Берег сильных

ВЕЧНО ЗЕЛЕНЫЙ ПОЯС

Помню этот день!

Майское солнце клонилось к закату, но все еще было светло, очень светло, и день казался мне бесконечно длинным. Огромная каменная река разрезала гору, под громадными, отшлифованными глыбами гранита журчали невидимые потоки, принося едва уловимую прохладу. К склону, где приютилась маленькая гостиница, вела дорожка, пересекавшая морены. На маленькой полянке, у самых камней, туристы соорудили несколько шалашей из веток. И всегда, начиная с ранней весны, когда снег на окрестных вершинах окрашен в желтоватые тона, до поздней осени в шалашах ночевали туристы, горели костры. Время от времени пламя растворяло густой мрак, лизало серый гранит, золотило встречный лесистый склон и, сдается мне, что именно в такие прекрасные ночные мгновения родилось имя этого волшебного уголка.

— Ты должен встретить их там, когда они будут возвращаться! — сказал мне Дамян. — Лину с подпольщицей и еще одну девушку! На подпольщице будет зеленый платочек, она будет идти посредине! Когда они остановятся возле шалашей и начнут есть, ты сходи и налей воды во фляжку. Вернись к ним и скажи: «Вода холодная». А Сашка, та, что с зеленым платочком на шее, ответит тебе: «Когда хочется пить, всегда кто-нибудь предложит глоток воды!» И первой напьется прямо из фляжки. А потом ты знаешь, что нужно делать!

Я знал, что мне делать и до этого и после, но встреча с девушками почему-то беспокоила меня.

Я спрятал свой рюкзак в густых зарослях возле морен, сунул туда же пистолет, чтобы можно было наблюдать за местом, а в случае опасности выбраться невредимым. Другие охраняли дорожки, ведущие к полянам, где проводилась конференция. Один из товарищей несколько раз наведывался ко мне и каждый раз я отвечал ему одно и то же: «Пока ничего!»

По крайней мере я не замечал вокруг ничего подозрительного. Проходили туристы, в основном молодежь, некоторые из них усаживались на полянке, ели, отдыхали, загорали на солнце.

К полудню оживление утихло. И эти несколько часов, когда все попрятались в прохладных горных ущельях, показались мне томительно долгими. Потом жара стала спадать. Солнце все еще палило, но в воздухе уже чувствовалась легкая прохлада, какое-то дуновение, хотя ни один листок в лесу не шелохнулся.

— И смотри в оба! — не выходили у меня из головы слова Дамяна. — Вместо Лины может прийти другая девушка! Так что если прозеваешь их, потом будет трудно открыть Сашку, и она тоже не будет знать что делать! А ты жизнью своей отвечаешь за нее!

— Да ладно тебе! — отмахнулся я, но догадывался почему он так беспокоится.

Чем больше времени проходило, тем медленнее тянулся солнечный день, тем острее ощущал я беспокойство в груди. Сидя неподалеку от тропинки, я строгал ветку и зорко наблюдал за каждым, кто появлялся со стороны тенистого леса. Я узнал многих из тех, кто прошел мимо меня утром, и даже подумал, что некоторые, может быть, участвовали в конференции, но не знал кто, да и им вряд ли могло прийти в голову, что я неспроста сижу возле морен. Над темным поясам вечно зеленого леса торчали плеши седловины, за которой простиралось высокое плато. Где-то там, среди скалистых склонов, вдали от людных троп и любопытных взоров состоялась конференция.

На этом моя первая задача по охране товарищей закончилась. Оставалось встретиться с Сашкой и, как говорил Дамян, ценой жизни охранять ее. Вспоминая тот далекий день, я понимаю, что помимо напряжения и легкого беспокойства испытывал и любопытство, и желание увидеть, наконец, Сашку вблизи. Иногда, когда художники рисуют ее портрет, меня просят высказать свое мнение насчет сходства. А я обычно стою молча, говорю для приличия несколько добрых слов, да, похожа, конечно, похожа, и спешу уйти, остаться наедине с самим собой.

Как мне описать образ, который живет в моем сердце, все те неуловимые черты, которые навсегда запечатлелись в моей памяти?

…Они показались на бурой от сгнивших иголочек хвои тропинке, но я почувствовал их присутствие задолго до того как они вышли из-под тени деревьев. Беззаботно, не спеша шли три молоденькие веселые девушки. Лину я узнал издали, а на шее той, что шла посередине, действительно был повязан зеленый платочек и, по крайней мере тогда, она не показалась мне подпольщицей.

Я едва удержался, чтобы не вскочить.

Девушки шли по дорожке. Остановились у морен, посмотрели вверх, в сторону хаотического каменного водопада, и пошли опять — легкие, беззаботные, как и все остальные, проходившие мимо меня в течение этого длинного дня.

Но почему Сашка совсем не походила на подпольщицу? У нее было загорелое лицо с розовыми пятнами возле носа, гладкая кожа, черные брови и темные, глубокие глаза. Хочу еще раз повторить: у нее были действительно черные глаза, но мне всегда казалось, что они не темные, а именно глубокие, глубокие и теплые.

Она была чуть повыше Лины и другой девушки. Прямые волосы падали на лоб, наполовину закрывая лицо, и она время от времени встряхивала головой.

Мне кажется, она заметила меня первой! Я так пристально смотрел на нее, что она не могла не заметить меня.

Они прошли мимо меня, остановились возле первого шалаша и сели на траву. Я убрал свой ножик, взял фляжку и пошел за водой. Она была ледяная, и у меня заболели зубы пока я пил. Потом я медленно вернулся по дорожке. Возле шалашей людей почти не было, и вряд ли кому-нибудь могло показаться странным то, что я направляюсь к девушкам. Повернув головы в мою сторону, они наблюдали за моим приближением.

— Вода холодная! — сказал я и остановился возле них.

Перед ними на белой салфетке лежал хлеб, жареный картофель и чеснок.

Сашка смотрела на меня своими глубокими бездонными глазами; стоя, я хорошо видел прямой пробор в ее волосах и веснушки возле носа, нежную шею с покрасневшей от солнца кожей.

— Когда хочется пить, всегда кто-нибудь предложит глоток воды! — ответила она мне.

Потом протянула руку, взяла фляжку и поднесла ее к губам.

Отпила. Поперхнулась. Отбросила волосы со лба.

— Правда холодная!

Зубы у нее были белые, крупные, пожалуй, даже чуточку великоваты и это делало ее улыбку ослепительно яркой.

— Садись! — просто сказала она.

Я присел рядом с ними.

— Поешь с нами! — предложила Лина.

— Я сыт!

— Ничего! Поешь еще! — улыбнулась мне Сашка белозубым ртом, и я почувствовал как исчезает все мое беспокойство, все напряжение этого бесконечного дня.

— Нет!

— А ты упрямый!

— Это плохо?

— Напротив!

Сашка смотрела на меня с любопытством, продолжая улыбаться.

— Очень даже хорошо… Особенно когда нужно, когда есть причина для упрямства!

— Да уж такой я!

Девушки продолжали есть. Сашка снова приникла к потному горлышку фляжки.

