Бен Гурион

Глава 7 Годы войны

3 сентября 1939 года судно с Бен-Гурионом на борту бросает якорь в порту Яффы. Когда, пять дней спустя, он вызывает к себе руководителей «Хаганы», основные линии «боевых задач» уже определены: «Война 1914–1918 годов дала нам декларацию Бальфура. В этот раз мы должны создать для себя еврейское государство и, следовательно, еврейскую армию в этой стране и для этой страны».

Бен-Гурион надеется, что вступление в войну Великобритании затормозит развитие «Белой книги» и будет способствовать сближению сионистского движения с полномочной властью, но его иллюзии быстро рассеиваются. Англичане недовольны обороноспособностью еврейского сообщества, они проводят аресты и выносят суровые приговоры всем, кто, по их мнению, является владельцем оружия. Но на этом они не останавливаются. В нереальной атмосфере «странной войны» они в течение зимы 1939–1940 года неуклонно продолжают применять положения «Белой книги», стремясь положить конец колонизации евреями земли Израилевой.

28 февраля 1940 года Великобритания публикует постановления о покупке земель, которые означают не что иное, как попытку задушить сионизм. Западная Палестина разделена на три зоны: зона А, которая составляет 65 % страны, где продажа земель разрешена только между арабами; зона В (30 %), в которой продажа земель разрешена только в исключительных случаях; «свободная зона» (5 %), где разрешена переуступка земель, ограничена Саронской долиной и северной частью прибрежной полосы (земельные сделки разрешены в городских центрах). Через двадцать два года после декларации Бальфура Великобритания освободила ее от своего присутствия, сократив до 5 % территории к западу от реки Иордан!

В еврейском сообществе эти указы вызывают волну возмущения, и вновь Бен-Гурион предстает в роли лидера «активного сионизма». На следующий день после публикации указов он решает отдалиться от Исполнительного комитета «Еврейского агентства», чтобы тем самым развязать себе руки и заняться вооруженной борьбой с полномочными властями. Исполнительный комитет также поручает ему вести кампанию протеста, которая начинается 29 февраля всеобщей забастовкой и массовыми демонстрациями в городах и сельскохозяйственных поселениях, повторяющимися каждый день. Для разгона демонстраций силы правопорядка вынуждены прибегнуть к активным действиям, в результате которых десятки членов «Хаганы» ранены или арестованы. 5 марта ситуация достигает кульминационной точки и командование «Хаганы» организует особо агрессивную демонстрацию против действий британской полиции. В их распоряжений находятся стратегические склады материалов для сооружения баррикад; чтобы прокалывать шины полицейских машин, они подбирают гвозди и осколки стекла; вооружаются палками и дубинками. Группы тщательно отобранных бойцов получают оружие только в том случае, если полиция откроет огонь. Специальная бригада готовится проникнуть ночью в расположения полицейских участков с целью поджога гаражей и транспортных средств.

Умеренные элементы еврейского сообщества, представляющие в основном буржуазию, обеспокоены возможными последствиями насильственных действий.

Чтобы упросить Бен-Гуриона положить конец демонстрациям, являвшимся для городов настоящим «бедствием», командование «Хаганы» в Тель-Авиве направило к нему двух эмиссаров, которых он принял стоя и, по свидетельству очевидца,

В то же время многие именитые граждане Тель-Авива отправились в Иерусалим, чтобы оказать серьезное давление на сионистских руководителей и вынудить их прекратить демонстрации. Они подчеркнули, что подобные демонстрации могут повлечь за собой «сотни смертей и тысячи раненых». Их поведение принесло желаемый результат: кампания по проведению демонстраций была приостановлена.

Политика активного сопротивления британскому диктату разделила руководителей еврейского сообщества. Много было тех, кто боялся последствий политических столкновений с Великобританией; другие были искренне убеждены, что «напасть на Англию значит напасть на Гитлера». Не найдя сторонников среди членов Исполнительного комитета, оставшийся один Бен-Гурион подал в отставку.

Исполнительный комитет отклонил его просьбу абсолютным большинством голосов, и Каценельсон стал увещевать друга забрать заявление. Бен-Гурион оставил коллег в полной неизвестности и внезапно решил отправиться в Великобританию и США. 1 мая 1940 года гидросамолетом он прилетает в Англию и вернется в Палестину только десять месяцев спустя.

На следующий день после приезда в Лондон он принял участие в совещании, проходившем в офисе Сионистской организации. Там он еще раз представил свой план активного сопротивления британскому диктату, который в очередной раз не был принят. Через несколько дней происшедшие события вынудили его отставить свой план, что способствовало прекращению раскола внутри сионистского движения. Нацистские войска, несколько недель назад занявшие Данию и Норвегию, 10 мая ринулись на Нидерланды, Бельгию и Люксембург, после чего начали свое молниеносное наступление на Францию, которая пала как карточный домик. Внезапно Англия оказалась на передней линии. В войну вступила фашистская Италия, и зона конфликта дошла до Среднего Востока. Война против Гитлера, как если бы не было «Белой книги», становится задачей первостепенной важности, и Бен-Гурион был вынужден признать, что «активный сионизм» оказался отодвинут на второй план.

После падения кабинета Чемберлена король Георг VI обращается к Черчиллю (это случилось 10 мая). Образование нового британского правительства и трагическое ухудшение военного положения побуждают Бен-Гуриона вновь просить об отставке. Глубокая симпатия Черчилля к идеалам сионизма была широко известна, поскольку новый британский премьер яростно сражался с «Белой книгой», вышедшей в 1939 году. Коалиционное правительство и кабинет министров насчитывали немало других приверженцев сионистского мира. Однако Бен-Гурион не особенно надеялся на благоприятное для сионизма развитие британской официальной позиции и не верил в упразднение «Белой книги». Стремясь прежде всего сохранить единство Британской империи, Англия не могла вернуться к политике Сент-Джеймской встречи, что могло бы лишить ее симпатий десятков миллионов арабов и мусульман.

