Белый Север. 1918

Глава 6 Побочный эффект мировой войны

Вход союзных войск в Архангельск оказался праздником только в самый первый день.

По дороге на новую службу Максим увидел британских солдат, выносящих мебель из особняка. Улицы в центре города были мощеные, но все равно их покрывала грязь, в которую сейчас сгружали обтянутый ярким шелком диван.

— Кто вам позволил? — орала на солдат пожилая дама в сложного кроя платье, но без шляпки. — Как вы посмели? В этом доме жили и умерли мои дед и отец! Мой супруг владеет лесопильной фабрикой! А ну немедленно поставьте на место торшер, он стоит…

Немолодой лейтенант тяжко вздохнул, снял на пару секунд фуражку, чтобы вытереть пот со лба, и сказал на чистейшем английском языке:

— Сожалею, леди, здание определено под штаб британского командования. Личное распоряжение генерала Пуля.

— Извольте объясниться так, чтобы я вас поняла! — взвилась дама. Она, разумеется, говорила по-русски. — Где ваше начальство? Немедленно вызовите его сюда!

Максим перевел даме слова лейтенанта.

— С какой стати генерал, кем бы он ни был, Пуль распоряжается моим имуществом? — не унималась дама. — Я буду жаловаться в…

Она замялась. Максим понимал ее — в это суматошное время никто не знал толком, куда, кому и на кого жаловаться.

— Будьте любезны сообщить леди, — попросил Максима лейтенант, — что российским подданным будет выплачена компенсация за использование их имущества для нужд британской армии.

Максим перевел, но даму это не успокоило. Видимо, за последнее время местные жители если чего и получали от разных властей в избытке, так это обещаний.

— Даже большевики оставили за нами четверть дома! — возопила дама.

Пока Максим колебался, переводить это или нет, ситуация изменилась. Солдаты разом бросили шифоньер, который тащили, и вытянулись во фрунт. Максим обернулся и проследил за их взглядами. На широкое мраморное крыльцо вышел подтянутый немолодой мужчина. Носил он то же, что и все британские офицеры — форму цвета хаки с большими удобными карманами, но у его фуражки был алый околыш и алая же с дубовыми листьями петлица на воротнике. Лицом он напомнил Максиму популярного в его детстве генерала Лебедя — те же грубые, преувеличественно мужественные черты. Это был Пуль — командующий не только британским десантом, но и всеми войсками союзников в Северной области.

— Лейтенант, доложите ситуацию, — приказал генерал на английском языке, естественно.

— Эта леди является владелицей здания, сэр! — отрапортовал лейтенант. — Она не согласна получить компенсацию, сэр!

— Даже большевики не осмелились выселить нас на улицу! — накинулась на генерала отчаявшаяся дама. — Неужели вы окажетесь хуже этих бандитов?!

— Найдите переводчика, — приказал генерал. Лейтенант умоляюще посмотрел на Максима.

— Позвольте мне оказать содействие, — вмешался Максим и перевел слова дамы. Формулировки он из жалости к старушке смягчил, но смысл передал.

— Узнайте у леди, сколько человек в ее семействе, — распорядился Пуль.

Максим перевел вопрос и ответ дамы: трое.

— Лейтенант, выделите владельцам четыре комнаты с отдельным входом, — приказал генерал и обернулся к Максиму. — Будьте любезны, проследуйте за мной.

Хотя слова генерала звучали как вежливая просьба, Максим сомневался, что ею можно было бы пренебречь. Но в любом случае связи с союзниками наладить стоило. Максим пошел следом за генералом через прежде богатый, а теперь полупустой дом. Видимо, недавно у большевиков тут было какое-то управление, и помещение срочно освобождали от следов его деятельности. Под ногами валялись вытряхнутые из папок документы. Максим случайно наступил на Декрет об уничтожении сословий и гражданских чинов — крупный заголовок был отпечатан в дореволюционной орфографии.

