Берендеев лес

Глава 14

Весна споро напирала на зиму, изгоняя ее из лесу, и с каждым днем отвоевывая все больше полянок и лесных прогалин у своей извечной соперницы, растопляя лучами ласкового солнышка снега. Сосны и ели, сбросив тяжесть снежных пластов, всю долгую зимы гнувших и ломавших их, облегченно расправляли ветви свои, подставляя их лучам согревающим, разгоняющим под корою соки целебные, дерева питающие от землицы оттаивающей... Березки белоствольные, ветвями тонкими подрагивая, зиму провожали, предвкушая наряд новый весенний из листочков изумрудных, для коих уж начали почки взбухать под корою тонюсенькой...

Лес вековой провожал зиму торжественно и строго, прострачивая посеревшие ноздреватые снега под деревами следами звериными да птичьими, голосами лесных обитателей разрывая мертвую зимнюю тишь, взывая к жизни все живое, что долгие месяцы хоронилось от лютой стужи в схоронах лесных...

Степан выходил на двор, недолго гулял по тропинкам, рука об руку с Настеной, потом подолгу сидел на пеньке у крылечка, подставляясь тихому, бережно ласкающему его тело солнышку. Силы возвращались к нему медленно, по капле отдавая дань его мужеству и воле к жизни...

Сделав на стволах берёзок треугольные надрезы, Степан выстрогал из полешек желобки, кои легонько вбил в стволы, и в подставленные чаши закапал сок живительный, силы лесовиков подпитывающий, бодрящий да освежающий.

Вечерами долгими стал он помалу занимать Никитку делами воинскими, сказывая о вещах, о коих не задумывается человек, не ступавший на тропу войны.

- Кто победу одержит в поединке смертном, не на живот, а на смерть сражаясь? - вопрошал он отрока, который в весну вдруг раздался в плечах, вырос, со Степаном ростом сравнявшись, силою мужской наливаясь...

- Тот, кто сильнее! - отвечал Никита. - У кого оружье лучше и сноровка воинска превосходит...

- Энто тожить имеет значение великое, - ответствовал Степан. - Но только тот победит, у кого духа боле. Кто с чистым сердцем на битву идет, ничтоже сумнящеся. Кто погибель готов принять за дело правое. Кто идет на поединок, чтоб победить! А чтоб победить, ты должен так на бой идти, как будто ты уже умер!

- А как же берендеи, дядь Степан?! Ить они-то духовиты! Ничего не боятся, на смерть идут, не думаючи...

- А вот потому что, "не думаючи", оттого и одолели мы их с тобою. Храбрость их - суть храбрость зверя, который за жизнь свою звериную, за пропитание стаи и детенышей своих бьется, храбростью своею бездумной ворога поражая. Зверя в них боле, чем человека. И в энтом слабость их... Человек, вой али кмет всегда бьется думаючи. Всегда смотрит в глаза ворогу, ибо в них все его замыслы читаются, аки по писанному. Никогда не гляди на руки иль на ноги ворога – всегда зри в глаза: там все увидишь. Учись по глазам видеть направление удара его али движения обманного…

Вытащив из-под навеса меч, брошенный берендеями во время их схватки с татарами, Никита стал помаленьку привыкать к нему, с каждым днём чувствуя, что непомерная прежде тяжесть меча всё более и более покоряется его руке. А скоро он уже мог двумя руками приподнять меч и обрушить его на ветки, для печи приготовленные.

Степан, для руки коего меч был всё ещё зело тяжел, дивился разительным переменам, которые на его глазах превращали мальчика в мужчину, и не мог нарадоваться сему. Он по-холодному проковал меч молотом, убрав лишний вес, а затем накалил докрасна на кострище, и закалив клинок студёной ключевой водой, востро отточил его. Рукоять обмотал толстой кожей сыромятной, под руку Никиты подогнав. Степан учил Никиту премудростям боя, отдавая отроку все свои знания и умения, и видел, что семена падают на благодатную почву. К концу березня Никита уже свободно управлялся с тяжеленным берендеевым мечом, нанося удары по специально приготовленным чуркам, раскалывая их.

