Березовский и Абрамович. Олигархи с большой дороги

Глава 5 Сто грамм, которые потрясли мир

Год тысяча девятьсот девяносто шестой – год президентских выборов в России – приближался неумолимо, как комета Галлея, предвестница апокалипсиса.

Чуть ли не до самого конца президент Ельцин не мог определиться: идти ему на второй срок или погодить; он оттягивал этот исторический момент до последнего. С одной стороны, президент смертельно, просто нечеловечески устал; годы первой пятилетки превратили некогда бодрого и взрывного трибуна в еле живую развалину. Но с другой – Ельцин был патологически властолюбив; всю жизнь он не мыслил себя вне власти. Да и семья его – жена Наина, младшая дочь Татьяна – не желала съезжать из Кремля; она только-только распробовала отравленные плоды власти, начала входить во вкус.

Окончательное решение Ельцин принял лишь осенью 1995-го. Случилось это – факт показательный, говорящий сам за себя – когда отходил он от очередного инфаркта, лежа на больничной койке ЦКБ.

К тому дню, когда Ельцин публично заявит о своем выдвижении, их – инфарктов – за его спиной останется уже три; не считая двух микроинсультов и бессчетного количества прочих недугов.

Куда делись былая прыть и стать? Теперь это был тяжело больной, измученный, дряхлый старик. Любые нагрузки были для него подобны смерти; изношенное, подорванное пьянками и буйствами сердце могло остановиться в любую секунду.

Даже в самый ответственный миг – при объявлении о выдвижении (случилось это на сцене Дворца молодежи в его родном Екатеринбурге) – Ельцин не смог произнести свой исторический спич до конца, он потерял голос.

То, что президенту пора на покой, стало понятно еще в 1993-м, когда во время визита в Китай, его разбил микроинсульт; посреди ночи у Ельцина отнялись конечности, он не мог ни сесть, ни встать, и только горько, по-стариковски плакал навзрыд. (Из самолета президента выносили тогда на носилках.)

Потом был еще один микроинсульт – и тоже на чужбине; в сентябре 1994-го, при перелете из Штатов в Европу, Ельцину стало так плохо, что он не смог даже выйти к встречавшему его ирландскому премьеру Рейнольдсу, чем породил массу самых противоречивых слухов и домыслов…

Всегда, еще со времен своей строительной юности, Ельцин пил безбожно. Его сослуживцы по Свердловску вспоминают, что за обедом он прихлебывал водку, точно компот. В минуты душевного подъема Борис Николаевич любил показывать свой коронный номер – «двустволку»; широко раскрывал рот и вливал в себя водку из двух бутылок кряду.

Стрельба из «двустволки» кончилась печально: в 1982-м году Ельцина разбил первый инфаркт. Правда, употреблять меньше он не стал.

Генерал Коржаков, его многолетняя тень, рассказывал мне, что первые годы своего правления Ельцин пил ежедневно; всякое утро начиналось у него с водки, а вечерами бездыханное тело гаранта, точно ленинское бревно, охрана увозила домой.

Даже надорвав окончательно сердце, перенеся череду инфарктов и инсультов, президент не в силах был изменить привычный образ жизни; стоило боли едва отступить, он тайком хватался за бутылку…

Все основные, самые главные провалы ельцинского владычества – Чечня, развал Союза, разгон парламента, шоковая терапия, дефолт – так или иначе были связаны либо с его пьянкой, либо с недугами.

В своей предыдущей книге «Ельцин. Кремль. История болезни» я подробно описал многочисленные тому примеры; как, допустим, иностранные президенты специально подпаивали российского коллегу, дабы сделать его податливее и мягче. («По меньшей мере, он не агрессивен, если пьян», – делился со своим окружением Клинтон.)

Когда Борис Николаевич начинал впадать в состояние утренней прелести, он мгновенно терял интерес к работе и готов был подписать все, что угодно; именно таким макаром казахский президент Назарбаев подсунул ему соглашение о космодроме «Байконур», по которому Россия практически отказывалась от своих претензий.

Во время печально известных беловежских событий Ельцин вообще не просыхал; пить начал сразу, едва приехал в Вискули; он даже текст соглашения – смертный приговор Союзу – прочитал в самый последний момент: перед тем как рухнуть без чувств на кровать.

После того как осенью 1991-го в Чечне было объявлено чрезвычайное положение, Борис Николаевич уехал отдыхать в любимое свое Завидово; отвечавший за ЧП вице-президент Руцкой не мог дозвониться до него битых пять дней; после этого Чечня окончательно стала мятежной.

Даже в решающую ночь с 3 на 4 октября 1993 года, когда страна едва не раскололась на два враждующих лагеря, президент преспокойно отправился ко сну…

Ельцин образца 1991 года и Ельцин образца 1996-го – это два совершенно разных человека, даже внешне мало похожие друг на друга. Все, против чего выступал и воевал тот, прежний Ельцин, во много раз было приумножено Ельциным-новым. На фоне его нынешней свиты некогда ненавистная Раиса Максимовна казалась просто застенчивой монашкой.

«Лидер, – говорил Наполеон, – это продавец надежды». Но все проданные Ельциным надежды обернулись сплошным обманом, и этого страна простить ему не могла. К началу выборной гонки его рейтинг не превышал трех-четырех процентов; в таких условиях рассчитывать на победу было верхом самонадеянности.

Но другого пути у него тоже не оставалось; в силу своего извечного властолюбия, Ельцин не успел подготовить себе замену. Он органически не терпел подле себя тех, кто был сильнее и умнее; люди, имевшие хоть мало-мальски собственное «я», безжалостно изгонялись им со двора.

Возможно, будь Ельцин холостым или бездетным, он мог бы еще добровольно сойти с дистанции, но за его спиной плотным заградотрядом стояла семья.

По прошествии времени президент станет уверять, что родные, напротив, чуть ли не отговаривали его от участия в выборах.

«Наина очень не хотела моего выдвижения. Да и меня самого постоянные стрессы совершенно измотали, выжали все соки», – пишет он, например, в последней книге своих мемуаров «Президентский марафон».

Разумеется – это очередной блеф. Еще осенью 1995-го, когда Ельцин свалился со вторым инфарктом (стране объявили тогда, будто у него обострилась ишемическая болезнь сердца), Наина с Татьяной не позволили врачам сделать ему коронарографию. На все уговоры лейб-медиков, что промедление смерти подобно, любимые женщины президента отвечали предельно честно: «Вот пройдут выборы, тогда и делайте, что хотите». (Знаю доподлинно, со слов участников консилиума.)

И не то чтобы они ненавидели главу семейства, вовсе нет. Просто коронарографию – сложнейшее сердечное исследование – невозможно было проводить в стенах кремлевской больницы, требовалось везти пациента в кардиоцентр, сиречь в заведение открытое, где утечек избежать просто не удалось бы. (Всякий раз, когда президент оказывался на больничной койке, окружение принималось упражняться в изворотливости и красноречии, дабы скрыть от народа истинные причины недугов. Фраза о «крепком президентском рукопожатии» навсегда вошла в анналы придворного хитроумия.)

«Порой, особенно накануне выборов 1996 года, мне начинало казаться, что близким Ельцина – Наине Иосифовне, Татьяне Борисовне – нужнее не муж и отец, а президентская должность, – писал в аннотации к моей предыдущей книге любимый лечащий врач президента Владлен Вторушин. – И хотя Ельцин не терпел никаких проявлений снисходительности к своей персоне, в эти минуты мне становилось по-настоящему его жалко. Это был глубоко несчастный, больной, одинокий человек».

Точно дрессированного медведя, старого и немощного Ельцина возили по городам, демонстрируя публике; заставляли выплясывать и орать дурным голосом популярные песни; по мнению Семьи это должно было убедить избирателей в здоровье и крепости их лидера.

После каждого такого выступления Дьяченко совала ему подбадривающие записки:

«Очень хорошо, папа», «Молодец. Вел себя замечательно».

Именно тогда, во время президентских выборов, и взошла над Россией звезда новоявленной царевны, истинной правительницы Кремля Татьяны Борисовны Дьяченко.

Почти всю свою жизнь Ельцин не обращал особого внимания на родных. И в Свердловске, и первые годы в Москве целиком он был занят карьерой, пропадал на работе от зари до зари.

К своим близким президент относился неизменно сурово и жестко: в их доме не было места сантиментам и нежностям, здесь царил чисто партийный домострой, он даже при случайных знакомых мог наорать на жену и дочерей, обозвать их последними словами.

Но чем старее становился Ельцин, тем сильнее прорывался из него рецидив поздней отцовской любви. Лишь оказавшись одной ногой в могиле, Борис Николаевич впервые понял, должно быть, что жил все эти годы ошибочно, неверно. Ни одна должность не стоит тепла семейного очага; случись что – никого, кроме родных, рядом с ним не останется; стакан водки поднесет любой, а вот – воды…

В первую очередь ельцинские чувства распространялись на младшую дочь: и он, и Наина всегда любили Татьяну сильнее старшей сестры. Елена была успешнее, благополучнее, женственнее; в школе и в институте училась отменно (серебряная медаль, красный диплом); рано покинула отчий дом, удачливо выйдя замуж. Словом, за нее можно было почти не беспокоиться.

То ли дело Татьяна, этакий сорванец в юбке, с трудной судьбой и неуживчивым характером. Если Елена была маминой дочкой, то Татьяна – уж точно папиной. От Ельцина к ней перешли по наследству большинство его типично мужских черт: упрямство, честолюбие, амбициозность.

Сразу после школы, наперекор родительской воле, отправилась она покорять Москву. Личная жизнь ее не сложилась. От скороспелого студенческого брака у Татьяны остался сын, названный в честь деда Борисом. Даже после того как Ельцина назначили секретарем ЦК, а вслед за тем и вожаком столичных коммунистов, Татьяна долго не могла найти – ладно уж достойно-номенклатурного – хоть какого-нибудь, самого завалящего мужа; не по причине каких-то своих изъянов – вовсе нет, она была достаточно хороша собой. Просто младшая ельцинская дочь – точно по Фрейду – всех мужчин сравнивала с отцом, и сравнение это выходило явно не в их пользу.

Такого отношения не мог выдержать ни один мало-мальски уважающий себя кавалер. В итоге дошло до того, что Татьяна закрутила роман с рядовым сотрудником отцовской охраны Александром Быковым, но и тот очень быстро дал деру.

Выйти замуж удалось ей лишь с бог знает какой по счету попытки. Любви здесь не было и в помине; когда тебе под тридцать, а на руках ребенок, уже не до разборчивости.

Со своим избранником Татьяна служила в одной шарашке – знаменитом КБ «Салют», ковавшем ракетный щит Родины.

Леонид Дьяченко был юношей из хорошей семьи. Его отец работал заместителем генконструктора того же КБ, а дедушка был член-корром Академии медицинских наук. Ну, а самое главное – он являл собой классический пример бессловесного подкаблучника, всегда и во всем подчиняющегося воле жене; решения в их семье неизменно принимала Татьяна. Роль зятя всесильного секретаря МГК полностью устраивала Дьяченко; ради этого можно было закрыть глаза и на наличие у жены ребенка от первого брака, и на то, что была она на три года старше его…

(Уже потом Татьяна придумает красивую сказку о любви с первого взгляда: будто, катаясь на лыжах в Крылатском, она потеряла варежку, а Леонид нашел, их глаза встретились, и сердца затрепетали. Если учесть, что познакомились они в 1984 году, а поженились только в 1987-м, звучит это как минимум забавно.

Доводилось мне встречать и иную, столь же романтичную версию морганистического знакомства: «в очередной раз, не позволив заплатить за себя в общественной столовой, девушка подняла глаза и увидела своего второго мужа».)

Отношение к Дьяченко в ельцинской семье всегда было пренебрежительно-насмешливым: никто здесь особо с ним не считался. Часто его даже не звали за общий стол. О том, чтобы Ельцину пропустить по маленькой с зятем, не могло идти и речи, хотя Леонид выпить был тоже совсем не дурак.

И тестя, и тещу, а уж тем более жену Дьяченко боялся до рези в желудке. Он вообще по натуре был человеком безмерно трусливым и робким; даже если шел с приятелями в баню, и туда по извечной русской традиции привозили гетер, мгновенно одевался и садился в уголок; не дай бог, Татьяна узнает, выставит на мороз. (С первого же дня молодая семья жила под одной крышей с Ельциными.)

Но зато, знакомясь с людьми, Дьяченко с гордостью представлялся дословно так: «Леонид, зять Ельцина». (После коронации тестя, представление несколько изменилось; теперь он говорил: «Леонид, зять президента».)

Из всего президентского клана именно Дьяченко первым попал в объятия желтого дьявола.

Леонид (в семье его звали Лешей) очень хотел разбогатеть. Проще всего, конечно, было ему воспользоваться родством с президентом, но в те уже былинные годы даже сунуться с этим к Ельциным было равносильно самоубийству.

Свой бизнес президентский зять начинал с малопочтенной, недостойной его статуса ерунды: в 1992 году Дьяченко организовал точку в Лужниках по продаже женских китайских трусов. Временами он даже сам вставал за прилавок, благо в лицо его никто пока не знал, выкрикивая рекламные слоганы собственного сочинения; например такие: «Наши трусы приятно холодят ваши руки». Или: «Боритесь с инфляцией: вкладывайте ваши деньги в трусы». Однако коммерция от этого лучше не шла.

О том, что его родственник торгует ширпотребом, сиречь спекулирует, Ельцин долго не знал. Все обнаружилось совершенно случайно; однажды в Лужниках внезапно объявили санитарный день. Незадачливому ларечнику пришлось вместе с товаром возвращаться на дачу, где, как назло, встретили его приехавшие к президенту соратники с женами. Выпито было уже немало, а посему гости потребовали распаковать таинственные коробки; а вкупе с ними раскрылась и страшная тайна президентского зятя.

Спас положение Ельцин; он широким жестом предложил генеральшам забрать с собой понравившиеся трусы, чем нанес непоправимый удар дьяченковскому бюджету…

Это было счастливое, благословенное время, когда ни о каких банковских счетах и заграничных виллах президентская семья даже не смела мечтать. К любому стяжательству тот, прежний Ельцин относился неизменно сурово и круто. Когда однажды, в начале 1990-х, дочки с внуками засобирались на отдых в Грецию, и он узнал, что обойдется поездка в 20 тысяч долларов, бешенству его не было предела; он кричал, топал ногами; естественно, ни в какую Грецию никто не поехал.

«Жили они тогда очень скромно, – вспоминает один из приятелей Леонида Дьяченко. – У них не было денег даже на то, чтобы сходить в ресторан. Помню, как-то Леша позвал меня в гости к себе на Осеннюю, и я услышал его разговор с Татьяной по телефону: „Здесь утром лежали деньги? Куда они делись? Да нет, тут было триста долларов, а сейчас осталось только сто“».

Чем больше времени проходило со дня президентских выборов, тем сильнее президентская родня начинала чувствовать свою неприкаянность. Совершенно никчемные, пустые люди без рода, без племени превращались на их глазах в богачей. Миллионные состояния делались – в прямом смысле слова – из воздуха. Жены министров, не стесняясь, выходили в свет, сверкая бриллиантами.

