Белый Север. 1918

Глава 13 Всякие грехи легко излечимы

— ВУСО планирует объявить о самороспуске, — с порога обрадовал Максима Гуковский. — Пришло время признать, что правительство в имеющемся составе не справляется со своими задачами. Нужно новое правительство, более сильное и при том компромиссное. Состоящее из представителей разных политических сил и обязательно включающее местных деятелей.

— И кто же его возглавит?

— По всей видимости, по-прежнему Чайковский. Он, конечно, некомпетентен, это все понимают, даже он сам. Но у него есть авторитет и статус члена Учредительного Собрания, так что он устраивает всех, в особенности союзников. И его хотя бы номинальное главенство сделает смену власти по виду более гладкой. В остальном… Лихача лучше бы от греха подальше услать куда-нибудь, в Уфу, например.

— А вы, Александр Исаевич?

— Мне предложили баллотироваться на пост городского головы Архангельска, — Гуковский поправил очки. — Полагаю, в этой роли я смогу принести области больше пользы — если местные жители мне ее доверят, конечно. Но это уже им решать.

— А кто из местных войдет в новое правительство? Мефодиев?

— Его кандидатура рассматривается. Он видный земский деятель, хорошо знает проблемы области, пользуется уважением… У вас есть возражения?

— Полагаю, он поддерживал попытку военного переворота.

— Этого мы теперь доказать не сможем, Чаплин уже на фронте, да и в любом случае ни на какие вопросы он отвечать не станет. Да и… нужны ли доказательства? Обстановка меняется стремительно, нам надо оставлять прошлое в прошлом… иногда очень быстро.

— Раз вы полагаете, что прошлое можно оставлять в прошлом, — медленно сказал Максим, — то я хотел бы внести залог за арестантку Марию Донову.

— Смелый шаг, — Гуковский вскинул брови. — Она выступала на стороне большевиков, сотрудничала с их Чрезвычайкой. Это серьезные обвинения. Я закрывал глаза на то, что вы перевели ее в госпиталь… ей место в тюрьме, но оставлять там барышню с такой биографией было бы провокацией для персонала, у которого и без того проблемы с дисциплиной. Получить однажды рапорт о смерти арестантки от какой-то совершенно случайной причины… Понимаю, вы не стали брать грех на душу. Но освобождать ее… Я слышал, Донова — очень красивая женщина?

— Да при чем тут это? — смутился Максим. — Она не опасна, а в будущем может оказаться даже полезна нам…

— Вы вполне осознаете, что, становясь ее поручителем, рискуете карьерой и репутацией, а если она натворит что-то серьезное — то и свободой?

— Да, вполне.

— Что же, — Гуковский побарабанил пальцами по столу. — Знаете, после восемнадцати часов в том утлом суденышке, в промозглом холоде, с моими-то переломанными костями… я утратил иллюзию, будто доподлинно знаю, кто может оказаться врагом, а кто — другом. В конце концов, эта женщина приняла на себя обязанности санитарки добровольно, даже не получая жалованья. Должно быть, она еще не совсем пропащая. И все равно мы не сможем ни к чему ее приговорить, ближайшая женская каторжная тюрьма в Вологде, занятой большевиками. Так что если вы готовы рискнуть, я возражать не стану.

— Какую назначите сумму залога?

— Никакой. Если что-то удержит эту женщину от возвращения на прежний путь, то точно не деньги, тем более — ваши. Так что оставьте их себе. Закажите уже приличный костюм, а то ходите в британской форме… нас и так считают марионетками Антанты, не нужно лишний раз подпитывать эти слухи. И вообще, Максим Сергеевич, не следует жить одной только службой… Вот, на следующей неделе состоится большой прием, будут сливки местного общества, послы и офицеры, наши и союзные. Где-то у меня тут были пригласительные билеты… — Гуковский порылся в ящике стола. — Никаких отговорок, считайте, что это по службе, ради налаживания отношений с обществом. А то мы возненавидим друг друга, если станем встречаться только в кабинетах и на заседаниях. Вот, возьмите два билета, выведите в свет какую-нибудь барышню… Вообще — живите больше, Максим Сергеевич. Покуда это еще возможно.

Максим решил внять совету Гуковского и заказал костюм-тройку, три белых сорочки и лакированные штиблеты. Приобрел солидный портфель коричневой кожи, застегивающийся на два ремешка, белый шарф и мягкую фетровую шляпу. Хотя с комиссарского жалованья он не мог бы себе позволить обновки, тем не менее должность обязывала соответствовать — в новом правительстве его полномочия должны стать шире.