— В горах и вода вкуснее!

Она ела с удовольствием и в лице ее было что-то доверчивое, детское.

— Чувствую себя легкой, чистой, — продолжала Сашка, — и каждая вершина манит к себе! Иди ко мне, говорит, посмотри какие дали открываются отсюда! И я спешу, спешу, а времени все не хватает! Не хватает, чтобы подняться хотя бы на одну единственную вершину!

— Нам не хватает не только времени! — вставила молчавшая до сих пор девушка.

Она была коренастая, смуглая, за толстыми стеклами очков сверкали строгие глаза, лицо было покрыто темным пушком. Как только картофель, хлеб и лук были съедены, она заботливо стряхнула салфетку, свернула ее, собрала крошки в газету, подстеленную снизу и выбросила в мусорную яму возле поляны.

— Да! — вздохнула, а может быть, спросила Сашка, вытянувшись на спине и положив руки под голову.

Лежа, она не казалась такой высокой как вначале, когда я увидел ее; лежала неподвижно, уставившись глазами в ясное небо, и так долго, пристально смотрела ввысь, что я тоже поднял голову. Но не заметил ничего особенного.

По тропинке теперь стало проходить больше туристов. Молчаливая девушка с пушком на лице вернулась и уложила три маленьких рюкзака. Ее очки блестели на солнце.

— Думаю, нам еще рано уходить!

— А может пора? Мы не должны опаздывать! — сказала Лина.

Сашка повернула голову ко мне. Ее полуприкрытые глаза округлились — глубокие, темные как колодцы, на дне которых отражается моя маленькая фигурка.

Конечно рано, пронеслось у меня в голове. Примерно через час-два все начнут спускаться с горы и мы должны использовать именно этот момент, чтобы в сумерках быть в городе. Но здесь, у дороги, нам нельзя засиживаться.

— Пойдемте наверх, к моренам, — предложил я.

Сашка поднялась. Все трое посмотрели на застывшую гранитную реку, над которой синело небо, подпираемое темно-зелеными вершинами хребта. Солнце клонилось к закату, огромные каменные глыбы, освещенные затаившимися в глубине морен лучами, местами казались не серыми, а багровыми.

— А это не опасно? — спросила девушка с пушком на лице.

— Наоборот, красиво! — сказала Сашка.

— В стороне есть дорожка, пойдем по ней, — объяснил я.

— Ну что ж, пошли!

— Пошли! — улыбнулась Сашка и на лице ее опять появилось доверчивое, детское выражение, которое я уже видел.

— А рюкзаки? — спросила девушка с пушком на лице.

— Лучше взять их с собой!

Помогая друг другу, они приладили их на спины, я тоже достал из кустов свой рюкзак и сунул в карман пистолет.

— Мы готовы! — сказала Сашка.

Теперь мы должны быть похожими на всех остальных туристов — беззаботных, довольных хорошо проведенным выходным днем и, разумеется, немного усталых.

Дорожка вела наверх, время от времени приближаясь к самым моренам, и тогда мы видели, что округлые, прижатые друг к другу камни, застывшие в какой-то миг своего движения вниз, в большинстве своем остаются скрытыми от нас; иногда мы входили в густые заросли можжевельника, испускающие все тот же солнечный зной, пронизанный терпким, прохладным ароматом вечно зеленых просторов.

Девушки хотя и задыхались, но неотступно следовали за мной — Сашка опять была в середине, словно Лина и другая девушка сговорились ни на минуту не оставлять ее незащищенной.

Когда мы взобрались на склон, солнце ударило нам прямо в глаза. Мы и не заметили как поднялись на такую высоту, но я испытывал теперь гордость, ибо уловил в глазах девушек восхищение.

— Сюда! — повел я их по камням.

Они послушно последовали за мной. Я подавал руку то Сашке, то Лине. Только девушка с пушком на лице ни разу не протянула мне руку. И в течение всего времени, незаметно, но упорно старалась не замечать меня.

Мы дошли до плоской, слегка наклоненной глыбы. Под ногами у нас лежал каменный поток. Дорожка и поляна с шалашами хорошо просматривалась, видны были и люди, пересекавшие морены.

— Ау! — крикнула неожиданно Сашка и ее голос покатился вниз, ударяясь об окрестные склоны.

Девушка с пушком на лице нахмурилась.

Эхо заглохло. Стало тихо и мы вновь услышали как глубоко под нами, в утробе горы, шумит вода.

— Слышите? — прошептала Сашка.

Мы закивали головами.

Конечно, слышим. Но вряд ли понимаем ее волнение! Я чувствовал, что она хочет что-то подсказать нам, но сколько ни напрягался, не смог ее понять.

Должны были пройти годы, Сашка должна была погибнуть, чтобы я единственный понял то, что чувствовала она в тот день, понял ее взволнованный шепот.

Иногда я поднимаюсь на это место. Мне кажется, что оно стало выше, круче! Воды журчат по-прежнему — невидимые, скрытые в каменной утробе горы. Я стою задумавшись на плоском, слегка наклоненном камне. Старая дорожка превратилась в широкую дорогу, по которой шуршат шины автомобилей, пламенеет островерхая крыша гостиницы, из некогда глухого леса волнами доносится человеческий гомон.

— Слышите? — шепчет Сашка и я поднимаю голову и вижу ее умное, по-детски доверчивое лицо.

Напрягаюсь, чтобы услышать, что она говорит. Журчит вода. Видение исчезает. Остается только небо, камни, трава…

Пока мы спускались, она была все время начеку. По обеим сторонам ее как и прежде шли Лина и Роза, а за ними следовал Стоянчо. Время от времени Лина отставала и они начинали оживленно разговаривать.

— Ты догадываешься, почему назначили его, — спросила ее Роза.

Сашка покачала головой. Она не думала ни о Лине, ни о Стоянчо. Она ощущала, что движется в людском потоке, и это движение доставляло ей радость, возбуждало, ей казалось, что она сможет увидеть здесь Дамяна.

— Нет! — сказала она.

— А почему ты улыбаешься?

Роза посмотрела на нее подозрительно.

— Так лучше!

— Ты догадываешься, я — тоже!

— Именно поэтому! — сказала Сашка и отбросила упавшие на лоб волосы.

Они шли медленно, как и большинство туристов, и она присматривалась к тем, кто опережал их. Чувствовала их приближение, но нарочно не оборачивалась, растягивая эти напряженные, сладостно-мучительные минуты ожидания. Ее сознание работало, трезво воспринимало обстановку и в то же время позволяло предаваться своим мыслям. Она отдавала себе отчет в том, что с кем бы ни отправился Дамян после конференции, он не будет спешить, что такой человек как он не может спешить, и вместе с тем, понимая несбыточность своего желания, надеялась его встретить.

Лина и Стоянчо шли почти вплотную за ними. Лина говорила, а тот внимательно слушал.

— Вас можно принять за брата и сестру! — тихо сказала Роза. — Вы очень похожи!

— Старшая сестра, охраняющая младшего брата! — пошутила Сашка.

Розины очки предостерегающе сверкнули.

— Ты можешь обидеть его!

— Ничего!

