Берегиня

Глава 15 О чём плачут Вечные

На общем столе в гнутой жестяной подставке горела таблетка сухого спирта. Жёлто-синенький огонёк трепыхался, играл отблесками на тарелках и кружках, на закинутой полотенцем кастрюльке и на расколотом забрале шлема. Только на Ксюше густо залегла тень. Нели сидела за своим краем стола и плохо видела её лицо.

В старом доме сильно похолодало. Топить было нечем: ни нормальной плиты тебе, ни буржуйки, даже стопельников Ксюха не приносила. Нели готовила на сухом спирте и почаще разогревала еду, чтобы хоть как-то согреться. Похлёбка из концентрата остывала перед Ксюшей, нарезанный фруктовый салат подсыхал в миске. Осеннее солнце пряталось за низкой хмарью, в квартире сгустился траурный сумрак, на полках и мебели залегла пыль.

Нели куталась в шаль, словно пряталась от серебристой химеры за спиртовым огоньком.

– Каланчу Крысоедов взять надо. Скорбные обсиделись на улицах – хрен прошьёшься: всюду норы у них, начки, кабуры. Ломти дом отожмут, всё пропалят с чердака до подвала, а Крысюки сквозь дыру впишутся и нам по хребтине закидывают. По пяти раз на дню одна точка от их к нашей ходит. Скоро дубак, загоны толпами с Раскаянья прут. Чё-то надо решать с этим, Нели. Пораскинь-ка мозгами.

В осенних потёмках, да ещё с одним глазом, и книгу-то ей не дочитать. Интересно, как там у Коренной с Воронским: свалила от крышака своего? Нели бы точно свалила, за каким-нить кентом лопанулась бы: любит, не любит, а пофигу…

– Алё, шмонь старая! Ты чё кулёк напялила, или тебе его сбить? – окрикнула Ксюха.

– Жути не нагоняй, – прогундосила лычка. Что-то прежние тупняки накатывать на неё часто стали: всё она слышала, только думала про своё. – Вот ведь всралась тебе эта Вышка Крысячья? Бери, чё есть, и обсиживайся на своих Каланчах до весны. Все районы снегом скоро по самые яйца и Скорбным, и Взлётным завалит: как Крысюков дожимать? Никуда они, ё-ма-на, от тебя, Ксюха, не закопаются, сама начься в дубак, и по теплу их щеми.

Нели услышала, как заскрипел стул на тёмной половине столовой, и Ксюха нарастающим голосом надавила.

– Да ты, лярва одноглазая, одупляешь, чё гонишь? Если я Крысюков на закорки к себе посажу, мне весь хребет искусают; Раскаянье раньше кинет хвоста, чем Халдей! До весны на чужих костях чилить? Ты тут матрас душишь, курва, а мне с падалью Взлётной под пули и на железо ползти! Какой тебе: «всралась Вышка», тупорылая ты манда, я всё, чё есть, на банк кинула, мне до зимы весь фартовый расклад с бандами нужен! Весь! Усекла?! – гаркнула она в голосину, так что огонёк на горелке затрепыхался.

– Да осади ты базланить… – пробурчала лычка, избегая смотреть на серебристый комбинезон в полутьме. – Нет щас резона на Крысюков агриться. Сколько с ними рамсилась, и чё? Ты ваще только за свой напряг палишь? У Скорбных напряга не меньше. Халдей не свистит, на запасах до весны процынкуют, ну а летом? Вы им подвалохшных срезали, улицы закупорили: дань с кого отжимать, волна где попрёт? Чё жрать-то Крысюки по весне будут?

– До весны ещё дожить надо, а Раскаянье с голодухи кишки узлом свяжет! – шипела Ксюша из темноты. Нели наклонилась в её сторону с кресла.

– А ты не с калитки к Скорбным ломи, а прямо из хаты. Много пацанчиков у Крысюков, кому за Право и за Халдея с пустыми кишками топать охота? Подкинь их нахрапам темку, мол, жратвы у Кольца на всю зиму, и на весну с их же подвалов подрезано, а Скорби с голодухи по весне мизгу жрать придётся. Улицы им закупорьте, нахрапы к Халдею стрельнут, волну вызудят, и не пройдёт волна. В бошках тогда у нахрапчиков продуплится за кого стоять надо и на хер им Халдей нужен.

– Замутить срез Халдею на Вышке? – задумалась Ксюша. – Крысюки сами мне голову его принесут.

– Не тебе, а Клочаре – забыла? Как там яд твой: дошёл снизу до верху, Ксюха? Куснула кого?

В холодной квартире зазвенела мёртвая тишь. Потрескивал огонёк на таблетке сухого спирта. Ксюха встала и направилась к выходу из столовой.

– Ксюх, тормозни! – встревожилась Нели. Светлый комбинезон повернулся во тьме дверного проёма. Нели заторопилась подобрать холодную цепь и показать её озябшими пальцами.

– Слышь, отстегни ошейник! Не лопанусь я: зуб даю, падлой буду – не выпулюсь! Ты Клока замочишь, тебе козырная карта попрёт: все банды под тобой ходить будут; кто забычит – тех вали регом. Умных вали, чтоб не умничали, дураков вали, чтобы умные видели! Борзым дай всё, чё зацапают, или режь их всех, щеми их повсюду, прессуй там, где ныкаются!.. Да слушали бы меня мои крышаки, на своих бы ногах щас ходили! А тебе я ещё подскажу, подскажу много чё, всяких тем накидаю, Ксюх! Отстегни ты меня, чё мне твой хомут до карачуна таскать!

– Умных вали, чтоб не умничали, дураков вали, чтобы умные видели… – повторила в темноте Ксюша. – Память у меня крепкая, Нели: не бойся, про тебя не забуду, – повернулась она и вышла в прихожую. В глубине промёрзшего дома заскрипела и щёлкнула тайная дверь.

Цепь со стуком выпала из рук лычки.

*************

От Раскаянья бежали загоны. Одного из них зарядили к нахрапам Халдея. Он тоже, типа, бежал, но на деле нашёл с кем перетереть у Скорбных и раскидать им за тему, что ни по одной улице крысиная волна до них не допрёт, что всё перекрыто Раскаяньем, и тех, кто топит за Право, ждёт страшная голодуха и смерть.

И Раскаянье на Каланчах не отсиживалось, по приказу Клока загоны высыпали на улицы, выгнали всю кутышню со щётками и сетями, затыкали подвалы, направляли и отводили волну от обложенной со всех сторон Вышки Халдея.

В промозглое осеннее утро город наполнился визгом, со всех сторон к Центру попёрли крысы. Живые серые ручейки сливались в потоки, катились по грязным застывшим улицам, как по руслам. Крыс перехватывали подвальные кутыши, в тупиках давила мизга, загонщики запруживали поток баррикадами, и убивали крыс десятками, сотнями, тысячами, чтоб ни одной до Халдеевой Вышки не добежало.

Конечно, волна пробивалась, сметала загонщиков, сети, просачивалась в обход, затянула, накрыла и сожрала немало мизги, но вместо сотен тысяч зверьков на Халдееву Вышку прибежали лишь тысячи. Ожирелое, отъевшееся за лето море, считай, совсем высохло на заплотиненых улицах и не докатилась до Скорби.

Через два дня нахрапы открыли Раскаянью Каланчу и сдали связанного Халдея в плен Клоку. Лишь несколько сотен старых загонщиков не отказались от Права, и на пороге зимы ушли в ломти, надеясь укрыться и выжить в разорённых подвалах у кутышей.

Последняя банда сложилась ещё до того, как лёг первый снег. В тот же вечер Клок велел закатить сабантуй из добытой крысятины, откупорить запасы плесухи, и каждому, кто выше мизги, дать свободный ход в блудуар ко всем Птахам.

Пять Гаремов и пленных кутышек согнали на Каланчу Скорби, на целых шесть последних этажей под Тузами. По всей Вышке запылали костры. Небоскрёб рокотал, как вулкан, переливался тысячами огней и сонмищем людских голосов, смехом, бранью, заливистым женским визгом. Осенний холод гудел от разухабистых песен, тут и там вспыхивали пьяные склоки. Откуда-то сверху колошматила музыка – не пойми на каком языке, невесть что, но ядрёный ритм из проигрывателя Клока горячил кровь загонщиков и мизги. Впервые за тридцать лет все бандиты, со всего города, собрались в одной банде.

Никогда ещё не было, чтобы один крышак паучил пять банд с четырьмя посвистами на шее. Но как теперь кантоваться в разграбленном дочиста городе? Право попёрто, новых порядков не строено, нахрапы с загонами толком не пригляделись друг к другу, но уже алчно косятся на Клока, не любят его за глаза, и не верят, что крышак масть в Центре продержит хоть две недели.

– Чуешь, рычит?.. – стоял Клок на Тузах и глядел сверху-вниз на свою пылающую кострами Вышку. Музыка громыхала на этажах ниже, где во всю разгулялся пьяный угар. – Точь-в-точь на зверюге сижу: жрёт пока, довольная, сука, но только жопу расслабь – скиданёт и вторым с потрохами схарчит. Фарту масти нам, бикса, на такой моще обсидеться. Завтра прочухается и спросит басота, как зимовать им, и чё им жрать дальше; и только не в цвет им ответь…

Клок сделал жест вниз, как будто нырял ладонью в окно.

Ксюша подошла и встала рядом, но смотрела она не на Вышку, а на чёрную Башню вдали на вечернем полотне хмурого, быстро темнеющего осеннего неба. Каланча бандитов ровнялась Башне Кощея, Ксюше даже казалось, что она чуть-чуть выше. С такой выси можно не ужасаться той чёрной тени, что накроет тебя, и завладеет тобой, и распорядится тобой, как захочет. Уродливая, грохочущая, рычащая Вышка Раскаянья щербатым столбом торчала напротив безмолвного и безучастного к чьим-либо желаниям и страстям небоскрёба.

Ксюшу пробрала дрожь, и она отвернулась со шлемом в руках. Избитый Халдей повис на привязанных к запястьям верёвках, как изнурённая птица. Клоку ничего не стоило убить своего лютейшего врага, ведь Посвист ему давно сдали нахрапы-предатели. Клок отыгрывался на Халдее, мелочно мстил тому крышаку, кто по старым понятиям и выше, и лучше него, но теперь сокрушён, срезан, разбит, и мучительно умирает в полной власти Раскаянья. Из Халдея выбили дух, он висел на своих же Тузах, как трофей Клока, для его хвастовства и гордыни.

