Берег сильных

СВЕТ МИРА

К полудню все небо заволокли облака и в метеорологической станции стало темно. Тяжелые мутно-желтые облака расползались из невидимых глубоких долин и поднимались вверх, но все никак не могли слиться и окутать спластовавшимися клубами скалистую вершину. Добравшись до нее, облака будто теряли свою темную силу, рассеивались, обходили ее как остров и откатывались дальше, подгоняемые холодным ветром, наполнившим пустотой все пространство над мрачными горами. Из глубоких отвесных ущелий изредка доносился глухой вой, сопровождаемый тревожным лаем собаки. Ощетинив длинную рыжую шерсть, она то застывала на кромке пропасти, о которую разбивались водовороты облаков, то стремительно неслась по утоптанной тропинке и железное кольцо звенело, скользя по натянутой между станцией и конурой проволоке.

— Надевайте свитера! — сказала жена метеоролога. — Холодает.

Облачившись в толстые свитера, мы подсели к окну. Утром мы грелись на ярком солнышке и перед нами насколько хватало глаз простирался хаос горных вершин и хребтов, посеребренных первым снегом; а сейчас все иначе — не менее хаотическое море движущихся облаков застилало весь горизонт. Мы сидели молча, удивленные могучим величием гор и изредка поглядывали на женщину, суетившуюся у горящей печки. Ее муж, метеоролог Вельо, еще утром ушел проверить дождемеры по ту сторону огромного водосборного района, и плохая погода задержала его где-то в горах. Но, похоже, и он, и его жена, уже привыкли к резким переменам погоды и не пугались их, а может суровые условия жизни на голой скале, продуваемой со всех сторон, приучили их не выдавать свою тревогу.

— Слышишь, как гудит в ущелье? — шепнул мне друг.

Я кивнул. Всего метров на двадцать ниже вершины начиналось скалистое ущелье, в котором долго не смолкал гул брошенного туда камня, а сейчас ветер гудел в нем как в исполинской воронке. Сделаешь один неверный шаг или случайно поскользнешься на этих камнях и мгновенно сорвешься с утеса в темную бездну. Я успокаивал себя тем, что Вельо опытный горец и ему не впервой взбираться по опасным тропинкам, по которым совсем скоро начнут спускаться и громыхать снежные лавины, но чем темнее становилось снаружи, тем тревожнее делалось у меня на душе.

Свет короткого дня как бы растворился в холодной серости, низкое небо накрыло вершину и порывы ветра принесли тяжелые капли. Мой друг подальше отодвинулся от розетки на стене.

— Не бойся! — усмехнулась жена метеоролога. — Сейчас не сезон гроз!

— Подальше безопаснее! — вздохнул друг.

Массивное каменное здание метеостанции было огорожено защитной сеткой и на плоской крыше торчали толстые громоотводы, громоотвод был и на собачьей конуре, но во время грозовых бурь и это не спасало — из розеток выскакивали языки пламени. Этих языков и боялся мой друг, и шаровых молний тоже, о которых наслышался так много, что в любой момент ждал удара ослепительного шара о сетку окна. Казалось странным, что мы, сидя в теплой комнате, нуждаемся в ободряющих словах женщины, муж которой бродил в раскисшей пустоши рано спустившейся ночи в горах.

Я встал, набросил куртку на плечи и вышел. Кольцо на цепи звякнуло, но собака двинулась не в мою сторону, а к краю пропасти, залаяв отрывисто и резко. Со всех сторон валил мокрый липкий снег и в его холодной белизне казалось, будто весь мир сосредоточен лишь в желтоватом свете окна.

Хлопнула дверь. Жена метеоролога встала рядом.

— Кто-то идет!

— Наверно, Вельо.

— Нет, не он, — прислушалась женщина.

Собака продолжала лаять все также отрывисто, но ее лай тонул во мраке.

Женщина ударила в сигнальный колокол и его ясный звук разнесся далеко вокруг.

— Кто бы это ни был, но через полчаса он будет здесь!

Мы вошли в комнату. Собака продолжала лаять через равные интервалы.

— Она всегда дает знать, когда сюда кто-то поднимается? — поинтересовался мой друг.

— Всегда! — ответила женщина, глядя на буйное пламя в печке. — Но на Вельо не лает, а только скулит и скребет по стене!

— Вельо задерживается!

— Придет!

Короткий день кончился. Вельо действительно должен был быть уже здесь, а не те, новые, необычные для этого времени посетители, двигавшиеся по узкой тропинке вдоль пропасти.

Собака залаяла еще отрывистее, яростнее, а потом вдруг заскулила и заскребла по камням под окном.

