Берендеев лес

Глава 1

Степан шел долго. Уж и луна сменилась дважды, поменяв узкий бледный серп на огромное, сребром сияющее ночное солнце. И зной лета красного стал потихоньку сменяться холодом ночным, да прохладой ласковой утренней… А он все шел, пересекая реки, леса и овраги…

В пути Степан питался только дарами земли – земляникой, ежевикой, малиной, дикой грушей да пил сладкую воду ключей, бьющих из-под земли и из каменьев скальных.

На исходе второго месяца своего долгого странствия, утром ранним, прохладным и чистым, песнями ранних птах наполненным, за Онегою-рекой он вышел к лесу, именуемому в народе Берендеевым. Степан облегченно вздохнул и, осенив грудь крестным знамением, отправился искать скит монаха-отшельника Мефодия.

Лес встретил его настороженной тишиной и сумрачным тихим светом, с трудом пробивающимся сквозь плотный лиственный свод. Лес был стар и дремуч. Глаз не видел привычных в других лесах тропинок, путниками протоптанных, и троп звериных, и оттого казался диким, злым и необитаемым.

Памятуя казацкую выучку свою, Степан выдернул из-за веревки, служившей ему поясом, топор и стал делать зарубки по пути, чтобы заблукавши ненароком, дорогу назад найти. Шел Степан по наитию, размышляя, что путник любой, к монаху направляющийся, должен путь к его скиту найти, с какой бы стороны в лес ни вошел…

Преодолев бурелом и испив водицы из ключа лесного, студеной до ломоты зубовной, вышел ходок неожиданно на поляну малую, где и увидал сруб бревенчатый с острым куполом-маковкой, крестом восьмиконечным увенчанный. У двери, под навесом из тёса лежал огромный волк, внимательно глядя на Степана желтым безжалостным глазом. Степан, в свое время прошедший обряд посвящения, знал, что волк не тронет его, чувствуя Своего, и смело направился к срубу. Волк лениво встал и отошел в сторонку, освобождая путь человеку. Степан отворил скрипучую дверь, висевшую на петлях из крепкой кожи быка, и заглянул внутрь. Обстановка скита была убога: низкий стол, сбитый из крепких досок, два табурета да лавка, накрытая овчинным полушубком. В углу теплилась лампадка под ликом Спасителя… Но пол земляной был выметен чисто, печурка небольшая, глиной обмазанная, выбелена известью, а пучки трав лесных, по углам развешанных, наполняли скит запахами полынно-пряными сладостными.

Затворив дверь, отошел Степан к навесу из жердей, стоящему у края опушки, присел на чурбак у стола и приготовился к долгому ожиданию...

Однако отшельник явился очень скоро, неслышно выйдя из лесу за спиной Степана. Не забылась годами замешиваемая в кровь воинская наука, и Степан, почуяв опасность, резко вскочил с чурбака, развернувшись к лесу. Правица его цепко за топорище ухватилась, помимо воли его.

Старец Мефодий – древний, волосами белыми до плеч да бородою ниже пояса заросший, цепким взглядом фигуру Степана объял, будто раздел... И глаз его не отпуская из своих очей, словно озер лесных изумрудно-голубых, бездонных и всепроникающих, молвил:

- Доброго здоровья тебе, человече Божий. С добром али со злом явился ты в места сии благословенные?

- Разве идут к тебе со злом, Святой человек? Разве не несут к тебе горе свое да тоску великую? Разве не идут с надеждою?

- Всяко бывает, добрый человек. Всяко… Иной и со злобой приходит, не понимая того, что зло душит его, душу ненавистью разрушающей сжигает. Вот и ты, сыне, рано явился пред мои очи…

- Как же рано, святой Отец? Отчего ты решил, что рано?

- Пойдём-ко, человече, помолимся пред образами, потом уж беседой да трапезой займёмся.

Старец направил свои стопы к срубу, и Степан отправился за ним следом.

Преклонив колена перед образами, они помолились – каждый о своём.

Ступив под навес, старец тихо сказал:

- Да ты присядь, присядь. Вот, отведай медку лесного да ягоды-малины. С устатку медок зело помогает. Силушку, в дороге дальней растраченную, восстанавливает. А ты долго шел. – Старец развернул на столе котомку свою холщовую, в коей жбан с медом диких пчел оказался и туесок берестяной с ягодами крупными. – Перекусим, чем Бог послал…

Потом долго сидели в прохладе под навесом, подставив лица ласковому ветерку.

Степан украдкой взглянул на отшельника. Тот сидел молча, устало смежив веки, молитвенно сложив руки на груди, и, казалось, дремал…

Степан вдруг почувствовал себя умиротворенным. Какой-то покой исходил от старца, какая-то необъяснимая сила исходила от его сухой фигуры, от лица, иссушенного временем и посеченного глубокими морщинами, от белых, слегка вьющихся волос, развеваемых ветерком…

«Что за чудеса, - подумал Степан, - старец еще слова не сказал, о моих горестях не спросил, а я уж покой обрел желанный…»

- Нет в душе твоей покоя, - вдруг промолвил отшельник, будто прочитав его мысли. – Мается душа твоя, ибо переполнена печалью великой. Гасишь ты огонь, молитвами спасаешься от боли, да только не слышит тебя Господь. Не пришел ты доселе в состояние, в коем Бог услышит тебя, и врата свои отворит для слова твоего. Зело печален ты, воин Света… Долог путь твой был по шляхам войны, оттого сердце озлобилось непомерно, жалость и страх, и соболезнование ты потерял в пути. Долго лишен ты был радости общенья с людьми, от тебя - воина отличными. Разучился ты понимать их, ибо простых чувств человечьих был ты долго лишён, воюя, кровь свою да чужую проливая без меры… В битвах сражаясь, совсем ты голову потерял. Страшною злобою налилась, напиталась душа твоя. Весь мир подлунный стал вражьим для тебя… Да только не видел ты, что сам породил в себе злобу и ненависть великую. Сам пошел по дороге, в ад души твоей ведущей. А доколе не будет смирения в душе твоей, не услышит тебя Господь. Руку, душевный покой дарующую, не протянет тебе, сыне мой…

Степан, пораженный до глубины души, сидел, опустив взор долу, силясь уразуметь слова, сказанные старцем святым. Да только бились они о твердь разума его, не проникая в отдаленные уголки. Не находя отражения в тайниках сознания. И хоть внимал Степан скрытому, потаенному смыслу их, должного разумения не находил. Мертвыми остались слова в душе его. Не нашли отклика…

- Да ты не печалься, сыне мой, – опять заговорил старец. – Я ведь не гоню тебя прочь. Поживи со мною, охолонь маленько. Ибо не готов ты пока к общению с Господом… А я чем смогу, помогу тебе покой в душе твоей мятущейся обрести.

- Да я ведь и шел к тебе, Отче, дабы смирению научиться и боль свою душевную превозмочь, - ответил Степан. – Нет нужды мне покидать тебя, хворь свою не излечивши… Разумею, что в сообщество людское без злобы лютой и ненависти испепеляющей мне воротиться надобно. Так я мыслю…

- Верно мыслишь, сыне мой. Верно. Ибо не сможешь жить ты без покоя душевного средь людей. Чужд ты им будешь и враждебен. От того все беды твои проистекать будут во множестве. И суженая твоя не явится к тебе, ибо страшен ты будешь ей и непонятен во злобе своей…