На Тузах накрыли богатый стол – здесь штабеля стеклянных и пластиковых бутылок с плесухой, хрустальные рюмки и пять больших блюд с жаренной крысятиной, олениной, и кабаниной, и вороньим мясом с яйцами. На пятом блюде лежал серебряный посвист быка с вытянутыми вперёд рожками.

– Цени, Ксюха – твой, заслужила, – ткнул Клок на почётный, пусть и никчёмный в городе посвист. Четыре других он носил на шее. И с одним Посвистом крышевать банду тяжко, а уж с четырьмя – в четыре раза опасней. Ксюша молча сгребла с блюда свой бычий посвист вместе с цепочкой.

– Ну чё, лапонька, хряпнешь со мной за победу и за наш будущий фарт? – Клок подошёл к столу, откупорил бутылку и налил им в две рюмки.

– Не пью я рыгаловку вашу.

– Так ты и людей не мочишь, – легко хлопнул свою рюмку Клок. Ксюша приподняла бровь.

– Ручки-то чистенькие-чистенькие! – поцапал Клок руками за воздух. – Ты же ручки ни разу не замарала, жаркой всех палишь, крови не нюхала, за храпок не брала – это разве мочилово? Не, Ксюха, не катит: не блатная ты, а лепила залётная, кукла стеклянная, понты, тока, кидаешь, а мы те не фуцаны; сама не пьёшь, ручонками своими не мочишь… может, ты не трахаешься ещё?

Ксюша стерпела насмешливый взгляд, поставила шлем на стол, схватила рюмку и махом выпила первую в своей жизни плесуху. В ноздри шибанул запах плесени, желудок разом вспыхнул огнём, пищевод сжался, стараясь выблевать пойло. Перед глазами закуролесилось, Ксюша едва устояла. Клок придержал её за спину и хихикнул.

– Могёшь, бикса! Может ты и не понторезка, может ты и на Тузах обсидишься, как подрежешь меня!

– Чё ты звездишь? – еле выдохнула опаленой глоткой Ксюша.

– Да ты не рисуйся! Я бы сам так вмочил, если б маза попёрла Центр захапать и над ухом кто-то левый пыхтел, – налил им ещё по рюмочке Клок. – Не палишь, как впервой на Колечко нарисовалась? На алё, на морозе вломила! А я бы всю братву кликнул – не отмахалась бы. Ведь кликнул бы? Кликнул? Не стал!

Ксюша огляделась по сторонам: не прячутся ли на Тузах пристяжные или загонщики Клока? Кажется, никого кроме них на точке у крышака не тусовалось, если не считать измутуженного в усмерть Халдея.

– Щас ваще другие расклады: чё нам мочить-то друг друга? – Клок взял рюмку и придвинул Ксюше вторую, но она, не будь дурой, пить больше не стала; и с первой-то рюмки её так развезло, что перед глазами кружилось. – С вашими из Башни наша зареклась дела мутить после Серого, а я чё? Клок согласный! Но, смотри, Ксюх: ты от загонов носик воротишь, на кой хер тебе с ними в одной теме мараться? Лучше меня поднапряги, ага?

Клок выпил, но глаз с неё не спускал. Он отставил рюмку, занюхал рукавом шубы и спросил в лоб.

– Колись, бикса, чё те надо? Какие резоны тебе блатных подминать? Ладно, Скипер про тебя шкнягу по районам толкал, есть за чё им хер отрезать, но я-то на Колечке ещё просёк: поиметь ты меня хочешь, как шмоху подвалохшную, и кто-то матёрый тебе на всех в Центре стучит.

– Ну, просёк ты, чё дальше? – Ксюша шарила по столу глазами в поисках ножа или вилки.

– Дальше? А дальше, лапуля, такой расклад… – подвалил к ней Клок. – Ты мне прямо щас прозвонишь, кто это скурвился и тебе банды сливал, чтобы падалью этой на районах у нас не воняло, и ещё прояснишь, чё те надо с моей Каланчи, на кого зверюгу спускать, чтоб она не нас, а других жрала? Кого сотней бригад ты, краснучечка, размотать хочешь?

– Хера ты умный. Раз в башке масло есть, чё сам не прикинешь?

Клок со стеклянными глазками давил лыбу, будто с ней на чужую жизнь в картишки катал.

– Темка ясная, просечь можно. Только Чёрт тебе – не Халдей с Крысюками, его срезать позашкваристей будет… – Клок оглянулся на крышака Скорбных. – Эй, выдрочень гнойный, ты хвостом там не шаркнул ещё?

Халдей тяжело замычал. На губах у него вспузырилась кровь.

– Жив, чмырьё. Для тебя берёг, лапуль. Башню заломим, Черта подрежем: братва за тёплую зимовку – в Котёл с ложкой полезет, не то что к Чёрту на Рога. Ты, биксочка, деловая, с тобой можно в ногу шагать, значит есть реальная тема обсидеться на чёрной хате. Только за куклой стеклянной пацаны не пойдут, – Клок выхватил из-под шубы литень, мог легко пырнуть Ксюшу, но лишь перехватил его за острие и показал ей.

– Не по масти ты нам, лапуля, мокрухи на тебе нет. Хошь по блатному? Шею вскрой Крысоёпу, вот тогда по братве прозвоню: «Ты Халдея урыла!» – вот тогда будет авторитет. А меня кончишь, чё, пацаны за тобой пойдут, чё ли? Не, бикса, не катит. Ты крышаков не мочила, ты реально загон не утюжила, ты тока Пташка залётная. Мозговитая? Ну… Смазливая? Ну и чё? Поступишь с Халдеем при мне, вот тогда я всем задвину, что ты не чужими ручонками жар загребашь, что я за тобой хоть к Чёрту на Рога, хоть куда ломанусь. Но без меня, бикса, без моего блата – всрёшь ты, чё летом зацапала. В одной темке мы с тобой замесились, а ты ещё жахнуть меня хотела!

Он со смехом воткнул нож между блюд и бутылок. Каланча сотрясалась от глубоких басов, так что вздрагивала посуда. Халдей низко хрипел на верёвках. Ксюша упорно смотрела на нож. Кто сказал, что она не убивала? Скольких на улицах, скольких на тракте, скольких на Скиперской Вышке пожгла? А скольких до этого? В голове резанул вопль кутыша, перед глазами сверкнула фарфоровая змейка. И почему именно это лицо она вспомнила, других что ли нет?

Ксюша тяжело навалилась на стол и выдернула острый нож. Вторую рюмку плесухи она выпила залпом – для храбрости. Теперь её почти не тошнило, и живот не так сильно жгло. Но в голову всё-таки ударило сильно, и перед глазами мутилось. Ксюша потрясла головой и, покачиваясь, побрела к связанному.

– Так его! Так! – заржал сзади Клок.

Халдей тупо свесил башку, седые кучерявые волосы слиплись от крови, сам он удобно подвешен, чтобы взять за вихор и рассечь глотку. Она убивала, она убивала не раз… Пусть не своими руками, пусть не ножом – молнией, но она не раз видела, как корчатся и подыхают люди. И чего от бандюка так воняет? Раньше от них не воняло – не так. И кожа у него – липкая, лихорадочная, когда Ксюша коснулась. Вот это и значит жизнь, эта горячка? Только прищемят – бьётся, потеет, смердит. Ну и что? Сейчас она перережет горло Халдею и выпустит ему жизнь вместе с кровью. Мычит, стонет: больно, наверное, со сломанным-то костями; Ксюша поможет ему, человек такой нежный. Просто взять, и… Да какой он ей человек! Только тварь, он бандит, он висит на верёвках, как кукла, как змейка, как кубик, игрушка, подаренная ей Клоком, и Клок велит, что ей делать!

Да кто он, мать его, такой!

– Да пошёл ты на хер со своими замутами! – отшвырнула нож Ксюша, не зная куда. Ноги закуролесили её обратно, по пути она чуть не упала, но упёрлась руками в стол, и Клок вовремя её подхватил. Иссохшее горло пылало, Ксюша обшаривала глазами бутыли, но видела только плесуху и ни капли воды.

– Ну ни чё, ни чё, бикса, хер с ним, я сам ему потом красный галстук пущу, – обшаривал Клок её сзади. Ксюша схватила первую попавшуюся бутылку и выпила из горла. Хмельная Чадь только больше опалила нутро, и в голове зашаталось.

– Не мокрушница ты, Ксюха, не с наших. Как те с бригадами на дурняк блатоваться? Давай, лапуля, давай не ровней ко мне, а марухой по масти – на Вышке Цаца нужна.

А Цаце нужен крышак. Она не убийца, не ломоть, не была, и не будет у нахрапов в авторитете, и тень Чёрной Башни накроет её. Ксюша нашарила и ослабила под ошейником застёжку, пальцы Клока цепко содрали комбинезон ниже плеч и начали тискать и мять её груди.

– Ну, Ксюха! Чё за басы у тебя, прям литавры… за такие и к Чёрту на Рога ломить можно. Без масти – ты кому нужна? Без масти-то, кто мы все, Ксюха? Так, зверьё подколодное, без Вышки колдыримся. Ща я тебя на Каланчу пропишу, прямо в Цацы… – стягивал Клок комбинезон ниже пояса вместе с её одеждой. Слова его туго доходили до Ксюши. Воняло мужицким потом, плесенью, дымом. Грязная шуба колола ей спину. Как же она разделась догола в городе? Ведь нельзя! В кошмарах нельзя: в кошмарах комбинезон с неё разрывали. Это потому что Он ей запретил – вот потому нельзя? Что ей, нельзя раздеваться?

– Нельзя…

– Можно, лапонька, хорошо будет, – жался к ней Клок. – Булочки задери тока…

Ксюша нашпарила под комбинезоном коробку и сунула к себе за спину.

– Натяни это сначала.

– Чё там? – взял Клок коробку и скоро хмыкнул. – Всё-то у вас в Башне по чистенькому, по кондовому. Ну ща, регом…

Клок завозился, Ксюша упёрлась руками в стол и нервозно обшаривала глазами бутыли, блюда и рюмки. Чего не хватает? Чего-то точно недоставало, что раньше здесь было. В голове сильно бахала музыка, из Гарема неслись пьяные вскрики: там делали всё тоже самое, чем она впервые займётся с мужчиной. Жутко воняло тухлятиной. И почему звук такой громкий? И почему перед глазами нет трещины?