Роскошная, сытая жизнь проносилась мимо. Семья же, буквально сидя на мешках с золотом, обладая безграничными, невообразимыми возможностями, истязала себя аскетизмом и воздержанием. (Только когда Ельцин, уже будучи президентом, переехал на свою первую собственную дачу, обслуге дозволили выбросить солдатские матрацы: до этого глава государства преспокойно на них почивал.) Долго так продолжаться не могло; времена падающих в голодный обморок цюруп давно уже канули в Лету.

(«Господи, как же мне надоела эта нищета», – бросила как-то в сердцах Татьяна одному своему знакомому.)

Вот в эти-то переломные дни и встретился на Татьяниной дороге Борис Абрамович Березовский.

Бытует убеждение, что именно Березовский сбил президентскую дочку с истинного пути, подобрав отмычку к ее мятежной, рвущейся душе. На самом деле это не совсем так.

Первым и самым главным змеем-искусителем стал для ельцинской семьи журналист Юмашев, написавший за президента все три его книги. Это он открыл царственной фамилии глаза на подлинно-счастливую жизнь.

«Летописец», как называли в Кремле Юмашева, раньше всех остальных царедворцев заразился «золотой лихорадкой». Он искренне считал, что благословенные деньки ельцинского правления подходят к концу и надо торопиться конвертировать власть в наличную и безналичную валюту.

То и дело в юмашевской голове рождались самые разные коммерческие идеи; однажды, например, он чуть не купил бывшее здание московского управления КГБ на Большой Лубянке. Впрочем, самым главным его бизнес-проектом стало издание президентских воспоминаний.

Генерал Коржаков подробно описывает, как Юмашев регулярно приносил президенту проценты с открытого счета в английском банке – приблизительно 16 тысяч долларов ежемесячно.

«Борис Николаевич складывал деньги в свой сейф, это были его личные средства, „заначка“».

Разумеется, налоги с этих «передач» платить президент и не думал…

Полагаю, однако, что упомянутыми выше цифрами дело явно не ограничивалось. В предыдущих главах я уже указывал, что за счастье издать «Записки президента» Березовский на паях с Каданниковым выложили круглую сумму: 1,2 миллиона долларов. Еще более двух миллионов (2 250 – если точно) было заплачено за права на английское и американское издания; плюс – французское, японское, китайское. Сбором денег заведовал, разумеется, Юмашев. (Президент называл это «нашей тайной».)

Таким макаром к концу 1994 года на секретном счете в лондонском банке Barclays скопилось более трех миллионов долларов.

Между тем в своей официальной декларации за тот же 1994 год Ельцин указал лишь 280 тысяч долларов, полученных в качестве гонораров. Нехитрый арифметический подсчет показывает, что от налогообложения он утаил свыше 90 % творческих доходов; это не считая юмашев-ских «передач».

Так постепенно, конверт за конвертом, бывший курьер «Комсомолки» заботливо обволакивал, опутывал Ельцина паутиной коррупции и круговой поруки.

(Как тут не вспомнить громкие эскапады самого же Бориса Николаевича, сделанные им еще на пути к власти. Когда в конце 1980-х будущего президента спросили о постыдном поведении Горбачева, который-де получает гонорары от книг в Швейцарии, а на эти деньги строит собственный замок в Крыму, народный трибун рубанул с плеча:

«Дача построена. Личных денег вряд ли хватило бы на строительство. О гонорарах я не буду распространяться».

Знать бы тогда, что нас ждет впереди…)

«Записки президента» стали поистине переломной, эпохальной книгой: по последствиям своим они уступают разве что «Капиталу», «Майн Кампф» да «Апрельским тезисам»; эта штука была даже посильнее «Фауста» Гёте.

На «Записках» кончился прежний бессребреник и нигилист Ельцин; с них же началось и триумфальное восхождение Березовского. Оба этих события во многом определили ход новейшей российской истории.

Как Юмашев привел Березовского в Кремль, я подробно уже описывал в предыдущих главах, так что повторяться смысла, думаю, не имеет. Перейдем сразу к сути.

К началу 1996 года наш герой плотно оседлал уже кремлевский олимп. Он регулярно посещал высокие кабинеты, не вылезал из президентского клуба, а в его доме приемов на Новокузнецкой улице почти ежедневно собирались лучшие люди страны: от премьера Черномырдина до членов президентской семьи.

Этот дом приемов – своего рода гибрид великосветского салона и закрытого элитарного клуба, обставленный по оценке американского миллионера Джорджа Сороса «так же, как в Голливуде декорируют прибежище мафиози» – стал отличным подспорьем в экспансии Березовского. В любое время дня и ночи VIP-персон ждал здесь радушный прием и сытный, а главное, бесплатный стол; министрам, чиновникам и депутатам такое изысканное обхождение очень нравилось.

Сергей Филатов, командовавший тогда президентской администрацией, вспоминает, как на похоронах Листьева, прямо на кладбище, Сосковец предложил ему заехать «в одно место», каковое, при ближайшем рассмотрении, оказалось домом приемов «ЛогоВАЗа».

«Мы поздоровались и прошли в комнату, обставленную белой мебелью, где был накрыт стол для обеда. Пообедали молча в какой-то гнетущей тишине и разъехались».

Борис Абрамович рассчитал все верно – чем выше статус человека, тем жаднее и мелочнее он. Так за тарелку дармовой похлебки и вонючую гаванскую сигару повелители жизни попадали в зависимость к тщедушному коммерсанту.

Им и невдомек было, что за его обходительностью и видимым гостеприимством скрывался жестокий, циничный расчет; точно паук, зазывал он в ловко расставленные сети доверчивую мошкару.

Уже с 1995 года ЧОП «Атолл» – личное разведбюро Березовского – начало шпионить за всеми посетителями дома приемов.

«Мобильных почти ни у кого еще не было. Все они звонили из клуба по разным делам, и Борис приказал поставить телефоны на круглосуточный контроль, – вспоминает „боевую молодость“ руководитель „Атолла“ Сергей Соколов. – Он хотел знать содержание их разговоров – с инсайдеровской точки зрения. Да и потом Березовский уже тогда решил собирать архив компромата, и любая мелочь могла пригодиться. Мы записывали не только телефонные разговоры, но и помещения. В зале, где проходило большинство встреч и тусовок, стояли каминные часы, оборудованные скрытой камерой; запись включалась с карманного брелока. А в Борином кабинете технику мы вмонтировали в настольную лампу. Когда он зажигал свет, начиналась видео и аудиозапись. Плюс к тому были еще и переносные устройства – другие настольные часы, письменный прибор, огромный калькулятор. Если ему требовалось кого-то записать, он приносил их с собой…»

(О характере и частоте разговоров, которые велись в доме приемов, без труда можно понять из аудиоприложения к этой книге; в нее вошли как раз записи, тайно сделанные «Атоллом».)

Главный принцип Березовского заключался во всяком отсутствии у него принципов. Нежно заключая очередного посетителя в объятия, он одновременно нажимал на кнопку брелока, запуская скрытую камеру; у агента «Московского» была хорошая школа.

Чувство благодарности отсутствовало у Березовского по определению. Как только человек переставал быть ему нужен, в ту же минуту он вычеркивал его из своей жизни; никакие прежние заслуги и давнишние отношения роли здесь не играли.

Всеми своими первыми успехами Борис Абрамович был обязан не столько Юмашеву, сколько генералу Коржакову; это с его легкой руки он получил контроль над ОРТ, выкупил за гроши «Сибнефть», подмял «Аэрофлот».

Не было в то время фигуры более мощной и влиятельной, чем начальник президентской охраны. Его служба безопасности постепенно превращалась в мини-КГБ, контролирующий самые разные сферы: от алмазно-бриллиантовой промышленности до экспорта вооружений и нефти.

Коржаков мог втоптать в грязь и, напротив, поднять из грязи любого. Березовский отлично это понимал, посему первые несколько лет напропалую демонстрировал генералу исключительную свою любовь и почитание.

Известен случай, когда в декабре 1994-го он прилетел на Карибы, но уже на другой день ему позвонил Коржаков и предложил увидеться. Наверное, скажи тот в ответ, что находится на другом конце земного шара, начальник СБП не обиделся бы. Но не таков был Борис Абрамович. Он мгновенно нанял самолет, 20 часов летел в Москву, потом 20 – обратно: и все для того, чтобы на 10 минут зайти в кремлевский кабинет.

Но потом, опять же при посредстве Юмашева, Березовский познакомился с Татьяной Дьяченко, и нужда в Коржакове постепенно стала спадать. Напротив даже: чем теснее сходился он с кремлевской царевной, тем опаснее становился для него Коржаков; к семье патрона генерал относился как к своей собственной, свято оберегая Татьянину девичью честь.

Борис Абрамович появился в жизни Дьяченко в самый подходящий момент: президентская дочь давно уже тяготилась ролью статиста; ее честолюбие и нереализованные амбиции рвались наружу, но никто из отцовского окружения – в первую очередь Коржаков – всерьез Татьяну не воспринимал. И сам Ельцин, и его фавориты, все, как на подбор, были людьми старорежимными, домостроевцами, считавшими, что место женщины у плиты и колыбели. Дьяченко был нужен кто-то другой (муж-подкаблучник, понятно, не в счет), заботливый и мудрый психоаналитик, способный понять ее мятежную душу.

Таким духовником и стал Березовский. Его коммивояжерское умение разговаривать с людьми на доступном им языке, пришлось Татьяне Борисовне исключительно по душе; да и подарки его тоже были очень кстати; жене вчерашнего торговца нижним китайским бельем многого тогда еще не требовалось.

На самом деле – я твердо в этом уверен – злую шутку с Дьяченко сыграла близость с отцом; на эту удочку ловились многие царедворцы. Всякий, кто узнавал истинного Ельцина, рано или поздно начинал задаваться вопросом: почему он, а не я?

При ближайшем рассмотрении в президенте не было ничего величественного, даже наоборот. Стоило хоть раз увидеть его в период астрала, когда он дурачился и выкидывал свои азиатские коленца, как от всякой сакральности не оставалось и следа; без уважения – не может быть почитания, а значит, и дистанции. Именно под влиянием таких вот виденных картин вице-президент Руцкой и спикер Хасбулатов всерьез уверились, что тоже могут стать лидерами державы: а чем мы хуже?

Для такого многоопытного, хитромудрого человека, как Березовский, не составило большого труда окрутить неискушенную в политических интригах барышню. Правда, тягаться ему с Коржаковым было тогда еще совсем не по зубам, но к открытой схватке он поначалу и не стремился. Действовать Борис Абрамович предпочитал в исконной своей манере: тихой сапой, неспешно, шаг за шагом.

Рядом с ним постоянно маячил и Валентин Юмашев, которому тоже давно стали уже тесны рамки «личного журналиста», этакого королев-ского писаришки, из милости живущего в дворцовых покоях.

Сведя Березовского с Дьяченко, Юмашев сделал для нового друга совсем уж невозможное: он сумел затащить его и к самому президенту.

В архиве «Атолла» сохранился занимательнейший разговор двух заединщиков: только-только Борис Абрамович вернулся от Ельцина. («Третий подъезд, елочки, на второй этаж», – по телефону объяснял дорогу секретарь президента Федотов.)

Судя по всему, это вторая в его жизни аудиенция у президента, и он придает ей огромное значение (хотя ехидный Бадри Патаркацишвили и напутствует его: «Ты выходи с таким расчетом, чтоб хоть к нему не опоздать»).

Березовский: Валь, ну что я тебе хочу сказать, я встречался сегодня, а-а-а, понятно?

Юмашев: Ага.

Березовский: Ну, в принципе, положительно, конечно, Валь.

Юмашев: Угу.

Березовский: Долгий разговор. Валь, ты знаешь, я хочу тебе сказать, я еще раз убедился, Валь, он офигительный, Валь… Его никак нельзя потерять, Валь… То есть, и более того, не просто нельзя потерять, а вот и вместе можно решить совсем кардинальные проблемы. Может быть, впервые можно решать то, что мы вообще не могли подступиться даже… Понятно, да?

Юмашев: Здорово.

Березовский: Ну, мы завтра с тобой обсудим, ладно?

Юмашев: Да, да… Здорово.

Березовский: Ты знаешь, вот… как бы… знаешь, Валь, его нужно принять совсем в компанию. Понимаешь?

Юмашев: Угу.

Березовский: Вот это тот человек, с которым можно начать, и, ну как, вот… я не говорю, как у нас с тобой отношения, да? Ну, близкие к этому, Валь.

Юмашев: Угу, угу.

Березовский: Вот поэтому нужно совершенно по-другому подходить к этим отношениям… То есть прецедента этому не существует…

Юмашев: Угу… А самое главное, что просто… Ключевая фигура еще к тому же.

Березовский: Абсолютно, Валь. Поэтому я тебе и говорю… Это совсем отдельная тема. Причем, с моей точки зрения, просто ключевая, главная тема. Все остальное – второстепенно.

Какие отношения у Юмашева с Березовским – понятно без перевода; в этом контексте предложение Бориса Абрамовича завязать аналогичные отношения с Ельциным – «близкие к этому» – выглядят весьма недвусмысленно.

«Его нужно принять в компанию, – говорит какой-то полукриминальный коммерсант о президенте России. – Вместе можно решить совсем кардинальные проблемы… то, что мы, вообще, не могли подступиться даже».

То есть будущий зам. секретаря Совета безопасности предлагает будущему же главе кремлевской администрации взять президента в долю, и никакого возмущения у собеседника это не вызывает; даже наоборот – Юмашев еще и поддакивает в ответ, делая затем все возможное для осуществления сего циничного плана.

Конечно, к Ельцину можно относиться по-разному – я лично особого пиетета к нему, например, не испытываю. Но все же – президент есть президент. Это вам не участковый Анискин, не какой-нибудь вшивый таможенник, подкупить которого дозволено первому встречному барыге; а потом еще, между делом, бахвалиться этим перед друзьями.

На таком фоне многочисленные заявления Березовского о том, как он уважает первого президента, считая его главным либералом и отцом нации, выглядят словно форменная издевка. Нельзя уважать того, кому собираешься всучить взятку…

Самое время теперь обратиться к еще одному, набившему уже оскомину историческому мифу: якобы победу Ельцина на выборах выковали российские олигархи, и в первую голову – Березовский.

Всевозможные исследователи и горе-летописцы описывают это так: дескать, перед лицом смертельной опасности, явившейся России в виде родинки на красной зюгановской переносице, отечественные магнаты объединились и вручили президенту «весь их ресурс – информационный, региональный, финансовый» (цитата из ельцинской книги «Президентский марафон»); не будь их – не было б и победы.

Полноте, этими уверениями не впечатлить и первоклашку. После чековой приватизации и залоговых аукционов не было в России предприятия более прибыльного, нежели выборы-1996.

По самым скромным подсчетам, избирательная кампания Ельцина обошлась в несколько миллиардов долларов (цифры называются разные: от двух до четырех). При этом, если верить отчетам Центризбиркома, официальные ее размеры составляли всего-то 14 миллиардов 428 миллионов рублей – около 2,5 миллионов долларов по пересчету; или – для наглядности – пять коробок из-под «ксерокса».