Степан сбил из сосновых тесин щит и, повесив его на сук в полусотне саженей от скита, стал учить Никиту стрельбе из лука. Стрельба долго не давалась отроку – стрелы улетали мимо щита в лес, и потом они все ходили по кустам, выискивая их. Но в конце-концов упорство и труд отрока и его учителя одержали уверенную победу, и стрелы стали точно ложиться в центр щита… И скоро Никита стал приносить из леса то зайца, то фазана иль курочку его, то тетерева, пополняя скудный пищевой запас лесовиков.

Настена расцвела с весной. Отощав в голодный месяц лютый, она каждый день варила теперь щи из крапивы на бульоне из птицы, добываемой Никитой, и, став нормально питаться, утратила былую угловатость, слегка округлилась, приобретя особую женскую привлекательность…

Гуляя со Степаном по лесным тропинкам, девица искоса смущенно поглядывала на его суровое, неулыбчивое лицо лучистыми глазами, цвета василька-цветка, а когда их руки и плечи соприкасались нечаянно, вдруг вспыхивала ярким румянцем… Любовь к этому человеку, много повидавшему в жизни, нелюдимому и замкнутому переполняла ее, рвалась наружу в мир, в весну…

А Степан – такой мужественный, такой опытный и славный боец, вой, прошедший сквозь огонь и воду, вдруг терялся и робел в присутствии девицы, не смея глаз поднять от земли и слово произнести… Он был почти здоров, лишь изредка накатывала в голову боль, и тогда он долго отлёживался, чувствуя слабость в ногах и головокружение. Но то ли тепло весеннее, то ли холя и нега, Настенькой излучаемые, действовали благодатно, но только всё реже и реже случались у Степана приступы, лишавшие его сил и радости жизни.

Скоро зацвела в лесу черёмуха, груша-дичка выбросила нежно-розовый цвет свой, шиповник шаром бело-розовым обратился, заблагоухав дикой розой… Лес преображался, а вместе с ним преображались и обитатели скита, пережившие тяжёлую, лютую зиму в скиту отшельническом.

И однова дня, уйдя далеко в лес, вышли Степан и Настёна на поляну круглую, к журчащему меж каменьев замшелых ручью… И так тихо, так приютно стало им в месте этом, дубами могучими окружённому, да сныть-травой густо поросшему, что только взглянули они друг на друга, и словно искра Божья пронзила сердца их любящие, соединив их навеки, толкнув в объятья друг дружки. Они упали в высокую молодую траву, исступленно целуя и милуя уста, глаза, руки… Тела их, трепеща и волнуясь, тесно прижались к земле, прогретой солнцем и сплелись в любви великой и чистой, как воды лесного ключа хрустального…

Потом они долго лежали, взявшись за руки и глядя в бездонное синее небо, и, казалось, ничто в мире подлунном не сможет нарушить этот тихий покой, соединивший их в великом чувстве любви и света…

И вдруг что-то мокрое ткнулось в плечо Степана. Он лениво повернул голову и увидел… волчонка. Малыш сидел, расставив крепкие толстенькие лапы, и, склонив набок лобастую голову, уши навострив, внимательно смотрел в глаза Степана, словно вопрошая: «ты свой»?

Степан осторожно отнял руку из тонкой девичьей ладони и присел. Волчонок снова ткнулся мокрым носом в его руку и раскрыл рот, показав в волчьей улыбке мелкие белоснежные клыки.

- Да ты что жа один-то бродишь по лесу? – спросил Степан, легонько поглаживая загривок волчонка. – Где ж мамка твоя?

Волчонок полез ему на колени и, свернувшись калачиком, удобно улёгся в ногах.

- Чудо-то какое! – сказала Настёна, глядя на зверька. – А мне можно его погладить?

- Лучше не надо, Настенька! – сказал Степан, легонько отстраняя её руку. – Зверь должен одного хозяина знать. Заберём его с собой. Если мать придёт за ним, он уйдёт с нею. А если один он остался, жить с нами будет! Он уже большенький, самостоятельно питаться может… Вот сейчас пойдём с тобою к скиту, если пойдёт за нами, значит, останется.

Они умылись в ручье и, оправив платье, медленно пошли к скиту, взявшись за руки. Волчонок то обгонял их, игриво поглядывая хитрыми пуговками глаз, то отставал, начиная тыкаться носом в ноги.

Никита, увидев волчонка, даже меч выронил из рук, рот раскрыв от изумления.

- Энто откуда же чудо такое? – воскликнул он, повторив слова Настёны.

Влюблённые, переглянувшись, расхохотались…