В Лондоне Бен-Гурион проводит все лето 1940 года, которое навсегда врежется ему в память. Он становится свидетелем необыкновенного мужества, проявленного гражданским населением при жестоких бомбардировках Лондона силами «Люфтваффе», и испытывает чувство глубокой солидарности с этим мужественным народом. Позднее, когда он возглавит борьбу молодого государства Израиль за независимость, он будет часто вспоминать о героизме англичан и черпать в нем силы.

Именно во время пребывания в Лондоне он впервые проявляет свое восхищение Черчиллем, которое будет длиться всю его жизнь. «Это уникум», — напишет он впоследствии и добавит:

Пять месяцев проводит Бен-Гурион в осажденном Лондоне, отдавая всего себя созданию еврейской армии. В начале сентября Вейцман встречается с Черчиллем и Антони Иденом, тогдашним военным министром, и получает от них гарантии формирования в Палестине еврейской дивизии. Удовлетворенный таким результатом, 21 сентября Бен-Гурион отплывает в Нью-Йорк и прибывает туда в начале октября с целью понять, почему руководители американских евреев во главе с Брандейсом, судьей Верховного суда, не сумели занять соответствующую позицию по отношению к «Белой книге». Их поведение объясняется симпатией к Великобритании, вызванной ее яростным сопротивлением Гитлеру. За время своего трехмесячного пребывания в США Бен-Гуриону не удастся их сломить, несмотря на поддержку двух сионистских лидеров — доктора Наума Гольдмана и активиста движения раввина Абба Хиллель Силвера. В середине января, уезжая из Нью-Йорка в Палестину, он пишет о своем разочаровании госпоже Тамар де-Сола-Пул, председателю женского движения «Хадасса»:

Возвращение домой занимает целый месяц и дает пятидесятипятилетнему сионистскому лидеру возможность совершить кругосветное путешествие. В Атлантике бушует подводная война, и он путешествует с запада на восток. Его тяжелый гидросамолет успешно садится в Сан-Франциско, Гонолулу, Новой Зеландии, Австралии, Индонезии, Сингапуре, Таиланде, Калькутте, Карачи и 13 февраля 1941 года завершает свой полет, приводнившись на Тивериадском озере. Вниманию своих товарищей он представляет смелую политическую программу, основные линии которой он наметил в мае 1940 года и чье краткое содержание он излагает в письме, написанном в Америке перед самым отъездом:

Эти новые идеи являются плодом многомесячных раздумий. Он убежден, что конфликт породил революционную ситуацию, которая разрушит старый порядок и установит новый, как это случилось после первой мировой войны. С точки зрения еврейского народа, эта пересдача карт должна привести к созданию некоего государства. Вот почему он является сторонником формирования воинских сил, которые приняли бы активное участие в борьбе против оси Берлин — Рим и были бы способны после войны завоевать Палестину с помощью силы, если бы таковая понадобилась. Более того, ему кажется очевидным послевоенное ослабление Великобритании, в связи с чем еврейскому народу надо будет найти другого защитника. И, наконец, он убежден, что центр тяжести свободного мира переместится из Лондона в Вашингтон, что США обеспечат себе место первой мировой державы. Следовательно, очень важно организовать мощную пропагандистскую кампанию, которая затронет нервные центры американской администрации. Кроме того, еврейское сообщество Западной Европы — традиционный резервуар сионизма и оплот молодежного пионерского движения, будучи отрезано от остального мира и погружено в молчание нацистской оккупации, уступило место американскому еврейскому сообществу, которое стало центром еврейского мира и которое надо мобилизовать на оказание сионизму помощи в достижении его целей.

Вот с таким планом 22 июня 1941 года Бен-Гурион снова уезжает в Нью-Йорк. Оттуда он первым делом вылетает в Лондон для знакомства с новым министром колоний лордом Мойном, беседа с которым его разочаровывает. Министр заявляет, что Палестина не является и не может являться решением проблемы еврейского народа в силу своих небольших размеров:

— Сколько евреев можете вы принять в Палестине?

— Это зависит от режима, — отвечает Бен-Гурион. — Если для установленного в ней режима еврейская иммиграция и колонизация желательны, то страна способна принять миллионы людей.

— Миллионы? Сколько миллионов?

— За короткое время в стране можно разместить три миллиона евреев.

— Когда закончится война, у нас не будет времени ждать несколько лет; миллионы евреев уже вырваны из своей среды и оказались в нищете. Необходимо как молено быстрее найти решение, причем на высоком уровне. Это решение — создание еврейского государства в Западной Европе. Гитлеровский режим должен быть уничтожен, мы выгоним немцев из Восточной Пруссии, поселим там евреев и создадим еврейское государство.

— Я верю в вашу победу, — отвечает Бен-Гурион, придя в себя от изумления, — и вы можете делать с немцами все, что вам угодно. Вы можете выгнать их пулеметами из Восточной Пруссии, но даже под пулеметами вы не приведете туда евреев. У евреев одна страна — Палестина.

Еще одно разочарование ожидает сионистских лидеров. Обещание Черчилля создать еврейскую дивизию внутри британской армии и заверение Идена, что дивизия будет проходить службу на Среднем Востоке целый год оставались лишь на бумаге. Однако генерал, который должен был принять командование, был назначен в декабре 1940 года. В это же время были приняты все необходимые меры для формирования дивизии. Однако этот проект подвергся жесткому противодействию со стороны некоторых чиновников министерства колоний и высших политических и военных английских чинов на Среднем Востоке, которые опасались реакции арабов. Когда лорд Мойн и генерал Уовелл перешли на сторону оппозиционеров, Черчилль был готов уступить, но Вейцману об этом не сообщил. Долгие месяцы британское правительство водило за нос сионистов, говоря, что формирование дивизии задерживается по причине нехватки военного оснащения. Только 15 мая после настойчивых требований британское правительство официально проинформировало Вейцмана о том, что проект был отклонен. На следующий день глубоко огорченный Бен-Гурион вылетает из Лондона в Нью-Йорк.