В светлой просторной комнате, определенной Пулем под личный кабинет, уже царил безупречный порядок. На стене — парадный портрет мужчины, которого Максим с первого взгляда принял за Николая Второго, но он, конечно же, оказался британским королем Георгом Пятым. На столе мраморный с золотом набор письменных принадлежностей и рядом с ним — затейливая конструкция, в которой Максим, чуть подумав, опознал телефонный аппарат.

Генерал опустился в кресло, но гостю присесть не предложил.

— Позвольте представиться, — Максим решил проявить инициативу. — Мещанин Ростиславцев к вашим услугам.

— Какова ваша позиция в отношении происходящих с вашей страной событий, мистер Ростиславцев? — генерал не стал тратить время на small talk, сразу перешел к делу.

— Я патриот своего Отечества и стремлюсь к его скорейшему освобождению от узурпаторов-большевиков, — сказал Максим совершенно искренне, а потом добавил то, что, очевидно, было значимо для генерала: — И надеюсь, что Россия выполнит союзнические обязательства по войне с Германией в полном объеме.

— Рад слышать, — генерал снисходительно кивнул. — Совместными усилиями наши державы быстро разобьют немецких агентов, которые по досадному недоразумению взяли под контроль центральные области вашей страны. Этих bolsheviks, — генерал словно пробовал на вкус непривычное слово. — Побочный эффект мировой войны.

Максим задумался. Большевики, конечно же, были немецкими шпионами — и сейчас, и сто лет спустя об этом знали все; однако сводить их роль только к этому было недальновидно. Но вряд ли генерал Пуль был настроен выслушивать возражения. Он продолжил говорить:

— Люди, подобные вам, чрезвычайно нужны нашей миссии. Предлагаю вам поступить на службу в должности переводчика. Жалованье в британских фунтах, офицерский паек. Вы весьма удовлетворительно владеете английским языком, для аборигена это редкость. Хотя акцент я не распознаю. Вероятно, вам преподавал американец?

В действительности Максим занимался с уроженцем Лондона, но язык несколько изменился за сто лет. Приходилось постоянно напоминать себе, например, что привычные модальные формы вида have to или got еще не используются, вместо них в ходу shall и ought. Произношение некоторых слов тоже отличалось, и в употреблении артиклей были нюансы, которых он пока не понял. Если в родном времени Максим владел английским на крепком профессиональном уровне, то здесь откатился до среднего; впрочем, для Архангельска и это было более чем прилично.

— Я в разных местах обучался языку, — ушел от прямого ответа Максим. — Ваше предложение — большая честь для меня, однако я вынужден его отклонить, поскольку уже поступил на службу в отдел юстиции Верховного управления Северной области.

— Ах да, местное правительство… — Пуль побарабанил пальцами по столу. — Что-то такое припоминаю. Хорошо, что оно имеется, это полезно. Надо не забыть направлять туда копии моих распоряжений. В городе необходимо поддерживать порядок. А вас, мистер Ростиславцев, я более не задерживаю.

Первым, что Максим встретил на новой службе, был скандал. Чаплин, красный, как советское знамя, орал на Гуковского:

— Почему это не мы можем просто взять и арестовать всех большевиков поголовно? Как это большевизм — не преступление? Не желаю этого слушать! С кем мы в таком случае сражаемся, если не с преступниками, позвольте спросить?!

Гуковский отвечал спокойным, скучным даже голосом:

— Большевизм есть столь неопределенное и неуловимое для юридической квалификации явление, что подведение его под те или другие статьи уголовного закона представляется совершенно невозможным.

— А убийство Государя, в котором сами большевики расписались в своих же газетах, квалификации поддаётся?

— Гражданин Романов от престола отрёкся? Отрёкся, в пользу своего брата Михаила. Уже больше года назад. А потому гражданин Романов на момент казни Государем именоваться не мог. Следовательно, о покушении на жизнь, здоровье, свободу и вообще неприкосновенность Священной Особы говорить никак невозможно….

— Но убийство-то было! Было ведь!

