Берег сильных - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Димитр Гулев (ДЕСЯТЬ МИНУТ МОЛЧАНИЯ) #5

ДЕСЯТЬ МИНУТ МОЛЧАНИЯ

С утра я выслушивал инженеров и начальников цехов, потом заседали, потом разговаривал по телефону, и вдруг все многочисленные будничные заботы отступили, стали незначительными и исчезли. Остался только простуженный голос Пешо Большого, этот его вечно простуженный голос, плотный бас, который в последний раз заставил содрогнуться мембрану телефонной трубки и умолк.

Мы не успели даже попрощаться или закончить разговор обычными пожеланиями повидаться. Я молчал и не мог прийти в себя. Медленно положив трубку, я понял, что Пешо было нелегко сообщить мне эту грустную весть. Другой, забытый и далекий мир неожиданно ворвался в нашу устроенную, хотя и напряженную жизнь, еще раз напомнив о том, что все кончается смертью, после которой остается лишь воспоминание о человеке. Тогда-то нам лучше всего и видно, где благородные усилия, а где мелочная амбиция.

Сердце мое, измотанное долгой зимой и постоянным напряжением на заводе, болезненно сжалось. Но голова была ясная. Не было того головокружения и весенней слабости, которые наступали вот уже несколько раз в последние два месяца. И все вокруг я воспринимал ясно, удивительно ясно и отчетливо — и голубое небо за окном, и глухой гул машин, идущий словно из-под земли.

Нет, это была не весенняя слабость, хотя в ушах пронзительно звенело. Тупая боль распирала грудь, там будто разверзлась пропасть, в которой продолжал звучать голос Пешо Большого. Хотелось кричать, хотелось чем-то заполнить эту гнетущую пустоту, но я продолжал неподвижно сидеть, скованный мыслью о быстротечности жизни и невозвратности потерь. Вот уже сколько лет мы с Пешо собирались поехать в ту горную деревушку, чтобы повидаться с тетей Герговицей. Она никогда не напоминала о себе, ни о чем не просила. О ее житье-бытье мы узнавали от других людей, и нам все казалось, что вот-вот наступит тот день, когда мы вдвоем снова побываем в том старом, крытом плитняком доме. Тетя Герговица сойдет навстречу нам по белым ступеням деревянной лестницы, и мы будем стоять перед ней смущенные и взволнованные…

— Товарищ директор!

Поднимаю голову.

Секретарша приоткрыла дверь и с удивлением смотрит на меня.

— Звонят из управления!

Привычно протягиваю руку к телефону, к целому миру, созданному нами самими, и сразу же отдергиваю ее.

— Позже позвоню им сам.

Говорю с усилием. Голос пресекается, и в горле першит. Молодые умные глаза секретарши внимательно скользят по моему лицу.

— Вам плохо?

— Дайте мне побыть одному… И никого не пускайте!

Впервые отдаю секретарше подобное распоряжение.

— Может, вызвать врача?

— Не надо! Сейчас все пройдет.

Кричать бессмысленно, ту пустоту, которую я почувствовал в груди, нельзя заполнить ничем.

— Прошу вас, — остановил я секретаршу, — свяжите меня с Петром Анатковым.

Тяжелая оббитая дверь плотно закрылась, и в тишину снова нахлынул приглушенный гул машин.

Представляю, как секретарша набирает коммутатор министерства, чтобы связаться с Пешо Большим. Сейчас зазвонит мой телефон, и после обычного «Говорите!» я услышу его простуженный бас.

Но телефон молчит. Провода молчат, натянутые как струны. Тяжелое, гробовое молчание словно придавило землю.

Пешо, родной, неужели это правда? Неужели мы навсегда потеряли возможность проститься с тетей Герговицей? В последний раз поцеловать ее холодные натруженные руки. Может нужно выехать сейчас же? Может ты не понял, и мы еще успеем, хотя бы на похороны!

Погода ясная, на небе ни облачка. И там, наверное, греет такое же весеннее солнце. Деревушка укрылась в складках гор, и сверху, со стороны старого букового леса так же, как и тогда, видны ее дома, крытые плитняком белого сланца. В церковном дворе, в тени ореха, мерно бьет колокол — каждый удар как звучная капля в сине-зеленой необъятности. Длинная вереница людей протянулась через луг к одинокой братской могиле у реки.

«Когда умру, — говорила тетя Герговица, — похороните меня рядом с моим стариком!»

К нему, к бай Герго, пробирались мы после того боя, когда меня ранило в плечо и ногу. Разорванная пулей рана на бедре загноилась. Идти я не мог. Командир решил оставить меня в какой-нибудь дальней деревушке. В сопровождающие назначили Пешо Большого — он был из тех мест и лучше знал, кто может меня спрятать у себя. Большим называли его из-за высокого роста и еще потому, что в отряде был еще один Пешо — Пешо Маленький. Потом он погиб. Остался только Пешо Большой.