Если попытаться определить дату начала «эры Бен-Гуриона» в истории сионизма, то ею окажется вечер 21 ноября 1941 года. Именно в этот день он высаживается в Нью-Йорке и готовится развернуть перед американскими евреями кампанию, удивительно похожую на ту, что он проводил в Восточной Европе накануне выборов 1933 года. Он приезжает после того, как его палестинские товарищи нехотя одобрили его политическую программу; он преодолел безразличие лондонских коллег, чье внимание по-прежнему сконцентрировано исключительно на английской политической сцене; он освободился от опеки и влияния Вейцмана. Он ясно видит стоящую перед ним цель и использует все свои силы для ее достижения: он приезжает в Америку для мобилизации самой великой мировой державы и, конечно, живущих в ней евреев.

В Нью-Йорке он представляет набросок своего плана одному совместному комитету, в состав которого входят сионисты и несионисты. Ключевым параграфом «послевоенного» раздела являются положения, рассматривающие «преобразование Палестины в Еврейское Содружество всеми евреями, которые желают или вынуждены эмигрировать после войны», которые получают одобрение самых влиятельных сионистских организаций. Несмотря на оппозицию некоторых руководителей, он охватывает своей агитационной кампанией и администрацию. Проведя некоторое время в Вашингтоне, он заручается поддержкой члена Верховного суда Феликса Франкфуртера и пытается организовать кампанию среди политиков и правительственных кругов.

Весной ситуация меняется к лучшему. Теперь его программу поддерживает большинство сионистских организаций Америки, и принятие ее заметно облегчается с появлением в январском номере «Foreign Affairs» статьи Вейцмана, призывающей к установлению «Еврейского Содружества» в Палестине после войны. Вейцман приезжает в Нью-Йорк в середине апреля, как раз в тот момент, когда американский комитет по делам сионистов во главе с Нахумом Гольдманом и Меером Вейсгалом готовят первый Национальный конгресс американских сионистов. Для Бен-Гуриона этот конгресс станет великолепной трибуной, с которой он сможет представить свою политическую программу.

Так в еврейскую историю входит нью-йоркский отель «Билтмор». В период с 9 по 11 мая 1942 года 603 делегата собираются в этом старом здании, расположенном на углу Мэдисон-авеню и 43-й улицы. Вынесение принятой резолюции оставило далеко позади все решения Сионистских конгрессов с момента организации движения Герцлем в Базеле в конце прошлого века. Три основных положения определяли задачи сионистов в послевоенном периоде:

Конгресс в «Билтморе» снял самое святое табу, которое существовало в политическом сионизме. Впервые после десятилетнего промедления и нерешительности сионизм провозгласил наконец свою «конечную цель» — создание в Палестине еврейского государства. Сомнительно, что большинство делегатов осознали, что несколькими фразами повернулись спиной к традиционной умеренности, заменив ее на динамичность, способную вылиться в конфликт с Великобританией. Они также не поняли, что принятая ими резолюция отошла от политической линии Вейцмана и вступила на опасный путь, который предложил Бен-Гурион. Трудно поверить, что она могла быть принята единогласно, если бы делегаты действительно поняли ее истинное значение.

Если программа, принятая в «Билтморе», отмечает радикальные изменения в руководстве сионизмом, то Вейцман и Бен-Гурион дали ей иную интерпретацию.

Бен-Гурион, со своей стороны, пишет следующее:

Это расхождение явилось признаком затяжных разногласий по фундаментальным проблемам. Натянутость отношений между двумя лидерами была вызвана отказом Вейцмана изменить политику, которой он всегда придерживался, его неспособностью понять значение отказа Великобритании от просионистской политики и развязыванием второй мировой войны. Даже после переговоров в Сент-Джеймском дворце Вейцман оставался верен тайной дипломатии и своей политике переговоров с Англией. Яростный противник чрезвычайных мер, он испугался и возмутился намерением Бен-Гуриона прибегнуть к насилию. Вейцман многократно заявлял, что поддерживает Билтморскую программу только для того, чтобы доказать полную противоположность собственных взглядов. В апреле 1947 года, за два месяца до принятия ООН плана разделения Палестины на два государства — еврейское и арабское, он писал: «Принятая под грохот фанфар Билтморская программа очень быстро оказалась миражом». Так Вейцман стал злейшим врагом активного сионизма.

Не все, однако, объяснялось расхождением точек зрения. Их бурные отношения нельзя постичь без анализа личного конфликта, который произошел через месяц после окончания конгресса. 10 июня 1942 года Бен-Гурион сообщил Вейцману по телефону, что «он больше не считает себя связанным с ним никакими видами практической деятельности». На следующий день в письме он уточнил причины их разрыва:

Отвечая на это письмо, Вейцман говорит о «поразительном документе» и категорически отрицает, что оставлял коллег в полном неведении относительно своих намерений:

В конце письма Вейцман «полностью» отвергает умозаключения Бен-Гуриона и сообщает ему, что расценивает «этот инцидент как результат резкой смены настроения, вызванной не тщательно взвешенным суждением, а мнимым недовольством, порожденным, несомненно, многочисленными горькими разочарованиями, которые все мы испытываем в это жестокое время». На следующий же день Бен-Гурион отвечает: «Никто не давал вам права проводить политику сионизма единолично, и мое мнение сводится к тому, что если вы продолжите единолично решать наши проблемы, это не принесет пользы ни сионизму, ни Палестине». Точку в этой эпистолярной полемике ставит написанное в сухом тоне письмо Вейцмана: «Сегодня я уезжаю в путешествие по Среднему Западу и не думаю, что продолжение переписки приведет нас к единому мнению».

Интенсивность войны двух лидеров достигла небывалого уровня. Бен-Гурион почувствовал, что настало время решительных действий. 19 июня 1942 года, прервав переписку с Вейцманом, он написал письмо Стивену Вайсу, председателю американского комитета по вопросам кризиса, сообщил о своих обвинениях в адрес Вейцмана и предупредил, что «если эта опасная ситуация не будет немедленно разъяснена, у меня не останется иного выбора, как обратиться в Исполнительный комитет Сионистской организации и Исполнительный комитет сионистского движения Палестины с просьбой об отставке доктора Вейцмана». Тем не менее он вынуждает Вайса провести официальную встречу с участием Вейцмана, сионистских руководителей США и его самого до того, как эта инициатива будет предпринята.

