Берег сильных

В ТИХОЙ ДОЛИНЕ

Это не рассказ в обычном смысле слова, а исповедь!

За последние годы я создал из камня несколько памятников народным борцам, погибшим в годы сопротивления, причем за одну монументальную композицию даже получил премию. Я радовался успеху своих произведений, не задумываясь особенно над тем, что вкладывал в них как частицу самого себя. Работал с воодушевлением и стремился придать камню как можно больше величия, эпичности, то есть того, чего на мой взгляд было вполне достаточно.

Шли годы. Я предался другим интересам и заботам. Но все, кто меня окружал, помнили мои первые композиции и считали, что именно с них начался мой творческий путь. Наверное, поэтому не забыли меня и нынешней весной, пригласив участвовать в конкурсе на крупный памятник легендарной партизанской бригаде. Воздвигнуть его задумали там, где когда-то сражались партизаны этой бригады. Участников конкурса повезли в те места для ознакомления с рельефом. В глухой и дикой в прошлом горной долине ныне пролегало широкое асфальтированное шоссе, со всех сторон окруженное лесом, тут же был построен современный ресторан. А рядом краснели крыши нескольких домов отдыха. Проводник показал нам те места, где когда-то шли самые жестокие бои: лощину, по которой партизанские части отступали под напором многочисленного, хорошо вооруженного врага.

Участник боев взволнованно рассказывал нам о тех днях бригады. Его моложавое лицо залил густой румянец.

— Отступая, мы ни на минуту не прекращали боя. Горы содрогались от грома сражения. Многие партизаны были уроженцами здешнего края, и жители окрестных сел знали, чьи сыновья погибают в бою, длившемся три дня и три ночи…

Мы молча, с интересом слушали рассказ. В моем воображении вставали картины сражения, разразившегося среди этих крутых лесистых склонов. В голове уже зарождалась идея внушительного, возвышающегося над тихой долиной памятника, который будет напоминанием живым о павших в боях.

Потом мы отправились в ресторан. Из широких окон открывался чудесный вид на безбрежный зеленый простор окрестных гор. Я вышел, чтобы размяться и подумать в тишине. В сознании моем все яснее вырастала мощная фигура мужчины, сжимающего в руке оружие и устремленного к солнцу — единственному покорителю неприступных вершин.

Укатанной телегами дорогой я отправился вглубь леса. Пройдя метров сто, оказался в полной тишине: не было слышно шума автомобилей, ничто не напоминало о соседстве раскаленного жарким солнцем асфальта. Шагая, я увидел перед собой склон, поросший старым буковым лесом, и остановился в восхищении: могучие ветви, под которыми серели прямые стволы деревьев, покрывала нежная весенняя зелень. А ниже леса, там, вдали, в глубокой ложбине искрилась речушка, вилась тонкой ниточкой тропинка, и в этом море зелени, подобно девичьему нежному вздоху, белели покрытые цветом деревья. Я стоял неподвижно, заглядевшись на глубокую ложбину, на раскинувшиеся впереди склоны уже свободные от снега, по которым медленно брели стада домашних животных. А чуть выше все еще розовели сугробы. И вдруг я почувствовал сколь мелки и никчемны иногда бывают все наши замыслы пред вечным величием гор. Именно здесь, в начинающем зеленеть лесу, я будто бы отказался от своего намерения. Что-то новое, доселе неведомое охватило меня всего и зазвучало в полную силу. Я не смог сразу же определить, зафиксировать это столь неожиданно свалившееся на меня чувство, но оно овладело мной, с завидным упорством проникло в глубину сознания и стало посещать меня и по возвращении в город.

Кажется, все было понятным, обычным, но чем меньше времени оставалось до окончательного срока подачи проектов, тем острее сознавал я отсутствие в себе того внутреннего порыва, без которого немыслимо любое воображение. Я вновь и вновь рассматривал свои старые скульптуры. Находил их хорошими, удачными. Они не разочаровывали меня, нет, но я чувствовал какое-то смутное, все еще неясное настроение, охватившее меня впервые в буковом лесу. Оно искало новое выражение, очертания которого я безуспешно пытался уловить.

Был разгар лета. В повседневной сутолоке внутреннее беспокойство как будто покинуло меня. Но с наступлением осени оно вновь заговорило во мне с прежней силой. С одной стороны, мне хотелось отказаться от участия в конкурсе, но с другой, понимал, что речь идет не просто об участии, а о чем-то сокровенном, что связано с глубоким пониманием и переоценкой всей моей предыдущей жизни. Душевное напряжение нарастало, но никак не могло вылиться в реальный образ, что раздражало и выводило меня из себя. Близкие, видя это, старались создать мне условия для отдыха, но я нуждался не в нем, а в одиночестве. Лично мне очень помогает возможность иногда остаться наедине с самим собой.

Летняя жара спала. Мысленно я представил себе знакомые горы, которые, наверное, уже начали одеваться в осенний багрянец. И вдруг меня потянуло вновь посетить те места. Я навел справки и узнал, что могу поехать в один из пустующих в это время года домов отдыха, где сейчас жил только сторож. Мне охотно предоставили любую на выбор комнату и посетовали на то, что придется быть там одному, но именно это меня больше всего и радовало.