Клок надавил ей на голую спину, чтобы она наклонилась. На краю стола оставалось свободное место – как раз там, где она положила свой шлем.

Ксюша враз отпихнула от себя Клока. Тот от внезапности отшатнулся, но тут же вмазал ей тыльной стороной ладони по скуле. Ксюшу швырнуло на пол.

– Чё ты дёргаешься, лярва!

Клок подскочил, насел на неё, схватил её за волосы и ударил затылком об пол.

– Ща я тебе масть пропишу, сучка! Ты чё, думала, меня, как лоха, строить? Чтоб я с курвой стеклянной на одной Вышке обсиживался? Чтоб ты мне бухло траванула или под срез кинула, а? Щас я тебя нахлобучу, а там ты мне и про гниду споёшь, кто на Центр звонила, и как в Башню зайти!

Острые рожки бычьего Посвиста Ксюша махом воткнула Клоку в глазницу.

– А-а! Падла! – отпрянул он, закрывая глаз. Ксюша вскочила, но тут же свалилась. Пол вспыхивал, плесуха мутила мозги. Где нож! Ножа нет. Задыхаясь от страха, она поползла. Спущенный до коленок комбинезон сильно мешался. Клок с матом налетел на неё, в горло впилась цепочка, он с натугой начал душить Ксюшу Посвистами, будто башку рвал с хребта. Ксюша вытаращилась и выпятила язык, еле нашарила аккумулятор на поясе, ткнула на сброс заряда и сунула Клоку под шубу. Аккумулятор заверещал. Клок шарахнулся прочь и заполошно заворошил шубу. Ксюша подлезла под стол, перевернула его вместе с бутылками и жратвой. Среди разбитых тарелок и ошмётков жирного мяса она увидела нож. Клок выдрал из шубы верещащий аккумулятор и опять накинулся на неё. Ксюша выставила перед собой нож. Три оскаленных рыжих Клока крутились у неё перед глазами.

– Ты чё, бикса, со мной лично-по-личному разогналась? – достал он из-под шубы свой литень и закрутил пером. – Я тя ща на ливер порежу! Ну, рыпай!

Из рассечённой брови у него текла кровь. Глаз заливало. Жаль, что ослепить его не получилось. Клок дерганулся вперёд, Ксюша отползла задом по полу. Клок заржал.

– Ну ты и шмонь опущенная, мля… – прижал он руку к брови и посмотрел на кровь. – Не, лярва, с Каланчи ты винта не дашь, падлой буду.

– Да чё ты на рога полез, давай сторгуемся! – затравленно дышала Ксюша и блестела глазами по сторонам, где же выход! В полутьме Тузов ей почудился бегущий к двери дикарь.

– Кидай жало и побазарим! Тока ты, вафлёрка, у меня как надо прощенья отпросишь, – дёрнул Клок себя за причиндалы. Ксюша крепче стиснула нож. Сбоку заворочалась тёмная росомаха. Ксюша метнула взгляд на неё, но в той стороне болтался лишь подвешенный на верёвках Халдей. Крысоед поднял голову и злобно сжигал их рамсы с Клоком глазами.

– Чё, без шлема, прикинул, разрядил меня? – нервно усмехнулась она и нащупала за спиной бутылку. – Я тебя и без шлема зажарю!

– Звездишь, бикса! Не можешь ты без ведра жаркой жахать! Чё бы щас не зажарила? – гаркнул Клок, но в диких глазках его заблестела тревога. Он не знал, как работает Перуница!

– На те, падла! – швырнула Ксюша бутылку. Клок дёрнулся, раскатился на куске мяса и грохнулся об пол. В ту же секунду Ксюша вскочила к Халдею. В два взмаха она срезала его путы ножом и выпустила на свободу. Избитый и переломанный Крысоед с невиданной злобой накинулся на Клочару. Они покатились клубком, рыжая шуба смешалась с пятнистым от синяков телом, зазвенело стекло, с грохотом сдвинулся стол. Ксюша наконец-то увидела шлем под ним, едва схватила его и бросилась к выходу. На шатком ходу она еле как натягивала и застёгивала комбинезон и часто падала боком об стену. Сзади гремела посуда и мебель, голосил чёрный мат. Если сейчас оглянуться, она точно увидит двух сцепившихся друг с другом тварюг: пятнистую серую крысу и лохматого рыжего беса.

Ксюша выбралась с Тузов в общий коридор, захлопнула дверь и просунула между ручек стальную трубу. Пришлось побороть приступы рвоты, но затем она натянула на голову шлем и активировала Перуницу.

Вниз по лестнице. На ступенях валяются и больше не могут пить бухие загонщики и пристяжные. В ритмичной агонии стучит музыка. Под её бешенный клёкот скачет златорогий олень – со ступеньки на ступеньку, слетает вниз по пролётам, и Ксюша сплетается и спотыкается следом за ним. Весь блудуар затянуло белёсым дымом костров и самодельных жаровен. Олень скачет меж них, вихляет среди голых тел на полу, на кроватях; стоны, крики и смех, пьяная оргия всех со всеми: Гарема, бандитов, подвальных и коренных, в кучах тряпья, ворохом грязных волос корчатся, дрыгаются, жмутся друг к другу стоя, сидя и лёжа ни мужчины, ни женщины, а одно колыхающееся в поту мясо. Златорогий олень перескакивал через них, между них, среди них летел извилистыми путями, и Ксюша спешила за ним.

Пристяжной тащит за руку девочку. Ксюша узнала её и подскочила к здоровенному, как шкаф, бандиту. Он отлетел с дымящейся кожей, упал на жаровню, на кого-то посыплюсь угли, замызганная лежанка немедленно вспыхнула вместе с людьми. Повалил чёрный дым. Перепуганную девчонку Ксюша сцапала за руку и поволокла прочь с блудуара.

Белое зарево полыхало ещё и ещё, по всем этажам от гарема, с валетов, и до Колод. Музыку заглушил рокот грома. Кого-то вышвыривало из окон. Молнии не разбирали, кого лупить, кого не сжигать. Перуница металась, как пьяная, ловила в прицельную рамку любого перед забралом, и не могла захватить лишь оленя, кто скакал впереди, и Ксюша бежала за ним!

– Стой! Стой! Подожди меня! Зверь! – захлёбывалась она и просила, чтоб Перуница поймала его. Но только лишь люди попадали к ней в красные рамки, бились о стены, летели в костры вместе с плесухой, и огонь взмывал выше стен, облизывал потолки и вырвался сквозь окна.

Поднялась, заметалась, заколомесилась толчея. Кто только жив, пытались сбежать от Динамо, бросались вниз от пожара, а Ксюша всё видела так, что они ломятся прочь от оленя, кто расплёскивает огонь, кто несёт его на рогах, кто высекает копытами молнии и теснит перед ней тёмные сонмища!

– Простите меня, и сдохните! Простите меня, и сдохните, тварьё! Простите! И сдохните! – в рёв захлёбывалась она.

Её пытались остановить загонщики, с кем она вместе сражалась на тракте, но и их олень расшвырял с громом и молниями. Любой, кто вставал у него на пути, погибал от охваченных жаром рогов и сыплющих искры белых копыт. Заряд в Перунице иссяк, а олень всё вёл и вёл её дальше, и люди шарахались прочь с пути, и Ксюша видела средь них дорогу; и лишь снаружи златорогое Городское Чудовище рассыпалось искрами, завихрилось и растаяло в ледяном воздухе.

Каланча Скорби занялась сверху-донизу. Из горящего небоскрёба вырывались сотни людей. С криками, полуголые, они бежали куда глаза глядят, на пустынные улицы города, в непроглядную ночную темень.

Лишь здесь Ксюша ощутила дрожь и тяжесть в руке. Всё это время она тянула за собой девочку и проволокла её с самых верхних этажей вниз на холодные улицы. Снаружи девочка не удержалась и упала на землю и судорожно затрясла головой. Ксюше даже показалось, что она седая. И как Перуница столько раз не убила её?

– Вставай… пойдём со мной, я тебе помогу… я тебя накормлю, хочешь? – потянулась она, но девочка вырвала руку и сжалась в холодной городской грязи. – Что ты? Ты меня боишься, Лёля? Это же я, Серебряна. Ты разве меня не помнишь? Серебряна – не бойся!

Девочка истерично замотала головой и вскинула белое зарёванное лицо с обгорелыми ресницами и бровями.

– Не-ет, ты не Лёля… – пьяно растянула Ксюша и поплелась от неё. – И хорошо. Хорошо, что ты не она. Беги от меня, спасайся, я ничего хорошего… ничего хорошего не могу… ничего хорошего не могу сделать! – захлебнулась она и сама побежала на шатающихся ногах прочь. Она упала и поползла на корячках, расстегнула замок, сняла шлем, вдохнула мёрзлый, почти зимний воздух. От запаха дыма и гари пожарища её тут же стошнило. Она отдала городу всё, что он вырастил на своём грязном бетоне, а люди соскребли и сварили в жутчайшее пойло.

Позади плыл самый большой городской небоскрёб, кроме Башни. Пятьдесят этажей вместе с посвистами и крышаками, вместе с бандитами и кутышами, вместе с едой и горючим на всю Долгую Зиму, с мертвыми и живыми, с людьми и нелюдями – всё горело, обращаясь в угли, пепел и сажу.

Раскаянья больше нет, и чёрная тень накроет её с головой и поглотит. Она ведь соединила все банды, подрезала Клока, но сожгла всё дотла, в один час, и вместе с крахом её мечты о свободе, вымрет, наверно, весь город. Столь ужасная рана не зарастёт до морозов, и старик не оправится уже никогда.

Всё конечно… хотя нет, остался последний, с кем она не рассчиталась, тот самый свидетель, а точнее – свидетельница восхождения и краха Городского Чудовища.

Ксюша с трудом поднялась и хотела натянуть на голову шлем, но забрало треснуло насквозь. Вместо своего отражения, она увидела чёрную уродливую дыру. Ксюша выронила шлем прочь, и пошла по ночному промозглому городу простоволосая. По пути она растирала не запачканные чужой кровью ладони.