То есть речь шла о цифрах совершенно гигантских, и – вот в чем весь цимес – неконтролируемых.

В своей предыдущей книге я уже приводил сметы подлинных, а не туфтовых, нарисованных специально для ЦИКа, расходов ельцинского штаба, сохранившихся в моем архиве еще с тех времен. Скажем, к 13 мая 1996 года бюджет кампании составлял уже (только по ряду направлений) свыше 341 миллиона долларов. При этом рос он как на дрожжах. Лишь за сутки – с 30 по 31 мая – затраты штаба увеличились на 7 миллионов «зеленых».

Ясно, что при таких головокружительных объемах проследить за деньгами было попросту невозможно; даже если с каждой сотни скромно отпиливать хотя бы по доллару, навар все равно получится фантастический.

А теперь вспомним, из-за чего возник основной сыр-бор в ельцин-ском стане? Правильно, из-за передела влияния: кто будет главным на капитанском мостике.

Участники тех событий – и Ельцин, и Чубайс, и сами олигархи – пытаются убедить нас, будто смена руководства избирательного штаба была продиктована исключительно благими, чистейшими помыслами; дескать, старая команда во главе с первым вице-премьером Сосковцом работала примитивно и грубо.

В своих последних мемуарах Ельцин пишет:

«Скандалы в штабе начались почти сразу же… Руководитель штаба просто „забыл“ о том, что мы живем уже в другой стране… Шла сплошная, беспардонная накачка губернаторов: вы должны, вы обязаны обеспечить!.. Помню, как Сосковец по какому-то незначительному поводу грубо наорал на телевизионщиков: что-то там не то показали в выпуске „Вестей“. Практически поссорил нас с телевизионными журналистами… Такая работа живо напомнила мне заседания бюро обкома партии – те же методы, слова, отношения, как будто из глубокого прошлого».

На самом деле претензии эти звучат довольно смехотворно: можно подумать, будто выборы в России когда-нибудь обходились без включения административного ресурса и «накачки губернаторов». Да и уж кому-кому, только не Ельцину возмущаться авторитарным стилем руководства; по степени жесткости и тоталитаризма все другие против него – сплошь октябрята.

Работая над этой книгой, я перелопатил уйму статей, мемуаров, исследований в поисках конкретных, зримых образчиков плохой работы штаба Сосковца. Так вот, ни одного мало-мальски серьезного примера найти мне не удалось, их попросту не существует.

Вся вина Сосковца, а точнее команды Коржакова, которую он представлял, заключалась только в одном: она стояла на пути у команды другой. (Полковник Стрелецкий, правая рука Коржакова, очень точно назовет ее командой «бабкоделателей».)

Это была не просто борьба кланов за доступ к телу, это была борьба за доступ к бюджету: кто реально командует штабом, тот и будет осваивать миллиарды.

Ради таких барышей олигархи даже готовы были позабыть прежние распри; бизнес – штука циничная, доведется – будешь и с чертом лысым целоваться взасос.

После триумфального выступления Зюганова на международном экономическом форуме в Давосе в феврале 1996-го, когда всем стало понятно, что Запад готов ставить на две лошади кряду, даже такие заклятые враги, как Гусинский и Березовский, вынуждены были зарыть в землю топор войны; временно, конечно. Они договорились больше не «заказывать» друг друга, а совсем наоборот, объединиться во имя великой цели.

Вскоре к этой сладкой парочке примкнуло и большинство других олигархов, а также «положительно заряженные» царедворцы: Юмашев, первый ельцинский помощник Илюшин и уволенный как раз накануне Чубайс (впоследствии Ельцин будет утверждать, будто «в очередной раз группа Коржакова – Сосковца сумела меня с ним поссорить», хотя истинная причина отставки крылась совсем в другом. Проведенная Счетной палатой проверка показала, что в результате чубайсовской приватизации казна недосчиталась нескольких триллионов рублей; этих денег как раз не хватило на зарплаты бюджетникам).

Не осталась в стороне и Татьяна Дьяченко. Еще в марте она была введена в состав предвыборного штаба. Само собой, идея эта принадлежала… Ну, правильно – все тому же Юмашеву, сиречь Березовскому.

В своей книге «Президентский марафон» Ельцин подробно (и, похоже, верно) описывает, как это произошло.

«Как-то раз ко мне в Барвиху приехал Валентин Юмашев. Я не выдержал и поделился с ним своими мыслями: чувствую, что процесс не контролирую…

„Нужен свой человек в штабе“, – сказал я. Валентин послушал, покивал, задумался. „А если Таня?“ – вдруг спросил он…

Я вначале даже не понял, о ком он говорит. При чем тут Таня? Это было настолько непривычно, что меня сразу же одолели сомнения: как это будет воспринято в обществе?..

…С другой стороны, Таня – единственный человек, который сможет донести до меня всю информацию. Ей скажут то, чего не говорят мне в глаза. А она человек честный, без чиновничьих комплексов, скрывать ничего не будет».

И тут же:

«Таня теперь была все время где-то рядом. Насколько спокойнее я стал себя ощущать!..

До того как Таня пришла в штаб, я думал, что нагрузок, которые обещала предвыборная гонка, просто не выдержу. Физически…

А тут я вдруг стал думать: нет, не сорвусь. Смогу. Но самое главное – совершенно естественно стали разрешаться, казалось бы, неразрешимые проблемы».

Так вот, оказывается, кто был главным залогом успеха – Татьяна Борисовна. Если б не она, не видать Ельцину победы, как своих ушей; одним только своим видом, точно пресвятая Богородица, Дьяченко возвращала престарелому отцу мощь и энергию.

На самом деле идея с внедрением президентской дочери в штаб родилась у Юмашева вовсе не спонтанно, а была заранее припасенной домашней заготовкой. Тот же Березовский вспоминал, как «летописец» позвонил ему среди ночи, воодушевленный и возбужденный: «У меня есть совершенно гениальная идея».

Борис Абрамович оценил этот блестящий замысел с ходу. Дьяченко давно уже изнемогала от нереализованных комплексов и амбиций; ей тоже хотелось играть во взрослые игры. Кроме того, она до беспамятства любила отца и очень хотела оказаться ему полезной.

В одном из немногочисленных своих интервью Татьяна Борисовна без обиняков скажет потом:

«В предвыборной кампании я была связующим звеном между мозговым штабом, аналитической группой и папой, без чего, наверное, все было бы намного сложнее».

То есть вся роль Дьяченко сводилась к одному: она была мостиком между спонсорами и Ельциным, своего рода Троянским конем, заведенным олигархами в Кремль. Неискушенная в политике и интригах, дочка стала идеальным инструментом влияния на престарелого отца, обуреваемого комплексом поздней любви к ней. (Какими только восторженными эпитетами не награждает он ее в мемуарах: «и потрясающее женское обаяние, и мягкость, и ум, и тонкость»).

Дьяченко была единственным членом предвыборного штаба без каких-либо четко очерченных функций, этаким министром без портфеля. Вся ее работа, по утверждению Коржакова, сводилась к тому, чтобы старательно конспектировать ход совещаний, а потом дословно передавать их Березовскому, который и определял: «что рассказать Ельцину, а чего говорить не стоит». Сидела отныне она в президентском первом корпусе Кремля, в двух шагах от кабинета отца; передвигалась по Москве на лимузине с трехцветным, «федеральным» номером и мигалкой.

Именно Дьяченко в начале 1996 года организовала историческую встречу десяти олигархов с Ельциным; сходка, на которой присутствовали Березовский, Гусинский, Ходорковский, Смоленский, Потанин, Фридман и etc., не случайно собралась в ее кремлевских апартаментах. Ни Коржакова, ни Сосковца, даже Черномырдина на встречу эту предусмотрительно не позвали.

По описанию Ельцина, беседа была предельно нелицеприятной. Олигархи будто заявили ему, что ситуация с выборами – «это уже почти крах».

«Такого жесткого разговора я, конечно, не ожидал», – пишет экс-президент в своих мемуарах. Якобы посетители объявили ему, что «если сейчас кардинально не переломить ситуацию, через месяц будет поздно».

Правда, кое о чем еще Ельцин не пишет: о том, что после окончания встречи с ним в кабинете – один на один – остался Березовский; эту аудиенцию Борис Абрамович долго вымаливал у Наины Иосифовны и Татьяны Борисовны.

Ничего нового сверх того, что уже обсуждалось, Березовский, естественно, не произнес. Но этого, в общем, и не требовалось. Главным для него было обозначить свое место в истории, застолбить за собой лавры организатора и вдохновителя будущих побед – первого среди равных.

Ельцин слушал его, не мигая.

«Это все, что вы хотели сказать? – с видимым раздражением спросил он, когда Березовский наконец остановился, дабы перевести дух. – Хорошо. Можете быть свободны».

Никому и никогда Ельцин не позволял ставить себя перед выбором; ему легче было хлопнуть дверью, нежели подчиниться давлению извне. Но он почему-то не только проглотил объявленный ему ультиматум – а как это можно было назвать еще? – но и согласился со всеми требованиями олигархов; отодвинул в сторону Сосковца и даже вернул из небытия рекомендованного ими Чубайса, хотя еще два месяца назад громогласно произнес свое знаменитое: «Во всем виноват Чубайс».

Причина такой удивительной податливости объяснялась довольно просто: это был элементарный торг. Отчасти Ельцин и сам это признает, указывая:

«…они предложили использовать в предвыборной кампании весь их ресурс – информационный, региональный, финансовый, но самое главное – человеческий. Они рекомендовали в штаб своих лучших людей. Тогда и появилась так называемая аналитическая группа…» (Ее, собственно, и возглавил Чубайс.)

Кроме того, олигархи пообещали выделить на выборы круглую сумму – 50 миллионов долларов каждый; итого, стало быть, полмиллиарда. А за это Ельцин гарантировал им невиданные льготы и преференции при раздаче государственной собственности; но после победы.

Кто платит девушку – тот ее и танцует…

(«„Честная“ Таня и „честный“ Борис Николаевич продали Россию за 500 миллионов», – язвительно комментирует Коржаков.)

Так Березовский, задержавшись на 10 минут в президентском кабинете, окончательно закрепился на кремлевском плацдарме; его – единственного из всех миллионщиков – официально ввели в состав избирательного штаба. Отныне регулярные вечери в доме приемов «ЛогоВАЗа» с неизменным участием Дьяченко и Юмашева перестали быть тайными и превратились в совершенно легальные, санкционированные свыше мероприятия.

«Очень скоро я увидел, что Таня отлично вписалась в эту группу, – подытоживает Ельцин; не мудрено! – Впервые за долгое время я вдруг ощутил легкий прилив оптимизма».

А Татьяна Борисовна, в свою очередь, испытала ни с чем не сравнимое упоение властью; она была достойной дочерью своего отца.

При этом царевна искренне считала, что приносит себя в жертву Родине. Чувство долга носило у Дьяченко гипертрофированный характер; из таких, как она, получались когда-то валькирии революции: красная косынка, кожанка, непременный маузер на боку.

Ради этой высокой цели Татьяна без зазрения совести даже бросила своего грудного ребенка, хотя этому младенцу, как никому другому, требовалась материнская забота: ее сын Глеб появился на свет с тяжелейшим врожденным заболеванием.

…Конечно, установить это практически теперь невозможно, и все же я – убей бог – не могу поверить в то, что Борис Абрамович выложил из собственного кармана означенные выше 50 миллионов. Никогда и ни при каких обстоятельствах Березовский денег не платил; достать бумажник – если дело, конечно, не касалось женского пола – было для него равносильно самоубийству.

Эту метаморфозу, впрочем, очень доходчиво разъяснил мне один из спонсоров президентской кампании, владелец Национального резервного банка Александр Лебедев:

«Березовский с Гусинским сразу же объявили, что сами решат, на что они будут тратить средства; вы нам, главное, не мешайте. Реально вся кампания стоила миллионов двести, не больше. Остальные деньги были просто распилены».

В упоминавшихся уже выше сметах предвыборного штаба содержится прямое подтверждение лебедевским словам. В графе расходов черным по белому значится:

«НТВ – 78 млн у. е.;

ОРТ – 169 млн у. е.»

И тут же приписка: «Закрыто налоговыми освобождениями».

То есть за поддержку Ельцина на выборах Березовский с Гусинским списали на свои телеканалы без малого четверть миллиарда долларов; даром что клялись когда-то в искреннем желании защитить демократию; под этим предлогом и отдавали им магические кнопки.

Олигархи добились главной своей цели: одной рукой они давали деньги, а другой – сами же их и контролировали; при этом Кремль еще и оставался перед ними в неоплатном долгу.

Такой восхитительной возможностью просто грех было не воспользоваться.

«То, что в штабе по выборам Ельцина станут воровать, – вспоминает начальник отдела „П“ президентской службы безопасности Валерий Стрелецкий, – для нас было ясно с того самого момента, когда от руководства кампании отстранили Сосковца. Наши опасения подтвердились очень скоро. Уже в апреле 1996 года из источников в ближайшем окружении Кузнецова (зам. министра финансов, главный казначей штаба. – Авт.) и Чубайса к нам стали поступать сигналы о том, что деньги, отпущенные на выборы, разворовываются. Схема предельно проста: по фиктивным документам их переводят за рубеж на счета конкретных фирм, затем распыляют по своим, личным счетам».

Нечто подобное мне доводилось слышать и от непосредственных участников тех событий, находившихся по другую сторону окопа.

«Начиная с весны штаб прекратил какую-либо реальную деятельность, – откровенно признавался мне, например, член штаба Андроник Мигранян. – Верхушка занималась только одним: воровала бюджет».

Президентская служба безопасности наблюдала за этой вакханалией более чем внимательно; отстранение Сосковца стало для нее брошенной в лицо перчаткой.

10 июня Коржаков доложил президенту о масштабных хищениях в штабе. На принесенной им докладной записке Ельцин начертал резолюцию: «Черномырдину, Смоленскому. Передать все».

Под емким словом «все» имелась в виду финансовая отчетность и бухгалтерия кампании. Тут уж Чубайсу с олигархами стало совсем не до смеха; даже начинающий контролер-ревизор без труда смог бы обнаружить бесчисленные нестыковки в их бумагах, всякие «левые» платежки, вроде тех, что СБП нашла в белодомовском сейфе главного казначея штаба Германа Кузнецова, о чем ниже.

Война кланов достигла наивысшей точки напряжения, своего апогея. Боливар больше не мог выдержать двоих. Ельцину предстояло сделать нелегкий выбор. Либо старые, преданные, хоть и простоватые соратники: Коржаков, Барсуков, Сосковец. Либо чуждые ему по духу, вороватые коммерсанты, с которыми не выпить, не покуролесить; но зато интересы последних с пеной у рта отстаивали его любимая дочь Татьяна и приемный сын Юмашев.

Чем меньше времени оставалось до даты выборов, тем сильнее Дьяченко отдалялась от Коржакова. Если раньше, еще каких-то полгода назад, Татьяна относилась к начальнику охраны почти как к названному отцу, то теперь взирала она на него с плохо скрываемым раздражением.