Через восемь дней состоялась встреча девяти человек, среди которых были Вайс, Вейсгал, Гольдман, Вейцман и Бен-Гурион. Первым взяв слово, он напомнил о своих претензиях, о том, что Вейцман с ним не консультировался, и, не стесняясь присутствия своего противника, заявил:

Затем, в качестве примера, он перечисляет собрания, перед которыми Вейцман к нему не обращался и которые закончились его полным провалом.

Участники этой необычайной конфронтации не переставали удивляться. Вейцман с жаром спорит с Бен-Гурионом. Он признает, что его обвинитель говорил «с большой искренностью и невзирая на лица», однако его «интерпретации происходящего тенденциозны, обобщения чрезмерны и в большинстве случаев ошибочны». Он категорически отрицает, что принимал решения в одиночку. «Что касается постоянной работы вдвоем, то еще надо обсудить, хорошо ли это. Относительно того, нужен ли мне «кошер», я полагаюсь на ваше решение, на решение конгресса или компетентного авторитета». (Кошер — еврейское выражение, означающее «традиционная кухня» и предусматривающее «праведное» поведение. — Прим. пер.).

Одно за одним Вейцман опровергает обвинения Бен-Гуриона и не без язвительности поясняет, что чувствует себя лично оскорбленным этой публичной конфронтацией:

Вейсгал рассказывает, что по щекам Хаима Гринберга, руководителя американских сионистов-социалистов, текли слезы, когда он, выходя из зала заседаний, сказал: «Я никогда не думал, что доживу до дня, когда лидер палестинской социалистической партии скажет такие чудовищные слова». Действительно, нападки Бен-Гуриона были очень язвительны и резки, но защита Вейцмана была настолько едкой, что Вайс, ярый почитатель председателя, потребовал, чтобы выражение «политическое убийство» было изъято из протокола. После мучительной для всех конфронтации он вернулся к своим обязанностям и отправил Вейцману письмо с просьбой немедленно написать Бен-Гуриону и взять обратно слова «против истины» и «галлюцинации», которые он бросил в лицо противнику. Вейцман этого не сделал.

Резкость ответного удара Вейцмана и его инсинуации вызвали некоторое возмущение, но председатель Исполнительного комитета «Еврейского агентства» не чувствовал себя проигравшим. Большинство участников выразили согласие с Вейцманом и отвергли утверждения Бен-Гуриона, который после совещания долго сидел молча, тогда как Вейцман продолжал осыпать его бранью, которую вскоре подхватили его сторонники.

Трудности, о которых говорит Вейцман, вызваны нехваткой гражданских самолетов. В середине сентября 1942 года ему наконец удается избавиться от своего противника. Побежденный и сломленный Бен-Гурион возвратился в Палестину и рассказал о своем конфликте с Вейцманом только нескольким коллегам по Исполнительному комитету «Еврейского агентства», который решил вызвать Вейцмана в Палестину «в кратчайший срок для обсуждения и прояснения текущих проблем». Однако Вейцман, не желая противостоять Бен-Гуриону на его территории, отклоняет приглашение Иерусалима под предлогом того, что пошатнувшееся здоровье не позволяет ему предпринять такое путешествие, и пишет длинное письмо с повторением своих язвительных замечаний:

Вскоре после этого Вейцман вернулся в Лондон, положив тем самым конец первой ошеломляющей битве между двумя гигантами сионизма, суть которой сводилась к лидерству в движении и к возможности проводить собственную политику. В США победа осталась за ним, но в Палестине Бен-Гурион выиграет схватку решающего значения.

2 октября 1942 года Бен-Гурион возвратился в Палестину, где не был четырнадцать месяцев. Пока он пребывал в США, война добралась и до них. Африканский корпус (мощная танковая армия пустыни генерала Роммеля), раскидав противников, в начале июня 1942 года быстрым маршем вошел в Египет. «Еврейское агентство» в Палестине было буквально терроризировано продвижением немцев, тогда как арабы, моля Аллаха ниспослать поражение британской армии, всемерно проявляли свою радость и аплодировали боевым успехам немцев. Англия по-прежнему отказывалась сформировать еврейскую армию, хотя поведение полномочных властей стало иным. В конце 1941 года власти нехотя признали существование «Пальмаха», ударной бригады «Хаганы», и даже взяли на себя подготовку ее членов. Продвижение Роммеля было остановлено в Эль-Аламейне, и два месяца спустя после возвращения Бен-Гуриона 8 армия генерала Монтгомери нанесла Африканскому корпусу сокрушительный удар.

Однако полномочные власти настойчиво продолжали применять положения «Белой книги», словно и не знали, что в мире грохочет война. Толпы беженцев, чудом спасшихся от нацистского террора и пересекших Средиземное море в утлых лодчонках, похожих на ореховые скорлупки, тщетно стучались в плотно закрытые двери. Множество судов, груженных дошедшими до глубокого отчаяния людьми, не могли войти ни в один порт и высадить там свой «живой груз», в связи с чем вынужденно возвращались в оккупированную Европу. Некоторые тяжело груженные корабли гибли в результате кораблекрушений, некоторых перехватывали британцы и отпускали на все четыре стороны, где их пассажиров интернировали в лагеря.

Осенью 1942 года еврейская община Палестины узнает самую ужасную новость: разработан план, который немцы назвали «окончательным решением». Шестнадцать человек, чудом пройдя сквозь колючую проволоку, прибыли из Польши и рассказывали о гетто, о пытках, о невообразимых унижениях, о массовых казнях; они произносили названия мест, о которых никто никогда раньше не слышал — Аушвиц, Освенцим, Майданек и Треблинка, куда, как на бойню, согнаны миллионы евреев. Рассказы об этих ужасах повергают в отчаяние руководителей еврейской общины, которые прекрасно осознают собственное бессилие. Никто из великих держав не слышит их призывов.

По отношению к Англии палестинские евреи испытывают два противоречивых чувства. Конечно, 20 000 из них вступили в британскую армию для борьбы с Гитлером, но у них постоянно перед глазами веское доказательство того, что полномочная власть стала злейшим врагом сионизма. Они понимают, что рано или поздно отношения с Великобританией будут прерваны.