— Вельо! — женщина неожиданно быстро для своего крупного тела выпрямилась и по тому, как сразу оживилось ее широкоскулое лицо, мы почувствовали глубоко затаенную в ней тревогу. — Вельо возвращается!

В то же мгновение собака опять залаяла, вероятно, ее ввели в заблуждение незнакомые люди, мешавшие радостной встрече с Вельо.

Мы снова вышли наружу. Собака почуяла нас и вроде бы успокоилась.

— Грынчар! Успокойся, дружище! — услышали мы совсем близко мужской голос, и вскоре в белесой темноте появились две тени.

Собака стремительно бросилась к ним, кольцо скользнуло по проволоке, но тени двигались спокойно. Похоже, они не впервые шли на станцию и знали, что проволока не доходит до тропинки.

Присмотревшись, жена метеоролога всплеснула руками:

— Бате Георгий, како[1] Станка, да неужто вы?

— Мы, Божуро! — ответил мужчина.

Тени приблизились. Их плечи, капюшоны и рюкзаки побелели от мокрого снега. Божура сначала поздоровалась с мужчиной — высоким, сухопарым, но прямым; потом расцеловалась с женщиной, скрытой под капюшоном широкой накидки. В нескольких шагах от нас, разинув пасть, стояла собака.

— И Грынчар нас забыл! Не узнал! — сказал с притворной бодростью мужчина.

Божура уловила эту нотку в его голосе и поспешила пригласить их в дом:

— Проходите, проходите же! Как раз и Вельо возвращается!

Я не успел спросить, кто они, только что прибывшие. Но было ясно, что эти пожилые люди — наверняка пенсионеры, бывшие учителя, что было видно по тому, как свободно они держались, по выработавшейся легкости в голосе мужчины и строгости, одухотворенности лица женщины. Похоже, всю свою жизнь они мечтали бродить по горам, и именно это сдружило их как и многих других с Божурой и Вельо.

— В прошлом году вы не заглядывали к нам, и мы с Вельо дивились, где же вы, что случилось, да и не смогли с вами связаться, ведь Вельо ездил ванны принимать, свое люмбаго лечил! — радостно болтала возбужденная Божура, наливая чай в большие кружки и вслушиваясь в тихое подвывание Грынчара, в его отрывистый, резкий лай.

— Вельо вроде бы не один! — сказал мужчина.

— Не один! — подтвердила Божура. — Ведет кого-то!

И действительно, вскоре на тропинке, ведущей из седловины, послышались голоса, приближающиеся шаги. Божура широко отворила дверь и вместе с холодом в комнату ворвались человек пятнадцать девушек и юношей.

— Встречай народ, жена! — сказал Вельо и стряхнул с тонких, провисших усов капельки растаявшего снега.

Его светлые глаза сияли, по обветренному лицу разбегались паутинки морщин.

— А у нас и другие гости! — тихо сказала Божура.

Вельо по привычке сощурил свои зоркие глаза.

— Ага! — догадался он и, сбросив отяжелевшую штормовку, вошел в комнату. Долго живя в горах, он привык говорить громко и теперь слова двух пожилых гостей тонули в раскатах его мощного голоса.

Ребята тоже сбросили рюкзаки и верхнюю одежду, разулись и в носках вошли в комнату. Руководил ими молодой стеснительный мужчина с облысевшим теменем.

— Садитесь, садитесь, где найдете место! Грейтесь! — пригласил их громко Вельо, а потом стал объяснять, как встретил их, вот этих юношей и девушек вместе с учителем, заблудившихся на голых склонах седловины. Они шли на турбазу, но упал туман, и, наверное, так бы и бродили всю ночь — усталые, мокрые, продрогшие…

— Хорошо, что встретили вас! — сказал переведя дух учитель.

— В горах шутки плохи! — заметил спокойно, но наставительно пожилой гость, смотря на девушек, которые помогали Божуре накрывать на стол.

По заведенному здесь обычаю за стол садились все вместе и хотя посторонним запрещалось спать на вершине, многие пользовались гостеприимством Божуры и Вельо, да и никакой запрет не мог прогнать тех, кто в такую вот ночь, как эта, нуждался в крыше над головой. Перед тем как сесть за стол, учитель попросил Вельо позвонить на турбазу и предупредить, чтобы там не беспокоились. А на турбазе поинтересовались двумя пожилыми туристами. Потом Вельо и Божура вышли, чтобы снять очередные данные, а когда вернулись, молодой учитель строго призвал учеников соблюдать тишину, пока Вельо передавал по телефону сведения о погоде. Все телефонистки на линии знали его и он тоже различал их по голосам, называл по именам и расспрашивал о новостях на дальней земле, там, внизу.