*************

Мягкий крючок серёжек гнулся, скользил, но никак не желал подцепить ригель замка на ошейнике. Нели в тысячный раз пыталась открыть его. Однажды почти получилось, но в последний миг ригель сорвался. Лычка выматерилась, и попробовала снова, и снова, и снова, и пыталась с тех самых пор, как Ксюша ушла. Нели пробовала не только серёжки, она вытащила из кресла гвоздь, но и гвоздь не помог. В шкафу библиотеки хранился стаканчик для карандашей и для ручек, в нём валялась пластиковая скрепка, но и скрепка быстро сломалась. Сколько всего перепробовано! Но лучше крючка в золотых серёжках ничего нет.

За окнами, далеко-далеко, зарокотал гром, хотя поздней осенью в такой холод никаких гроз не бывало. Гром повторился, и Нели затряслась, и ещё торопливее начала ковыряться серёжкой в замке.

– Каюк, сука! Точно каюк! Отбегала, Чалая!.. Не-не, не бзди! Ща подковырнём, вот так, вот так… ща подцепим и вскроем, как кент твой первый учил. Ща выпулишься, Солоха!

Чуть нажать, только совсем чуть-чуть, чтобы слегка приподнять ригель, пошатать частями замка на ошейнике, и вот сейчас… сейчас-сейчас должен вскрыться. Золото выгнулось, ригель сорвался, ошейник защёлкнулся.

– Твою мать, сука! – заорала во всю глотку лычка, впилась в ошейник руками и дёрнула. – Не хочу подыхать! Не хочу!

Сколько не рви металл – бесполезно. Кольцо с цепью также крепко вмуровано в пол – не оторвать. Время уходит, руки от напряжения болят, серёжка дрожит в усталых пальцах, но лычка, закусив губу до крови, ковыряет в замке, снова и снова старается освободиться – не из страха, а из предчувствия, что накатывает нечто очень хреновое!

На лестнице в заброшенной части дома раздались шаги. Лычка вздрогнула, зажала в кулаке серьги и торопливо подбежала к полке с городским хламом. Она схватила осколок стекла, да подлиннее, и кинулась назад в спальню, упала там на кровать, накрылась одеялом и отвернулась к стене. Руку с осколком она спрятала под одеялом и крепко зажмурилась.

В прихожей заскрипела тайная дверь. Кто-то вошёл. Вдалеке зашуршало – должно быть Ксюха снимает свой комбинезон. Может быть всё ещё обойдётся? Нет, в темноте сочно щёлкнул металл, и Лычку под одеялом пробрала ледяная дрожь: Ксюха ружьё взяла из прихожей!

– Ё-ма-на, ё-ма-на, ё-ма-на… – еле слышно зашипела она под одеялом. Никогда ещё Нели так не боялась.

Ксюха прошагала в столовую и остановилась. Нели пыталась дышать ровнее, чтобы она ничего не заподозрила. Минуты тянулись, Ксюха стояла в столовой, как будто оглядывалась или что-то искала. Нели думала, что она сразу пойдёт в спальню, но Ксюха вначале сунулась в ванную, потом на кухню. Нели приподнялась на кровати, чтобы хоть немного подсмотреть, что творится в тёмной квартире. Сетка под ней предательски заскрипела. Шаги с кухни быстро направились в спальню.

– Мать твою… – живо легла обратно на койку лычка. Ксюха вошла в спальню и остановилась. Нели всей кожей почувствовала её взгляд на себе и приготовилась вонзить свой осколок, как только услышит ружейный взвод. Пусть в одиночку, пусть на цепи и в холодной квартире, но у неё будет время, чтобы открыть ошейник. Если же подфартит, то Ксюха принесла с собой ключ: надо же ей как-то выкинуть её тело из дома, когда она её застрелит.

Нели ждала щелчка, но вместо него кто-то шумно опустился на край кровати и сипло вздохнул.

– Так и прикидывал, что тут кто-нибудь впишется, – прогудел какой-то мужик. Нели резко вскинула голову. В темноте виднелась лысая башка, жилистая шея и красная куртка-дутыш.

– Начь, не начь хазу, точкуй у зверюг или нет – всё едино мизга или загоны обсидят. Хоть не засрали и на том, мля, спасибо.

– Шугай? – пересох голос у лычки. Лысый мужик повернул башку и уставился на неё, как на говорящую чадь.

– Чего, знаешь меня? Не забыли, что ли?

– Кто может и забыл, а я помню, – встал в горле Нели вдруг ком. Словно кусок её детства вернулся и засиял. Шугай мрачно нахмурился.

– Огнёвка с тобой? – несмело спросила Нели. Шугай повёл лысым черепом.

– Нет, не со мной.

– А чё случилось?

– Пока оди-ин, – медленно протянул он.

– Не уж-то кинула тебя, сука?.. Ей же все Птахи завидовали, как фартовой! У неё ить не как у нас было всё, а по любви!

– По любви? – удивился Шугай и переложил ружьё на колени. – Это про нас уже, чего, на Вышках накраснобаяли? Вот так расклады… Не зря, видать, хату на старый манер прикинул, со всех районов по чашечке, да по книжечке накропал. Думал, с Огнёвкой сюда вписаться, когда метнусь с Каланчи. Много чего у нас тут замутилось… – он огляделся в темноте, как при свете. – Пока зараза Огнёвку не цепанула.

– Махра?

– Не, другая бацилла, но из города подорвались, чтоб лекарство надыбать, вот и кинули хату, на юг пошманали дальше по трассе. Там больница, заныканная в бору, про неё мне одна душа, ещё когда в крышаках масть держал, прозвонила. Вломились туда с Огнёвкой, лечиться, типа, как в санаторий.

– И чё, вылечил Огнёвку? – так и вцепилась в него Нели глазами. Шугай поднялся с кровати и вышел в столовую. Оттуда послышался гулкий металлический стук.

– Ну, а ты как сюда залетела? – окликнул Шугай из столовой, со скрежетом что-то отвинчивая. – Кто тебя на цепуру-то посадил?

Нели ощупала свой ошейник, как уродливое украшение.

– Змеюка одна, – пробурчала лычка. Пахнуло острой химической вонью. Шугай ходил по квартире и всюду расплёскивал жижу, булькающую из металла.

– Ясен хер отморозок. Ты ж на кого-то оскол приныкала.

Лычка глянула на осколок в руке. А бывший крышак оказался глазастым, или настолько матёрым, что всё загодя пропалил.

– Долго кантуешься тут?

– С весны.

– Замочить отморозка? Змеюку твою?

Нели задумалась. Вроде бы и хотелось – очень хотелось, как вспомнишь страх перед Динамо и защёлкнутый ошейник! – но поглядела на своё чистое платье, на выстиранное одеяло, на зеркало над башкой, и несогласно замотала макитрой.

– Не, хер с ним. Не надо.

– Простила что ли? Или полюбила Змея своего?

– Ё-ма-на… – хмыкнула лычка. – В Цацах ходить и паханам не подмахивать? И полюбила бы, и замочила бы, да сыкатно. Чтоб любить – это до хера смелой надо быть, и за правильное стояк держать, а я, как все: со зверьём в одну ногу шагаю; людей-то не видала за жизнь – так, чтоб конкретных, кто не тока за своё топит: чтоб не кидали, чтоб с понятиями, чтоб любить их… да и передо мной не шибко-то-кто извинялся, чтоб прощать.

Шугай вернулся к ней в спальню, в руках он принёс канистру.

– Цаца? По базару просёк, что ты с Каланчи.

– Лычка я щас.

– Та же масть, только без Тузов и без крышака… Вот чё скажу: замочат тебя, лычка – Змей твой замочит, – со значением покивал Шугай. – Со мной тоже не в жилу ломиться: я за твоё правильное не топлю… – пожевал он губами. – До Огнёвки на этой хате дуром баб на цепуре сидело. И хата эта – моя.

– Но щас-то в больнице ты, типа, масти перекидал?.. – несмело спросила лычка.

Шугай плесканул из канистры на койку.

– Ты чё творишь, ё-ма-на! – дёрнулась Нели от вонючего топлива на одеяле.

– Прикидывай: в доме сгоришь, или со мной в больницу на юг покандёхаешь? И про Огнёвку – зашейся, где она и чё щас с ней. Усекла?

– Да-д-да-да! – задрыгалась Нели, как чадью ужаленная. – Тока не пали, ты чё, в натуре по бездорожью попёр, крышачок! Почесали на юг твой – глянем, ё-ма-на, чё там у тя за больница! Какому мужику греться на хазе баба-то не нужна?!

Шугай опустил канистру.

– Лады… Нравишься ты мне, лычка, – растянулся он в щербатой улыбке, вынул из куртки маленький ключик, нагнулся и отпер ошейник. Цепь глухо скатилась с облитой новогептилом постели на пол.

– Погоняло-то у тебя как? – спросил Шугай.

Чалая потёрла затёкшую шею и изобразила доверчивую улыбку. И страшно ей было, как после среза у нового крышака, и в лучшее верилось; всё-таки Шугай – сказка из её ранней юности, пусть явилась к ней с неслыханным отзвуком жути. Но лучше уж так, лучше за своей сказкой в ногу метнуться, за крышаком, как привыкла, чем с бабами. Бабы – в натуре, страшнее.

– Зови Солохой, – отозвалась она и выкинула осколок, украденный с чужой полки.

*************

Новогептил горит синим пламенем, и только когда в нём сгорают мебель, одежда и книги, ультрамариновые оттенки разбавляются жёлтыми, оранжевыми и зелёными. В тёмной осенней ночи горящий дом казался Ксюше волшебным, словно она смотрит на пожар сквозь осколок бутылки – так красиво, что сходить с места не хочется, и удивляться чему-то, и чего-то жалеть. Ксюша глядела на второй крупный пожар с опустелой душой и мёртвым сердцем, слушала рёв огня, треск балок и грохот кровли, как ещё летом вслушивалась в грибную капель тумана. Последняя обжитая квартира в городе выгорала дотла, и вместе с ней сгорали сотни и тысячи воспоминаний о прежнем времени.

На крыльце Ксюша заметила жёлтый блеск. Прикрываясь рукой, она подошла ко ступенькам и подобрала с них золотые серёжки с рубинами. Дужки сильно измяты и искручены. Ксюша поглядела на игру пламенных бликов на красных камнях и пошла прочь от горящего дома.