Но более важной покупкой стали три пачки патронов к нагану. В последних событиях Максим дважды едва не пустил оружие в ход и хотя надеялся, что в дальнейшем до такого не дойдет, однако счел за благо пристрелять револьвер. Он всегда считал себя человеком мирным, даже страйкбол не любил, дрался в последний раз в студенческие годы и то по пьяной лавочке. Стрелял как-то в тире из любопытства — и никакого желания продолжить это занятие не испытал. Но теперь обстановка изменилась. Почти целую пачку патронов Максим расстрелял на заднем дворе — и не зря. Отдача у нагана оказалась такая, словно пытаешься удержать на поводке крупную злую собаку. Да и чтобы на автопилоте взводить курок перед каждым выстрелом, пришлось потренироваться. Для перезарядки надо было по одной извлечь из барабана стреляные гильзы и вставить патроны. Но понемногу Максим приноровился.

Нога болеть почти перестала — может, местная мазь сработала, а может, стресс наконец-то отпустил. И все же некоторые дела в госпитале накопились, потому Максим заодно зашел и к женщине-врачу. Она на этот раз осталась его состоянием вполне довольна, хотя и дала совет беречься — совершенно бесполезный. Уже во дворе Максим понял, что забыл в кабинете врача трость, но возвращаться не стал. Вместо этого попросил сторожа разыскать Марию Донову и сообщить, что он ждет на скамейке, и это официальный запрос.

Маруся, обычно прямая и собранная, подошла расслабленной шаркающей походкой. Села на дальний конец скамьи и старательно уставилась в сторону, на доски госпитального забора. Максим не стал тратить время на приветствия и small talk, просто достал из портфеля постановление об освобождении под поручительство. Маруся взяла бумагу и принялась читать, не меняясь и лице.

— Ты не имеешь права покидать Архангельск, — пояснил Максим. — Но по городу можешь перемещаться свободно. Главврач согласился оформить тебя санитаркой — по сути то же, что ты делаешь сейчас, только за жалованье. Если захочешь сменить работу и место жительства, надо будет известить полицию. Ты не можешь занимать должности на государственной службе, только в частных предприятиях…

— Читать я умею, — процедила Маруся. — И тут это все написано.

— Вот и ладненько, — кротко согласился Максим. — Один экземпляр остается у тебя. Предъявляй его полиции, если возникнут любые вопросы. Подпиши здесь и здесь….

— Сейчас схожу к старшей сестре, попрошу перо и чернила.

— Не нужно, у меня с собой авторучка.

Пенал с американской авторучкой Waterman хранился в особом кармашке портфеля. Маруся взяла у Максима ручку за самый кончик — наверно, боялась, что их пальцы случайно соприкоснутся. Рассмотрела, однако, с интересом — дорогая вещица и модная. Положила лист на скамейку между ними. Поставила роспись, сложную и изящную. Впервые подняла глаза на Максима:

— Ты установишь за мной слежку, да?

— По-хорошему, надо бы, — Максим дружелюбно ухмыльнулся. — Но ты переоцениваешь наши ресурсы. И — не обижайся, пожалуйста — собственную значимость. У нас и на самую необходимую работу людей не хватает, какая еще слежка за не самым ключевым объектом…

Это было правдой лишь отчасти. У правительства действительно не хватало людей и средств, но одному из госпитальных сторожей Максим заплатил из собственных денег, чтобы тот сообщал, куда Маруся станет ходить и с кем встречаться. Едва ли эта мера окажется эффективной, но все же лучше, чем ничего.

— Тогда зачем? — спросила Маруся без особого интереса.

— У меня теперь будет, верно, много командировок. Было бы неприятно однажды вернуться и узнать, что тебя перевели в тюрьму и ты там умерла, случайно напоровшись на штык. Раз семнадцать.

«Или дала показания о большевике Ростиславцеве», добавил Максим мысленно, но Маруся, кажется, и так понимала его мотивы, потому что презрительно скривила губы и выплюнула вопрос:

— У тебя все?

— Я еще кое-что принес тебе. Раз уж ты так замечательно умеешь читать…

Максим протянул Марусе левоэсеровскую газету. На передней полосе — открытое письмо одной известной революционерки, ставшей год назад буквально символом объединения левых эсеров с большевиками. По прикидкам Максима, если у Маруси и был кумир, то эта женщина; девушка даже прическу носила похожую.

Революционерка обращалась к ЦК РКП(б):

Маруся скользнула взглядом по статье и вернула газету Максиму:

— Я это уже читала.

Откуда? Эта газета по Архангельску не распространялась. Неужели… Мефодиев? Ну да, он же врач, пусть и с частной практикой, однако у него тысяча причин бывать в городском госпитале, не вызывая подозрений.

— Ясно-понятно… И что ты об этом думаешь? — спросил Максим.

— А я теперь что, обязана поверять тебе свои мысли и чувства? В бумаге, которую я подписала, ничего об этом не сказано.