— Конечно, было. Только убийство — это статья 453-я, по ней до восьми лет каторги. Это никак не 99-я, о покушении на Священную Особу, предусматривающая смертную казнь…

Пока Гуковский разъяснял такие тонкости, Чаплин из красного становился белым.

— А что насчёт Октябрьского переворота? Может, и его не было? — спросил он подозрительно спокойным голосом.

— Переворот, да… Конечно, он был, это… посягательство на насильственное изменение образа правления… — Гуковский повёл рукой, показывая, что опускает формулировку. — Словом, это статья 100-я, там только смертная казнь.

— Так за чем дело стало?

— Видите ли, переворот в столице осуществляли совсем не те лица, которые были арестованы вчера в Архангельске…

— Но эти «лица» состояли с ними в одной банде! — процедил Чаплин. — Это — соучастники!

— Понимаю ход ваших мыслей, — Гуковский, кажется, входил в азарт. — Но статья 102-я тут неприменима! Она гласит о сообществе, составившемся для учинения данного преступления — а большевики такой цели при создании не заявляли. Формально…

Хотя до изобретения слова «троллинг» оставалось почти сто лет, ничего не мешало Гуковскому с удовольствием заниматься им уже сейчас.

— Вы слепы, глупы или попросту некомпетентны!? — орал Чаплин. — Все эти революционеры сами, в своей же печати излагали свои замыслы! Это же чистосердечное признание!

— Вы правы, конкретные лица излагали свои цели и намерения. Они покушались на совершение тяжких преступлений. За это они понесут всю полноту ответственности. Но заявления частных лиц, пусть даже занимающих высокие посты, не должны переносить ответственность на рядовых членов партий!

— Вы мне бросьте это крючкотворство! — Чаплин ударил кулаком по столу. — Городская тюрьма переполнена, пленные и подозрительные лица прибывают с каждым часом, а вы тут будете буквоедство разводить? Необходимо немедленно учредить военные трибуналы для оперативного решения большевистского вопроса!

— Вы еще чрезвычайку предложите создать, — сварливо ответил Гуковский. — Не можем мы казнить людей за сам факт состояния в политической партии, как вы не понимаете? Только за конкретные преступления, доказанные в установленном порядке. И даже вступление в РКП(б) еще ни о чем не свидетельствует. Я давеча беседовал с женщиной, которая записалась в большевики, потому что по городу прошел слух, будто партийным увеличат выдачу хлеба и ситца.

— Все они — изменники и предатели Отечества! — Чаплин брызгал слюной. — Расстреливать либо отправлять на каторгу надо прямо по партийным спискам!

— А где вы намерены взять эти партийные списки? — Гуковский приподнял бровь. — Может быть, в ЦК РКП(б) запрос отправим? Потому что, знаете ли, каждый крестьянин покажет на соседа, что тот является большевиком, потому только, что между семьями существует давний спор из-за полоски земли или конского приплода.

— Нам требуется действенное решение вопросов, а не эта либеральная демагогия!

— В самом деле? А почему же вы тогда препятствуете действенному решения вопроса в случае с поручиком фон Дрейром? Это ведь вы наняли ему адвоката.

Максим попытался припомнить, о ком речь. Тот корабль, который красные затопили возле Мудьюга, пытаясь перекрыть союзникам проход… кажется, им командовал некто фон Дрейер. Максим еще удивился, почему человек аристократического, судя по фамилии, происхождения воевал на стороне большевиков.

— Да при чем тут это? — Чаплин подобрался. — Я же говорю про большевиков, а не про обманутых ими русских офицеров! Фон Дрейер ложно понял свой долг и подчинился преступному приказу. Он должен понести ответственность, его следует разжаловать, возможно, в низшие чины! Но нужно разбирательство, вероятно, он принял союзные корабли за немецкие и поэтому допустил ошибку.