Свет от пожара озарял весь двор до самых деревьев, но и под лесной сенью Ксюше стало не так уж темно. Приближался рассвет. Она брела своей привычной дорогой. Верхние этажи домов рассёк жёлтый клин солнца, из-за короны Башни сверкнул и отразился в чёрных окнах первый солнечный блик. Без шлема свет сильно резал глаза. Ксюша опустила взгляд к земле и заметила, что идёт в тени небоскрёба: длинный зубчатый стержень пронзал старый город насквозь.

Над короной переливались последние звёзды. Среди них призывно сияла, как огонь маяка, одна яркая красная звёздочка. И горела она точно там, где ждёт заветный сказочный край возле священного озера – настоящий, большой, потаённый, как истинная любовь, как манящая, тихая и невиданная мечта.

Створы шлюза открылись, Башня без помех впустила её в вестибюль. Сгори хоть весь город, внутри небоскрёба всё так же мирно гудит вентиляция и проводка, и время течёт по-особому, как будто запаянное в хронобокс.

Зря она вообще выходила, зря хотела увидеть других людей в зазеркалье, всё зря…

Ксюша поднялась на двадцать восьмой этаж. Воняющий гарью испачканный комбинезон она скинула прямо на лестнице.

В апартаментах пусто и глухо, во второй спальне ни одного следа рыжей соседки: ни рисунков, ни раскиданной повсюду одежды, только безупречно заправленная постель и стерильная серость стен и одинаковой мебели.

Ксюша вернулась к себе в спальню – глупую, размалёванную, уголок совершенно другой Ксюши, кто давно сбежала из Башни наружу, да там и исчезла. Назад вернулась совершенно другая, кто расколола свой шлем и надышалась опасным воздухом городских улиц. Она рухнула на постель. Стоило прикрыть глаза, как перед ней вспыхнуло пламя и молний и смеющейся Клок в рыжей шубе. Ксюша сжала золотые серёжки в ладони. Кощей велел ей ничего не приносить из внешнего мира, но она принесла: страшную тяжесть на сердце, свою очерствелую душу и горькое знание, как трудно быть… богом? Да, богом быть очень трудно, но оставаться человеком вне инкубатора – ещё сложнее.

Все рождаются без своего прошлого, и все строят его своими руками, как и Кощей, и Белла, и Сашенька, и Нели, и Клок – все они вехи вчерашнего дня. Но какое Вчера оставила после себя в Сером Городе Ксюша?

Ни Серебряна, ни Динамо не стали бы раскаиваться, отдувалась за них одна Ксюша: её терзали мучительные образы города и воспоминания о людях, проникшие в трещину в шлеме, как споры ложной грибницы. Ксюша пыталась выгнать чужие лица и голоса из головы, но те настырно пробивались обратно и обвиняли её и в пожарищах, и в убийствах, и в зимнем голоде, пока не довели до слёз. Она отёрла мокрое лицо, встала с постели и подошла к полке. В её руки снова попал почти собранный кубик.

«Переверните головоломку жёлтым центром наверх. Вам понадобиться собрать жёлтый крест из одной центральной детали и четырёх рёбер. Для этого поверните фронт кубика один раз по часовой стрелке и используйте хорошо знакомый вам алгоритм: правая сторона вверх, верхний слой по часовой стрелке, правая сторона вниз, верхний слой против часовой стрелки. Когда жёлтый крест будет собран, проверьте углы…»

Ксюша крутила головоломку, и сама не верила, что запомнила хоть что-то из книги. Но строка за строкой с кристальной ясностью к ней возвращались прочитанные некогда страницы. На самом деле Ксюша просто боялась подумать о чём-то другом. Она вращала кубик до тех пор, пока в памяти не прозвучали последние строчки: «Поздравляем, вы полностью собрали кубик Рубика три на три и разгадали самую популярную в мире головоломку!»

Ни одного лишнего сектора: идеально жёлтые, белые, зелёные, синие, оранжевые и красные стороны – идеально собранный кубик. Кощей мог собрать его за каких-то десять секунд. Ксюша проиграла ему всего лишь двенадцать лет. Она так и прыснула смехом. Ведь могла давно потерять кубик, сжечь его в тайной квартире, сломать или выкинуть, но нет, додержала головоломку до последней минуты на пыльной полке. Неужели единственное, что она умудрилась довести до конца, было то, о чём она просто забыла?

Ксюша высоко вскинула руку к тёмному колпаку камеры. Она показала свой полностью собранный кубик, и её опустевшее, иссушенное городом сердце, вдруг переполнилось очищающим серебром.

*************

– Как добралась?

– Слушай, у вас в городе стало удивительно тихо! По дороге машину даже ни разу не остановили эти, ваши, местные, ну как их… не важно. Ты что, наконец-то вытащил свою трусость из Башни и навёл дисциплину?

– Тут ты права, я далеко не герой. А люди… люди притихли: им не до этого, они выживают. Если постараться, если очень сильно постараться и заставить себя им не помогать, то они непременно выживут. Но нет, найдутся герои, кто больше всех знает, кто больше всех лезет, и судит, и больше вредит, чем спасает. Им не понятно, что человечество в своих реперных точках развития само устанавливает для себя наиболее подходящие своему внутреннему устройству и внешним условиям порядки и правила. Если влезть в естественный социальный строй со своими понятиями о доброте, и о зле, о хорошем и о плохом, с выращенными в инкубаторах рассуждениями о морали, да ещё иметь достаточно сильную руку и волю, чтобы вбивать свои мерки в людей, то всё кончится крахом, пожаром и хаосом – тем же самым, с чем с самого начала боролись герои, что вызывало в них ужас и омерзение, и к чему они в итоге пришли.

– Вот это ты загнул! Философ! Новую степень успел заработать? Молодец! Время за зря не теряешь! Какой там ВУЗ их ещё выдаёт?.. Ах да – у тебя новый герой! И что же он такого наворотил?

– Много чего, дай ей только свободу... Но, по правде сказать, полной свободы я никогда ей не дам. Она не терпит запертых дверей: бьётся в них, негодует, ищет обходной путь, даже если эти двери вовсе ей не нужны – в этом основной недостаток её психологии, но и стимул к целенаправленной деятельности. Жаль, что за полученный опыт снова придётся расплачиваться запасами Башни и научными ресурсами Арктиды. Пришлось вызвать специалистов и открыть продовольственные склады, иначе зиму местному населению не пережить.

– Погоди… ах ты мерзавец! Я так и знала, что ты используешь Ксюшу, как свою лабораторную мышь! Ты не воспитывал девочку, ты на ней свои гнусные эксперименты ставил, подлец! Какой же ты поразительный, бесчувственный, ледяной ящер, Эдик! У тебя что, кость вместо сердца? Какая Ксюша тебе героиня? Бедная девочка: ты её нарочно зажал, прищемил, оставил без права голоса! Ты всегда толкаешь других исподтишка, чтобы себе больше выгадать!

– Девочка или мальчишка – не имеет значения. Она – из третьего поколения Повелителей: не Гипербореец, но кто-то весьма близкий к тому. В ней не так много звериного, как у второго или даже четвёртого поколения, лишь человеческое, но самое доминирующее от людей: идеальна для любых социальных порядков и строя, чтобы вызвать в них самый бурный эффект. Можно сравнить её с катализатором. Внедри такую особь в человеческое общество, и через пару лет она соберёт тебе армию.

– Так ради этого ты вышвырнул её в город? Чтобы она для тебя армию собрала!

– Не для меня, а против меня.

– Ты спятил?..

– Мне хотелось проверить границы её возможностей, прежде чем выпускать на полевую работу. Выяснилось интересное: успеха она добивается быстро, но нужно как можно скорее этим воспользоваться. Как двигатель на форсированных оборотах, общество во главе с Повелителем долго работать не может. Зато я теперь гарантирую, что все её слабые и сильные стороны мною изучены – значит она вполне предсказуема, и наш катализатор из зверёныша в чудовище не переродится.

– Бедная Ксюша! Ты сам ничем не лучше чудовища, Эдик!

– Есть чудовища и похуже. Если бы их не выставляли на доску, то и я бы своих не выставлял.

– Так, всё, хватит с меня! А ну говори, где она сейчас? Ты её запер? Тогда немедленно отдавай мне ключи, пока я сама тебе перья не выщипала! Она хотя бы здорова?

– Не верти хвостом, с ней всё в порядке. Сейчас она в моих апартаментах, никто её не запирал. Мы много занимаемся, я посвящаю её в некоторые тонкости наших дел, касательно Двоеверия, Чёрного Солнца, и Края.

– Что, так прямо всё и рассказываешь?

– Я сказал: «в некоторые тонкости» – хватит, чтобы сыграть со мной на одной доске в решающей партии.

– О, да! Опять долгосрочные планы и прогнозы для операций! Если бы они приводили хоть к чему-то хорошему, я бы не торчала в Арктиде, а помогала тут, в Башне, рядом с тобой. Но ты сам подался в отшельники, в гроссмейстеры, в манипуляторы человеческих судеб… нет, не то слово! Ты мутируешь, Эдик – в тех, с кем якобы борешься, ты пытаешься их воспроизвести, чтоб предсказывать их ходы наперёд. Погляди на себя: в волосах перья, вся Башня в рунах, чёрное солнце из вестибюля ты так и не убрал. Ты не учёный, больше нет – ты шаман, ты ведун, Эдик, ты пророк для своего племени, только племя это – все люди, кто выжили после Обледенения и вынуждены идти за тобой!

– Ты закончила?

– Именно! Лифт у тебя хоть работает?

– Включил к твоему приезду.

Белла выхватила из груды своего багажа пухлую сумку, зыркнула на Кощея большими глазами, и с негодующим стуком каблуков зашагала по чёрным мраморным плиткам к лифтовому порталу. Створы лифта гостеприимно разошлись перед ней. Внутри кабинки, пока лифт с гудением поднимался, Белла сама себя распекала. Как она наивно обрадовалась новому приглашению в Башню! Набрала для Ксюши подарков: косметику и украшений, мечтала увидеть свою маленькую подружку выросшей и повзрослевшей, вспомнить с ней старое, развлечься чем-нибудь новеньким после душной скуки убежища. Всё-таки двенадцать лет минуло! Какой надо было быть зацикленной на себе дурой, чтобы не помнить: время остановилось только лишь для неё, и все эти годы Кощей безжалостно использовал Ксюшу. Однажды Белла сама попалась к нему на удочку, и теперь самое ласковое слово, которое она для него находила – тиран!

