Берендеев лес

Глава 21

Никита приблизился к опушке леса и, памятуя слова Степана о том, что прежде, чем выйти из чащи, нужно осмотреться, направил Буяна к раскидистому дубу, высоко в небо выбросившему свои тяжелые ветви. У дуба Никита встал на седло и ухватился за толстую нижнюю ветку. Легко подтянув на руках свое крепкое тело, он выбросил его на ветку и ловко вкарабкался по стволу на верхушку дерева. Резные листы дуба, густо облепившие крону, застили обзор, и Никитке пришлось обломать несколько веток, чтобы увидеть степь за опушкой…

То, что он увидел всего в полуверсте от леса, вселило в его сердце тревогу и смятенье великое. Степь, сколь видел глаз, кишела людским муравейником. Разноцветье шатров и кибиток, костры с дымящимися на огне казанами, и люди, люди – пешие, конные, закручивающие тугую карусель вокруг огромного шатра, стоящего в центре «муравейника». От шатра уходили они в степь чамбулами, вздымая в выгоревшее от пекучего солнца небо пики бунчуков и, расходясь в разных направлениях…

«Татары!», - молнией сверкнула мысль. «Господи, Иисусе Христе, сколько же их здеся! А что, ежели чамбул[14] али два уже ушли в Михайловское?!»

Никита быстро спустился с дуба и, спрыгнув с ветки в седло, направил Буяна вдоль опушки, стремясь обойти лесом стан ордынцев. Хоронясь за деревьями в густом подлеске, отрок посматривал в прогалы меж деревами, выискивая место, где можно было бы выйти из лесу и направиться в село. Вскоре у берега лесной речушки он увидел широко раскинувшиеся пред ним степные дали, на коих не мельтешили ордынские всадники. Он дал в бока коню, и жеребец резво вынес его в степь.

Неблизкий путь до Михайловского Буян промчался на одном дыхании, и вот уже вдалеке заблестела на солнце маковка церкви, увенчанная злаченым крестом и полумесяцем. Завидев человеческое жилье, предчувствуя отдых и торбу ячменя, Буян поскакал еще быстрее.

В селе было тихо… Ничто не предвещало скорой беды, и сердце отрока болезненно сжалось от того, что сельчанам предстоит в скором времени. Он направил коня к дому старосты и тяжело сполз с седла, разминая затекшие от долгой скачки ноги. Навстречу ему шагнул из сеней Мефодий.

- Ждал я тебя али Степана сего дня, - тихо молвил Старец. – Виденье мне было ночью: змей-аспид крылами огромными степь накрыл. Огнем полыхнул из пасти оскаленной, все на своем пути возжигая полымьем адовым. Села полыхали, и люди живьем в том огне погибали…

- Так и есть, батюшка Мефодий! Так и есть… Весь степ, сколь видит глаз татарами усеян, ровно ковылями степь покрыв. Великое множество их пришло, и по всему степу рыщут сотнями. Не ровен час, вскорости в Михайловское нагрянут. Степан велел к боярину скакать да обсказать ему все как есть. У нас ить уже стычка с имя была: четверых мы порешили, а одного в полон взяли. Степан сказывал, чтоб Хасана сыскать, да допросить полонянника надобно. Да теперь уж и так ясно, что татарове на Русь идут.

- Так ить нет боярина в усадьбе. Ушел с дружиною в городец. Микула наш тожить с имя кметом ушел. Уж три дни, как ушли вои. И Хасан тоже тем – возведением городца занят. Ежели придут сюда татары, нас и оборонить-то некому будет…

- Вот те на! – отрок растерянно огляделся, только сейчас обратив внимание, что тихо на подворьях, не видать мужиков во дворах… Да и на покосах, пред селом раскинувшихся, ни единой живой души не углядел по пути,… - Что ж делать-то? Ить побьют народец татары…

- А делать нам неча, - ответил Мефодий, головою белой качнув. - Окромя как людей собирать да в лес уводить. В скит наш людей поведем! Иди, Никитушко по селу, сбирай людей на майдан. Било там стоит посеред майдана. Ты в било бей, люди и сберутся вскорости. А я сей же час туда иду, накроюсь только… Да! Коня у коновязи поставь, овса меру сыпани.

Никита отвел Буяна во двор старосты и щедро кинул в ясли овса из большой корчаги, стоявшей у коновязи. Конь умным глазом глянул на хозяина и захрустел зерном, перемалывая его крепкими зубами.

На майдане было безлюдно. Лишь стая голубей кормилась и плескалась у большой лужи, оставшейся после недавних дождей.

Отрок подошел к колоколу, подвешенному на перекладине посеред майдана, и взялся за веревку, подвязанную к тяжелому языку била. Сильно дернул Никита веревку, разгоняя било, и колокол издал густой тягучий звук, боле похожий на стон, чем на церковное распевное многозвонье, которое так ласкало слух отрока в святые праздники в родной слободе…

Этот же колокол стонал и плакал навзрыд медным голосом тягучим, душу разрывая предвестием беды и горестей великих…

Захлопали калитки, заскрипели засовы вокруг майдана. Где-то заголосила женщина …

В темно-серой свитке, наглухо запахнутой, опираясь на тяжелый посох, шел к майдану Старец святый Мефодий, волосы, временем долгим выбеленные, по плечам раскинув. И сельчане, видя поступь его скорбную, кланялись ему в пояс, и шли за ним, аки за пастырем, чтобы весть лихую услышать…