Из лагеря вышли вечером. Продвигаться днем было невозможно, так как дорога пролегала по открытому месту. Ночь стояла лунная, светлая, и хотя мы шли довольно быстро, до рассвета добраться до деревни, которую выбрали командир и Пешо, не успели. Все из-за моей ноги — боль при спуске по каменным тропам была невыносимой, да и силы мои были на исходе.

— Держись, дружище! — подбадривал меня Пешо. — Еще немного и мы на месте! Там бай Герго спрячет тебя в сене, отлежишься, и все как на собаке заживет!

Я стискивал зубы, чтобы не стонать, а Пешо тащил меня и все приговаривал. Опираясь на его крепкую руку, я чувствовал, что без него мне не сделать и шагу.

Так шли мы всю ночь. Не помню, сколько раз останавливались, чтобы отдохнуть. И каждый раз Пешо снова поднимал меня и тащил вниз под яркие звезды, которые хороводом кружились у нас над головой. Рана на бедре открылась, штанина прилипла к ноге. Было больно, но в то же время я почувствовал облегчение. Может быть от усиленного кровообращения, вызванного ходьбой, рана прочистилась, и с этого вечера, перестав кровоточить, стала затягиваться. От усталости и боли я, по всей вероятности, бредил и все время спрашивал, действительно ли звезды танцуют. Пешо Большой до сих пор вспоминает мои танцующие звезды, которые в ту ночь крупными гроздьями висели над нами.

Солнце уже взошло. Под буками было сыро, от холода меня била мелкая дрожь. Пешо отдал мне свое короткое пальто, а сам пошел разведать обстановку. Я уже не чувствовал боли — нога онемела. Штанина заскорузла от крови, по телу ползали мурашки. Двигаться не хотелось. Тугая повязка на плече ослабла. Постепенно дыхание стало глубоким и ровным. С наслаждением я чувствовал, как согревается воздух, наблюдал, как он розовеет в просветах между деревьями, окрашенный лучами восходящего солнца, как светлеет небо. Почему-то в эту минуту мне особенно захотелось жить, выжить во что бы то ни стало.

Когда Пешо вернулся, я все еще лежал с открытыми глазами. Мой неподвижный взгляд и бледность видно встревожили его. Он склонился надо мной:

— Ну, что, браток?!

Его шепот обдал меня теплом.

— Как дела?

— Нормально!

Во рту у меня пересохло, губы потрескались.

Пешо посмотрел на потемневшую, заскорузлую от крови штанину и долго молчал. Потом, склонившись к моему уху, стал шепотом успокаивать меня. Он говорил, что мы хоть и близко от села, все равно находимся в безопасном месте. Как только начнет смеркаться, проберемся к дому бай Герго, он совсем рядом с лесом. А там тетя Герговица сделает все, что надо — промоет раны, перевяжет.

— Отдохнешь, выздоровеешь, тогда я приду за тобой.

Обессиленный, но успокоенный я слушал его, уверенный в том, что такие, как мы не погибают, не могут погибнуть. Если я умру, то после смерти останусь жить в Пешо Большом и в других товарищах, которые сейчас думают о нас. Мне хотелось подняться и подползти к букам, откуда была видна потемневшая от времени крыша дома бай Герго, но силы оставили меня.

— Спи, спи! — говорил мне Пешо Большой. — У тебя жар… спи! Сегодня нам пока делать нечего.

Солнце осветило лес, и он, умытый росой, заиграл всеми красками свежей зелени. Из села доносились голоса, блеянье овец. У меня мелькнула мысль, что нас могут заметить, но лежать было так приятно… Постепенно мною овладел покой и страх рассеялся.

Сон навалился незаметно и я проспал весь день. Когда проснулся, гладкие стволы буков алели от заката. В лесу было все так же тихо и спокойно. Я огляделся.

— Пешо!

Бесшумно появился Пешо Большой. Он приложил палец к губам. Рядом проходили люди. Ясно слышались их шаги и дыхание.

— Как только стемнеет, — заговорил Пешо, когда люди ушли, — мы спустимся вниз. Бай Герго и его жена уже дома, я их видел.

Медленно смеркалось. И еще долго после того, как солнце скрылось, в лесу было светло. Я чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Мы подползли к обрыву, откуда село было видно как на ладони. Пешо показал мне дом бай Герго — обыкновенный крестьянский дом из камня и дерева, какие строят в этом краю. Сверху он казался больше и солидней, чем был на самом деле.