Роза излучала какое-то постоянное напряжение и Сашка испытывала неукротимое желание на время отмежеваться от тех дней, из которых она пришла и куда через час или два вернется снова.

— Хорошо, что я с Линой! — промелькнуло у нее в голове. — Хоть с Розой мы и знакомы давно, она утомляет! Утомляет своими заботами, постоянной подозрительностью…

— Он, наверное, знает квартал! — заговорила Роза, вглядываясь вперед. — Не думаю, что его выбрали случайно!

Лицо ее было неподвижно, но стекла очков постоянно сверкали.

— От света! — подумала Сашка. — Все это от света! Сегодня был такой солнечный день! По крайней мере для меня…

И вдруг ей стало грустно. И золотистый закат с окутанными сумерками хребтами, и нежно-синий венок хребтов Стара-Планины, и город, словно бы потонувший в солнечной пыли — весь этот мир вдруг показался ей знакомым и в то же время чужим.

Неужели возможно, чтобы все эти веселые, беззаботные люди возвращались домой? А она в своем городе теперь как чужая, не знает даже, какая дверь распахнется перед ней, чтобы приютить на день или два, на одну ночь или на много месяцев.

Днем ее познакомили с Линой. Хрупкая девушка с первой же минуты понравилась ей своей уверенностью, врожденным спокойствием.

— Вы, наверное, понравитесь друг другу! — сказала им Роза, но в тот момент Сашка увидела Дамяна и забыла обо всем. Все время старалась быть поближе к нему, слышать его голос. Она и теперь совсем ясно видела его энергичное лицо, губы, глаза…

Дамян обрадовался, когда увидел ее (помнит!), пожал руку, задержав на мгновение в своей.

— А, может, мне это только кажется? — подумала Сашка. — Может, я воображаю то, чего мне хочется? Чего у меня никогда не было?

В тающем, но все еще ярком свете вспыхивали последние отблески оранжевого солнца. Его огненный шар повис над люлинскими вершинами, и они пылали, словно расплавленные его горячим дыханием.

Чем ниже они спускались, тем темнее становилось вокруг и в этот короткий час майских сумерек лес стал свеже-зеленым.

— На трамвае будете возвращаться, или пешком? — спросила Роза.

Сашка слегка нахмурила черные брови. Хотела сосредоточиться, собраться с мыслями, но они постоянно возвращали ее к Дамяну и их завтрашней встрече.

— Ты чего улыбаешься?

Сашка вздрогнула.

— А что, разве нельзя?

Радость вновь распирала ее грудь, она чувствовала нежное порхание птиц, сознавала, что вступает в неведомый, прекрасный мир любви, и это делало ее нетерпеливой.

— Давай спросим Стоянчо, — предложила Роза.

Ах да… Маленький, юркий паренек, который идет за ними.

— Давай!

Порхание отдалилось, оставив в груди ощущение радости. Солнце наконец закатилось, низкие хребты, высившиеся напротив, окрасились в медно-красный цвет, и то ли от теплого дыхания земли, то ли от желания увидеть мир во всей его глубине, ей показалось, что она видит тающую на горизонте зелень, видит неясные очертания оставшихся позади вершин.

— Давай спросим! — машинально повторила она.

— Чудная ты сегодня! — Роза пожала плечами и посмотрела на нее, но на этот раз стекла ее очков уже не сверкали. — Просто не узнаю тебя!

А если сказать, что влюблена, что люблю…

— Нет, только не Розе! — промелькнуло у нее в голове. — Она не поймет! Не сможет понять… Хорошо что я пойду с Линой.

— Тебе так кажется! — шутливо ответила она, удивленная собственным голосом и отчужденностью, сквозившей в ее словах.

— Понимаю! — сказала Роза, дотронувшись до ее руки. — Один день на воле среди товарищей, а на душе становится тошно! Но нельзя поддаваться чувствам, настроениям. Нельзя, не так ли?

— Знаю!

— Ты можешь быть счастлива по-своему. Сейчас мы расстанемся, но ты не одна! Помни это! Ты…

Сашка оглянулась. Лина и Стоянчо шли молча, опустив головы.

Моя охрана! А разве можно запереть мысли, сердце, взять их под стражу?

— Ты меня слушаешь?

— Слушаю!

— Все мы любим тебя, верим тебе! — продолжала Роза. — А это иногда может стать содержанием всей жизни. Для нас борьба будет продолжаться всегда. И в ней наше счастье! Если ты усвоишь это, тебе сразу же станет легче!

За изрытыми берегами каменной реки дорога расширялась. Лес все больше погружался во мрак и люди, проходившие под деревьями, напоминали призрачные тени.

Лина и Стоянчо догнали их, и все четверо шли в одном ряду.

— Наговорились? — спросила их Роза.

— А мы оказывается почти соседи! — ответила Лина.

Роза посмотрела на Сашку. В ее глазах читались вопрос и утверждение: Я же говорила тебе!

— Вы на трамвае поедете, или пойдете пешком? — спросила она Стоянчо.

Он посмотрел на нее, на Сашку и не сразу ответил. Перед ними уже вырисовывались очертания первых домов, холодным блеском сверкали окна казарм на противоположном склоне, вдали, за котловиной, наполненной шумами и тенями, пыхтел товарный состав.

— Пешком! — сказал Стоянчо. — Сначала пешком, потом трамваем.

Роза опять стала озираться.

— Я должна покинуть вас… Вы идите, не будем прощаться!

Она свернула в сторону леса. Возле дерева сняла рюкзак и присела рядом.

Вокруг было по-прежнему оживленно. Со стороны селения, лежащего в котловине, доносились звуки музыки.

— Пошли! — сказала Сашка. — Кавалер пойдет в середине.

Стоянчо поморщился, но Лина сразу же встала с другой стороны. Темный лес поглотил их.

Очутившись между домами, они почувствовали запах пыли, духоту и зной, затаившиеся в каменной кладке, горы казались им теперь нестерпимо далекими и прекрасными.

— Пойдем по улочке мимо церкви! — сказал Стоянчо.

— Потом нам придется сесть на трамвай! — сказала Лина. — А то станет совсем темно.

А о чем они говорили дорогой? — подумала Сашка, вспомнив, что сегодня несколько раз видела Дамяна и Лину вместе. Ее познакомили с Линой, она успела перекинуться несколькими словами с Дамяном, почувствовать мимолетную ласку его руку и ей казалось совсем естественным, что они знают друг друга. Сейчас до Сашки вдруг дошло, что они разговаривали очень тихо, почти касаясь лицом друг друга, но тогда ее отвлек чей-то вопрос, а потом она просто забыла об этом.

Но почему она вспомнила об этом сейчас?

— Может быть, Стоянчо тоже знает Дамяна и разговор шел о нем! — промелькнуло у нее в голове.

Оглянулась. На миг ей показалось, будто за ними бежит Роза и шепчет задыхаясь: «Ты не одна, помни это!»

Но не увидела знакомого, смуглого лица. Известное время Роза, наверное, шла за ними, потом спустилась к трамвайной остановке, откуда доносился пронзительный скрип тормозов на поворотах.