Дьяченко наконец получила простой ответ на самые сложные вопросы. Все, что долгие годы тяготило и раздражало ее, было списано отныне на Коржакова. Это он не пускал ее во власть, дурно влияя на президента; это он воспринимал ее как пустое место, не видя в упор ни талантов ее, ни живости ума, ни железной хватки, – всего того великолепия, которое столь прозорливо разглядели в царевне новые ее друзья.

Татьяна Борисовна была истинной президентской дочкой. Этим людям всегда нужен был «крайний», мальчик для битья, на которого можно свалить любые обиды и огрехи.

То ли дело – Березовский. Борис Абрамович очень умело и тонко играл на струнах уязвленного дьяченковского самолюбия; принцип нехитрый – лести много не бывает; кашу маслом не испортишь.

Почти ежедневно Татьяна Борисовна стала засиживаться в доме приемов «ЛогоВАЗа»; здесь ей были рады всегда.

Бориса Абрамовича смущало лишь одно: косые взгляды Коржакова. Главного охранника страны было еще рано сбрасывать со счетов.

Березовскому хотелось и рыбку съесть, и на шарабане прокатиться: с одной стороны – приворожить к себе Дьяченко, окончательно оторвав ее от Коржакова, но с другой – он боялся полностью сжигать мосты.

Как всегда у него и бывало, возможность одним махом решить эту проблему представилась внезапно, в облике президента Национального фонда спорта Бориса Федорова.

Об этой таинственной, полукриминальной организации я упоминал уже в предыдущих главах. Созданный для поддержки отечественного спорта, НФС очень быстро превратился в одну из крупнейших коммерческих структур страны; 95 % всего импорта алкоголя и табака принадлежало именно ему.

Главная идея – ради чего, собственно, учреждался фонд – как-то сама собой забылась; за несколько лет НФС заработал 1,8 миллиарда долларов, но спорт этих денег так и не увидел. Все полученные средства вкладывались исключительно в новые бизнес-проекты. В империи фонда значились теперь банки, гостиницы, рынки, турфирмы и даже завод по огранке алмазов.

Рано или поздно эту лавочку следовало прикрывать, но до той поры, пока покровительствовал ей министр спорта Шамиль Тарпищев, прививший когда-то Ельцину любовь к большому теннису, все беды обходили НФС стороной.

Лишь весной 1996-го Тарпищев окончательно узрел, что его дурят, точно последнего лоха: если и получал он от Федорова какие-то отступные, то размер их уж точно был несопоставим с истинными барышами.

Далее события развивались так: в апреле Федорова вызвал к себе Коржаков и потребовал вернуть в НФС все, что вывел он на свои подставные фирмы; не менее 300 миллионов долларов. Главным переговорщиком был определен уже знакомый нам полковник Стрелецкий, который очень популярно объяснил спортивному бизнесмену, какая незавидная судьба ждет его впереди.

«Деньги надо вернуть», – ласково попросил Стрелецкий, пристально глядя президенту НФС в глаза.

Прямо из его кабинета Федоров стремглав помчался в дом приемов «ЛогоВАЗа». Он почему-то уверовал, что именно Березовский сможет защитить его от «государственного рэкета». Но у Бориса Абрамовича интерес заключался совсем в другом.

Сама судьба, казалось, послала Федорова к нему; с его помощью Березовский решил окончательно разорвать пуповину, соединяющую Коржакова с Дьяченко.

Специально для президентской дочки в доме приемов был устроен торжественный концерт: вечер откровений главы НФС. На красочную антрепризу помимо Дьяченко был позван еще и Юмашев: для верности.

То, что рассказывал Федоров, никак не могло уместиться в сознании кремлевской царевны. Под наводящие вопросы Березовского и Юмашева президент НФС рисовал картины совершенно жутких, невообразимых злодеяний Тарпищева, Коржакова и Барсукова. Он говорил об украденных миллионах, о связях с преступными авторитетами, о системе откатов и поборов; какие-то две тонны золота, проданные через НФС; убийства и похищения; «измайловские», «солнцевские»; «Аксен», «Лева Череп», «Тайванчик»…

Женская психика не в силах была выдержать таких ужасов. Именно тогда, в апреле 1996-го, Татьяна Дьяченко окончательно смирилась с мыслью, что все зло в России от Коржакова; она еще не знала, что Березовский, втихаря, записал их беседу целиком – от начала и до конца.

Самое поразительное, что о существовании такой записи Барсуков с Коржаковым узнали… от самого же Березовского. Уже на другой день спозаранку он примчался к директору ФСБ Барсукову и передал ему взрывоопасную кассету, от греха подальше.

Тарпищев впоследствии рассказывал:

«Он был сильно перепуган – бледный, руки дрожат. Отдал пленку и даже распечатку к ней догадался принести, чтобы мы, как он выразился, свое драгоценное время впустую не тратили. И начал все валить на Федорова – дескать, это он придумал весь спектакль».

Никогда Борис Абрамович не клал все яйца в одну корзину; неровен час Федоров или Дьяченко проболтаются, тогда неизвестно еще, как все обернется; слишком велик был риск проиграть эту партию…

Кстати, через пару месяцев Федоров публично отречется от всего им сказанного, объявив на голубом глазу, что «Коржаков – человек порядочный» и он никогда не будет свидетельствовать против него и Барсукова.

Правда, к тому времени он успеет уже пережить одно покушение и арест; в его машине – очень своевременно – подмосковная милиция нашла пакетик с кокаином, после чего Федоров мгновенно был низвергнут с поста президента НФС, а его место занял… полковник СБП Стрелецкий.

Через три года Федоров скоропостижно умрет якобы от сердечной недостаточности, окончательно унеся с собой в могилу тайны первой ельцинской пятилетки.

Не помню, правда, чтобы Березовский упрекнул в этой смерти столь ненавистные ему спецслужбы вкупе с Коржаковым; но если он этого до сих пор и не сделал – будьте уверены, еще не вечер.

Подробно описывая эпопею с президентскими выборами и кремлевскими интригами, я совсем упустил из вида одно существенное обстоятельство. Это обстоятельство называется ОРТ.

Участие Березовского в избирательной кампании отнюдь не ограничивалось уламыванием Дьяченко и освоением бюджета. В руках Бориса Абрамовича находилось еще одно, очень мощное оружие, первая кнопка центрального телевидения.

Именно он решал, кого из кандидатов и с какой частотой показывать на канале, а кого – не подпускать к Останкино и на дух. (Официальное, установленное для всех кандидатов эфирное время, конечно, не в счет.)

Понятно, что Ельцин был вне конкуренции: и ОРТ, и НТВ, и государственное российское телевидение демонстрировали народу его светлый образ ежедневно. Огромных трудов операторам и монтажерам стоило лепить из больного, недвижимого президента бодрого и румяного живчика.

Но – что странно – ОРТ вовсю транслировало и Зюганова. Пусть с негативным оттенком, но любая реклама – все равно реклама; главное – только не путать фамилии. (О причинах такой странности поговорим чуть позже.)

Третьим по частоте появлений кандидатом был отставной генерал Лебедь, бывший командующий 14-й армией. И это уж точно неспроста.

Сегодня ни для кого не секрет, что выдвижение Лебедя если и не было инициировано Кремлем, так уж точно играло ему (Кремлю) на руку: харизматичный генерал с суровой внешностью и чеканными фразами отрывал приличную часть голосов у Зюганова.

Один из работников его избирательного штаба, известный политолог Леонид Радзиховский начистоту признавался потом:

«То, что мы работаем в общем контексте ельцинской кампании и что мы одна из скрипок в большом ельцинском оркестре – этот факт ни у кого из моих коллег сомнений не вызывал».

А еще – Лебедь самым тесным образом сотрудничал с Березовским; обстоятельство это долго скрывалось от общественности, ибо здорово могло подорвать репутацию честного генерала. («Меня не купили. Я не продаюсь», – сурово рыкал Лебедь всякий раз, когда его спрашивали о сепаратных переговорах с Кремлем и олигархами.)

В «атолловском» архиве сохранилось немало очень живописных «прослушек», бытоописующих взаимоотношения этих двух людей. Есть там и запись предтечи всего – самого первого разговора, состоявшегося сразу после выхода Лебедя на Березовского. Возбужденный Борис Абрамович радостно делится своими чувствами с Абрамовичем.

Березовский: Знаешь, есть у нас один выдающийся политик в России… Как думаешь, кто позвонил и предложил встретиться…

Абрамович: Из политиков?

Березовский: Да. Подумай, только не торопись.

Абрамович: А на какую тему смотря?

Березовский: Ну, просто позвонил и предложил мне встретиться.

Абрамович: Лебедь.

Березовский: Правильно.

Абрамович: Это потому, что я умный.

Березовский: Это потому, что он умный, Рома… Скажи, офигительно? Сильный клиент?

Абрамович: Сильный.

Березовский: Совсем сильный. Посильнее-то, наверное, нету.

Абрамович: Ну, этот, наверное, только. Только шеф (Ельцин. – Авт.).

Березовский: Только шеф, да. (Смеется) Ну, сильный ход, да. Чувак классный, вообще, потрясающий.

Абрамович: А ты прямо сам позвонил или он через кого-то?

Березовский: Нет, помощник. Завтра встречаемся… Ты знаешь, на самом деле, мне ситуация все больше и больше начинает нравиться. Понятно, да? Ведь на самом деле, если серьезно говорить, мы решаем некоторый логический аспект. Ну, никогда ведь в такой наглой и явной форме евреи о себе не заявляли. Никогда! Вот так вот, без всяких запятых. Это медицинский факт. Так что, Ром, давай, двигай… Все нормально у тебя идет?

Абрамович: Ну, идет, да.

Березовский: Только никому не говори, что я сказал… Ну, серьезный клиент? Совсем серьезный, да?

Очень быстро «классный чувак» вошел в самые тесные отношения с Борисом Абрамовичем; даром что во всех своих выступлениях клеймил олигархов последними словами и требовал навести порядок железной рукой.

Отныне телекамеры ОРТ неотступно следовали за генералом. («Ксенечка, нужно постоянную пару людей, человек с камерой, посылать с Лебедем, – приказывал Березовский одному из руководителей ОРТ Ксении Пономаревой. – Все время как можно больше информации о Лебеде».)

Наиболее близкие соратники Лебедя в знак протеста даже покинули его штаб; генерал Попов, возглавлявший кампанию, тот и вовсе сложил с себя полномочия.

Та напускная прямота и честность, которая столь нравилась избирателям, в действительности была просто маской; Лебедь оказался на поверку самым обычным политиканом, не хуже и не лучше других.

Еще одна запись из архивов «Атолла» дает об этом отменное представление.

Краткая преамбула – 11 июня, ровно за неделю до первого тура выборов, в столичном метро произошел теракт. На перегоне между станциями «Тульская» и «Нагатинская» в одном из вагонов взорвалась бомба. Четыре человека погибли, двенадцать были ранены.

Сразу после первых известий о взрыве кто-то из руководителей штаба Лебедя позвонил за консультацией Березовскому.

Представитель: В 22.30 погибло 3 человека и 5 пострадавших.

Березовский: Сколько погибло?

Представитель: Три… Я думаю, может, стоит Александру Иванычу выделить из своего предвыборного фонда официального некие суммы?

Березовский: По СМИ еще не объявляли?

Представитель: Нет, по СМИ вот сейчас прошло, по НТВ и «Времечку»…

Березовский: Все понял, хорошо… Одну секундочку, я сейчас подумаю… Нет, не вижу ничего особенного в этом… Ничего как бы значимого… В общем, нет… Это достаточно популистски.

Представитель: Это будет сделано не с оглушительными заявлениями, а только в двух или трех местах…

Березовский: Нет, можно сделать, действительно. А потом задать вопрос: вот мы слышали… Аккуратно отыграть. Перевести деньги, а потом в вопросе вскользь это ответить…

Представитель: Я предлагаю такой вариант: никакой шумихи…

Березовский: А самое главное: он до этого делал что-то подобное?

Представитель: Ко-не-чно, конечно.

Березовский: Вот нужно связать это: «Да, я всегда считал своим долгом помогать в таких ситуациях». «Александр Иваныч, только во время предвыборной кампании это сделали или раньше?» «Никакого отношения к предвыборной кампании это не имеет…» Понятно, да?

Представитель: Спасибо большое, Борис Абрамович, извините, что побеспокоил…

(Продолжение разговора.)

Березовский: Реагировать публично вообще… Завтра все выскажутся по этому поводу, Брынцаловы разные, Х…овы…

Представитель: Ясный х…

Березовский: Не реагировать. А потом следующий вопрос: «Александр Иванович, вот все кандидаты в президенты высказались, а вот что-то вы ничего не сказали по этому поводу». – «Знаете, я эту тему не комментирую как кандидат в президенты. Я ее могу прокомментировать только как гражданин».

Представитель: Вот так!

Березовский: «Как гражданин я отреагировал, чем мог, помог семьям пострадавшим». – «А не популистский ли это шаг?» – «Вы можете как угодно это расценивать. Но я всегда это делал, всю свою жизнь, и когда был военным…»

Представитель: Понятно. Это мы набросаем.

Березовский: «Я это в принципе рассматриваю как трагедию личную, унесены человеческие жизни, пострадали семьи. Считаю невозможным использовать это в популистских целях…"

Представитель: «Поэтому об этом я больше не буду говорить».

Березовский: «Да, поэтому я больше об этом не хочу говорить».

Представитель:(подобострастно) Борис Абрамович, вы в любом случае без работы не останетесь…

Березовский: Главное, пока все будут кричать, выдержать паузу, ключевую. Понятно, да? А потом: «Я тут имею мнение только как гражданин, а не как кандидат в президенты».

Вот так – просто и недвусмысленно…

Борису Абрамовичу достался способный ученик. Во многом за счет подобных акций и масштабно развернутого PR, Лебедь сумел набрать 15 % голосов в первом туре, заняв почетное третье место.

Эта трогательная забота об имидже генерала еще сослужит Березовскому немалую службу. В решающую июньскую ночь, когда олигархов почти накроет коробка из-под «Ксерокса», именно Лебедь возьмет на себя основной удар и сыграет ключевую роль в разгроме команды Коржакова-Барсукова.

Правда, как только генерал, получивший в благодарность за переданные голоса избирателей, станет секретарем Совбеза и начнет демонстрировать излишне независимый норов, Борис Абрамович мгновенно примется низвергать вчерашнего любимца.

Вот лишь несколько тому примеров.

Березовский: Ты где там, на кнопке сидишь?

Благоволин: Я еду в машине сейчас.

Березовский: Послушай, ты не можешь дать команду сейчас? Там вроде бы Лебедь направился в сторону Останкино, на прямой эфир. Ты, пожалуйста, проследи, чтоб это не произошло.

Благоволин: А у нас вроде нет прямого эфира.

Березовский: Ну, ты понимаешь. Он откуда это знает. Отследи, пожалуйста, очень четко. Я тебя прошу. Если малейшая проблема, отзвони мне. Если хоть малейшая проблема…

Березовский: Ты нужен мне как мать и как женщина… Твои товарищи, сотоварищи твои, они на месте? Вот из полка, около Молдавии?