— Ошибку? А я так понял, что если бы фон Дрейер точнее рассчитал место затопления ледокола, союзники не смогли бы высадиться в Архангельске, и тогда мы с вами тут бы не сидели. А про отношение к большевизму он показал на допросе…

— Вы не имели права допрашивать его без адвоката!

Гуковский закатил глаза:

— Вот видите, как только речь заходит о людях вашего круга, вы сразу вспоминаете про права, адвокатов и прочую, как вы изволили выразиться, «либеральную демагогию». А не в том ли дело, что фон Дрейер — ваш двоюродный брат?

Ясно-понятно, подход «вы не понимаете, это другое» намного старше, чем соответствующий мем…

— Вы сейчас пытаетесь меня оскорбить, — сказал Чаплин неестественно спокойно. — Ваше счастье, что вы — калека… Я говорю про суровость в борьбе с большевиками именно потому, что из-за них наши офицеры попадают в такое положение.

В комнату вошел Чайковский со стаканом чая в руке. Чаплин воззвал к нему:

— Господин Чайковский, верните в чувство вашего сотрудника! Объясните, что в борьбе с большевизмом необходимы самые решительные меры!

Чайковский поболтал ложечкой в стакане, посмотрел в окно и раздумчиво произнес:

— Знаете, в чем парадокс нашего положения, товарищи? Те, с которыми мы боремся, тоже люди, не злодеи. Исторические условия поставили их в это положение. Положение ненормальное. Хорошо, пусть борьба будет направлена на эти условия, а значит, придется бороться и с лицами. Но не думайте, что нужно этих лиц ненавидеть. Давайте не уподобляться Марату, который рисовал аристократов подлинными вампирами. Нет, это люди, в которых нашло опору зло, но в них есть и много добра. Они любят, жалеют, они умеют умирать за свои идеи, как и мы за свою. И не думайте также, что вы и ваши идеи были осуществлением добродетели. Вы тоже люди. Боритесь за свою идею, но не осмеливайтесь забывать человека в вашем враге.

Закончив речь, Чайковский благостно улыбнулся и огляделся, будто бы ожидая аплодисментов. Чаплин сжал кулаки.

— Как случилось, что это я привел к власти таких никчемных людей? — пробормотал он себе под нос, развернулся на сто восемьдесят градусов и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Максим тупо уставился в окно. Оттуда открывался вид на длинную прямую улицу, заканчивающуюся серым пустырем у границы города. Полудохлая кляча тащила перегруженную, вязнущую в грязи повозку. День едва перевалил за середину, а казалось, будто с утра прошло двое суток, не меньше.

— А вы, товарищ Ростиславцев, завтра отправляетесь в городскую тюрьму, — невозмутимо распорядился Гуковский. — Что вы так на меня смотрите? Я имею в виду, в качестве инспектора. Тюрьма в двух кварталах отсюда, на улице Свободы. Увидите цирк, а сразу за ним серое здание. Надеюсь, не перепутаете.

Максим понемногу начал привыкать к специфическому чувству юмора нового начальника. Шутил Гуковский неизменно с самым невозмутимым, скучным даже выражением лица.

— В чем моя задача?

— Жалобы идут, что арестованных держать негде. А ведь это губернская пересыльная тюрьма на три сотни мест. Полагаю, похватали вчера всех, кто под руку подвернулся. Выясните, предъявляют ли арестованным обвинения. Согласно закону это должно происходить в течение суток. Подготовьте список тех, кого задержали без оснований. А я пока займусь организацией штата общественных защитников. И еще, проверьте условия содержания заключенных и законность следственных процедур.

— По каким законам проверить законность?

— Отличный вопрос, весьма своевременный, — Гуковский уже раскладывал по столу перед собой какие-то папки. — По-хорошему вас бы надо отправить на курс уголовно-процессуального права. Месяцев на шесть, а лучше на год. Жаль, арестованные столько ждать не смогут. Остается надеяться, что как только вы увидите незаконные методы ведения следствия, то тут же узнаете их. Вопрос в том, сможете ли вы их пресечь.