Лифт прибыл. Белла вышла в коридор пятидесятого этажа и невольно задержалась перед толпой людей. Многолюдность для Башни – вовсе не норма, по крайней мере в последние тридцать с хвостиком лет. Видимо, Кощей и вправду вызвал для спасения города всех специалистов по микологии, биологов, климатологов, медиков и зоологов из Арктиды, также техников для починки автопарка и отладки систем Башни, и в придачу к ним целый корпус охраны. Чёрные комбинезоны бойцов соседствовали с серебряными комбинезонами учёных. Многих из гостей Белла узнала в лицо, пусть не видела их дольше, чем Ксюшу. Встретился ей и Ярослав: он разговаривал в коридоре с какой-то рыжей девчушкой в розовом спортивном костюме, стриженной под каре. Девчушка щебетала и заглядывала ему в глаза, улыбалась во весь рот до ушей, но ростом не вышла для донжуанских пристрастий Ярика. Ярослав отвлёкся от неё только лишь завидел Беллу и коротко ей кивнул, но рыжая тут же задёргала его за комбинезон и обиженно надула губы.

Белла торопливо прошла мимо знакомых к апартаментам Кощея, кодовое слово сработало и дверь открылась, и Белла, встревоженная и злая, влетела в гостиную.

Ксюша тут же попалась к ней на глаза. Она сидела за столом перед раскрытыми книгами и картами Края, и выглядела здоровой: никаких увечий или взгляда зашибленного зверёныша. При её появлении Ксюша повернула заинтересованное свежее личико, чёрные волосы лоснились под мягким комнатным светом, никакой смирительной рубашки, кандалов, или поводка на ней не было, как накручивала себя Белла в дороге.

– Ох, Ксюшенька, как же я за тебя перепугалась! – бросила сумку Белла к ногам и начала стягивать замшевые перчатки и развязывать пояс на отороченной горностаем дублёнке. – Только поглядите, какой ты красавицей выросла! – постаралась улыбнуться она, чтобы больше приободрить Ксюшу в застиранной футболке и истёртых домашних штанах. – Ну, скорее рассказывай, никто тебя не обижал? Гавран в лобик не клюнул? Кощей уроками не замучил? Жила как?

Ксюша улыбнулась ей во все белые зубы и на радостях киданула:

– Жила по мастям, а не по областям!.. А ни чё ты так, барёха, лакшово прикинулась!

Белла проглотила язык. Малахитовые глаза Ксюши ощупали её с ног до головы, словно собирались ободрать, и уставились на пухлую сумку.

– И мне шмотья набердачила? Ща, погодь, распрягусь, и чё у тебя в ранцеле цинканём!

*************

– …и праведным Совестью людям не надо тревожить Сердце о будущем. Из Тьмы Времён тянется волшебная Нить Макоши – Нить Судьбы Всемирья. Никто не ведает её Начала и не зрит Конца. Но поистине во всём Тремирьи нет ничего, что не было бы связано сей Нитью, чья Судьба не была бы сплетена с Судьбою Всемирья. Богам ведомо будущее, ответов страждущий пусть у Богов и испросит, но как худой человек у доброго не познает ответа, або сам худ и худое творил, и нет веры ему, так и Боги худому Потомку искренне не ответят, дабы Правду их не взял и на худо не применил.

– И кто же, Ксюша, по твоему мнению – худой человек? – спросила Белла за чайным столиком посреди тропического сада. Несмотря на возражения Кощея, её уроки проводились именно здесь, посреди южных цветов и закрытых террариумов: обстановка влияла на перевоспитание ничуть не меньше, чем теоретические сведенья об Исконной Вере и готовность самой Ксюши учиться. Из-за предельно сжатых сроков Кощею приходилось идти на уступки всем требованиям новой воспитательницы.

– Лучшие из внуков Даждьбожьих – хранители, а худшие – расточители, – ответила Ксюша. – Добрый сын отцовское приумножает, а худой по ветру пускает; и не останется в той земле ни зерна, чтобы по весне проросло и урожай дало многими зёрнами. Нет хуже забывших свои исконные корни людей.

Лиза на соседнем стуле хмыкнула и заёрзала. Её зачем-то приставили к ним на уроки, хотя Белла не совсем понимала зачем. Просвещением Ксюши во всех аспектах Всебожия заминался лично Кощей по десять часов в сутки. С семи утра Ксюша под контролем Беллы вставала, приводила себя в порядок и завтракала, потом шла к Узнику на занятия и училась с короткими перерывами до шести вечера.

Многое в Башне она теперь называла иначе: не хрючиво или хавка, а снедь, не гнилая тема или порожняк, а Ярь или Марь, не кент или бикса, а Родные мои, мой народ. С манерой речи, как и с поведением, приходилось работать Белле. Она объясняла, что порядочно, а что непристойно, в короткий срок превращала Ксюшу из городской бандитки в княгиню. Но всё было бы бесполезно, если бы Ксюша сама не старалась стать той, кем её хотели увидеть.

Чем Кощей так прельстил Ксюшу в будущем? Бела повернулась к сидящему вместе с ними за одним столом Эдику. Разумеется, истинная причина рвения Ксюши – это вовсе не посулы Божественной власти и не благородное желание защитить весь мир от Волков, а обещание Эдика направить Ксюшу в западный край, где живёт её золотая рыбка. С Поднебесьем Ксюшу связывала мечта отыскать свою подругу из города, которая уехала семь лет назад ко Всебожцам.

На занятиях с Беллой Ксюше полагалось говорить много и благопристойно. К чашке с фруктовым напитком она прикасалась как к внеземной драгоценности. Вдохновенные места своей речи уснащивала текучими жестами рук.

– А воры – это какие внуки Даждьбожьи? – влезла вдруг Лиза. Белла с неприязнью поморщилась. Может быть рыжая девчонка и была носительницей устоев и традиций Поднебесья, и в Богах разбиралась, но уж очень выбешивала. Большая часть печенья из общей вазочки исчезла в её плутоватых карманах, в то время как они с Ксюшей ещё ни кусочка не съели. Судьба шоколадных конфет грозила сложиться точно также, если бы Белла предусмотрительно не отодвинула их на другой край стола. Ксюша стойко переносила все нелепые замечания и подколы рыжей наглячки.

– Воры Велеса почитают, как покровителя всякой хитрости. Да только Велесе – Боже всего мудрёного, и куда мудрость сию применять, на доброе иль на худое – всякий сам перед Очами Предков решает.

– Эвона, как у тебя, Ксюшка, выходит: в Башне сидеть, трескать, что пузо попросит, да про худых людей толковать! А ты попробуй с тощим животикам по дорогам побегай от села к селу, от избёнки к избёнке, да Тепла у чужих людей поищи! Вот тогда от сладенького кусочка, коли лежит без пригляда, поди не удержишься! – выдала Лиза. Белла строго глянула на Эдуарда. Кощей теребил пёрышко в волосах и выжидающе смотрел на Ксюшу. В малахитовом взгляде воспитанницы промелькнул лютый холод, но через миг она расцвела в своём прежнем величии.

– В сём и состоит Долг Чистый, Родная моя, чтобы дурное в себе побороть. Долг перед Родом-Всебогом – постичь Дух Рода в себе, мир видеть живой, как Всеотец создавал, и чтить всякую жизнь, кою очи узрели; от малого, к великому восходить, лад в душе находить и лелеять добро, к коему помыслы устремляются; свет Яри в себе возлюбить и Марь побороть, как Хорс поборол Чернобога. Долг перед Родом Небесным – сохранять и приумножать наследие Предков, традицию помнить, и детей чистых Сердцем зачать, выносить и родить. Долг перед Родом Земным – защищать Родную Землю, свой Род, помогать сородичам в их добром деле. На том и строится борьба человека с пороками и соблазнами упыриными.

Лиза фыркнула в чашку и лукаво посмотрела на Ксюшу.

– Что же тебя рассмешило, Лизонька? – терпеливо задала вопрос Белла. Пока она отворачивалась к Кощею, конфеты со стола куда-то исчезли, и в тугих карманах у Лизы сочно захрустело.

– Да так… – с ухмылкой закатила Лиза серые глазки, – от какой-такой Яри у Матушки чистые Сердцем детки родятся, если она мимо мужнего уда на девок заглядывалась?

Ксюша покраснела, потом побелела, и вдруг цапнула со стола вилку.

– Да я тебе щас секель порву, сучка! – ломанулась она так, что на столе зазвенела посуда. Лиза стартанула со стула по гравийной дорожке, теряя конфеты. Ксюша припустила за ней, понося рыжую на весь Ирий чернейшим матом.

– Ксюша, стой! Немедленно вернулась ко мне, быстро! И забудь всю эту похабщину навсегда! – стукнула по столу Белла. – Ксюша, немедленно слушайся!

Она в полном негодовании повернулась к Кощею.

– Полгода, говоришь? Из тюремщицы в прибогини? Да она посыплется на первый же день! Может быть из меня плохая учительница, но из тебя воспитатель – просто ужасный! Сколько живу с ней в общей квартире, волосы дыбом встают; знаешь, что она рассказывала мне про людей в подвалах и про бандитскую жизнь? Наломал ты дров, Эдик, а я расхлёбывай? Нет, не за этим я сюда ехала, чтобы вправлять исковерканную психику твоей падчерице!

– Она не моя падчерица, и из родни у неё есть лишь один человек. Но Ксюша нужна всему Краю, и особенно людям на западе.

– Там не наша территория, запад под контролем Чёрного Солнца. Поднебесье – это проект Марины. Если бы тридцать лет назад ты догадался об этом раньше, Максим бы не погиб.

– Может быть скоро всё поменяется. Если нет, то погибнут остатки людей. Из Поднебесья Марина вытягивает ресурсы, но сильные Западные Города ей не нужны. Когда придёт Навь, никто из них не должен сопротивляться. Мы обязаны переиграть ситуацию: вытеснить из Поднебесья ЧС, укрепить западные общины и выставить Небесную Дружину единым войском. Нам понадобится второй эшелон обороны, чтобы Навь сломала зубы о Поднебесье, если не удастся остановить их под Монастырём.

– Но Ксюша никогда не жила в Поднебесье, она не знает порядков, обычаев, она там чужая.