Невзоров: Конечно, на месте.

Березовский: Можно мне с кем-то встретиться серьезным?

Невзоров: По его делам, да?.. С Вадимом Шевцовом.

Березовский: Вот он мне и нужен.

Невзоров: Хорошо, сейчас я буду искать Вадима Шевцова. Я дам ему все ваши телефоны. Мобильный и клубный и Иры.

Березовский: Он где, в Москве или нет?

Невзоров: Нет, он, конечно, в Тирасполе.

Березовский: Он мне очень нужен… Саш, сделай, пожалуйста…

Никто, кроме Лебедя, бывшего командующего 14-й армией, интересовать Березовского в Приднестровье не может по определению. (Недаром упоминается в разговоре шеф приднестровского МГБ Вадим Шевцов, злейший враг генерала.)

Борис Абрамович в своем обычном репертуаре. Симпатии и друзей он меняет чаще, чем кокотка наряды.

Единственное, что не может не утешать, это то, что его новая любовь Татьяна Дьяченко мало чем отличалась от Березовского; к нему самому она относилась столь же цинично, как и он ко всему окружающему миру.

В начале июня, когда присутствие Березовского стало и вовсе уж невыносимым (за месяц Дьяченко записала его на встречу к Ельцину в третий раз), Коржаков не выдержал:

«Таня, я Березовского просто пристрелю, как крысу. Я ведь понимаю, кто тебе голову забивает!»

«Саша, я вас умоляю, делайте с ним, что хотите, но только после выборов, – честно и недвусмысленно сказала ему принцесса в ответ».

Что ни говори, славная подобралась парочка…

16 июня состоялся первый тур президентских выборов. Вопреки всем прогнозам и ожиданиям, Ельцин сумел обойти Зюганова только на три процента; он набрал 35,2 % голосов.

В ночь голосования президент остался на даче один; жена и любимая младшая дочь по обыкновению уехали к Березовскому в дом приемов «ЛогоВАЗа».

Второй, решающий тур был назначен на 3 июля.

Впрочем, решающий ли?

Оглядываясь назад с высоты пройденных лет, без преувеличения можно сказать, что никаких выборов в России образца 1996 года не было.

Точнее, не так: де-юре выборы, конечно же, были. Но де-факто – выбора у страны просто не существовало.

И дело даже не в том, что первый демократический президент не имел себе альтернативы; в свое время, когда выбирали главу Белоруссии, Лукашенко тоже никто поначалу не воспринимал всерьез, искренне считая его шутом гороховым и местечковым Жириновским.

Просто по степени подтасовок, фальсификаций и использования административного ресурса кампания 1996 года не имела себе равных. Это были первые в новой России выборы с заранее определенным результатом. (Кажется, Сталину приписывается фраза насчет того, что главное не выиграть выборы, а правильно их подсчитать.)

Между прочим, понимали это все – и главный ельцинский оппонент в первую очередь. Но почему-то лидер КПРФ подобному безобразию не только не противился, а напротив даже, полностью принимал шулер– ские правила игры; то есть он садился за карточный стол, заведомо зная, что его облапошат, но никакого возмущения и не думал выказывать; в лучшем случае – неслышно бурчал себе что-то под нос.

Если бы в октябре 1917-го Зюганов возглавлял штаб вооруженного восстания, большевики не сумели бы взять не то что Зимний дворец, а даже какую-нибудь плевую почтовую станцию на окраине Питера.

Этот бесцветный, абсолютно серый уроженец орловской деревни Мымрино, кажется, органически был лишен воли к победе. По-моему, он боялся выиграть выборы сильнее, нежели Ельцин их проиграть.

История Геннадия Зюганова – предмет отдельного разговора; компартию он возглавил абсолютно случайно, дуриком. (В старое время Зюганов ни за что не поднялся бы выше кресла зам. зав. сектором ЦК КПСС.)

Мне, вообще, кажется, что именно по этой причине Зюганов и был определен на роль коммунистического вождя; для Кремля он не представлял ни малейшей опасности, даже наоборот.

В октябре 1993-го, когда судьба ельцинского режима повисла на волоске, именно Зюганов сделал все возможное для провала восстания. Как только в Белом доме запахло порохом, он мгновенно бежал с поля боя. После чего выступил… на государственном телевидении и призвал граждан уходить из дома правительства, дабы не доводить дело до греха. (С тем же успехом, в октябре 1917-го Ленин во имя спокойствия и порядка мог бы очистить Смольный от красногвардейцев и матросни.) За это Кремль милостиво позволил КПРФ избраться в Госдуму и официально монополизировать право выступать от имени оппозиции.

Максимум, на что был способен Зюганов, – это произносить громкие речи и махать кулаками на митингах и демонстрациях; но едва доходило до дела, он разом бледнел, терялся и начинал демонстрировать удивительный для пламенного борца конформизм.

Осознавали ли это Ельцин и его окружение? Без сомнения. Еще весной 1996-го лидеры КПРФ по собственной инициативе вступили в переговоры с Кремлем и даже нижайше просили организовать тайную встречу Зюганова с Ельциным.

Основной канал связи был установлен между Коржаковым и главным идеологом компартии Виктором Зоркальцевым; причем, как позднее вспоминал генерал, прямо с порога он объявил секретарю ЦК КПРФ, что власть они им ни за что не отдадут, давайте договариваться по-хорошему, вплоть до дележки министерских портфелей. Но ни Зоркальцев, ни Зюганов в ответ на это даже не подумали возмутиться. Воспитанные в духе марксистко-ленинского материализма, журавлю в небе они предпочитали синицу в руках; одно время в Кремле даже всерьез обсуждалась возможность назначения Зюганова премьер-министром.

После того как 17 марта по команде Ельцина здание Госдумы блокировала ФСО, прекратив доступ депутатов внутрь (последней каплей президентского терпения стала отмена Думой ратификации Беловежских соглашений) коммунисты окончательно поняли, что миндальничать с ними больше не собираются.

Следующим шагом должен был стать запрет компартии и разгон парламента. Президент начал ставить уже боевые задачи силовикам, были подготовлены проекты надлежащих указов, но этого не потребовалось. Оппозиция сдалась без боя.

После теплых думских кабинетов, сытных пайков и сладкой ирак-ской нефти (мало кто знает, что подконтрольный КПРФ Фонд дружбы с арабскими странами имел самую большую в России квоту на продажу иракского «черного золота» – 125 миллионов бареллей), переходить на осадное положение, подаваться в леса, сколачивать партизанские отряды коммунистам как-то совсем не хотелось.

В карточных играх есть такой термин – «держать за болвана». Так вот – Зюганов на выборах-1996 выступал в роли подобного «болвана». Он походил на дрессированную змею с вырванными ядовитыми зубами, которую возят по провинциальным циркам, вытаскивая на потеху залу из нафталинового мешка.

На другой же день после первого тура выборов журналисты спросили одного из вождей компартии Виктора Илюхина: правда ли, что Ельцин набрал не 35, а всего 27 процентов голосов? А Илюхин – в ответ: да, «определенной информацией, что Геннадий Андреевич на четыре процента получил больше голосов, чем Борис Николаевич», КПРФ располагает, «но я еще раз подчеркиваю: это – слухи».

Ну не бред ли? Повсеместно идут вбросы, на всю катушку включен административный ресурс, людей целыми предприятиями заставляют голосовать за Ельцина. А главные его оппоненты мало того, что не пытаются возмутиться, поднять скандал, дойти до Страсбургского суда, так еще и избирателей своих увещевают: это все слухи, будьте бдительны, товарищи, не поддавайтесь провокациям. (Для наглядности лидер КПРФ в самый ответственный момент не нашел ничего умнее, как… уехать на отдых в Сочи.)

Высшим пилотажем штрейкбрехерства стало выступление Зюганова на пресс-конференции сразу же после завершения второго, решающего тура.

Сначала, нахмурив брови, он грозно объявил, что победа Ельцина была достигнута «в результате грубых нарушений избирательного законодательства… в условиях невиданного информационного устрашения… невиданной мобилизации государственных средств и возможностей». И тут же заявил, что оспаривать итоги выборов не будет, ибо «уважает волю избирателей» и даже послал Ельцину поздравительную телеграмму.

А ведь одного только примера Чечни, где, по официальным данным, к урнам пришли 60 % граждан, тогда как в действительности большинство населения выборы напрочь проигнорировало (это признали даже наблюдатели ОБСЕ), было вполне достаточно, чтобы затаскать противника по судам.

Вся борьба Ельцина против угрозы коммунистического реванша была не более чем боем с тенью.

Правда, немедля возникает встречный вопрос: во имя чего тогда объединялись встревоженные олигархи? На какие такие цели тратились миллиарды предвыборных долларов?

Ответ, мне кажется, лежит на поверхности. Президентские выборы являлись самым обычным, просто очень масштабным бизнес-проектом.

Узкая группка бизнесменов, вложившихся в Ельцина, заведомо ставили на безальтернативную лошадь; взамен они получали неслыханную прибыль в виде проданных за бесценок предприятий, максимального благоприятствования и резкого роста своего влияния. Плюс освоенный миллиардный бюджет.

По сути, олигархи подписали с президентом брачный контракт, по которому реальная власть в стране отходила как бы именно к ним. Во главе этой развеселой компании значился, разумеется, Березовский…

Однако на пути у них оставалась еще одна преграда, обойти которую было никак невозможно: Коржаков.

Отношения Березовского с начальником президентской охраны натянулись еще в феврале 1996-го, когда Борис Абрамович помирился с Гусинским.

«Береза прибежал ко мне после Давоса, – вспоминает Коржаков, – стал рассказывать, что договорился обо всем с Гусем, теперь они будут работать вместе. Я, понятно, возмутился: как же так? Ты сначала мне все уши прожужжал, какой он бандит и мерзавец, чуть ли не убить предлагал, а теперь целуешься в десна. В общем, сказал, все, что о нем думаю, и выгнал из кабинета».

Буквально спустя несколько дней та же сцена повторилась и в кабинете первого вице-премьера Сосковца.

И все равно сжигать мосты Березовский не спешил. Как заправский игрок, он выжидал удобного момента, когда следует вскрыться и выложить на стол флэш-рояль. До последнего дня Борис Абрамович продолжал демонстрировать внешне полную лояльность и уважение к президентскому охраннику.

Однако ситуация начала развиваться по совсем неожиданному сценарию. После того как Ельцин поручил СБП проверить все финансовые потоки штаба, Коржаков, точно почуявшая след гончая, встал в стойку.

Особое внимание его подчиненные уделяли главному казначею штаба, зам. министра финансов Герману Кузнецову. 18 июня сотрудники СБП тайно проникли в кузнецовский кабинет в Белом доме, где по их информации хранился избирательный «общак». Увиденное превзошло все ожидания.

«Вскрыв сейф в кабинете № 2-17, мои сотрудники обалдели, – свидетельствует начальник отдела СБП Валерий Стрелецкий. – Внутри, в новеньких банковских целлофановых упаковках лежало 1,5 миллиона долларов наличными. Рядом – документы: заготовки счетов для перевода предвыборных средств в банки на Багамские острова и в прибалтийские филиалы американских банков. Каждый на 5 миллионов долларов. Как явствовало из бумаг, деньги перечислялись за якобы полиграфические и рекламные услуги. Это явная фикция – нигде в мире нет столь высоких цен. В сейфе хранилось пять таких счетов. Плательщики – банки „Российский кредит“, „Альфа“, „Менатеп“, „Онэксим-банк“ – спонсоры предвыборной кампании».

В кабинете Кузнецова была установлена спецтехника, проще говоря – прослушка. Через сутки она сработала. Как потом оказалось, в помещение вошел зам. начальника отдела «Национального резервного банка», член избирательного штаба Борис Лавров.

Поскольку вокруг этих событий, вошедших в историю под именем «коробки из-под „ксерокса“», накручено и наверчено немало – кто из царедворцев какие только головокружительные версии не выдвигал, – полагаю, самым правильным будет обратиться к официальным материалам следствия.

Из объяснения Б. Лаврова:

«19 июня с. г. в ходе встречи с Кузнецовым Г. С. (утром) на Ильинке (в здании Минфина. – Авт.) была достигнута договоренность, что я возьму из сейфа Дмитриева В. А., заместителя начальника департамента иностранных кредитов и внешнего долга, валюту. Получив через секретаря Кузнецова Г. С. Татьяну ключи от кабинета и сейфа Дмитриева В. А., я зашел туда один. Мной была взята сумма в размере 538 850 долларов США… После этого деньги я привез в Белый дом и упаковал 500 000 долларов США в коробку, а 38 850 – в белый конверт».

Долго Лаврову ждать не пришлось. Примерно в 17 часов в кабинете 2-17 появились ходоки: два заместителя гендиректора ОРТ Сергей Лисовский и Аркадий Евстафьев (последний – деталь немаловажная – многие годы работал пресс-секретарем Чубайса).

Из объяснения Б. Лаврова:

«В 17.00, когда я был в кабинете 2-17 один, пришел Евстафьев А. В., который якобы является помощником Чубайса А. Б., с молодым человеком. Мне его представили как Лисовский С… Мною была передана коробка и получена расписка на 500 000… Евстафьев А. В. ушел вместе с посетителем и пообещал вскоре вернуться».

Поскольку кабинет, как уже говорилось, был оборудован спецтехникой, каждый шаг посетителей детально фиксировался. Когда Евстафьев и Лисовский с коробкой наперевес подошли к проходной Белого дома, их уже ждали.

Из рапорта инспектора службы 1-го отдела милиции по охране Дома Правительства майора милиции А. Хачатурова:

«Докладываю, что 19.06.96 г., в 17 часов 20 мин., мною, майором милиции Хачатуровым и ст. лейтенантом милиции Карповым А. Г., были задержаны гражданин Лисовский и сотрудник аппарата Правительства Евстафьев. Гражданин Лисовский пытался вынести через КПП № 2 коробку с надписью Xerox, перевязанную белым шпагатом. На просьбу предъявить материальный пропуск на вынос имущества, гражданин Лисовский ответил отказом, и на последующую просьбу предъявить содержимое коробки так же поступил категорический отказ. Сотрудник аппарата Правительства Евстафьев сопровождал гражданина Лисовского и пытался вмешаться в наши действия».

Из объяснения старшего лейтенанта милиции А. Карпова:

«При осмотре содержимого коробки в присутствии понятого были обнаружены плотные пачки американских долларов. Граждане Евстафьев и Лисовский, а также коробка с долларами были переданы нами сотрудникам Главного управления охраны».

Остальное было уже делом техники. Банкир Лавров, оставшийся в кузнецовском кабинете, с ходу признался, что передал деньги Евстафьеву с Лисовским и даже выложил на стол их расписку. Под давлением улик раскололся и сам Лисовский, показав, что деньги «должны были пойти в оплату артистов» в рамках концертов «Голосуй или проиграешь».