— Настоящая крепость, — словно угадав мои мысли, сказал Пешо Большой. — Стены почти в метр толщиной.

На каменистых улочках и в маленьких дворах изредка появлялись люди. Из труб домов вились струйки дыма, едва заметные в голубом мареве наступающей ночи. Из дома бай Герго во двор вышла женщина в белом платке. Из начищенного до блеска медного котелка она выплеснула в огород воду. От Пешо Большого я знал, что бай Герго с женой живут одни. Их дочь, молодая учительница, была помолвлена с одним партизанским командиром. Немногие знали об их любви, и потому никто не подозревал стариков в связи с партизанами.

Пока мы разговаривали, сумерки сгустились.

— Ну, вот и стемнело. Можешь идти сам?

— Могу.

Начали осторожно спускаться. Лес остался позади. Крутая тропинка вывела нас на кривую сельскую улочку. За первым забором промелькнула чья-то тень. Пешо резко притянул меня к себе, и мы долго стояли, затаив дыхание. Потом, тихо крадучись, подошли к дому бай Герго.

— Подожди здесь, я сейчас вернусь! — Пешо оставил меня в тени ворот, а сам вошел во двор.

Прислонившись к теплому забору, я жадно вдыхал знакомый и близкий запах дома, свежего хлеба и всего того, о чем человек мечтает, будучи лишен родного крова. Видно я очень ослаб, потому что голова кружилась и звезды над головой снова начали свой медленный и величественный хоровод.

Ворота приоткрылись, из мрака проступила фигура Пешо. Он повел меня за собой. Потом совсем четко я разглядел обветренное морщинистое лицо бай Герго, его светлые глаза, слышал его голос, но не мог вникнуть в смысл его слов. Время от времени перед моим затуманенным взором появлялась маленькая, согнувшаяся от труда и забот тетя Герговица. Ее живые и умные глаза светились состраданием, и, глядя в них, я вспоминал глаза матери. На скулах у нее проступали розовые пятна, тонкие губы запали.

Почувствовав над головой крышу, я расслабился. Как во сне до меня доносился простуженный шепот Пешо Большого:

— …потерял много крови!..

«Обо мне говорят», — подумал я и улыбнулся.

Я еще улыбался и не отдавал себе отчета в том, какая опасность нависла над нами. Резкие удары по закрытым воротам нарушили тишину ночи. Сознание вмиг прояснилось.

— Герго, Герго! — раздался чей-то голос, — открывай ворота!

Пешо Большой отступил в темный угол низкой комнаты. По его согнувшейся большой фигуре я понял, что он весь напрягся, и не удивился, заметив у него в руках пистолет. Я все видел, все чувствовал. В моем слабом, но ясном сознании как на киноленте запечатлелись голоса, движения, выражения лиц людей вокруг меня. Не знаю, может быть, из-за болезненного состояния, но в ту ночь я был невероятно хладнокровным и впечатлительным.

— Беги! — глухим голосом приказал бай Герго, и прежде чем он загасил лампу, я увидел его напряженное, в глубоких и темных морщинах лицо.

Пешо Большой подошел ко мне: теплый и живой, он сжал мою руку и исчез во мраке.

— Я их встречу! — прерывающимся голосом произнес бай Герго. — Спрячь его!

В темноте кто-то холодной жилистой рукой нащупал мою руку и повел меня через двор.

— Сиди тихо, — сказала, немного шепелявя, тетя Герговица. Позже, увидев ее на свету, я понял, что у нее не было передних зубов.

На меня пахнуло запахом сухого сена — шуршащего и теплого, напоенного солнцем. Оно укутало меня со всех сторон и опьянило. Прижавшись лицом к щели в сарае, я чувствовал, как все больше и больше растет тяжесть надо мной и я все глубже погружаюсь в сено. С внешним миром меня связывал только просвет между досками. Шуршание надо мной прекратилось. В щель ударил луч света. Вспомнив про Пешо Большого, я достал пистолет.

Со двора доносилась чья-то грубая речь, потом деланно спокойный голос бай Герго:

— Что вы, господин кмет, никого здесь нет!

— Патруль видел, они сюда вошли!

Наступила тишина.

— Ты где была? — спросил все тот же грубый голос.

Пешо рассказывал мне, что здешний кмет — редкостный подлец, неудавшийся юрист. Раньше он подвизался где-то на побережье Эгейского моря, а нынче приехал в эти края в поисках места поспокойнее.

В освещенном пространстве, которое было мне хорошо видно, появилась тетя Герговица. Она стряхивала приставшее к переднику сено.

— Скотину кормила, — шепелявя ответила она. — А вам чего надо?

— Сейчас поймешь! А ну-ка, — крикнул кмет, — обыщите все кругом!