Максим закатил глаза. Конечно, он не ожидал умилительных слез благодарности, но хотя бы на элементарную вежливость все же рассчитывал. Наивный дурак.

С другой стороны, каково это — предательство со стороны близкого человека? У него ведь был такой опыт в прошлой жизни… сколько лет прошло, а саднит до сих пор. Максим тряхнул головой — не хотел вспоминать.

— Ты все еще сердишься, Маруся. Я понимаю. Но ведь никто не в силах изменить того, что уже произошло. И все-таки скажи, если я могу теперь что-то для тебя сделать.

— Кое-что можешь, — Маруся неожиданно улыбнулась почти дружелюбно. — Будет сложно, это все-таки маленький город… Но насколько получится, сделай, пожалуйста, для меня одну вещь. Я хочу, чтобы мы никогда больше не встречались.

Встала и пошла к корпусу, прижимая к груди лист с едва подсохшими чернилами. Максим отвернулся, чтобы не смотреть ей вслед. Мелькнула — уже не в первый раз, что уж там — гаденькая мысль, что внезапная смерть Маруси решила бы его небольшую проблему. Отчего этой сучке не сломать шею, неловко упав с крыльца… или, допустим, не купить на черном рынке пистолет и по неумелости не застрелиться, пытаясь почистить его? Время нервное, особо тщательно разбираться никто не станет… Нет, это, конечно же, неприемлемый метод. Придется и дальше существовать в одном городе с женщиной, у которой есть и мотив, и возможность сломать ему жизнь.

Максим бездумно посмотрел пару минут в белесое северное небо, потом окликнул сторожа и спросил, где можно найти сестру милосердия Надежду Горелову. Сторож куда-то ушел, и через пару минут во двор выбежала Наденька. Рыжие прядки выбивались из-под форменного платка так живописно, что, похоже, эта небрежность была допущена вполне осознанно.

— Как ваша рана? Вы поправились? — защебетала Наденька.

— Да ну какая рана, ей-богу, — отмахнулся Максим. — Ерунда, ногу подвернул, и уже все прошло.

— Я столько о вас слышала! Божечки, как мы тут страха натерпелись, пока в городе было неспокойно! Тут, под забором прямо, рабочие толпились, мы в сестринской заперлись и дрожим — а ну как они вломятся? Хорошо, Марья Викторовна им что-то сказала, и они ушли.

Максим нахмурился. Это что еще значит…

— А потом столько разговоров было о вас! — Наденька улыбнулась, на щеках проступили ямочки. — Как вы все уладили.

— Полно вам, я только немного помог, а так много товарищей поработало, чтобы все обошлось без эксцессов… Теперь и вовсе бояться нечего. Вот, я кое-что вам принес к чаю… — Максим замялся. Не оскорбит ли девушку, если он преподнесет подарок лично ей? Они же еще почти не знакомы… — Всему вашему коллективу. В благодарность, так сказать, за исцеление. Возьмите, пожалуйста.

Максим достал из портфеля жестяную коробочку с шоколадными конфетами товарищества Эйнем. На крышке был вид с кремлевской стены на фабрику, которую он знал под названием «Красный Октябрь». Едва ли ее уже переименовали и в этой реальности, быть может, и не переименуют.

Наденька всплеснула руками и мило покраснела:

— Спасибо, спасибо огромное… настоящий эйнемовский шоколад! Право же, это лишнее, не стоило так тратиться! Но спасибо!

— Не спешите благодарить! — Максим заговорщически улыбнулся. — Я же с корыстными целями совершил это скромное подношение. Наденька, я пытаюсь вас подкупить, потому что рассчитываю на вашу помощь!

— Для вас — все что угодно! — воскликнула Наденька, но тут же хитро прищурилась: — Если, конечно, это не слишком сложно.

— Видите ли, я недавно в Архангельске и тону в работе, потому не успел обзавестись знакомствами. А теперь во что бы ни стало нужно идти на прием от местного благотворительного общества, и непременно с дамой! Боюсь, там будет скука смертная, но, быть может, вы меня выручите и составите компанию?

— Прием… — девушка сникла. — Но я же… Это может быть неуместно… Там будут люди из общества… Понимаете, я обычная сестра милосердия, мещанка, дочь отставного земского учителя…

— Да что вы, Наденька, теперь ведь не царские времена! Отбросьте эти сословные предрассудки! Вы трудитесь, помогаете страждущим — значит, ваше место среди лучших людей города.

Максим чуть не ввернул про лучшие в городе ямочки на щеках, но осекся. Не хватало еще, чтобы Наденька сочла его пошляком.

— Ну, раз вы так говорите, Максим Сергеевич… вам я верю, — не стала долго ломаться Наденька.