Евстафьев, правда, упорствовал (он-де случайно встретил Лисовского в Белом доме, и откуда взялись деньги, не знает вовсе), но сути это уже не меняло. Изъятые доллары, вкупе с распиской, объяснениями задержанных и аудиозаписями их переговоров легли в основу уголовного дела, которое ФСБ возбудила тем же вечером…

Впоследствии Коржакова будут обвинять в том, что, задерживая «коробейников», он хотел сорвать выборы и чуть ли не готовил вооруженный путч.

(На пресс-конференции, экстренно собранной поутру, Чубайс прямо объявил, что «арест Евстафьева и Лисовского это лишь первый шаг. Следом за этим должны были последовать силовые решения в отношении ключевых деятелей штаба Ельцина».

По версии же Дьяченко и Юмашева, озвученной ими в узком кругу, Коржаков и вовсе собирался отстранить президента, объявив его сумасшедшим.)

Тезис довольно сомнительный. Если б оно было так, на проходной Белого дома Евстафьева с Лисовским поджидали бы не люди в штатском, а съемочные телегруппы и следственная бригада, и уже через час-полтора в ОРТ, доме приемов «ЛогоВАЗа» и других примечательных местах полным ходом уже шли обыски; будьте уверены – нашлось бы там немало интересного.

Но в том-то и закавыка, что ни Коржаков, ни Барсуков не собирались раздувать из этой истории шума. Все, чего они хотели – предъявить президенту конкретные доказательства масштабного воровства предвыборного бюджета.

Прокурорский «важняк» Георгий Чуглазов, в чьем производстве потом находилось дело о «коробке», возмущался даже такой несознательностью генералов:

«Спецслужбы проводили слуховой контроль не для последующего привлечения к уголовной ответственности лиц, которых держали под „колпаком“, а для того, чтобы собрать компромат на неугодных членов Совета предвыборной кампании и предоставить его руководству страны… Для них было главным: задержать курьеров, доложить выше».

Теперь это вынужден признавать и сам Чубайс. Год назад в интервью журналистам он наконец сознался:

«Я не думаю, что он (Коржаков. – Авт.) хотел сорвать второй тур… Задерживая Евстафьева и Лисовского, он рассчитывал выправить ситуацию в свою пользу – продемонстрировать президенту, что только на него и его команду Борис Николаевич может опереться, а все другие, кто работает в штабе, – жулики и воры».

Еще более смачно расписывает цинизм интриги его соратник и один из участников ночного сопротивления Альфред Кох. Свои полночные эмоции Кох воспроизводит следующим образом: «В голове – какой переворот? Боже мой, какая чушь! А потом мысль – все правильно. Содержание не имеет значения. Главное – жуть нагнать. Эти шопенгауэры в погонах должны услышать то, что они ни в коем случае не предполагали услышать».

Факт задержания штабных курьеров спецслужбы держали в секрете. Утечка произошла совершенно случайно – вовсе не от них; оставшаяся за воротами Белого дома охрана Лисовского узрела на КПП какую-то возню. Прошел час, второй, третий, но хозяин из здания почему-то не выходил. Телефоны его молчали.

Взволнованная охрана звонит другому рекламному магнату, Михаилу Лесину, будущему министру печати. Тот – еще одному активисту, Игорю Шабдурасулову.

В своей последней книге Ельцин утверждает, будто его дочь Татьяна узнала о задержании «коробейников» от Юмашева. Это очередная и явно неслучайная историческая подтасовка: первым сообщил ей о случившемся именно Березовский.

События той тревожной июньской ночи можно воспроизвести сегодня буквально по минутам; установленная в доме приемов «ЛогоВАЗа» спецтехника зафиксировала все телефонные разговоры, которые вели из клуба лидеры сопротивления.

Шабдурасулов: Скажи, пожалуйста, ты ничего не слышал по поводу Лисовского?

Березовский: А что такое?

Шабдурасулов: Мне Миша позвонил Лесин. Что вроде как у него есть какой-то слух, что его арестовали.

Березовский(ошарашенно): Нет. Ничего не слышал… Одну секунду подожди… (кому-то в сторону): Шабдурасулов звонит. Есть информация, что арестовали Лисовского. (Шабдурасулову): Это Лесин сказал?

Шабдурасулов: Но он это как слух сказал. Я сегодня с Сергеем говорил неоднократно, в первой половине дня. Потом мне сказали, что он приболел и уехал домой с температурой. Вот все, что я знаю.

Березовский: Все, понял.

Шабдурасулов: Нету других возможностей проверить?

Березовский: Сейчас проверю, Игорь, спасибо большое за информацию.

Шабдурасулов: Ты еще в клубе будешь?

Березовский: Да, в клубе буду.

Шабдурасулов: Я тогда подъеду, может быть.

«Сразу после звонка Шабдурасулова, – свидетельствует очевидец этих исторических событий Сергей Соколов, глава „Атолла“, – в клубе началось судорожное движение. Вскоре подъехали Шабдурасулов, Чубайс, Гусинский, Кох, после телеведущий Киселев, Немцов. Все находились на взводе. Тут же бросились звонить Татьяне: на нее была теперь вся надежда…»

Березовский: Танечка, добрый вечер.

Дьяченко: Да, здрасти.

Березовский: Тань, у нас такая информация есть… мы тут сидим: Володя Гусинский, Чубайс, Малашенко… Что Лисовского арестовали.

Дьяченко(испуганно): Да вы что!

Березовский: Тань, дело принимает совсем другой оборот. Мы сейчас подтягиваем сюда камеры НТВ. Сюда едет тоже Бадри (Б. Патарцикашвили, компаньон Березовского. – Авт.). Мы сейчас подтягиваем камеры на всякий случай. Чтобы было понятно, что будет происходить.

Дьяченко: Где? Куда подтягиваете?

Березовский: Ну, сюда, где мы сейчас находимся. В клубе.

Дьяченко(умоляюще): Борис Абрамович, ну, это точно?

Березовский: Давай сделаем так. Если это точно, я постараюсь, если будет работать еще связь, тебе позвонить.

Дьяченко: А вы где, вообще, находитесь?

Березовский: В клубе! В клубе!

Дьяченко: Мне это все очень сильно не нравится. А это не провоцирует кто-то?

Березовский(раздраженно): Подождите. Еще раз! Позвонил Игорь Шабдурасулов и дал эту информацию.

Дьяченко: А не провоцирует кто-нибудь вас?

Березовский: Провоцировать могут только Александр Васильевич и Михаил Иванович (Коржаков и Барсуков. – Авт.), больше никто. Мы других не знаем.

Дьяченко: Ну, они.

Березовский: Они? А что мы должны ждать, пока всех, что ли, арестуют? Как вы считаете, Тань?.. Сейчас я Володе (Гусинскому – Авт.) передам трубку, одну секундочку.

Гусинский: Танечка, вы не расстраивайтесь. Пока ситуация очень напряженная. Пришла информация, что как бы задержали Лисовского.

Дьяченко: А вы уверены, что это правда?

Гусинский: Сейчас будем выяснять. Здесь, вообще, море левых машин стоит снаружи, поэтому все достаточно нервничают… Танюш, я даю Боре…

Дьяченко: Борис Абрамович, может быть, напрасна эта информация по поводу там выборов про Федорова (президент НФС. – Авт.)…

Березовский: Не понял? Какая информация?

Дьяченко: Что он отказался финансировать там кого-то.

Березовский: Кто-кто-кто?

Дьяченко: Федоров.

Березовский: Одну секундочку. А где был комментарий?

Дьяченко: Вот сейчас было в 10 часов на НТВ.

Березовский: Ну, извините, Тань, я этим процессом абсолютно не управляю. Просто не управляю… одну секунду, я Игоря дам.

Дьяченко: Игорь, добрый вечер.

Малашенко: Добрый.

Дьяченко: Может быть, это все провокация?

Малашенко: А что происходит? Что провокация?

Дьяченко: Ну, я не знаю. Как-то толкают на такое обострение.

Малашенко(издевательски): Обострение где, в Чечне?

Дьяченко: В какой Чечне! Здесь, в Москве. Сейчас по НТВ сказали, что Федоров отказался финансировать предвыборную кампанию…

Малашенко: Тань, ну вам же Борис Абрамович как раз говорит, что довольно серьезная ситуация.

Дьяченко(виновато): Я понимаю.

Малашенко: Ну. Так в чем вопрос?

Дьяченко(ученически): Что вот специально толкают вот на такие действия.

Малашенко: Тань, ну, наверное, толкают… Вот арестован Лисовский. Чего мы еще должны дождаться?

Дьяченко: Может, это еще не правда?

Малашенко: Ну, может быть, конечно… (Березовскому): На, поговори, я уже не могу.

(Трубку берет Березовский.)

Березовский: Танюш, я думаю, что подъезжать… Я не знаю, нужно или нет. Давайте мы все-таки выясним до конца все это. Пока я просто сообщаю ту информацию, которой владеем мы. Это первое. Ну, и на всякий случай мы подтягиваем сюда СМИ, чтобы, если что-то будет происходить, это уже было все, как у взрослых. Но, конечно, никакой истерики, ничего не будет, если будет опровергнут слух, что Лисовский арестован, другое. Ну, они, действительно, его арестовали, больше ждать совершенно нечего.

Дьяченко: Ну а вы узнать это можете?

Березовский: Мы сейчас и пытаемся узнать. Сейчас Игорь Шабдурасулов подъедет сюда.

Дьяченко: Борис Абрамович, вы можете мне позвонить?

Березовский: Тань, давай, будем все время на связи. Ты по мобильному или дома тоже?

Дьяченко: Я в «Президент-отеле».

Березовский: Отлично! Прежде, чем будешь уезжать, позвони сюда… Мы в клубе.

Дьяченко: Борис Абрамович, ну, я вас умоляю.

Березовский: Тань, ты не волнуйся, никаких действий опрометчивых не будет.

Оставим в стороне пренебрежительно-насмешливый тон, которым беседуют с президентской дочкой олигархи; в конце концов, может быть, подобное обхождение ей приходилось по вкусу.

Гораздо сильнее интересуют нас иные обстоятельства.

«Здесь, вообще, море левых машин стоит снаружи, поэтому все достаточно нервничают…» – взволнованно говорит Гусинский.

Эту довольно расхожую версию – будто спецслужбы во главе с Коржаковым чуть ли не шли уже на приступ дома приемов «ЛогоВАЗа» – можно обнаружить и в последних мемуарах Ельцина.

«Таня поехала, уже около часа ночи, в офис „ЛогоВАЗа“, где собрались большинство членов аналитической группы и просто сочувствующие – Немцов, Гусинский, журналисты, телевизионщики. Охрана сообщила, что на крышах дежурят снайперы, а вокруг здания – сотрудники спецслужб. Всем казалось, что Коржаков и Барсуков никого оттуда не выпустят.

Таня сидела там до пяти утра, пила кофе, успокаивала всех: не бойтесь. И она была права. Ни арест, ни какая-либо провокация были невозможны, пока в офисе находилась она…»

От президентского рассказа натурально прошибает слезу. Хрупкая, миловидная барышня своей грудью защитила демократию от происков фашиствующих генералов (красно-коричневых, как назовет их вскорости Березовский).

Между тем руководитель «Атолла» Сергей Соколов, сиречь той самой охраны, которая, по уверению Ельцина, «сообщила, что на крышах дежурят снайперы», камня на камне не оставляет от этой героической саги.

«Березовский специально нагнетал обстановку. Он приказал мне привести охрану в повышенную боевую готовность. Я расставил по периметру человек пятнадцать с помповыми ружьями. Подогнал к клубу наши машины.

В действительности и он, и я прекрасно понимали, что никто арестовывать нас не собирается. Это был элементарный спектакль, устроенный персонально для Дьяченко. Когда Татьяна вскоре приехала в клуб, он подводил ее к окнам, нагонял жути: смотри, вот уже люди в камуфляже, вот машины с антеннами, нас собираются брать. Но это ведь были мои люди и мои машины!..»

Поставленная Березовским антреприза произвела нужный эффект. Впечатлительная царевна воочию узрела, до какой низости опустились ее недавние друзья.

Березовский же лишь продолжал нагнетать обстановку. Профессиональный математик, он мгновенно просчитал всю комбинацию; карта сама шла к нему в руки.

Слово Сергею Соколову:

«Я слишком хорошо знал Березовского, чтобы не увидеть: на самом деле внутренне он даже торжествовал. Борис Абрамович мгновенно оценил, что для него это выигрышная ситуация, шанс нахлобучить, наконец, Коржакова, потому что, в противном случае, он так и останется просто Борей, часами просиживающим в коржаковской приемной. Это была битва не за Ельцина, а за доступ к нему.

Коробка из-под «ксерокса» – это ведь мизер. Деньги возились ежедневно; я сам видел, как их грузили коробками из-под телевизоров.

И вот я гляжу на Березовского и чувствую: у него в глазах нет испуга. Наоборот даже, азарт, как при игре на мизере. И он произносит фразу, смысл которой из присутствующих понял, наверное, я один. «Ситуация-то блестящая, – говорит Боря. – Если мы сейчас ее разрулим, то сможем точно победить». Все подумали, что он имеет в виду победу на выборах. Но я-то понимал: речь идет совсем о другой победе – в борьбе за тело».

Расчет Березовского строился на опережение; на то, что Коржаков с Барсуковым раньше времени не станут придавать скандал огласке, боясь навредить президенту. Но в информационной войне побеждает не тот, кто прав, а тот, кто выстреливает первым.

Малашенко: Пять часов назад были задержаны Лисовский, правая рука Чубайса, Евстафьев и еще один человек из правительства. Насколько я понимаю, они сейчас содержатся под арестом, идет допрос на 3 этаже Белого дома, где расположена служба безопасности. Вот здесь сейчас сидят Березовский, Гусинский, Чубайс и еще несколько достойных людей, которые поднимают шухер по полной отвязке. Ну, премьер уже в курсе. Остальное понятно, да? Сейчас должны разбудить президента.

НТВ: Разбудить?

Малашенко: Разбудить. Ну, он у нас рано ложится спать, как известно. Значит, до тех пор, пока это не произошло, я хочу следующего. Чтобы они вышли в эфир. Я тебе скажу. Возможно, надо анонсировать, что будет экстренное сообщение в час.

НТВ: В час?

Малашенко: Возможно, в час или во сколько-то. Ты им скажешь. Они никуда не уходят. Ты предупредишь выпуск. Мы в любой момент должны быть готовы прервать программу экстренным сообщением.

Малашенко: Кирилл, это Малашенко.

Кирилл: Записываю.

Малашенко: Текст такой. По нашей информации, вчерашнее заявление генерала Лебедя о существовании заговора ГКЧП-3 получило неожиданное подтверждение и продолжение. Сегодня по личному указанию руководителя ФСБ Михаила Барсукова и руководителя Службы безопасности президента генерала Коржакова были задержаны двое из ведущих сотрудников предвыборной кампании Ельцина: Сергей Лисовский, осуществлявший широко известный проект «Голосуй или проиграешь» и Аркадий Евстафьев, правая рука Аркадия Чубайса, одного из руководителей предвыборного штаба Бориса Ельцина.

Кирилл: Угу.