— Теперь понятно! — подумала Сашка. — Дамян и Лина говорили обо мне! Точно… А может мне опять показалось… То, чего хочется! Чего мне не хватало до сих пор!

Она говорила себе это во второй раз. И вдруг ее охватила внезапная грусть. Не размышляя, она сняла с шеи зеленый платочек, который ей дала Роза. Сунула его в карман платья. Почувствовала шеей вечернюю прохладу, и шелест птичьих крыльев отодвинулся в какой-то далекий уголок ее сознания. Она опять настороже — напряженная, внимательная, готовая к любым неожиданностям. Вспомнила ожидание, с которым вглядывалась в каждого, кто опережал их, надеясь еще раз увидеть Дамяна, и улыбнулась своей наивной надежде.

С одной стороны темнел лес, с другой — поднимались каменные заборы, из-за которых шел запах пыли и навоза. Дома стали встречаться все реже. Впереди было шоссе, трамвайная линия и это огромное расстояние они втроем должны пройти как можно незаметнее, чтобы пробраться, наконец, в город.

Квартал был старый, темный. Освещенный бульвар казалось поглотил оживление тихих прямых улочек с одноэтажными домиками. Вначале по обеим сторонам бульвара шли магазины, встречались высокие дома, но чем дальше они уходили, тем меньше становилось огней. И только распахнутые двери таверн, расположенных почти на каждом углу, притягивали взгляды. Все они были столь похожи друг на друга со своими вынесенными на тротуары столиками, что Сашка несколько раз оглянулась, чтобы убедиться действительно ли так однообразна эта длинная, широкая улица.

Они сели на переднюю площадку заднего вагона, и она ощущала лицом струю теплого воздуха, трепавшего ей волосы. Но достаточно было закрыть глаза, как возникало смутное ожидание, рожденное стуком колес. Остановка, стремительный рывок вперед, скрежет горячего железа — все это наполняло ее уверенностью, силой.

Стоянчо наблюдал за пассажирами и за входящими на остановках. Лина не спускала глаз с переднего вагона. Стоянчо был молод, очень молод, но на лице его не было ни тени страха или беспокойства. Линин профиль был чист и нежен. Нет морщинок, нет усталости в лучистых светлых глазах. Время от времени она поворачивалась к Сашке и улыбалась ей, и тогда было видно как она хороша.

— Наверное ей столько же лет, сколько и мне! Или немножко больше, — подумала Сашка.

В мыслях она видела яркое солнце, вечно зеленые леса и Дамяна.

Над домами и полем высились горы, над темными хребтами сияли светлые звезды.

— У меня такое чувство, как будто я возвращаюсь опять в горы! — прошептала Сашка.

Стоянчо кивнул головой.

— Сейчас начнем спускаться!

Тормоза заскрипели, трамвай замедлил ход. Стоянчо выпрыгнул на улицу первым. Обе девушки вышли вслед за ним.

На углу напротив светились широкие окна низкого ресторанчика. Большинство посетителей сидело на улице.

— Пошли!

Трамвай тронулся. Они свернули в темную боковую улочку.

— Здесь мы расстанемся! — тихо сказал Стоянчо. — Ты помнишь адрес? На всякий случай!

— Помню!

— Лина пойдет первой! Ты будешь идти за ней, на расстоянии! Войдя в дом, она зажжет в своей комнате свет.

— А ты?

Стоянчо умолк. Послышались шаги, их настигала чья-то тень. Стоянчо прислонился к деревянному забору.

— Вы идите, я догоню вас!

Тень поравнялась с ними. Это был мужчина. Он шел быстро, размеренно и, даже не взглянув на них, продолжил свой путь.

Стоянчо догнал девушек.

— Не люблю, когда кто-то идет за мной!

— Ты не ответил мне! — напомнила ему Сашка.

— Я буду идти за тобой по другому тротуару!

— Пойдемте вместе! — вмешалась Лина.

Стоянчо посмотрел на нее и сжал губы. Желтые конусы фонарей освещали тротуар, мостовую. За заборами слышались голоса.

— Пойдемте вместе! — повторила Лина.

Стоянчо молчал.

— Договорились?

Сашка усмехнулась и взяла их под руку.

— Я начинаю чувствовать себя неловко!

— У меня задача… Не у нее!

— Я предлагаю то, что разумнее, — сказала Лина.

— Хорошо, пусть будет так, как предлагает Лина! — сказала примирительно Сашка. — Чем естественнее, тем лучше.

— Здесь мы расстанемся! А вы обойдите это место!

Перед тем как подойти к углу, Лина выбежала на освещенное место. Ее тонкая фигурка мелькнула на миг и потом растворилась во мраке.

— Ну, — вздохнула Сашка, — наконец-то мы остались одни.

Она взяла Стоянчо под руку, но, почувствовав как тот смутился, отпустила.

— Пока Лина войдет в дом, мы покрутимся здесь.

— Хорошо!

Она привыкла к любым обстоятельствам — неподозреваемым, неожиданным, они обострили ее рефлексы, научили доверять интуиции. Она была вынуждена скрываться уже много месяцев. Все это походило на игру, где как в любой игре, ошибка означает проигрыш.

Разница была только в цене проигрыша.

Игра будет продолжаться и потом, но, допустив ошибку, она уже никогда не будет участвовать в ней!

И опять как в горах, она подумала, что за каждым забором в доме живут люди, которые, может быть, кого-то ждут; и только она, во имя всех этих незнакомых, безразличных к ее жизни и смерти людей, отреклась от всего.

— Только не от любви! Никогда — пронеслось у нее в голове и впервые с радостью и нетерпением она подумала о завтрашнем дне.

В темноте над нею пронесся шелест птичьих крыльев. Сашка улыбнулась.

— Понимаешь, на какой риск ты идешь?

Стоянчо косо посмотрел на нее.

— Какой риск?

— Тебя, наверное, предупредили.

— Предупредили! — ответил он басом.

У калитки на деревянной лавочке сидели босоногие ребятишки. Они заметили их издалека, словно по команде повернули головы в их сторону и все время пристально за ними наблюдали.

— Жених и невеста! — крикнул вдогонку звонкий мальчишеский голос. — Замесили тесто…

Другие сдержанно захихикали.

Сашка просто почувствовала в темноте как побагровел Стоянчо.

— Разве тебя здесь не знают?

— Здесь нет!

— А ты не из разговорчивых!

— А это плохо!

— Напротив… Но мы уже говорили на эту тему!

Стоянчо опустил голову.

— Да уж такой я!

— Долго мы будем ходить?

— Еще немного!

— Может быть, Дамян тоже думает обо мне! — неожиданно решила она.

— Конечно!

Стоянчо удивленно посмотрел на нее.

— Ничего! — тихонько засмеялась Сашка. — Ничего.

Никогда еще она не высказывала свои мысли вслух. Но и никогда до сих пор ни о ком так упорно не думала.