– Тем лучше для нас. Порядки и обычаи – вполне изучаются, и мы преподнесём свой катализатор Поднебесью, как спасительницу от постоянных склок между общинами. Есть достоверная информация, что Китежский Городничий выловил в озере золотую рыбку. И мы знаем, какое желание он загадал.

– Ушам не верю, что ты рассчитываешь на суеверия… ты хотя бы рассказал Ксюше, кто она?

– Нет. Ей достаточно собственного желания попасть в Китеж и найти свою подругу из города. Объяснять Ксении в чём её конечная цель и откуда произошли Повелителей – не понадобится. В Поднебесье я поставлю перед ней в основном тактические задачи и немного посвящу в общую стратегию Двоеверия. Если она узнает о всех моих планах, то использует их против меня.

– Ты ничего толком ей не рассказываешь, чтобы не ждать сюрпризов? Не задумывался, что Ксюша сама как нераскрытый сюрприз? Ой, прости: ты же основательно её изучил, и теперь всё под контролем, никаких проблем, совершенно нечего опасаться! – хмыкнула Белла и развела руками. Кощей мигом заметил издёвку.

– Что такое?

– Даже не представляю, как такая мелочь может помешать твоим стратегическим планам, хотя… ты знаешь, почему Ксюша так настойчиво ищет ту девочку из подвала?

– Крепкая дружба.

– О да! Вот мы с тобой дружим, ты очень по мне скучаешь? Нет, Эдик, за двенадцать лет ты ни разу меня не пригласил, а ведь мы с тобой были не только друзьями… Видишь ли, Ксюша по-прежнему доверяет мне, и мы... посекретничали тут, как две подружки, с глазу на глаз.

– Яснее.

– Яснее? Что ж, вот тебе и яснее: Ксюше нравятся девочки, она ищет свою Сашеньку, потому что влюблена.

Кощей секунду считывал её глазами, будто старый компьютер обрабатывал информацию, и потом резко выдал:

– Твой первый приезд. Это ты виновата.

– Что, я?! – вспыхнула Белла. – Может тебе надо бы одеваться получше, стричься хотя бы раз в полгода, говорить деликатнее и не вести себя как конченный… сухарь! Может тогда бы она и мужчинам доверяла побольше!

– Ты даже не представляешь, как эта деталь может всему навредить, – помрачнел больше тучи Кощей.

– Чувства Ксюши – тебе не деталь, она живой человек, – строго отчеканила Белла. – Если бы ты хоть раз увидел в ней не инструмент, не катализатор, отпер перед ней дверь не потому что так надо, а потому что тебе её стало жалко, ты бы не прятался от неё ни тактически, ни стратегически, она бы сама тебе помогла – сама, добровольно, потому что верила бы тебе, как Максим верил и спасал Орду, как я верила, когда лезла под пули открывать эту чёртову Башню. Ты потерял Максима, обжёгся, закрылся и от меня, и от Ксюшки. Теперь, кто бы к тебе не попал, какой бы живой человек к тебе в руки не угодил – ты оттолкнёшь его, потому что боишься огня в живых душах! У тебя сердце почернело и стало плексигласовым, как твоя Башня!

Белла отвернулась, прерывисто выдохнула и даже разок всхлипнула, но тут же, полушутя, пожурила его:

– Ну вот, что ты натворил? Я лет двадцать не плакала.

– В Арктиде, наверно, это не так нужно, – нескладно ответил Кощей. Даже не глядя на него, Белла знала, что сейчас его взгляд скользит мимо и не смеет задержаться.

– Поживи с моё сотню лет в бетонной коробке, когда поездка к бывшему любовнику – уже праздник, может тогда поймёшь, о чём плачут Вечные. Ты ведь ни разу не видел, как родители переживают своих детей и превращаются в тени самих себя. Скучно… – колко отрезала она и нервно хмыкнула. – Нет, такие странные испорченные люди как я не должны размножаться. После Раскола я, наверное, изменилась не меньше твоего, я больше ни о чём не мечтаю, разве что так, по мелочам, о маленьких радостях... а тут приезжаешь – у тебя свой детский сад. И что ты думаешь я почувствую после всего, через что меня провернуло?..

Белла запнулась и глянула на него изничтожающим заплаканным взглядом, и резко отвернулась опять.

– Да пошёл ты, Эдик! – только и шикнула она.

Кощей и Белла сидели в замершем Ирие, не глядя друг на друга. Из глубины сада на стол к ним прилетал Гавран, опустился, подобрал клювом из вазочки кусок печенья, мокнул его в чашку и начал клевать.

– И увядали они лишь от пресыщенности земной жизнью, когда всякое удовольствие было испробовано, всякое дело закончено и всякая тайна разгадана, кроме одной, последней тайны – тайны забвения вечного, – поглядела на ворона Белла и веско предупредила Кощея. – Запомни, Эдик, если ты разменяешь Ксюшу, как бросил на перевале Максима: прощения моего не жди.

*************

Над Ксюшей горел белый круг хирургического светильника. Рядом с её операционным столом тихо попискивали и шипели приборы. Ноздри тревожно щекотал запах лекарств и дезинфекции, голое тело мёрзло под тоненькой простынёй. Ксюша внимательно наблюдала за одетым в бирюзовый балахон Кощеем. Свои длинные волосы он спрятал под медицинской шапочкой, лицо скрыл под маской, и неторопливо подготавливал затянутыми в латексные перчатки руками хирургические инструменты.

Зима снаружи Башни подходила к концу, близилось долгое путешествие Ксюши на запад, по той самой дороге, по которой из города сбегал всякий, кто мечтал о лучшей жизни. Старик-город пережил новую Долгую Зиму – с трудом, но выстоял. Лучезарный Ярила освободил Мать-Сыру-Землю от мёртвых снегов Марены, Леля и Жива вдохнули силу в травы и первоцветы, подвальные люди воспрянули Сердцем и вышли к весне и Радости.

Ксюша про себя улыбнулась, когда измерила город и его жителей по вере Всебожцев. Не зря она слушала про Богов и заучивала рунскрипты, не зря усердно занималась с Кощеем. Наступало её настоящее время – время сказке стать явью.

– Улыбаешься? Хорошо. Я думал, ты будешь волноваться.

– Если долго чего-то ждёшь, уж лучше бы скорее случилось, – откликнулась Ксюша. – Но ты говорил, что это будет простой медицинский осмотр.

– Ты снова ничего толком не слушала. Я сказал: мы будем готовиться к внимательному осмотру. Его проведут в другом месте, в святилище Китежа, и с особым пристрастием. Не стоит недооценивать прагматизм людей запада. Может они и живут в избах и покланяются идолам, но отнюдь не глупы. Они поверят только в настоящую внучку богов.

Кощей взял Ксюшу за руку и показал на кислотные ожоги: кожа на них покраснела, неприятно шелушилась и морщилась.

– Такое нам не подойдёт, как и отметки от змеиного укуса на левой голени, и мелкие шрамы, и родинки – все придётся убрать. Мы воссоздадим тебе идеальное тело, Ксения: ещё чище и лучше, чем у новорождённой.

– Ништяк, – коротко кивнула Ксюша. Кощей лишнюю секунду подержал её за руку.

– Ничего не хочешь мне сказать перед тем, как начнём?

– Нет. Делай, что надо, – мотнула она головой.

Кощей отпустил её запястье и взял маску с усыпляющим газом, он хотел надеть её на лицо Ксюше, но она вдруг окликнула его.

– Кощей!

– Да?

– Если меня раскроют, то я… мне придётся рассказать им всё – рано или поздно, – посмотрела она на воспитателя глубокими и зелёными, как городские руины глазами. Кощей помедлил с маской в руках.

– Не пытайся молчать, рассказывай им всё, Ксюша, – без толики сомнения разрешил он.

Она невесело улыбнулась, впервые услышав от него не привычное «Ксения», и Кощей надел маску.

*************

Бронетранспортёр снова подбросило на ухабах, и Кощей резко придержал Ксюшу за руку, хотя она и без того не вывалилась бы из кресла с ремнями. Ярослав перед ней понимающе улыбнулся.

– Не ударились, барышня? Приходится по бездорожью, но ничего, скоро доедем.

Ксюша оглядела его бойцов в тесном салоне бронемашины – все в чёрных комбинезонах, с оружием в руках и в зеркальных шлемах. И её лицо наполовину скрыл капюшон тёплого дождевика.

Кощей поднял к себе на колени рюкзак, порылся внутри него и подал Ксюше бутылочку воды и розовую таблетку.

– Вот, выпей, настроит.

Ксюша потянула руку и в который раз зацепилась взглядом за толстый слой золотой краски с текстурой чешуек на своём теле.

– Не вздумай снова чесать! – предупредил Кощей. – Прими как временное неудобство.

– Кстати о времени… – сверился Ярослав с электронной манжетой на запястье, – до точки высадки две минуты. Последний контрольный пост уже миновали: всё тихо, периметр в безопасности. Если нарвётся кто-нибудь на чистую зону – мы перехватим.

– К воде не подходите, – напомнил Кощей, и Ярослав весомо кивнул.

Ксюша положила сладкую таблетку к себе на язык и обильно запила её из бутылки. Руки подрагивали, сердце бешено барабанило. Но буквально через минуту она собралась с мыслями и ощутила тепло во всём теле.

– Когда высадимся, пойдём в темноте. Свет зажигать не будем. Дорогу я тебе покажу. Хорошо помнишь, что за чем нужно сделать?

– Сто раз повторяли: сначала…

– Здесь не повторяй, – оборвал Кощей. Видимо, у него были секреты даже от родного брата и его сослуживцев. Ксюша встревожилась за Беллу, ведь та знала больше всех в Двоеверии. Лизка, падла, кажется, была не очень-то в курсах их раскладов, но зато палила Ксюшу в лицо. Хорошо бы эту босявку в расход… бандиты так бы и поступили. Но сама Ксюша почти ничего не знала, ни о Лизке, ни о Белле. Чем они занимались до встречи с ней и что будут делать теперь? Увидит ли она их ещё хоть когда-нибудь?..

Бронетранспортёр туго затормозил. Ярослав надел шлем, встал с кресла и открыл дверь в корме.