В такую гнетущую атмосферу возвращается Бен-Гурион с Билтморской программой и сразу же предпринимает все необходимые меры, чтобы предать ее гласности. Он достигает вершины популярности, заявляя, что эта программа отвечает всем самым глубоким чаяниям еврейского народа. Его план массовой иммиграции двух миллионов евреев является решением проблемы спасшихся от развернувшегося в Европе геноцида и одновременно гарантирует им большинство в Палестине. Этот призыв к политической независимости вновь дает надежду евреям Палестины и Европы и содержит в зародыше единственно правильное решение еврейской проблемы. Билтморская программа в понимании Бен-Гуриона постепенно становится новым лозунгом сионистского движения: 11 октября 1942 года сионистский Исполнительный комитет единодушно принимает ее, а 10 ноября группа высших руководителей Исполнительного комитета в Иерусалиме устами Бен-Гуриона делает то же самое. У Бен-Гуриона есть все основания гордиться своим триумфом: он стал воплощением активного сионизма. Вейцман далеко, и его умеренная позиция ни в коей мере не отражает дух бунтарства против Англии, который быстро охватывает палестинских евреев. Бен-Гурион толкает народ на сопротивление любым британским постановлениям, принятым согласно статьям «Белой книги». Даже те, кто не относится к числу его друзей или почитателей, должны признать, что евреи Палестины обрели в его лице своего лидера и официального представителя. Так, когда сторонник Вейцмана Берл Локкер в 1943 году вернется в Лондон, он будет вынужден предположить, что «влияние Бен-Гуриона возросло и там он считается лидером». Однако до лидера мирового сионизма ему еще далеко.

В присылаемых из Вашингтона отчетах упоминается о переговорах с близким окружением Ибн Сауда, которые ведут Вейцман с соратниками, а также о совершенно иной трактовке Вейцманом Билтморских решений. Они также указывают на принятие позиций и заявлений, противоречащих мнению палестинских руководителей. Взбешенный Бен-Гурион обращается в Политический комитет Рабочей партии «Мапай» с жалобой на то, что Вейцман ведет дела Исполнительного комитета так, словно это его личное дело, и яростно критикует его поведение: «Если Вейцман не отойдет в сторону, он может либо для проформы оставаться председателем и не касаться политических вопросов… либо уйти со своего поста… Присутствие Вейцмана причиняет нам огромный вред… Сионизм — это не частное дело». И намекая о своей возможной отставке, добавляет: «Дни моей работы в Исполнительном комитете сочтены».

Большинство членов Политического комитета поддерживают Бен-Гуриона и решают вызвать Вейцмана в Палестину. Речь идет о проекте организации в Палестине Всемирной конференции сионистов; разумеется, Исполнительный комитет «Еврейского агентства» приглашает и Вейцмана. Однако председатель Сионистской организации категорически отказывается от приглашения, и в конце концов Конференция не состоится. В Лондоне Вейцман доверительно сообщает одному из своих близких друзей, что антипатия и пренебрежение, которые испытывает к нему Бен-Гурион, стали навязчивой идеей и добавляет: «Я никогда больше не буду заседать вместе с ним в одном Исполнительном комитете».

В конце июня 1943 года член британского кабинета Лео Амери сообщает вернувшемуся в Лондон Вейцману о создании правительственного комитета для формирования новой палестинской политики и что одним из рассматриваемых решений является установление еврейского государства не только в Самарии, но и в других регионах, на что Вейцман отвечает: «Слишком мало и слишком поздно». Бен-Гурион снова в ярости, поскольку его противник проводит в Лондоне собственную политику и встречается с английскими руководителями, в то время как Исполнительный комитет в Иерусалиме, держась в стороне, лишь изредка получает от него письменные отчеты. Тогда Моше Шарет и Берл Локкер отправляют Вейцману телеграмму с просьбой приехать как можно скорее. Он снова отказывается, веря, что центр сионистской деятельности снова находится в Лондоне; своим друзьям он объясняет, что «не хочет противостоять Палестине и никогда не сядет за один стол с Бен-Гурионом». Получив такой ответ, во время заседания сионистского Исполнительного комитета в Иерусалиме Бен-Гурион встает и заявляет о своей отставке. Этот поступок вызывает в Палестине настоящую сенсацию, отголоски которой доходят до Вейцмана. Он утверждает, что о причинах негодования Бен-Гуриона ему ничего не известно и приглашает палестинскую делегацию приехать в Лондон: «Чтобы ни случилось с Бен-Гурионом, с ним я сотрудничать не буду. Для меня это просто невозможно».

В течение двух последующих месяцев Политический комитет и Центральный комитет «Мапай» проводят ряд совещаний, на которых нападки Бен-Гуриона на Вейцмана становятся все более и более резкими. Впервые он прослеживает историю их бурных взаимоотношений и делает вывод: «Наилучшим решением было бы исключить его из любых видов политической деятельности, но не из сионистского движения». Даже Моше Шарет, который не согласен с выводами Бен-Гуриона, должен согласиться, что он справедливо оценивает ошибки Вейцмана. Однако Бен-Гуриону не удается убедить товарищей в необходимости нейтрализовать Вейцмана. Слабость его позиции объясняется его экстремизмом. В самом деле, он отказывается рассмотреть любой компромиссный вариант или попытку, способную принудить Вейцмана к сотрудничеству с коллегами. Видя, что Бен-Гурион упорствует в своем негативном к нему отношении, Каценельсон теряет терпение и старается его сдержать, умоляя взять назад заявление об отставке.

Такой поворот в борьбе против Вейцмана придает силы Бен-Гуриону, поскольку по сравнению с прошлым годом, он уже не чувствует себя в полной изоляции. Уступая настояниям своих лондонских коллег, Вейцман даже отсылает ему телеграмму с просьбой вернуться к своему решению. Если Бен-Гуриону пока не удалось поколебать преимущественное положение Вейцмана, он тем не менее нарушил равновесие сил, склонив чашу весов в свою пользу.