Ни о ком кроме матери…

Некоторые впали в уныние. Нервничали. Не могли примириться с продолжительной неизвестностью. Она принимала действительность такой как она есть. Она должна была исчезнуть для врага — это было легко, но для близких — очень трудно! И она исчезла! Нужно было продолжать тайную, неумолимую борьбу! И она продолжала ее. Исполняла все как положено. Ей были необходимы только книги. И тогда часы не казались такими длинными, мучительными. Она знала, что все проходит, что все — вопрос времени, мечтала и с нетерпением ожидала дня, когда свободно сможет выйти на улицу, пройти через весь город по оживленным бульварам, не озираясь, не боясь и оказаться снова рядом с ней…

Ты, наверное, поседела! Глубже стали морщинки вокруг глаз, высохли губы! Высохли и потрескались, мамочка, от волнений! Я знаю, я уже испытывала это. Когда мне приходится скрываться, я чувствую как у меня сохнут и трескаются губы, и долго потом помню соленый вкус крови!

А Дамян не ожидание! Не стремление и не жалость! С тех пор как она впервые увидела его, он живет в ее мыслях, стал нераздельной частью ее существа. Она не хотела этой любви. Она налетела на нее внезапно и вначале Сашка думала, что не должна поддаваться чувствам, хотела вытравить любовь, превратить ее как мать и свободу в нечто хоть и неотвратимое, но далекое, что наступит, когда придет время. Дни и ночи, в утомительные часы одиночества и размышлений она боролась с собой, пока, наконец, не осознала, что это любовь…

Сюда, на темные улочки, изредка доносился скрежет трамвайных колес. Подкованные ботинки Стоянчо цокали по тротуару. Сашка всмотрелась в его неясный профиль и сказала:

— У меня к тебе просьба!

Стоянчо притворился, что не слышит.

— Если придется, если действительно нужно будет защищаться, будь разумным… В первую очередь разумным!

Стоянчо молчал.

— Ты умеешь стрелять?

— Прошлой осенью демобилизовался!

— А я прошлой осенью кончила гимназию!

— Значит мы однолетки!

— Ты все еще сердишься на Лину?

— Нет… Почему?

— Мне кажется, что она постарше! Хотя выглядит совсем девчонкой!

— Да, постарше! — согласился Стоянчо. — Зачем ты сняла платочек?

— Он у меня в кармане!

— Я сразу тебя узнал… Догадался, как только вы вышли из леса!

— По платочку?

Вместо ответа Стоянчо осмотрелся и подошел к калитке.

— Здесь!

Со стороны улицы поднимался чисто выбеленный дом, в конце двора виднелась другая постройка, которую, наверное, сдавали квартирантам. В темноте виднелось ярко освещенное окно, желтый свет которого падал на вымощенную плитками дорожку.

— Ты не ответил мне! — тихо сказала Сашка. — По платочку узнал меня?

— И по Лине… Мне Дамян сказал!

Невидимый шелест птичьих крыльев растаял во мраке. Сашка почувствовала холодок в груди, вновь увидела лица Лины и Дамяна, и в каком-то мгновенном озарении осознала, что в тот миг для них двоих не существовало ничего другого.

— Они знакомы?

Стоянчо медлил с ответом.

— Знакомы, — ответил он уклончиво, потом добавил: — Она его жена.

Сашка глубоко вздохнула. Сердце ее забилось, готовое разорваться, кровь застучала в висках.

— Врешь! — крикнула она.

Стоянчо смотрел на нее в замешательстве.

— Врешь! — повторила она.

— Зачем мне врать? Она его жена!

Какое-то время они стояли молча, неподвижно. Стоянчо положил руку на ее плечо.

— Иди и будь внимательна!

Сашка смотрела на него, не двигаясь.

— Я буду ждать напротив, пока ты войдешь!

Она почувствовала на своем плече его тонкие пальцы, запомнила его дыхание и бесшумно, как лунатичка, прошла в открытую калитку. Она была похожа на тень и, дойдя до конца двора, слилась со светлой стеной.

Дверь за ней бесшумно захлопнулась.

— Теперь ты в безопасности!

Лина пересекла темный коридорчик и ввела ее в освещенную ночной лампой комнату. Она была в домашних туфлях на босу ногу, светлые волосы стянуты белой лентой.

— Я наблюдала в окно, тебя никто не заметил!

Комната была широкая с низким потолком. В углу темнела кровать, застланная коричневым козьим покрывалом, рядом с ней находилась кушетка. Вдоль стен стояли этажерки с книгами, книги лежали и на столе возле окна.

— Надеюсь, тебе не будет скучно одной! — продолжала Лина. — Здесь абсолютно спокойно! — улыбнулась она одними губами. — Ты понимаешь, что я хочу сказать! Никто ничего не заподозрит.

А Дамян? Разве никто не знает о твоей связи в Дамяном?

Какой-то голос внутри Сашки задавал гневные вопросы и она стояла неподвижно, как бы окаменев.

— Разденься и умойся, я полью тебе!

Лина сняла ранец с ее плеч.

…Сашка опустилась на кушетку. Вместо сетки внизу были доски. Подумала, что на этом твердом ложе спать, конечно, здоровее, но на мягком приятнее. И только сейчас почувствовала как устала. Ноги распухли и гудели.

Из коридора послышался голос Лины.

— Стоянчо уже ушел!

— Наверное!

Голос не слушался ее, но не было времени думать об этом.

— Иди сюда!

Сашка встала. Сняла туфли. Щиколотки почернели от пыли. Чистый дощатый пол холодил ступни. Она медленно расстегнула платье. Сняла его через голову и вдруг почувствовала как щиплет кожу на плечах и груди.

— Нарочно не зажигаю свет!

— Туфли я оставлю здесь!

— Хорошо! Рюкзак твой тоже здесь!

На стуле без спинки светлел медный таз. Сашка нагнулась. Вода, стекая с ее ладоней, зазвенела о дно таза. Она вымыла лицо, шею. Облила водой голые плечи.

— Я принесу еще воды.

— Мне нужно вымыть ноги!

Вода отмыла грязь и ноги ее забелели в полумраке.

— Держи!

Лина подала ей сухое полотенце и пока Сашка медленно вытиралась, не сводила с нее глаз.

— Ты очень красивая! Очень, — сказала она.

— Почему ты говоришь мне это?

— Потому что это правда!

— Такая правда меня не интересует! И вообще это не имеет никакого значения!

— Правда и красота всегда имеют значение!

Сашка почувствовала раздирающую боль в груди — огромную звенящую пустоту, в которой отдавался лишь шелест птичьих крыльев.

— Ты, наверное, даже не подозреваешь как мы гордимся тобой! — сказала Лина, опять входя в комнату.

— Этому тоже не следует придавать никакого значения!

— Сегодня я слушала тебя целый день… Ты часто повторяешь «напротив», и я сейчас хочу тебе ответить: напротив! Все имеет значение!

Сашка охватила руками плечи и задрожала. Ее бил озноб, но не было холодно.

Лина протянула ей широкую бумазейную ночную сорочку.

— Надень! Будешь спать в ней!

Она тоже разделась, спокойно, не спеша, не смущаясь. После сняла с кушетки покрывало и одеяло.

— Я забыла спросить тебя, хочешь есть?

— Нет!

— Тогда давай ложиться! Ты устала!