– Выгружаемся, – сказал он электронным голосом. Призраки высыпали из машины первыми, за ними вышли Кощей и Ксюша. Чёрная громада бронетранспортёра застыла без включенных фар посреди ночной поляны. Заканчивалась весна, редкие деревья и кусты вокруг набухли почками, ледяной воздух обжигал горло, но Ксюша под плотной золотой краской не мёрзла. Она ощупала руку под дождевиком и не решилась оторвать хоть кусочек от своей маскировки.

– Всё спокойно, – сверился Ярослав с манжетой. Его бойцы рассредоточились в темноте. По едва слышным шорохам в зарослях Ксюша угадывала, что они оцепили машину вовсе недалеко.

– Тогда идём, – зашагал Кощей по траве к развесистым ивам. Ярослав указал Ксюше идти за своим братом, и остался сторожить возле бронемашины. С шорохом дождевика Ксюша побрела за Кощеем. Его волосы с заплетёнными пёрышками колыхал ночной ветер. Впервые она видела его снаружи. Вне Башни, Кощей показался ей худосочным, сутулым и гораздо ниже, чем в её детстве. Под плотной краской Ксюша не чувствовала ни ветра, ни холода, как в очередном комбинезоне, который не даст ничему живому из внешнего мира к ней прикоснуться.

Ей хотелось поговорить с Кощеем – не важно о чём, повторить первые шаги их плана, или вспомнить о прошлом, лишь бы ещё напоследок услышать его прохладный учительский тон, но Кощей предусмотрительно шикнул, как только она открыла рот.

Повеяло запахом тины. За деревьями сверкнул блик на воде, Ксюша с Кощеем скоро вышли на берег. Ночь над озером стояла безлунная, тихая, зябкая. Непроницаемая озёрная гладь стелилась как зеркало, в нём отражались электрические огни деревянного города на другом берегу.

– Вон там, видишь два крупных огня? Это капище Макоши, – указал Кощей на далёкие фонари посреди берега. – Когда поплывёшь через озеро, старайся держаться под водой. Дольше десяти секунд на поверхности не показывайся, иначе состав на коже начнёт реагировать с воздухом.

– Да, совсем не бассейн… – невесело пошутила Ксюша, приглядываясь к широкому водному полю. В ночной темноте она даже не могла точно сказать, сколько ей плыть до конца; расстояния, предсказанные Кощеем, на деле выглядели необъятными. Множество огней на другом берегу подмигивали Ксюше и подрагивали, как крысиные глазки.

– Ближе нельзя. Китеж не маленький, город выстроен полумесяцем по берегам озера, и чем больше растёт, тем плотнее смыкаются его рога вокруг воды. Незанятых людьми берегов осталось немного, и кратчайший путь до святилища начинается здесь.

Кощей помог Ксюше развязать дождевик.

– Как самочувствие? Восстановилась после наркоза?

– Да, за пять дней вполне. Просто… сильно волнуюсь, – пыталась скрыть свой дикий мандраж она.

– Просто запомни: Ксения из Башни и Ксения из озера – это две разных личности. Сегодня состоится твоё второе рождение, понимаешь?

– А не третье? – неловко пошутила она.

– Соберись, будь внимательна, – оправил Кощей. – Все советы и приказы в дальнейшем будут передаваться тебе через Гаврана. С Городничим соблюдай выдержку, он похож на крышаков, но за ним гораздо более умные и прозорливые люди, чем пристяжные бандиты. Скорее всего его думцы-советники догадаются, что ты не случайно появилась в их городе. До поры опирайся на жриц святилища и волхвов, и выстраивай осторожные отношения с Ваном и воеводами, но помни: друзей у тебя в Китеже нет – только временные союзники. Многих ещё предстоит подчинить себе и привлечь к Двоеверию. Хорошо запомнила имена воевод и советников, кто сотрудничает с Чёрным солнцем, а кого из Всебожцев можно переманить на свою сторону и использовать?

Ксюша кивнула. Дождевик соскользнул с неё и остался в руках у Кощея. Он окинул её быстрым взглядом, оценивая состояние маскировки. Наконец чёрные бегающие глаза Кощея остановились и встретились с её глазами.

– Пора, Ксения. Я очень на тебя надеюсь. Всё Поднебесье зависит от того, как ты справишься в эту ночь и дальше, когда в Китеже захватит власть Прибогиня.

– Не разбирай мой кубик, – попросила напоследок Ксюша. – И никому не отдавай его – особенно той, рыжей!.. Когда я вернусь, я снова его соберу.

– Ключик от Ирия принадлежит тем, кому он нужнее всего, – примирительно ответил Кощей. – Если никто не попросит, я сохраню его для тебя; если попросит – отдам. Договорились?

– Нет, – немедля откликнулась Ксюша. – Никому. Не. Отдавай. Мой. Кубик, – раздельно повторила она.

– Все вещи в Башне принадлежат мне, – напомнил Кощей. – А ты оставила его в Башне.

Ксюша с прищуром оценила его блатным взглядом и молча повернула к воде.

– Да, Башня твоя… – обронил она по пути к озеру, – тогда я оставлю себе Поднебесье.

Берег круто шёл под откос, через пять шагов Ксюша смогла нырнуть, и вода плотно окутала её тело, но не обожгла холодом: слой краски справлялся, как гидрокостюм. Ксюша нырнула поглубже и активно заработала руками. Лишь изредка она выгребала на поверхность, чтобы заглотить порцию свежего воздуха. Бассейн не шёл ни в какое сравнение с Китежским озером, но он хорошо подготовил её. Усталость почувствовалась лишь на середине пути, и Ксюша вынырнула, чтобы на пару секунд дольше передохнуть и наглядеться на город. Над тёмной гладью полоской серела набережная из камня, у причала в ряд выстроились рыбацкие лодки с сетями, бревенчатые терема озарялись фонарным светом, на постаменте посреди берега стоял высокий рогатый идол.

Холод сильно защипал тело: Ксюша пробыла на поверхности чуточку дольше положенного, и краска начала растворяться. Она опять нырнула и поплыла под водой с утроенной силой. Вдруг правую ногу скрутила острая боль. Голень занемела от судороги, правое колено плохо сгибалось. Ксюша в испуге задрыгала руками и левой ногой и пошла ко дну.

Давний детский кошмар вернулся – она тонула, но теперь наяву, в кромешной тьме, в ледяном холоде, сдавленная со всех сторон толщей воды, и лёгкие в жгучем желании хотели вздохнуть!.. Перед глазами мелькнули золотые чешуйки и прозрачные плавники – длинные, словно шлейф. Ксюша зажмурилась: «Только б спастись!..». Стоп. Воздух расходовать малыми порциями, не дрыгаться, не размахивать руками, тратить силы, чтобы выплыть, а не чтобы себя утопить. Ксюша схватилась за палец ноги и хорошенько его на себя потянула. Она сделала всё, как давным-давно советовала ей Белла, и судорога понемногу прошла. Нога начала слушаться, осталась только ноющая боль в голени, но Ксюша смогла выплыть на поверхность и жадно вдохнуть.

Первое, что она увидела над головой – красная звёздочка на чёрном безлунном небе. Подумать только, если бы она сейчас утонула, то никогда бы больше не встретилась с ней, и не случилась та правда, что всю жизнь была только сказкой для Ксюши!.. Но сама сказка оказалась правдивая: над резным городом сияет красная звёздочка, город стоит на священном озере, в озере этом живёт волшебная рыбка и исполняет мечты.

*************

Как укладывались жрицы и чаровницы Китежские на покой, как запирали ворота тесовые ключницы, тотчас выходила Изяслава Великая Жрица к кумиру Макошиному, но не зачинала ни у кумира рогатого тризну творить, ни подле каменной набережной, а сходила прямиком к студёному озеру. Лились горькие слёзы у Изяславы за город Китеж и за Святилище, и за всю Исконную Веру Всебожную, и просила Великая Жрица у Пряхи Судеб:

Макошь премудра, мати покутна,

Судьбы ведница, веретенница,

Нити кручены, судьбы вручены

Коло верчены, справно венчаны,

Долей доброю дари вдостали,

Недоль отведи, рассей россыпью.

Мати великая, многоликая,

Земля плодная Родом родная,

Святи полюшко честным хлебушком,

Дажди мудрости своим детушкам,

Да сил в моготу всяку животу!..

Так славила Изяслава Богиню, но засим от живого Сердца испрашивала:

– Уйми окаянного, уйми охального, дажди славящим тебя мира спокойного, вразуми Вана не стужать славящих тебя, отомкни девиц, угнанных силою, да пусть Совесть в Городничем к людям Родным сострадается. Обереги ты нас от бесчинств того, коий за Родных людей ратовать клялся, а сам кровь льёт и лютует! Вплети ты ему Ума в нити Покутыне, от Сречи наузы на дела добрые, да от Несречи наузы – супротив дел худых. Обереги ты нас, а коль сама не сподобишься, так пошли нам защитника!

Макошь-Судьбинушка, сиза голубинушка,

Макошь умилённая да стоверетённая,

Во Роде восславися, среди нас появися…

Так озеру тихому и выплакала душу свою Изяслава. Глаза заволочены – тьмы нощной не видно. Лишь слухом чу – тихий всплеск. Смутилась она, глаза рукою отёрла. Может лодочка, какая, в полночи-нощи к святилищу их подплывает? Не уж-то Вану не вдосталь чаровниц умыкнённых, ещё к ним уснастил разбойников!

Не даст Изялсава им воли огульничать! Сама костьми ляжет старыми, но дальше берега каменного – ни шагу ни ступят!

Спустилась она к воде тёмной, но не видать лодочки. Златое чело из воды показалося, за ним лик человеческий, за ликом рамена и перси златые – вышла из озера девица гордая: мягко ступала, нешто рыбка плыла; чешуя жаркая на ней россыпью вспыхнула, закрутилась ярыми искрами, вихрями ссыпалась, да не пали чешуйки те ни во земь, ни на камни, ни в воду, а в нощном воздухе стаяли. И обернулась девица та белокожею, с челом тёмным и очами зелёными – малахитовыми, и встала перед Изяславою всего в трёх шагах.

– Кто ты есть?.. – через силу испрашивала её Жрица Великая.

– Не признала ли ты меня, Изяслава? – улыбнулась ей девица, словно солнце взошло. – Берегиня я твоя Светлая, у коей ты ночами слёзными молвишь помощи. От Светлой Прави явилась, дабы справедливость вершить, Исконную Веру блюсти и людей Поднебесных сберечь.БерегиняРуслан Дружинин12.10.2018