Но передышка длится недолго, и не проходит и недели, как он сталкивается с инакомыслием в своей партии. Официально созданная в конце 1938 года и состоящая по большей части из представителей движения киббуцов, авангарда социалистического движения, «фракция В» настаивает на яростной борьбе с Великобританией и создании еврейских сил самообороны. До этого она была объективным союзником Бен-Гуриона, противясь разделению Палестины, которому открыто предпочитала расплывчатый проект международных полномочий на всей территории страны. Она отклонила план Пиля 1937 года и считала, что Билтморская программа может привести только к дроблению. Окончательный разрыв произошел в марте 1944 года на конгрессе «Мапай», когда «фракция В» отделилась и приняла название партии «Единство труда», которую ранее основали Бен-Гурион, Каценельсон и Ицхак (Иосиф) Табенкин. Последний — руководитель «фракции В» — привел с собой многочисленных активных союзников Бен-Гуриона, самых уважаемых руководителей киббуцов, самых блестящих офицеров «Пальмаха», элиту «Хаганы». Испытания следовали одно за другим… Но самая тяжелая утрата ожидала его летом 1944 года…

Глубокой ночью 15 августа 1944 года его будит Давид Хакоен, известный деятель Рабочей партии, от которого он узнает о смерти Берла Каценельсона. От неожиданности он падает навзничь, затем встает с безумным взглядом. Внезапно лицо его искажает ужасная гримаса и он валится на кровать. Хакоен поражен силой его реакции:

На заре он отправился в Иерусалим, в квартиру, где находилось тело Каценельсона. Там уже было много народа. Он молча оглядывает лица друзей и падает в обморок. Придя в себя, он просит оставить его одного. Друзья выходят из комнаты и уже в дверях слышат его ломающийся голос, обращенный к покойному: «Как ты смеешь это делать, Берл? Как ты можешь нас оставить?». Затем все стихло. Два часа он сидит рядом с бренными останками друга. Выходя, он говорит своему сыну Амосу: «Это был мой единственный настоящий друг».

Он тяжело переносит смерть Каценельсона, перед которым буквально преклонялся. Вспоминая о нем, он скажет, что «это был самый близкий для меня человек».

Однако кончина Каценельсона придала Бен-Гуриону еще больший политический вес. Теперь он был главный — почти единственный — лидер Рабочей партии.

В конце войны уже никто не должен был стоять с ним рядом и удерживать его импульсивные порывы или тормозить смелые решения; плечи его согнулись под грузом ответственности, а вокруг редели ряды крупных лидеров. Вейцман стал «старой гвардией»: больной, он уже не способен противостоять ему и подавлять своим авторитетом, как это было раньше. Табенкин замкнулся в своем сектантском фанатизме. Бен-Цви и многие другие основатели выдохлись и перешли на вторые роли. Каценельсона, «компаса» движения, не стало. Приобретя политическую зрелость, в полном одиночестве, без друзей, которым можно довериться и которые поймут, Бен-Гурион проведет еврейскую общину Палестины через еще более страшные испытания.

Годы войны окажутся для него наиболее тяжелыми. Кроме того, его личная жизнь уже долгие годы испытывает кризис. Отношения с Паулой зашли в тупик, она на грани отчаяния. Конечно, его нельзя назвать образцовым семьянином. Если он не в заграничной командировке, значит, поглощен своей общественной дёятельностью и даже не думает о домашних проблемах. Находясь в отъезде, он заказывает десятки книг и просит переслать их на домашний адрес, не думая о том, что жене придется оплатить эти 10–17 книг из своего месячного жалованья. Она делает все возможное, чтобы избавить его от финансовых проблем, допоздна готовит еду и стирает белье и частенько делает вид, что не голодна, чтобы он и дети могли поесть досыта. Позже врачи установят, что она страдала хроническим недоеданием. Когда Жеула выходит замуж, в доме нет денег не то что на мебель для молодых, но и на ткань для ее свадебного платья, в связи с чем «Еврейское агентство» высылает требование, чтобы Бен-Гурион, всегда гордящийся своими принципами, немедленно вернулся домой.

Кроме домашних хлопот Паула берет на себя ответственность за воспитание детей. Отец никогда не занимается ими, он никогда не поиграет и не поговорит с детьми, а просто запирается у себя в кабинете. Дети быстро поняли, что его нельзя беспокоить. Однажды он решает сыграть роль отца и зовет в кабинет Амоса, который в школе получил плохие отметки. «Когда я состарюсь, — говорит он, — я уже не буду на тебя сердиться за плохую учебу. Но сейчас я занят, Амос! И не могу этим заниматься, даже если уверен, что в старости это меня очень огорчит».

Стоит ли удивляться, что Паула часто затевала скандалы. Однако непонимание, разделявшее супругов, имело более глубокие корни. Бен-Гурион всегда отличался романтизмом и страстностью (его младшая дочь Ренана вспоминает о нем, как о сентиментальном и чувствительном человеке), а жена больше не проявляла внимания к его политическим проблемам и не стремилась его поддержать. В своей семье он чувствовал себя таким же одиноким, как и в общественной жизни. Время от времени Паула не скрывает злости, упрекает, что он охладел к ней и пренебрегает ею. Однажды после подобной сцены, происшедшей накануне его отъезда, он написал ей из Стокгольма:

Но семейные отношения не становятся лучше. В 1937 году он со всей откровенностью отвечает на ее полное горечи письмо:

Тот факт, что она является спутницей Бен-Гуриона, не приносит Пауле ни малейшего удовлетворения, но накопившиеся повседневные заботы приводят ее к уверенности, что в жизни мужа были другие женщины. На первый взгляд, эти страхи могут показаться удивительными. Мысль о том, что такой человек, как Бен-Гурион, ухаживает за женщинами, не соответствует представлению о его жизни — ни личной, ни общественной. Однако в годы юности он отличался сентиментальностью, ему нравились хорошенькие женщины, и можно предположить, что в зрелом возрасте, занимая большое положение, он не остался безразличен к женской красоте. До настоящего времени ни одна женщина не написала ни одной строчки о своих близких отношениях с Бен-Гурионом. Вероятно, те, кто искал его общества, предпочли об этом умолчать, чтобы сохранить его репутацию. Как только он станет премьер-министром, близкие и соратники воздвигнут глухую стену молчания вокруг его личной жизни, а о его отношениях с женщинами никогда и нигде не будет опубликовано ни слова.