Малашенко: Очевидно, что данная акция направлена на развал предвыборной кампании Бориса Ельцина и ставит своей целью отмену президентских выборов в России, о необходимости чего, как известно, публично заявлял Александр Коржаков 1 мая сего года.

Кирилл: Угу.

Малашенко: Следите за нашими информационными выпусками. По мере того, как мы будем получать новую информацию, мы немедленно будем знакомить с ней наших телезрителей.

Кирилл: Хорошо.

Патаркацишвили: Да, Кирилл. Тебе рассказал Боря все?

Игнатьев: Да, рассказал. Что делать с камерой?

Патаркацишвили: Пока пусть сидит. Этот, как его, Костя с тобой?

Игнатьев: Нет, он дома. Но он на связи.

Патаркацишвили: Кирилл, скажи, пожалуйста, существуют варианты, что нас не будет обслуживать бригада ТТЦ (телевизионно-технического центра. – Авт.), чтобы мы выходили в эфир.

Игнатьев: Найдем варианты.

Патаркацишвили: Надо находить обязательно варианты и к этому готовиться…

Игнатьев: На утро, да?

Патаркацишвили: Вообще, всю ночь.

Игнатьев: А ночь – какой смысл? Аудитория не работает.

Патаркацишвили: Не на аудиторию работаем, а на конкретных людей.

Игнатьев: Понял.

«Не на аудиторию работаем, а на конкретных людей» – точнее, по-моему, и не скажешь. Весь этот ночной антураж, срочные сообщения на лентах информагентств, экстренные выпуски теленовостей организовывались, оказывается, для одного только зрителя, который давно уже спал тяжелым, старческим сном, не подозревая, какие страсти бушуют в его королевстве.

Заботливая Татьяна настойчиво требует от матери разбудить президента; ее ресурса явно не хватает, чтобы как-то изменить ход событий. Под ее нажимом Наина Иосифовна пытается звонить Коржакову с Барсуковым, но те дипломатично уклоняются от прямых ответов. Коржаков и вовсе перестает отвечать на звонки первой леди.

Выхода нет. Примерно в полночь Наина вынуждена поднять Ельцина с кровати.

Слово генералу Коржакову:

«Мы как раз ехали с Барсуковым в машине. Вдруг звонит телефон: „С вами будет говорит Борис Николаевич“. Голос у президента был заспанный. „Ну, что там у вас происходит?“. Я доложил, что ничего страшного не случилось, действуем согласно его указаниям. Готовы хоть сейчас доложить обо всем. „Приезжайте к восьми“, – недовольно сказал Ельцин и повесил трубку».

Для вождей Сопротивления – это был почти провал. Теперь время работало уже против них. Нужно было срочно подключать к ситуации какую-то весомую политическую фигуру, способную взять на себя ключевую роль и обеспечить перелом.

Весь вопрос: кого? Никто из собравшихся в доме приемов на эту роль не годился; в самом деле – не Чубайса же, ненавидимого всей страной, следовало выводить на телеэкран. Премьер Черномырдин предусмотрительно сохранял нейтралитет; он не знал еще, как повернется дело, и понапрасну рисковать не желал, поэтому сразу же уехал на дачу, сказавшись больным. На генпрокурора и министра МВД влияния Березовский с Чубайсом не имели.

Решение возникло внезапно: Лебедь. Как раз накануне Ельцин назначил его секретарем Совбеза; это была плата за лояльность во втором туре выборов.

Именно харизматичный Лебедь, по замыслу Березовского, и должен был стать избавителем отечества от новоявленного ГКЧП.

Однако найти генерала они не могут. К поискам вынуждены подключиться даже супруга и дочь президента.

Н. Ельцина: Ну, у него только мобильный.

Т. Дьяченко: У кого?

Н. Ельцина: У Лебедя.

Т. Дьяченко: Ну, пусть на мобильный.

Н. Ельцина: Он на мобильный не отвечает. Меня с ним не соединили.

Т. Дьяченко: Он что, в лесу, что ли, ночует?

Н. Ельцина: Я квартирного его не знаю… У него, наверное, и нет квартиры.

Т. Дьяченко: Мам, ну такого не может быть!

Н. Ельцина: Сейчас я спрошу… Мобильный 968-67-92.

Т. Дьяченко: Мам, ну если он не отвечает, он по какому-то другому телефону.

Н. Ельцина(в сторону): Скажите, а квартирного нет Лебедя?

А городского номера? Приемная не знает, да? (Дьяченко): Они не знают.

Т. Дьяченко: Ну как это так, если надо с ним связаться! Такого не может быть! Мам, тебе не кажется странным, что спецкоммутатор не может найти секретаря Совета безопасности?

Н. Ельцина: Я телефон приемной возьму тогда.

Т. Дьяченко: Возьми телефон приемной. Они могут туда позвонить? (Ельцина долго пытается объясниться с телефонисткой).

Н. Ельцина: Таня, вот телефон приемной. 206-35-96.

Т. Дьяченко: Сейчас, минуточку. (В сторону): У вас нет ручки?

Н. Ельцина: Таня, может быть, ты еще позвонишь Михаил Иванычу (Барсукову. – Авт.)?

Т. Дьяченко (раздраженно): Мама, это бесполезно, понимаешь.

У папы единственная возможность, чтобы выиграть выборы – это уволить их обоих. Мам, ты понимаешь! И на самом деле это и для страны будет лучше, потому что так невозможно. Я на этих выборах насмотрелась. Решает все один только человек, так нельзя. Еще, ладно бы, был какой-то супер. Ну ужасно это. Ты понимаешь!

Н. Ельцина: Я не понимаю этого человека тоже. С «Мостом» тогда накрутили.

Т. Дьяченко: Мам, у папы выход только один!

Н. Ельцина: Да.

Т. Дьяченко: Значит, постарайся его убедить в этом, и ничего страшного в этом нет.

Н. Ельцина: Кого убедить?

Т. Дьяченко: Папу.

Н. Ельцина: Ну я же не могу.

Т. Дьяченко: Почему?

Н. Ельцина (бесхитростно):Он ругается.

Т. Дьяченко: Мама! Иначе другого выхода у него нет. Ему там уже накрутили вот на этих ребят. Видишь, как он мне сказал. Подготовили его. Специально подготовили!

Н. Ельцина: А может…

Т. Дьяченко(закипая): Мам, только вот не надо этого. Я кампанией этой занимаюсь не два дня и не неделю даже. Я все это вижу на протяжении месяца. Да как он (Барсуков. – Авт.) смел мне такое говорить: вы что, хотите быть причастны к этому делу? Запугивание прямое. Чубайсу говорит: никого не знаю. Черномырдину говорит: да, Лисовского задержали. Ну как так!

Н. Ельцина: Черномырдину? А вы звонили?

Т. Дьяченко: Звонили.

Н. Ельцина: И что?

Т. Дьяченко: Ну ему же Михаил Иванович и Александр Васильевичне указ. И сейчас у папы блестящий просто выход уволить их обоих.

И тогда мы выборы выигрываем… Значит, Леша там где? Дай емутрубочку.

Н. Ельцина: А что, это самое…

Т. Дьяченко: Мам, ладно, дай Леше трубку… (Трубку берет ее муж Л. Дьяченко) Леш, папа заснул?

Л. Дьяченко: Да. У него приступ.

Т. Дьяченко: Значит, Леш, когда утром папа придет в себя…

Л. Дьяченко: Я буду ждать этого момента, я спать не буду.

Т. Дьяченко: Значит, ты жди этот момент и нужно сказать, что это будет лучше и для него и для страны, если он уволит обоих, и ничего страшного в этом нет. Его подготовили. Ты видишь, как он мне сказал. Его подготовили!

Л. Дьяченко: Он в курсе, я же тебе говорил.

Т. Дьяченко: Леш, его подготовили. Так вот надо ему сказать, что это специально сделали.

Л. Дьяченко: А что тебе ЧВС (Черномырдин. – Авт.) сказал?

Т. Дьяченко: А что ЧВС? Он не руководит ни Михаилом Ивановичем, ни Александром Васильевичем.

Л. Дьяченко: У него Куликов (министр МВД. – Авт.) есть.

Т. Дьяченко: Леш! Скажи, пожалуйста, папе и все, что ты думаешь и про того, и про другого, и про Шамиля (Тарпищева. – Авт.). Вот они где!

Л. Дьяченко: Они меня грохнут!

Т. Дьяченко: Леш, я тебя прошу. У папы это единственный выход, иначе кампанию мы проигрываем… Немцов, там все: устали все от этих людей, они правят страной, а не он.

Л. Дьяченко: Валюшку (Юмашева. – Авт.) отстранили?

Т. Дьяченко: Не знаю, Валюшка там выехать не может.

Л. Дьяченко(встревоженно): Выехать не может?.. Лебедя не нашли? Может, мне через Панскова поискать?

Т. Дьяченко: Поищи, чтобы мне на мобильный позвонил.

Л. Дьяченко: Мне сейчас могут телефон перекрыть.

Т. Дьяченко: Звони-звони. Пока.

Можно только посочувствовать Ельцину; родная, любимая дочь, услышав от мужа, что у отца приступ, не думает даже всполошиться. «Значит, Леш, когда папа придет в себя», – деловым тоном приказывает она супругу.

Больше о здоровье отца ни слова.

Совсем другое интересует ее в эти минуты: Дьяченко тоже больна, только иным – жаждой власти.

Если сравнить этот ее разговор и предыдущий, с Березовским и Гусинским, разница видна невооруженным глазом; небо и земля. Куда исчезли былые сомнения, тревоги? Принцесса точно зомбирована уже: чуть ли не дословно транслирует она теперь чужие мысли и выражения.

Тем временем генерала Лебедя все-таки удается найти. Это происходит уже после того, как трансляция НТВ прервана экстренным выпуском новостей и телеведущий Киселев объявляет о попытке государственного переворота и аресте ведущих членов избирательного штаба.

Теперь требуется, чтобы секретарь Совбеза Лебедь публично подтвердил эту придуманную Березовским, Гусинским и Чубайсом страшилку.

Чубайс: Мы дали информационное сообщение по НТВ и по ОРТ. Вы их не видели?

Лебедь: Я их не видел.

Чубайс: Я понял. Ну, видимо, в эту ночь отдохнуть не удастся.

В сообщении было сказано о том, что сегодня подтвердились слова, сказанные Лебедем, по поводу опасности ГКЧП-3. Стало известно, что Барсуков и Коржаков предприняли новую попытку помешать второму этапу выборов, реализуя эту самую стратегию, о которой Коржаков заявил публично. В рамках этой стратегии было арестовано два человека, ключевые сотрудники штаба Ельцина, правая рука Чубайса. Вот, собственно, пока все, что мы сделали на сегодня. Следующие наши действия… Ну, у нас единственное оружие – это публичность, иначе непонятно, где мы будем через час находиться. Исходя из этого, мы разворачиваем дальше следующую информационную волну. Будем давать интервью и где-то к утру будем давать пресс-конференцию. Наша задача добиться отставки, позорной отставки обоих мерзавцев, и того и другого. Я рассчитываю на то, что это должно произойти. Вот, собственно, и весь расклад. Последняя деталь. Здесь с нами находится Татьяна Борисовна, которая полностью разделяет все наше беспокойство. Вот такая картина, Александр Иванович.

Лебедь: В отношении войск, сил, средств кто-нибудь привлекался?

Чубайс: Нет, мы размышляли об этом, думали выйти на Колесникова (начальника Генштаба. – Авт.), но решили, что это излишне. На наш взгляд, это, пожалуй, перебор. Я откровенно вам скажу, что я понимаю стратегию этих ребят таким образом. Они просто исходили из того, что все будет тихо, что они тихо арестуют двух-трех ключевых людей, что тем самым они заткнут нам рот. Исходя из этого, мы замолчим и будем делать то, что им требуется. Они берут в руки контроль над ситуацией, и все. Я не думаю, что тут какие-то предполагались масштабные силовые действия, честно говоря, это мне кажется маловероятно. Поэтому мы не выходили на министерство обороны, вообще, как, впрочем, и на министерство внутренних дел.

Лебедь: Ни один, ни другой министр ничего не знают?

Чубайс: Ну, по крайней мере, мы им информации не давали. Я думаю, что, скорее всего, ни тот ни другой ничего не знают. Я предполагаю, что реально руководит процессом Олег Николаевич Сосковец, хотя он пока себя никак не обнаружил. Я думаю, что вот эта тройка как бы и идеолог там, как обычно, Георгий Георгиевич Рогозин (зам. начальника СБП. – Авт.) основной. Я думаю, что они вчетвером генерируют идеи и пытаются их реализовать. Откровенно говоря, я полагаю, что наиболее вероятный сценарий сейчас для них это где-то в течение часа-двух отпустить Лисовского и Евстафьева. А завтра утром заявить, что вообще непонятно о чем идет речь, какой-то мелкий инцидент, малозначимый, недостойный, вообще, предметного разговора. По-видимому, вот такой будет их стратегия. Она не удастся в силу той информационной волны, которую вы уже видели по двум каналам. Информация пошла дальше по «Интерфаксу» и по «ИТАР-ТАСС». Сейчас об этом знает, несомненно, весь мир. Это абсолютно однозначно. Это будет, конечно, новость № 1 для всего мира для сегодняшнего утра.

Лебедь: Давайте так договоримся. Сейчас я отдам некие указания прямо по телефону. Вызову транспорт. И нахожусь с вами на связи с возможностью выехать. К Борису, да?

Чубайс: Вы далеко от Москвы?

Лебедь: Нет, я в Москве.

Чубайс: Тогда проще. Теперь еще один, технический вопрос: вам кабинет успели дать?

Лебедь: Ничего мне не успели дать. В том-то и дело. Он предупредил, чтобы не травмировать его друга Олега Ивановича (Лобова. – Авт.), не влазить в Совбез, до тех пор, пока официально меня не представят.

Чубайс: Это корректно… Сейчас ключевой вопрос – это связь. Она беспокоит, потому что часа три вас искали. Сейчас связь есть, уже легче. Мне кажется… Ну, Александр Иванович, естественно решение принимать вам… Мне кажется, было бы правильно, если б вы вышли на связь с этими друзьями и предложили им доложить о ситуации по полной форме, как это и положено.

Лебедь: Я именно это и собираюсь делать.

Вскоре Лебедь озвучит искомое заявление, для пущей наглядности прямо на Красной площади: про попытку путча и срыва выборов.

(«Любой мятеж будет подавлен и подавлен предельно жестоко, – прорычал он, насупив брови. – Тот, кто хочет ввергнуть страну в пучину кровавого хаоса, не заслуживает ни малейшей жалости».)

Кроме того, на правах секретаря Совбеза Лебедь начинает обзванивать силовиков, выясняя, что все же случилось; вырисовывающаяся картина никак не укладывается в генеральском сознании.

Лебедь: Я с Куликовым здесь проговорил некие действия, на всякий случай. Трофимова (зам. директора ФСБ, курировавший ход операции. – Авт.), я так понял, нету?

Чубайс: Нет. Третий человек все еще в Белом доме, и продолжается его допрос.

Лебедь: Как его фамилия?