И я поехал. Междугородний автобус мчался по широкому шоссе, уходящему в горы. Подступивший к дороге лес мне казался все тем же, как и шум моторов, оглашающий тихую долину. И лишь на перевале я увидел, что осень действительно прошлась своей яркой кистью по горам. Алели старые буки, медно ржавел в призрачном свете короткого дня все такой же шумящий лесок, спускавшийся по крутому склону до узенькой безымянной речушки, бежавшей по дну ложбины. Голые холмы напротив пожелтели от летнего зноя, а высоко над ними, там, где раньше розовели сугробы снега, теперь виднелись обнаженные вершины. Иногда в воздухе на какое-то мгновенье застывал желтый или багряный лист, а потом, покачиваясь на невидимых волнах, долго кружил между буками, пока не опускался бесшумно на толстый мягкий ковер.

Я поселился в доме отдыха, сторож которого, житель одного из окрестных сел, бай Яким встретил меня как старого знакомого. В душе я был благодарен ему за то, что он не расспрашивал меня о цели приезда и о том, где я пропадаю по целым дням. Обедал и ужинал я в ресторане, что на перевале, чаще всего за одним столом с шоферами, останавливающимися здесь немного передохнуть. Солнце садилось рано. Холодные сумерки окутывали горы. Длинными вечерами я читал в своей комнате или же шел к бай Якиму, и мы вдвоем допоздна засиживались возле раскаленной печки. Он знал все окрестные горы, не раз и не два исходил все тропы и охотно рассказывал о том, что ему доводилось увидеть и вытерпеть за свою длинную жизнь. А на следующее утро я отправился в горы, держась за нить его рассказа, бродил по глухим и влажным тропинкам, опьяненный прелестью этого дикого, сурового края. От бай Якима я узнал, что в памятные дни и ночи того сражения в апрельском небе вдруг разбушевалась метель. В еще голом лесу звенел лютый мороз, но земля уже была теплой и мокрый снег выматывал и без того уставших бойцов.

Плутая по окрестным хребтам я обнаружил, что лощина, по которой отходила бригада, связана с глубокой ложбиной, тянувшейся за старым буковым лесом. И когда я поднимался к перевалу, то шел по лощине, чтобы вновь и вновь насытиться красотой леса. Всюду перед глазами расстилался червонный осенний наряд серо-ствольных буков и все так же легко и бесшумно по крутому склону летела листва. По пути мне часто встречались потемневшие от времени каменные памятники погибшим во время Освободительной борьбы с краткими надписями — напоминаниями об отшумевших боях. И я решил, что в мой проект должна войти хотя бы частичка величия здешних гор, а также отразиться душевная нота, одна-единственная, но полная трагизма и силы, вечная, как жажда свободы, которая привела столь много сынов этой неприступной земли к самой гордой из всех смертей!

Я успокоился, поскольку нашел самое верное решение, и уже собирался уезжать, когда в один из последних дней случайно уловил в себе столь долгожданное волнение.

Я поднимался на перевал. Сквозь густую листву на землю падали косые лучи солнца. Лес застыл в красноватой тишине. И вдруг среди высоких стволов над долиной мелькнула чья-то черная тень. Я остановился: мне редко приходилось встречать здесь людей, давно тут не было и отдыхающих. А черная тень продолжала маячить среди буков — согбенная, немощная. Потом она упала ничком на сухую листву и долго оставалась неподвижной и немой, как комочек живой земли, оброненный на великолепный золотой ковер осени.

Солнце клонилось к закату. Небо стало приобретать синий оттенок. Старый буковый лес загорелся, освещенный опускавшимся светилом, как языческий храм. В этом неестественном свете согнутая спина старушки, опустившейся на теплую землю, виднелась особенно ясно. Я застыл, потрясенный увиденным. В сознании моем промелькнули все матери в черных, траурных одеждах, неподвижные, застывшие с сухими от страдания глазами у памятников их сыновьям. И мне показалось, что только скорбь, которую нельзя выразить словами, может так согнуть человека. А может быть это и была та душевная нота живого материнского сердца, навсегда поселившегося средь этих стройных буков?

Я стоял, не смея сделать ни шага.

Прошло немало времени, прежде чем старушка пришла в движение. Она медленно поднялась, стряхнула с себя прилипшие листья и сгорбленная, отрешенная от окружающего мира, зашагала по тропинке. Я не видел ее глаз, но она была старой, очень старой, как сама вечность: мне удалось рассмотреть только ее покрытое морщинами лицо под черным платком.

Я мигом поднялся на перевал. Сердце бешено билось у меня в груди. Весь сгорая от нетерпения и задыхаясь, я рассказал об увиденном бай Якиму. Тот помолчал, а потом поведал мне, что когда бригада отступала, в долине осталось несколько парней прикрыть отступление своих товарищей. Все погибли, только одному из них, уже раненому, удалось вырваться и спуститься в ложбину. Наверное, он хотел пойти по реке, чтобы мокрый снег скрыл его следы, но судя по всему, холодная вода истощила его. Он упал под буками и истек кровью. Там его и нашли, в прошлогодней листве. Родом он был из близкого села, что за перевалом. Его мать часто приходит сюда…

— Он был другом Цоньо, который весной показывал вам здешние места! — вздохнул бай Яким. — Сколько лет прошло, а мать все не может его забыть!

Я не удивился этой истории, которую как будто даже предчувствовал.

Из головы у меня не выходила застывшая на коленях старушка. Пошел к себе в комнату и всю ночь делал эскизы, стараясь запечатлеть ее согбенный стан, полный трагизма и силы, вечный, как жажда свободы. Мне уже было ясно, каким будет мой проект: колонна серого гранита, взметнувшаяся к солнцу подобно прямым буковым стволам, а у ее подножия — фигурка упавшей ничком матери, как будто своим страданием покрывшая тихую долину в окружении гор.

Мне было радостно и в то же время грустно.

Утром я уехал в город.

Перевод А. Федотова.