— Это заметно?

— По глазам… По твоим глазам все заметно!

Сашка усмехнулась.

— Предатели!

— Нет не предатели! Стоянчо, например, не смеет посмотреть на тебя!

— И все видно по моим глазам?

— Все! Сейчас ты грустная! — Лина тряхнула головой, сняла ленту с волос и они рассыпались по ее плечам. — Будешь спать на кровати!

— Предпочитаю на кушетке!

— Нет, будешь спать на кровати!

— Это тоже указание Дамяна?

Голос ее осекся, но вопрос свой она задала спокойно, с едва уловимой насмешкой.

— Почти, — улыбнулась Лина. — Он привык думать обо всем!

Глаза ее блестели, лицо преобразилось, как бы освещенное внутренним светом.

— Боже мой! — простонала неслышно Сашка и почувствовала как меркнет все вокруг. Неужели никто не догадывается о ее состоянии?

Так лучше! Лучше! А то как потом смотреть людям в глаза?

— Как? — спросила она вслух.

— Тебе тяжело? — прошептала Лина.

— Никогда прежде со мной этого не случалось… Но когда долго бываешь сам, незаметно начинаешь разговаривать, а точнее размышлять вслух!

— Бывает!

— Знаю! И это самое маленькое, что может случиться!

Она никогда не задумывалась над этим, но внезапно поняла, что на протяжении всех месяцев, когда она исчезла для мира, для близких и для тех, кто повсюду разыскивает ее, с Дамяном ее связывала невидимая чувственная нить. Она выполняла свои задачи, думала, отдавала распоряжения, оберегала людей, жизнь которых так странно, страшно, навсегда переплелась с ее жизнью и в то же время глубоко в сердце жило смутное чувство к нему. Она представляла себе свободу, день, когда пройдет через весь город по оживленным бульварам, представляла встречу с матерью; только о Дамяне никогда не мечтала и вместе с тем чувствовала как бушует и сжигает ее дремлющая в груди страсть. Ощетинившийся чужой мир, в котором присутствовал Дамян, как бы обладал плотью, был осязаемым, теплым, человеческим и она, не отдавая себе ясного отчета в этом, была в мыслях такой же нежной, ласковой, человечной. Ей часто приходилось принимать важные решения, касающиеся судеб людей, которых она даже не видела, и она всегда старалась узнать как можно больше о них, об их характере и жизни, почувствовать ту отправную точку, которая поможет ей вникнуть в чужой мир, и в долгие часы одиночества и размышлений ей почти всегда удавалось это.

— Ты куда?

Лина уже легла и когда Сашка направилась в коридор, удивленно подняла голову.

— Куда ты идешь?

— Да здесь я, — ответила Сашка.

На вешалке висел ее рюкзак. Сашка развязала шнурок. Сунула внутрь руку. Из рюкзака пахнуло запахом цветов.

— Завянут, — подумала она. — Завтра нужно будет выбросить.

Пистолет с его привычными линиями тоже был теплый. Перед тем как лечь Сашка погасила лампу, отодвинула занавеску на окне.

— Совсем немножко!

— Конечно! — шепотом согласилась Лина. Сашка на мгновение застыла в неподвижности. Потом нырнула под одеяло.

— Ну и устала же я, — подумалось ей. — Совсем разучилась ходить.

Она потерлась головой о подушку. Ощутила затылком пистолет и грустно улыбнулась. Теперь в темноте она может улыбаться сколько душе угодно, думать со снисхождением о том, что чуть ли не любуется собой и своей мукой. Как последняя дурочка!

— Если тебе не спится, — донесся до нее шепот Лины, — давай поболтаем.

Сашка долго молчала.

— Иногда мне ужасно хочется поговорить, поделиться с кем-нибудь мыслями, — тихо сказала она. — А когда представляется такая возможность, я робею, мне кажется, что я отвыкла разговаривать.

— Трудно тебе! — прошептала Лина. — Но ты выдержишь!

— Все выдержат!

— Нужно иметь твое самообладание!

Сашка усмехнулась.

…Толпа гудела и она чувствовала себя защищенной в окружении разгоряченных тел. Наконец несколько пар рук подняли ее на чьи-то плечи. Она увидела возбужденные лица смотревших на нее людей, увидела Дамяна, синие мундиры полицейских и желтые плитки мостовой, казавшиеся по-осеннему желтыми под окаменевшим серым небом. Полицейские метались в толпе, врезаясь в ее живую плоть и отступали назад; она говорила и думала при этом, что ее голос не доходит до тех, кто стоит рядом с ней. Но зато видела намного дальше других и первой заметила конную полицию. Всадники выскочили из-за темного здания университета. На повороте кони скользили и слегка приседали, а затем устремлялись вперед.

Пешие полицейские столпились на одном месте. Всадники приближались.

Голос ее теперь звенел — призывно, громко. Казалось, что только он сдерживал толпу до того мгновения, когда топот подкованных копыт заглушил ее слова. Лошади в страхе пятились назад, вставали на дыбы, выпятив огромные беззащитные животы и полицейские, сидевшие верхом на них, натягивали поводья, корча гневные гримасы под стянутыми ремешками фуражками.

Толпа стала редеть. Кольцо людей вокруг нее растаяло. Ржали кони. Нагайки свистели все ближе. Сашка почувствовала, что ее опустили на землю и те же руки, которые подняли ее, теперь увлекают за собой.

Они бежали. Пробирались через неосвещенные подъезды, поднимались по каким-то лестницам. И только когда очутились в темной комнате, она поняла, что даже не знает того, кто привел ее сюда.

С тех пор все и началось… Потом она перешла жить на квартиру Розы и провела там зиму и весну!

Хорошо, что никто не заметил ее любви к Дамяну!

— Но как я не догадалась, что существует Лина?

Зачем нужно было устраивать ее именно здесь?

Неужели она и теперь должна проявлять самообладание?

Птицы, птицы! Всю зиму мечтала я о вас! Слышала шелест ваших крыльев! А теперь знаю, что вы улетаете навсегда! Прощай, Дамян! Я не знаю и никогда не узнаю твоего настоящего имени! Пройдет время, много времени, и если мы уцелеем, я скажу что любила тебя. Скажу, когда все пройдет и память об этих днях станет еще более близкой и родной…

Нежные пальцы Лины коснулись ее щеки.

— Ты плачешь?

Ее глаза были закрыты. Она уже не смотрела в темноту. Не думала. Ничего не ждала. Горячие, гневные и вместе с тем очищающие слезы неудержимо лились из глаз, обжигали веки.

Но ты плачешь, Сашка?

Рано утром ко мне пришла Лина и сказала, что встреча между Сашкой и Дамяном не состоится. А точнее, что вместо Сашки пойдет она. Мне же поручается приглядывать за домом и ни на минуту не оставлять Сашку одну.

— Хорошо! — согласился я.

— С ней что-то происходит, — вздохнула Лина.

Мне вспомнилось как неожиданно вспылила вчера Сашка и обвинила меня во лжи. Но я решил, что лучше не рассказывать о случившемся.

И допустил ошибку!