Некоторые пытаются объяснить внебрачные связи Бен-Гуриона чувственной пустотой, царящей в его отношениях с Паулой. Правда это или нет, но он никогда не считался склонным к амурным похождениям и не думал, что такая слава может способствовать упрочению его репутации. Много лет спустя он вынужден был встать на защиту Моше Даяна, чья любовная история стала достоянием гласности. Отвечая на письмо обманутого мужа, он пишет:

В заключение, чтобы доказать справедливость своего высказывания, он процитировал царя Давида и адмирала Нельсона: «Невозможно (и, на мой взгляд, недопустимо) рассматривать тайную, интимную жизнь человека — мужчины или женщины — и тем самым определять его место в обществе». Когда по аналогичному поводу к нему обратилась Руфь Даян, он ответил: «К этому надо привыкать, личная и общественная жизни выдающихся людей часто проходят параллельно, но никогда не пересекаются». Однако эти слова не утешили Руфь Даян, для которой «мир рухнул».

Такой же была реакция Паулы, когда в сороковых годах она внушила себе, что муж ей изменяет. В отчаянии и гневе она помчалась в Иерусалим к Рахиль и Ицхаку, ближайшим друзьям мужа, и, рассказав о своих подозрениях, стала угрожать покончить с собой. Ценой невероятных усилий им удалось ее успокоить, и они стали ее уговаривать.

И хотя подозрения не рассеялись и однажды она строго отругала дочь за то, что та осмелилась пригласить в дом подружку, которая «была любовницей отца», супруги помирились и отношения между ними наладились.

Любопытно, что история с возмущенной Паулой произошла как раз в то время, когда Бен-Гурион получил прозвище «Старик». Он сам рассказал, что однажды, когда он с друзьями сидел в ресторане, из-за соседнего столика встала девочка и, показав на него пальцем, громко спросила: «А кто этот старик?». Прозвище осталось. Скоро ему должно было исполниться шестьдесят, и он был признанным лидером евреев Палестины. Его речи, статьи и книги становились событием. Их внимательно изучали, анализировали и цитировали. Именно в это время начал проявляться его необычайный магнетизм — Божий дар, который делает людей выдающимися политическими деятелями. Те, кто был приближен к нему или очарован силой его личности, редко находили в себе мужество ему противоречить.

Не желая тратить время попусту и выслушивать банальности, он никогда не любил приемов И принятых на них шуток и колкостей, не любил светских пустых бесед. Чрезвычайно прагматичный, он не признавал уловок и прямым путем шел к поставленной цели. Однажды к Каценельсону пришел известный писатель и с возмущением сказал: «Я пришел к Бен-Гуриону, и он сразу же спросил: «Что вам надо? Вы по какому вопросу?». Сесть и просто поговорить с ним совершенно невозможно!». На следующий день Каценельсон сказал писателю: «Бен-Гурион хочет вас видеть. Пожалуйста, зайдите к нему во второй половине дня». Удивленный писатель пришел к Бен-Гуриону и застал его за изучением бумаг, лежащих на письменном столе. Старик поднял голову, сказал: «Садитесь» и продолжил прерванное занятие. Через некоторое время он отложил ручку, наклонился вперед и внимательно посмотрел на посетителя. «Говорите, говорите», — произнес он и, видя изумление писателя, с невинным видом добавил: «Вы сказали, что со мной невозможно разговаривать. Ну что ж, давайте попробуем! Начинайте!».

Авторитарный по натуре, он четко представлял себе качества, которыми должен обладать руководитель. Говорить правду он считал непременным требованием политической жизни. Впоследствии он четко определил, что должен и чего не должен делать настоящий руководитель.

Хотя это краткое изложение мыслей было написано много лет спустя, он соблюдает эти положения в годы войны. Когда дело повернулось в пользу союзников, он все более и более осторожно проводит политику сионизма между войной с Гитлером и борьбой с «Белой книгой». Великобритания сделала жест примирения по отношению к евреям Палестины, когда Черчилль сообщил Вейцману о решении своего правительства создать еврейскую бригаду в самом сердце британской армии. Бригада вступит в боевые действия только на несколько месяцев, перед самым окончанием итальянской кампании, но военное образование ее солдат, опыт регулярной армии и боевой навык, ее решающая роль в организации приема выживших после геноцида и их нелегальная переправка в Палестину способствовали превращению бригады в основную армию для борьбы за независимость.

Черчилль решает сдержать обещание, данное в декларации Бальфура, установив в Палестине еврейское государство, и в 1943 году создает министерскую комиссию, которая принимает программу разделения страны. Однако если Уайтхолл принял к рассмотрению это решение, то полномочные власти придерживаются положений «Белой книги». Видя те суровые меры, которые продолжают применяться властями, трудно представить, что премьер-министр, в чьем подчинении они находятся, тайно подготавливает создание еврейского государства. Ревизионисты в полной мере изливают свой гнев, организуя в разгар мировой войны террористические действия против англичан.

В этой резкой перемене политики есть горькая ирония судьбы. В начале войны ревизионисты разделяли точку зрения Жаботинского, который настаивал на сотрудничестве с Великобританией в борьбе против Гитлера. Их секретный военный отдел «Иргун» («Национальная военная организация») тоже следовал этой линии с таким усердием, что бойкотировал организованные Бен-Гурионом демонстрации протеста против указов о продаже земель! Однако размах подобного сотрудничества с англичанами заставил взбунтоваться самых фанатичных членов «Иргуна». Под руководством Авраама Штерна они призвали к войне до победного конца против полномочных властей, которая приняла форму крупномасштабного терроризма. Это было непримиримое расхождение взглядов, и после смерти Жаботинского в рядах «Иргуна» произошел раскол. В конце концов группа Штерна стала называться «Лехи» — сокращение по первым буквам «Бойцы за свободу Израиля». «Иргун» преодолел долгий период замешательства, когда его члены разрывались между желанием вступить в английскую армию и бороться с нацизмом или же воевать против «Белой книги». Что касается группы Штерна, то они колебались в выборе лучших средств борьбы с англичанами. Их экстремистские лозунги не нашли поддержки у населения, а ограбления банков для финансирования своей деятельности и смерть еврейских полицейских способствовали полной дискредитации. Почти смертельный удар «Лехи» получила от англичан, которые обнаружили убежище Штерна и убили его.