Мы расселись вокруг стола, тесно прижавшись друг к другу, ветер протяжно выл в трубе, за решеткой окна сверкали сугробы снега и все почувствовали себя близкими, давно и хорошо знакомыми. Ребята здорово проголодались, ели с аппетитом, переговаривались, шутили и их беззаботный смех оглашал одинокую станцию. Даже стеснительный учитель оживился и все благодарил Вельо, который помог им так легко выбраться из страшной седловины в горах.

— Все в порядке, дорогой! — кричал Вельо, хлопал его по плечу и раскатисто смеялся над шутками молодежи. — Люблю я вот так собраться с людьми, побеседовать!

Только двое пожилых гостей сидели молчаливые, пристроившись на краешке стола и им было чуждо общее веселье. Божура напрасно пододвигала им самые вкусные кушанья, напрасно потчевала их.

— Спасибо, милая, спасибо! — отказывалась хрупкая женщина с одухотворенным строгим лицом и медленно отхлебывала чай из тяжелой кружки, охватив ее тонкими, нервными пальцами.

Ее муж тоже утомленно кивал головой и оба — поседевшие, задумчивые, тихие и какие-то далекие — вроде бы становились все незаметнее, пока молодежь постепенно завладевала комнатой.

Божура пошла разжечь печку в маленькой комнатушке и расстелить матрасы для мальчиков. Девочки захотели спать в одной комнате с ней, и Божуре предстояло потом еще долго вспоминать, как с обеих сторон рядом с ней лежали по две девушки. Под тяжестью тела пружина на широкой кровати прогнулась и уснувшие девчата все скатывались на нее. Она изредка отодвигала их, а потом обняла и так лежала до утра, не сомкнув глаз…

Снегу навалило порядочно и Грынчар забрался в конуру. Молодежь в комнате пела, веселилась и всем было очень забавно, что они танцуют в носках.

— Трудные стали ваши танцы! — громко говорил Вельо. — Не могу их выучить! Давайте-ка лучше споем какую-нибудь нашенскую песню, народную!

Молодые рассмеялись, их учитель виновато улыбнулся.

— Не почитают теперь народные песни! — смущенно заметил он. — У них другие интересы!

— Что значит другие? — прогремел Вельо. — За это я их вывел из тумана?

— Другие, — вздохнул учитель, — новые.

— Тогда хотя бы революционную спели! — неожиданно напомнила о себе пожилая женщина, звонким, но утомленным голосом.

Девушки переглянулись, ребята недовольно поджали губы. Минуту, две в комнате стояла тишина и снова стал различим тонкий вой ветра в трубе.

— Ну, — приподнялась женщина, поняв молчание, наступившее после ее слов, — нам, пожалуй, пора, уже поздно!

Божура вышла с ними. Молодежь отдохнула, пустила транзистор на полную мощность и как раз собиралась снова начать танцы, но Вельо встал и выключил музыку. Его сухощавое лицо вытянулось, усы торчали воинственно. Я его знал давно, он всегда был веселым, жизнерадостным и странным казался его неприветливый вид.

— Мы ведь под одной крышей собрались! — начал он глухо. — Я вас привел сюда! И не жалею об этом… — Вельо остановился, раздумывая, продолжать ли дальше. — Но гостей дороже, чем эти двое, здесь у меня не было, — добавил он тихо, с болью. — Не знаю, поймете, сможете ли это понять… У них была дочь, школьница как вы, в последнем классе. Погибла в наших горах, как раз завтра годовщина… Обещала родителям, что после победы приведет их сюда, чтобы с высоты окинуть взглядом широкий мир! Не выполнила своего обещания! Но каждый год, накануне годовщины ее смерти, они приходят сюда и у меня нет гостей дороже их!

Вельо проглотил ком, застрявший в горле, и уставился на темное окно, за которым белел снег. Молодой учитель и ученики стояли, опустив головы.

Я незаметно взял куртку и вышел. В необъятном просторе вокруг скалистой вершины бушевала снежная метель. Ветер выл в исполинской воронке ущелья и в короткие затишья между его мощными порывами мне чудилось, что я слышу знакомый, до боли дорогой напев о том, что тот, кто пал в бою, не умирает…

Может это пела молодежь в метеостанции?

И слышали ли их в своей маленькой комнате те двое пожилых?

Я напрягался, стараясь увидеть широкий мир, далекий свет и сияние городов и сел внизу, там, на земле, как говорил Вельо, но перед моими глазами расстилался только белый хаос вечных гор, среди которых рождался свет мира.

Перевод В. Миневой.