Вторую ошибку совершила Лина. Ушла на работу, а работала она на мельнице братьев Габровских, и примерно часа через два попросила разрешения уйти. Очевидно, беспокоилась о Сашке, потому что перед встречей с Дамяном отправилась на поиски Розы, не подозревая, что полиция еще вчера пронюхала о конференции. Роза из предосторожности не возвращалась домой. И правильно сделала, так как там ее поджидали двое агентов в штатском, а двое других кружили вокруг дома. Напав на следы Сашки, они были убеждены, что на этот раз схватят ее. Каково же было их разочарование, когда Роза не вернулась. Шпики продежурили всю ночь. Но Розу предупредили студенты, снимавшие мансарду. А она в свою очередь поспешила связаться с Дамяном!

Но не будем торопиться!

Важно, что опасность почувствовали вовремя. После короткого разговора с Розой Дамян отправился на окраину города, где теперь разбит парк. По моим сведениям, он должен был встретиться там с Сашкой или Линой.

Лина тоже хорошо рассчитала время: сначала встреча с Розой, потом — с Дамяном. Только одного не предусмотрела — встречи с агентами. Озверевшие после бессонной ночи, они с яростью набросились на Лину, понимая, что она является единственной случайно попавшей в их руки нитью, и сделали все, чтобы компенсировать отсутствие Розы и Сашки. Они рассчитывали на внезапность, на ее кажущуюся беззащитность, обманувшую их в первый момент. Они и не подозревали о том, сколько силы таится в этой нежной на вид девушке, когда грубо набросились на нее. Лина понимала безвыходность положения. Стиснув губы, не промолвила ни слова. Агенты принялись избивать ее, пытаясь сломить молчаливое сопротивление своей жертвы. Они чувствовали, что каждая секунда отдаляет их от Сашки и Розы и осыпали Лину искусными жестокими ударами — били в пах, в живот, по лицу.

Она молчала.

Приехала машина. Безжизненное тело Лины бросили в кузов и увезли. По счастливой случайности у Лины ничего не было с собой. Они не смогли узнать ни ее имени, ни ее адреса. Стали наводить справки.

А пока разыгрывалась эта трагедия, ничего не подозревающий Дамян вышел на последней остановке трамвая и пошел по глухим улочкам, мимо покосившихся лачуг на окраину, где берут начало люлинские холмы.

Но об этом я узнал много позже!

Тогда же я знал, что мне нужно охранять Сашку!

Я оделся, сунул во внутренний карман пиджака вальтер и вышел на улицу. Сейчас в этом квартале поднимаются высокие дома, трамвайная линия продолжена до самого парка и старые одноэтажные домишки на этом фоне выглядят еще более ветхими. С каждым годом их становится все меньше. Сначала рабочие забирают все, что может пригодиться, а потом экскаваторы разрушают торчащие стены и теперь уже недалек день, когда в этой части города не останется ни одной из тех приземистых лачуг, в которых ютились беженцы, ничто не будет напоминать о том времени, кроме имен на белом мраморе мемориальных плит.

Разрушен домик с флигелем в глубине двора, где погибла Сашка, не осталось широкой чистой комнаты Лины. В те времена улочка была тесная, немощеная и мне было трудно разгуливать по ней, не привлекая внимания.

День был тихий, но серый, с нависшими пушистыми облаками, под которыми горы казались странно близкими.

Я несколько раз прошелся мимо квартиры Лины. Поглядывал краем глаза на низкое строение во дворе, но не замечал ничего подозрительного. А из головы не выходила Сашкина вспышка, боль в ее голосе. И я снова и снова слышал как она упрекает меня во лжи. Тогда я впервые усомнился, имеют ли право на любовь Лина и Дамян. Никогда прежде я не задумывался о их любви. Воспринимал ее как нечто естественное.

Почему в таком случае Сашка набросилась на меня?

Почему была так расстроена сегодня утром Лина?

Во дворе никто не показывался. По улице изредка проходили женщины с хозяйственными сумками. На углу мальчишки играли в шарики. Я сделал вид, что наблюдаю за игрой, а сам не спускал глаз с двери, из которой могла выйти Сашка.

Мальчишки приседали, внимательно прицеливались стеклянными шариками и их голоса — то тоненькие, то смешно огрубевшие, напомнили мне о том, что когда-то я был мастером этой игры. Мои сверстники обычно держали шарик кончиком среднего и большого пальцев руки, слегка придерживая его указательным пальцем левой руки. Я целился безошибочно, не раз ударенные мной шарики раскалывались на две половинки. Мой прославленный удар объясняли тем, что я левша и левый глаз у меня очень точный, так же как и большой палец сильнее любого другого пальца. В армии было то же самое. Нас учили стрелять. Я стрелял правой рукой, прицеливался правым глазом, но мне было неудобно держать ружье на плече, и в мишени я не попадал. Все во взводе попадали в цель, только мои пули пролетали мимо. Начальство ругало меня, пока, наконец один поручик не вступился: «Да разве вы не видите, что он левша!» И приказал дать мне пистолет. Для пробы! Я выпрямился, поднял пистолет, выстрелил. А те, что возле мишени, машут флажком — дескать, попал! Потом бегут назад с мишенью. Показывают ее в удивлении и все видят: я стрелял так, что выбил из мишени целый круг.

— М-да! — сказал тогда поручик и похлопал меня по плечу. — Молодец! Ты впервые стреляешь из пистолета?

— Никак нет, господин поручик! — отвечаю я.

— Интересно! Очень интересно! — говорит поручик, вынимает из кобуры свой пистолет, проверяет его и подает мне. — Попробуй!

Вышел я опять на линию. Те, что возле мишени попрятались в окопе. Все на стрельбище замолкли, — а это была глухая котловина, окруженная со всех сторон каменистыми оврагами, оглашаемыми свистом пуль. Рука моя висит свободно. Легкий ветерок ласкает лицо. Правый глаз почти закрыт.

— Стреляй! — подает команду поручик.

Медленно поднимаю руку. Прищуриваю левый глаз, — чтобы видеть мишень. Нажимаю курок.

Сухие выстрелы оглашают котловину. Я быстро прицеливаюсь и как только в прорези в середине мишени показывается едва заметное белое пятнышко стреляю. Когда я кончил стрелять, те совсем одурели. На мишени зияли две огромные дырки.

Меня признали лучшим снайпером, разрешили стрелять левой рукой и из винтовки. Мне мешал приклад и попадания были не такие точные как при стрельбе из пистолета, но все же в цель я попадал.

Дамян знал эту историю, ему рассказали о ней, и поэтому он был уверен во мне. Я тоже гордился своим умением стрелять без промашки, но тогда еще не знал, что для того чтобы уберечь себя и спасти от смерти человека, верного глаза и надежной руки мало!

Увлекшись игрой в шарики и собственными мыслями, я все же заметил, что некоторые мальчишки вдруг стали оглядываться. По нашим улочкам в те времена редко ходили мужчины в шляпах — поэтому глаза ребят подозрительно заблестели. Меня тоже пронзило подозрение.

