лжи.

Время действительно лекарь, но оно лечит лишь утоленную боль.

1982

Сразу же после появления очерка в газете Прокуратура СССР и Министерство юстиции РСФСР направили в Воронеж своих ответственных сотрудников. Результаты проверки были обсуждены на бюро горкома КПСС. Секретарь горкома И. Ларин сообщил газете о принятых мерах. На многих виновных были наложены строгие партийные взыскания. От занимаемых должностей отстранены прокурор А. К. Кузнецов и судья А. П. Лузанов. Горком партии пришел также к выводу, что Л. А. Копытина утратила моральное право быть директором Левобережного горпищеторга в связи с преступлением сына. Лишилась она не только директорского кресла (переведена на рядовую работу в универмаг), но и депутатского мандата. Сам же преступник был отчислен из института и возвращен для отбывания наказания.

О серьезных выводах, сделанных после публикации очерка, сообщили также первый заместитель Генерального прокурора СССР Н. А. Баженов, первый заместитель министра юстиции РСФСР Ю. Д. Северин, председатель Комитета по физической культуре и спорту при Совете Министров РСФСР В. Г. Смирнов, секретарь Воронежского областного совета профессиональных союзов А. М. Назарьев.

Результаты проверки были рассмотрены коллегией Прокуратуры СССР. Генеральный прокурор СССР А. М. Рекунков издал специальный приказ, которым предложено всем прокуратурам сделать необходимые выводы из очерка «Мастер вольной борьбы» и обеспечить неукоснительное соблюдение требований закона о неотвратимости ответственности за совершение преступлений.

И через год, и через два после публикации очерка продолжали приходить письма-отклики — трогательное проявление человеческой солидарности, потребность помочь тому, кто в беде, — наглядно опровергая унылую формулу скептиков о том, что, дескать, газета всегда живет один только день.

Получается: не всегда.