В 1944 году «Иргун» прерывает перемирие с полномочными властями и переходит к действиям под руководством бывшего шефа «Бетара» в Польше Менахема Бегина — человека смелого, блестящего и красноречивого оратора, обладающего уникальными организаторскими способностями, который сумел дать новую жизнь организации. Члены «Иргуна» разворачивают жестокий террор, взрывая по всей стране британские представительства, нападая на полицейские посты и убивая офицеров. Переодевшись арабами или надев форму британских солдат или полицейских, они захватывают оружие в английских казармах и берут заложников.

Во время этих операций многие члены «Иргуна» убиты или ранены, и часть еврейской общины, в основном молодежь, восхищена отважными бойцами, которые, рискуя жизнью, сражаются против иностранного господства. Однако большинство населения настроено против террора. Для руководителей «Еврейского агентства» насилие является лишь политическим оружием, к которому можно прибегнуть только в регламентированных политических и моральных рамках. «Иргун» же превысил допустимые пределы, сопровождая свою борьбу против англичан ограблениями банков и убийствами «предателей» и «стукачей».

Возрастала опасность возникновения братоубийственной войны между диссидентами — «Иргун», с одной стороны, и «Лехи» и «Хагана», с другой. В октябре 1944 года Бегин встречается с Моше Снэ, руководителем национального штаба «Хаганы», приближенным Бен-Гуриона. По словам Снэ, Бегин несколько раз повторил, что «после смерти Жаботинского мы видим в лице Бен-Гуриона единственного человека, который сможет руководить политической борьбой сионизма. Мы готовы поступить в его распоряжение, но только после того, как Бен-Гурион станет во главе комитета национального освобождения или возглавит еврейское временное правительство, начав войну против правительства [британского]». Бегин говорит о войне, Снэ — о политических мотивах и требует, чтобы «Иргун» прекратил террористические акты хотя бы временно. Однако беседа приобретает характер диалога двух глухих, как это было при встрече Бегина с Элияху Голомбом, официальным главой «Хаганы». Не сумев убедить Бегина положить конец терроризму, Голомб в конце разговора заявляет, что «Хагана» будет наносить удары «Иргуну» до тех пор, пока последний не прекратит террор. По словам Бегина, Голомб сказал: «Мы встретим вас внутри и вышвырнем вон!». В это самое время у некоторых членов «Хаганы» уже был в руках готовый план действий против «Иргуна». В момент, когда напряжение достигло своего апогея, происходит убийство в Каире, которое и спровоцировало развязывание боевых действий против террористических групп.

В ноябре 1944 года после пятилетнего отсутствия Вейцман готовится вернуться в Палестину. Прежде чем покинуть Лондон, он в последний раз беседует с Черчиллем, который советует ему поехать в Каир и встретиться там с лордом Мойном, министром, постоянно проживающим на Среднем Востоке. «За два года он сильно изменился и приобрел политическую зрелость», — подчеркивает британский премьер. Однако через два дня после этого разговора и за несколько дней до приезда Вейцмана лорд Мойн был убит двумя членами «Лехи», которые специально для этого прибыли в Каир. Вейцман в ужасе. В письме к Черчиллю он выражает «свое глубокое возмущение и ужас», а также заявляет, что «такого рода политические убийства особенно отвратительны». Бен-Гурион не выражает соболезнований, но решает жестоко наказать за неповиновение.

Нельзя сказать, что Бен-Гурион, самый радикально настроенный лидер социалистов, был именно тем, кто возглавил кампанию против диссидентов. Он занял характерную для себя позицию: он верит в справедливость борьбы за фундаментальные права евреев, которые определены декларацией Бальфура. По его мнению, применение оружия является законным только для противостояния попыткам англичан воспрепятствовать осуществлению этих прав. Но антибританский терроризм он расценивает как удар в спину союзника.

В таких условиях началась операция под невинным названием «Сезон», о которой хотелось бы забыть… «Сезоном охоты» называют ее те, кто помнит… охоты на людей. Воспользовавшись эмоциональным накалом, вызванным убийством лорда Мойна, Бен-Гурион убеждает Исполнительный комитет принять далеко идущее решение:

Эта резолюция вызывает резкое недовольство, но Бен-Гурион не отступает. Он решается на сотрудничество с англичанами в борьбе против «Иргуна» и заявляет в ноябре 1944 года: «Мы столкнулись с альтернативой: или терроризм, или политическая борьба; террористические организации или организованная еврейская община. Если бы выбираем политическую борьбу… то должны восстать и принять соответствующие меры против терроризма и осуществляющих его организаций. Пора перейти от слов к делу».

Это заявление служит началом второй части операции «Сезон», во время которой по всей стране захватывали членов «Иргуна», отводили для допросов в стоящие отдельно дома или киббуцы, в некоторых случаях били и отбирали деньги. Поименный список задержанных передавался британской полиции, а иногда члены «Хаганы» напрямую сдавали их англичанам. Эта кампания легко могла перерасти в братоубийственную войну, но «Иргун» нашел в себе силы проявить умеренность: «Вы не должны поднимать руку или оружие на молодых евреев, — приказал Менахем Бегин лидерам террористической организации. — Они не заслуживают порицания. Это наши братья. Их обманули, ввели в заблуждение… Между братьями не должно быть войны». И ее не было.

Операция «Сезон» продолжается до марта 1945 года и в короткие сроки достигает своей цели: до конца войны не было ни одного теракта «Иргуна» (в результате соглашения, заключенного с «Хаганой», «Лехи» приостановила свои действия и в период проведения операции «Сезон» членов ее никто не трогал). Однако организация не была уничтожена и Менахему Бегину удалось избежать ареста. В ближайшем будущем Бен-Гурион выиграл сражение, хотя завоеванная им победа была горькой. После себя она оставила раны, которым никогда не суждено зарубцеваться. Слепая ненависть разделила еврейскую общину на два лагеря.