Их было двое, они появились со стороны широкой улицы, по которой ходил трамвай, шли быстро, разглядывая номера домов. Подошли к нам. Мальчишки продолжали игру, но в их движениях, в их взглядах чувствовалось напряженное ожидание. Двое в шляпах, с гладко выбритыми, холодными лицами прошли мимо нас и в ту же минуту, когда я подумал, что они идут с точно определенной целью, в дверях Лининой квартиры показалась Сашка. Поверх вчерашнего платья она надела темно-синий жакет, в руках у нее была сумочка. Она, не оглядываясь, пошла по тротуару навстречу тем двоим в шляпах.

Мне показалось, что вокруг стало тихо как на стрельбище.

Перестав играть, мальчишки наблюдали за двумя мужчинами. Я снял предохранитель с вальтера, готовый в любой момент вынуть руку из кармана.

Они поравнялись и разминулись. Сашка продолжала свой путь. Те двое подошли к Лининой квартире. Один из них посмотрел во двор, а потом оглянулся на Сашку. Они о чем-то заговорили. Тот, который оглянулся, поспешил вслед за Сашкой. Она, очевидно, почувствовала это, но не ускорила шаг. Не посмотрела и в мою сторону.

— Барышня… Барышня!

Сашка продолжала идти. В огромном, притихшем под нависшим небом мире слышались только ее шаги.

— Барышня!

Мальчишки схватили свои шарики и исчезли за близкими заборами. Улочка притаилась, стало душно.

Не пора ли мне вмешаться?

Кто-то тронул меня за локоть. Оборачиваюсь и вижу Дамяна, незаметно приблизившегося ко мне. Лицо у него бледное. Я молчаливо киваю головой в сторону Сашки. По его напряженному взгляду чувствую, что он встревожен.

В следующую минуту Сашка побежала. Заметила ли она нас? Или хотела убежать от нас?

Тот, который шел за ней, тоже побежал.

Другой, стоя посреди улицы, наблюдал одновременно и за квартирой Лины, и за Сашкой. Я собирался вынуть руку из кармана, но Сашка шмыгнула в какой-то двор. Агент, теперь я был уверен, что это агент, прислонился к задней стене низкого домика и сунул руку в пиджак.

Я застрелил его с первого же выстрела.

— Берегись! — крикнул мне Дамян, доставая револьвер.

Я повернулся и на ходу прицелился в другого агента. Ударник сухо щелкнул, но я не почувствовал обычного толчка в ладони.

— Беги! — подтолкнул меня Дамян.

Второй агент стал стрелять в нас.

— А Сашка?

— Выберется!

Дамян мертв. Погиб после жестоких пыток, не проронив ни слова. Я не могу обвинять его в том, что он тогда испугался. Он долго ждал на окраине, потом отправился к Лининому дому, чтобы узнать в чем дело. Ни он, ни я не знали тогда, что Лина убита.

Я обернулся и выстрелил, но пистолет опять дал осечку.

Агент прижался к стене и не шевелился.

— Сашка убежала! — бросил мне на бегу Дамян.

Второй агент стрелял, весь квартал звенел от выстрелов, в окнах, из-за заборов стали показываться испуганные лица. Я вырос в этом конце города, знал каждый дом, каждый угол и повел Дамяна за собой. Мы свернули на первом перекрестке, пробрались через несколько разгороженных дворов. Выстрелы прекратились.

— Выбрались! — вздохнул я с облегчением, когда мы отдалились и присоединились к высыпавшим на улицу женщинам и детям с близлежащих улочек.

— Конечно! — согласился Дамян.

— Жалко, что мы не прихлопнули и того типа!

— Но как они обнаружили ее? — Дамян остановился и пристально посмотрел на меня. — И почему она вышла только сейчас?

Меня молнией пронзила мысль о Лине.

— Разве Лина тебе ничего не говорила? Дамян удивленно взглянул на меня.

— Разве Лина не пришла на явку вместо Сашки?

— Нет! — покачал головой Дамян. — Никто не приходил.

— В таком случае… — Во рту у меня пересохло. — В таком случае-Мы остановились как вкопанные. Дамян опомнился первым.

— Пошли!

Нам нужно было уходить — квартал могли оцепить.

Мы шли быстро, но я не переставал думать о задней стене дома, в котором скрылась Сашка. Дамян молчал. Явно, что и его угнетала неизвестность.

Мы решили перейти на другую сторону широкой улицы, по которой проходил трамвай. На том месте, где мы вчера сошли с Сашкой и Линой движение было остановлено. Со стороны города с бешеной скоростью мчались открытые машины, набитые полицейскими. Я хотел было вернуться назад.

— Бессмысленно, — остановил меня Дамян.

Губы его побелели.

Мы пробрались к железнодорожной станции к пустым в это время дня угольным складам. Здесь нас никто не узнает, никто не усомнится. А со стороны города с воем мчались все новые и новые машины и вой этот оглушал наш старый квартал.

— Выбралась ли она? — подумал я и по взгляду Дамяна понимал, что он думает о том же.

Под облачным небом было тихо, сюда едва доносился гул большого города. Мы были напряжены, но оставались сравнительно спокойными до момента, когда услышали первый одинокий выстрел, после которого завязалась ожесточенная перестрелка.

Я вскочил. Дамян подножкой сбил меня с ног, прижал голову к земле.

— Пусти меня! Пусти!

Я скрипел зубами. Бил ногами по толстым стенам склада, в котором мы укрылись. Мой нос был забит угольной пылью и шлаком.

— Пусти меня!

Вдали грохотали выстрелы. Мы слышали их эхо.

— Пусти меня!

Железные пальцы Дамяна не отпускали мою шею. Да и я уже не вырывался столь яростно. Меня охватило отчаяние, злоба на весь мир, и город под темным небом казался мне теперь мертвым.

Далекая стрельба продолжалась час или два. Я потерял представление о времени. Знал только, что Сашка сражается и впоследствии узнал, что она действительно около трех часов отстреливалась от окруживших флигель полицейских.

Прошел маневровый паровоз. Потом опять загремели выстрелы. Через некоторое время послышался глухой взрыв гранаты и все стихло.

— Айда! Нам нельзя больше оставаться здесь!

Дамян помог мне перебраться через ограду склада. Лицо у него окаменело, губы побелели и, наверное, таким он был когда умирал.

Лина тоже погибла.

Жива Роза. Я тоже остался жив. Но всегда, когда мы встречаемся, мне кажется, что за стеклами ее очков таится упрек.

А может, это мне только кажется!

Должны были пройти годы, чтобы я понял, что Сашка любила Дамяна, любила беззаветно, как полюбил ее я после ее смерти. Поэтому, наверное, так часто прихожу я на то место, где впервые увидел ее. Шумит вода — невидимая, скрытая в каменном чреве горы. Плоский, слегка наклоненный камень среди морен все такой же. Тропинка внизу стала широкой дорогой. С противоположных некогда глухих лесистых склонов доносится людской гомон. И я вижу Лину, вижу Сашку — ее умное, по-детски доверчивое лицо. Напрягаюсь, чтобы услышать ее голос. Шумит под гранитом вода. Видение исчезает. Остаются небо, камни, трава…

Перевод Л. Христовой.