Свет усилился. Послышались шаги. Мимо щели прошел мужик с винтовкой. Затаив дыхание, я замер, прижав к лицу пистолет. Было только две возможности: или меня не найдут, или… Тогда буду жалеть лишь об одном — что кмет лично не участвовал в обыске.

Сначала было тихо, потом шаги приблизились к сараю.

— Ищите! — раздался совсем рядом голос кмета.

«Значит, ты здесь» — с радостью подумал я, облизал запекшиеся губы и еще крепче сжал в руке пистолет. Сарай осветили. Чьи-то ноги топтались рядом, раскидывали сено.

— Никого нет, господин кмет!

— Ищите, ищите!

Послышался резкий звук — в сено втыкали острый металлический предмет.

Щуп!

Теперь уже не было слышно ни голосов, ни шагов. Щупами проверяли сено, втыкая их то там, то тут, приближаясь ко мне. Еще шаг, еще два, еще один такой резкий звук, и тонкое острие вонзится в мое тело.

Раздался выстрел. Один, потом другой. В ответ открыли огонь со двора и с другого конца села, залаяли собаки. В беспорядочной пальбе я хорошо различал каждый выстрел нагана Пешо — тяжелого бельгийского нагана, который не знал осечки.

— Господин кмет, стреляют!

— На улицу — все на улицу! — кричал кмет. — Убежали!

Сарай опустел. Теперь стреляли в буковом лесу, откуда мы пришли. Я опустил пистолет, но пальцы словно одеревенели и никак не хотели разгибаться. Прижавшись ртом к щели и жадно вдыхая прохладный воздух, я только сейчас почувствовал, как здесь душно. Рубашка промокла от пота.

— Кровопийцы! — шепелявила возле меня тетя Герговица. — Кровопийцы проклятые. Разрази их господь!

Сено шуршало, она все приговаривала, наверное для того, чтобы успокоить меня и дать знать, что опасность миновала.

Стрельба прекратилась так же неожиданно, как и началась. Только собаки еще долго лаяли, потревоженные шумом. Но все это уже было как во сне. Мне показалось, что во дворе снова звучат возбужденные грубые голоса. Последнее, что я услышал, теряя сознание, был отчаянный крик тети Герговицы.

Потом уже я узнал, что тетя Герговица нашла меня в сене почти задохнувшимся. Она ухаживала за мной, лечила мои раны. А когда пришел в сознание, я был не в силах спросить ее о чем-либо. Тетя Герговица приходила на рассвете, приносила хлеб, воду, перевязывала раны и молча уходила. Иногда я заговаривал с ней, а потом понял, что она стесняется своего беззубого рта. Меня удивляло, почему бай Герго не показывается во дворе, не заходит ко мне.

— Он уехал, сынок, — прошепелявила тетя Герговица. — По делам уехал.

Больше я ее не расспрашивал. И только в отряде узнал, что в ту ночь кмет приказал арестовать бай Герго. Его увезли полицейские, и с тех пор о нем никто ничего не слышал. Когда я окреп, за мной пришел Пешо Большой. Пока он описывал, как все происходило, я недоумевал, почему тетя Герговица ничего не сказала мне.

— Не хотела тебя расстраивать! — грустно заключил Пешо. — Такие они, брат, наши болгарские матери!

Я понял его. И он, и я, и, наверное, тетя Герговица, знали, что людей, которые укрывают партизан, ночью вывозят в поле и перед расстрелом заставляют самим себе выкапывать безвестную могилу.

Тогда я не подумал об этом, не догадался!

Прошло время. Силы вернулись ко мне. Обходили мы горы вдоль и поперек, спускались в села, но меня все тянуло в ту маленькую деревушку, где тетя Герговица все ждала бай Герго, свою дочь и того парня, о котором заботилась как о родном сыне.

Сразу же после победы мы с Пешо поехали в деревушку. Наши опасения оправдались. Нашли мы то место — на лугу у реки, где были расстреляны и зарыты крестьяне, помогавшие партизанам. Долго молча стояли мы там с тетей Герговицей и ее дочерью с женихом — командиром. С потухшими от горя глазами тетя Герговица тогда сказала:

— Когда умру, похороните меня рядом с моим стариком!

И этот день настал.

— Товарищ директор!

В дверях стояла секретарша.

— Извините, но Петр Анатков не отвечает!

— Почему он должен отвечать? Разве я ему звонил?

Беру шляпу и пальто.

— Вы уходите?

Киваю головой.

— Вызвать машину?

— Не надо!

Мне хотелось пройтись по солнечным улицам, собраться с мыслями. Так давно мы собирались с Пешо Большим навестить тетю Герговицу, и вот — опоздали!