Чубайс: Лавров. Мы почти точно знаем коридоры, где он находятся. Это комната 310–316, на третьем этаже, там они всех допрашивают. Со стороны второго подъезда. И, в общем, это такая тяжелая составляющая, потому что он всеми финансовыми схемами владеет, всем, что проходило через нас, через меня. Так что это такая серьезная штука.

Лебедь: Это серьезная штука. Но почему начальник охраны президента срывает президентскую кампанию, не очень понятно?

Чубайс: Да понятно, Александр Иванович, понятно.

Лебедь: Это тот случай, когда в классике: и ты, Брут, продался большевикам.

Чубайс(смеется): Примерно так… Да нет, ему просто ясно, что в рамках нормального сценария места у него не остается, а место у него появляется только в рамках военного сценария переворота. Да и с головой не очень. В общем, мы на пресс-конференции сейчас вопрос будем ставить жестко. Мы на десять ее назначили. Президент должен завершить обновление своей команды, начатое назначением Лебедя, и немедленно принять решение по увольнению Коржакова – Барсукова. Тут середины уже быть не может, и позиция у нас будет такая, однозначная. Ждем до десяти, если позовет, поедем к нему, если не позовет, поедем прямо на пресс-конференцию. Сейчас как бы сосредоточиться на вытягивании этого человека третьего.

Дело оставалось за малым: окончательно обработать главного телезрителя страны, дабы поутру, прежде чем поедет он в Кремль, на встречу с Коржаковым и Барсуковым, в его сознании четко улеглась нужная олигархам схема.

Всю ночь Татьяна звонила матери: то плакала и стенала, то, напротив, ругалась и блажила. Она знала, как обращаться с первой леди, и Наина, которая поначалу возмущалась поднятым скандалом, в итоге полностью перешла на сторону дочки и ее достопочтимых друзей.

Ельцина(отчитывает): Подожди, а что они, не могли потерпеть до утра? Вы что там, выяснили все? Зачем сразу давать такое сообщение по телеканалам. Народ на ушах стоит! Они что, не понимают? Какой переворот! Мало ли, задержали до выяснения. Зачем такую шумиху поднимать по телевидению.

Дьяченко: Мам, а скажи, пожалуйста, зачем задержали?

Ельцина: Слушай, мало ли задержали кого, зачем сразу говорить по телевидению такие вещи.

Дьяченко: Мама, это единственная защита. Другого ничего нет. Найти на людей какую-то управу, ну, хоть чуть-чуть, чтоб они испугались.

Ельцина: Какое пугаться-то. Кто пугается, скажи?

Дьяченко: Ты понимаешь, что другого выхода нет… Выход только один!

Ельцина: Лена… Таня, это наоборот нагнетает обстановку. Папа отвернется, и все отвернутся. Ну, до выяснения, до утра можно подождать, неужели сразу делать такие сообщения.

Дьяченко: Мамочка, это правильно. Это сделано все совершенно правильно. Поверь, другого выхода нет.

Ельцина: Да какой выход! Утром отпустят этих людей. Зачем это!

Дьяченко: Мама, они специально это сделали. А завтра они папе скажут: видите, мы-то ничего такого не делали, а товарищи забываются.

Ельцина: Они скажут папе: мы просто задержали проверить, а по телевидению уже дали такую информацию. И правильно Барсуков говорит: это Березовский все делал, а я при чем.

Дьяченко: Мам, ну вот не надо этого. Я на эту кампанию насмотрелась, как они что делают.

Ельцина: Ты пойми, что таких вещей для народа нельзя делать.

Дьяченко: Вот для народа, для народа это как раз очень хорошо. И папа после этого должен их снять. Это единственный для папы путь победить на выборах, потому что вся страна уже устала жить под властью Александра Васильевича.

Ельцина: Папа их убирать не будет.

Дьяченко: Почему?

Ельцина: Я не знаю.

Дьяченко: Тогда папа не выиграет выборы, мама. Ты спроси у Леши, он тебе все расскажет.

Ельцина: Просто такие вещи по телевидению нельзя заявлять. Это смех. Ну, вот завтра их отпустят, и что?

Дьяченко: Мам, это детский сад. Другого выхода нет. Ты понимаешь.

Ельцина: Завтра кто-то будет отвечать за это. Тот же Березовский. Барсуков не будет отвечать. Он мне уже сказал, чтоб я ему не звонила больше до утра.

Дьяченко: Правильно. Боится.

Ельцина(издевательски): Ну, конечно!

Дьяченко: Мам, как настолько безнаказанно все делать, ты мне объясни. Как это так?

Ельцина: Ты Барсукова не убедишь ни в чем, и папу не убедишь.

Дьяченко: Почему?

Ельцина: А в чем ты его убедишь?

Дьяченко: По крайней мере, я папе скажу все, что я думаю.

Ельцина: Он тебя слушать не будет.

Дьяченко: Мам, а чего тогда затевать? Тогда все. Тогда даже очень хорошо, что не изберут, потому что это, действительно, для страны не нужно. Ты просто не понимаешь всю глубину этой проблемы. Это сейчас единственный выход, это действительно так. И не надо говорить, что я попала под чье-то влияние или еще что-то. Нет. Мамочка, поверь, сделано все, чтобы отгородить папу от этого. Но другого выхода нет, не говорить нельзя. Потому что эти люди…

Ельцина(перебивает): Таня, ты пойми, что отгораживать нечего. Его невозможно отгородить ни от кого, это одно целое.

Дьяченко: А я считаю, что возможно.

Ельцина: Нет!

Дьяченко(упрямо): Возможно! Ну, другого выхода нет просто.

Ельцина(поддаваясь): Ну, хорошо. Но все равно говорить такие вещи по телевидению нельзя.

Дьяченко: Это единственно возможный вариант. Все уже продумано двести пятьдесят раз.

Ельцина: Ну, утром их отпустят, и что?

Дьяченко: Мам, а это как называется? А никто работать больше не будет на этой кампании. Это прямое запугивание. Ты понимаешь, как все это делается… Ты мне скажи, папа спит?

Ельцина: Да.

Дьяченко: Я просто боюсь, как бы он все это выдержал. А потом, они, конечно, почву подготовили. Конечно, они капали долго. Какие тут все гады занимаются выборной кампанией. А кто сделал все эти проценты-то?

Ельцина(сочувственно): Они палец о палец не ударили.

Дьяченко: Вот в том-то и дело. Я сегодня ездила к Лисовскому, я видела, как он делает, вообще, как что.

Ельцина: Вот и пожинает… Я одного не понимаю: они хотят, чтобы Зюганов, что ли, был?

Дьяченко: Они хотят сами править.

Ельцина: Ну, как они сами-то будут?

Дьяченко: Папу отстраняют, силовой какой-нибудь вариант, и привет.

Ельцина: А как отстранить папу, если второй тур сейчас должен быть?

Дьяченко: Да какой сейчас второй тур, если они такие вещи творят. Как можно брать людей, которые занимались финансированием кампании… Это ключевые люди. И ключевой этот проект «Голосуй или проиграешь»... Не знаю, мам, единственный выход это действительно их уволить…

Рассказ о перевороте, который затевают будто Коржаков с Барсуковым, чтобы «отстранить папу, и привет», ибо «они хотят сами править» – это такая же точно активка, как и дежурящие на крышах «ЛогоВАЗа» снайперы в черных одеждах.

Если той ночью и происходил переворот, то организовывали его уж точно совсем другие люди: Березовский, Чубайс, Гусинский и примкнувшая к ним Дьяченко.

Однако в президентских мемуарах, написанных рукой профессионального спецпропагандиста Юмашева, сказка эта излагается как факт непреложный и даже исторический.

«Дальнейший ход событий просматривался тоже достаточно четко: на волне борьбы с чеченским сепаратизмом, на волне „коммунистической угрозы“ к власти приходит полувоенная команда постсоветских генералов: начальник службы безопасности Александр Коржаков, директор ФСБ Михаил Барсуков, которых прикрывает своим могучим телом первый вице-премьер Олег Сосковец. Найдутся и другие…»

(Между прочим, в истории с «коробкой» Сосковец никакого участия не принимал; Чубайс честно признавался в этом, беседуя с Лебедем. К скандалу пристегнули его по вполне прозаической причине: он был слишком близок к Коржакову. Кроме того, Сосковец немало сделал для его – Чубайса – увольнения, и как только представился шанс поквитаться с давним обидчиком, Анатолий Борисович не преминул им воспользоваться; благо и Березовскому это тоже было вполне на руку.)

…Рано утром 20 июня Ельцин приехал в Кремль. В то время он взял за правило отправляться на работу чуть ли не к семи часам; стараниями Наины Иосифовны все спиртное на даче было изъято, и президенту приходилось ни свет ни заря мчаться в Кремль, где верный официант Дима Самарин уже поджидал его с запотевшей рюмкой наперевес…

…Все-таки, сколь много значит в российской истории фактор случайности: если бы в то утро ельцинский распорядок шел по обычно заведенному сценарию, все дальнейшие события вполне могли бы развернуться совсем иначе.

Но после того как в полночь его разбудила супруга, Ельцин больше не смог уснуть. До самого утра он проворочался в постели и полусонный, злой и заторможенный отправился спозаранку на работу. Ему было настолько погано, что он отказался даже от спасительной утренней рюмки; вместо этого президенту сделали укол, от чего Борис Николаевич окончательно впал в прострацию.

В таком полуобморочном состоянии он и принял своих генералов.

«Ельцин был не просто уставший или не выспавшийся, он был вообще никакой, – рассказывал мне Коржаков. – Говорил еле-еле, каждое слово давалось ему с трудом. „Ну, что там у вас?“ Мы с Барсуковым доложили, что поймали жуликов, которые из его же штаба пытались украсть полмиллиона долларов. „Это все слова, дайте доказательства“. Мы показали объяснения, протоколы, расписки. Вяло посмотрел: „Ладно, идите работайте“».

Генералам казалось, что они выиграли этот бой, ан нет: трубить отбой было еще слишком рано. Вскоре после них к Ельцину ринулся Чубайс.

К этому времени всех задержанных давным-давно уже отпустили, но дело было теперь вовсе не в них. Для Чубайса, как и для Березовского, налицо был тот вариант, когда либо пан, либо пропал. В случае проигрыша им следовало, не мешкая, собирать манатки и бежать прочь из страны; недаром в ночном разговоре с Лебедем Чубайс с ужасом говорит о задержанном банкире Лаврове: «он всеми финансовыми схемами владеет, всем, что проходило через нас, через меня».

Утром 20 июня спецтехника в доме приемов «ЛогоВАЗа» зафиксировала следующий диалог:

Чубайс: Ну, я переговорил… (По телефону с Ельциным. – Авт.) Плохо. «Коржаков и Барсуков были у меня». Меня принимать не хочет. Примет только в двенадцать часов. До двенадцати занят. Ситуация горячая. Он: все распланировано, времени нет. Я знаю ситуацию, поговорил с Коржаковым и Барсуковым, ну там ничего страшного, просто за порядком следят, здесь пытались деньги украсть, я посмотрел показания, видно, что пресекли вовремя. Говорю: ну, ваш штаб прекращает свою работу, ни один человек не сможет принять ни одного решения. «Ну, если вы так ставите вопрос, как ультиматум, тогда смотрите…» Вот такой примерно разговор. Он как бы все про себя решил. Он на двенадцать меня записал. Мне кажется, что я не смогу его переубедить.

Я сейчас разбужу Володю (Гусинского. – Авт.), попрошу, чтобы он с Лужковым поговорил.

Березовский: Я все понял. Я думаю, что ваша оценка правильная… Давайте подумаем, что дальше. Я думаю, что выправится ситуация, безусловно.

Чубайс: Да, конечно, только непонятно, какими словами ее ему описывать.

Березовский: А это уже… Их можно найти… Вы будете в полдесятого? Вы сейчас там?

Чубайс: Да.

Березовский: Сейчас подъеду.

Через много лет, описывая череду этих исторических событий, Чубайс станет уверять, будто не ставил президенту никаких условий. «Хотел бы я посмотреть на человека, который ставит Ельцину ультиматумы, – бьет он себя в грудь сегодня. – У меня не было ни морального, ни политического права так говорить с президентом».

Увы, Чубайс в очередной раз лжет; предыдущий разговор напрочь опровергает все его клятвы. Это был именно ультиматум.

Подтверждает оное и генерал Лебедь:

«Чубайс заявил президенту примерно следующее: „Я руководитель вашей избирательной кампании. Все финансовые нити у меня в руках. Или немедленно увольняйте Коржакова – и тогда я продолжаю кампанию. Если же вы думаете по-другому, то я прекращаю финансирование и сворачиваю работу штаба. А 3 июля у вас второй тур. Решайте“. Деваться особенно Ельцину было некуда. Чубайс очень грамотно все замкнул на себе и именно поэтому получил возможность шантажировать президента… А я сам из наблюдения этой сцены в приемной сделал вывод, что Ельцина – при всем его имидже железного мужика – сломать можно. За одиннадцать минут».

Ровно в 12 часов Чубайс зашел в кабинет к президенту. Его тайно, на своей машине, привезла в Кремль Татьяна Дьяченко, все еще находящаяся под впечатлением ночных ужасов и гипноза Березовского.

(«…оставалось решить задачу, как их провести в Кремль, чтобы об этом не узнал Коржаков и не устроил какую-нибудь провокацию, – не без содрогания расскажет она журналистам по прошествии многих лет. – От Коржакова я ожидала чего угодно. Всего».)

Через одиннадцать минут последовала отставка Коржакова, Барсукова и – заодно, чтобы уж два раза не ходить – Сосковца. (Как водится, все лавры припишет себе потом Березовский: «Благодаря моим усилиям, и еще нескольких людей, Ельцин подписал указ об отстранении Коржакова».)

Вбит «последний гвоздь в крышку гроба иллюзии военного переворота», – торжествующе объявил в тот же день Чубайс; вскоре он станет главой президентской администрации…

В любой другой ситуации Ельцин никогда не смирился бы с выдвинутым ему ультиматумом; не в его характере было идти у кого-то на поводу. Но, как уже говорилось выше, в тот день он был слишком плох; ни сил, ни желания возражать у него попросту не имелось. Еле живому, практически спящему президенту легче было согласно кивнуть головой, нежели спорить, проводить очные ставки, докапываться до истины.

Перефразируя название одной хрестоматийной повести, события этого июньского дня вполне следовало бы назвать так: «Сто грамм, которые потрясли мир»...

Ошибка Коржакова заключалась в том, что Ельцина просто нельзя было оставлять с утра одного. Следовало безотлучно находиться рядом с ним, и тогда вся последующая история развивалась бы совсем по другому пути.

Не выпитые спозаранку сто грамм надолго определили будущее России.

С изгнанием из Кремля главных ельцинских фаворитов, окончательно пал последний бастион на пути у Березовского, Гусинского и прочей братии; отныне ничто больше не могло удержать их в узде.

Эти граждане искренне были уверены, что станут теперь подлинными правителями страны; кукловодами, дергающими власть за ниточки; и, распихивая друг друга локтями, ринулись они к капитанскому мостику, ведомые капитанской же великовозрастной дочкой.

(«Капитал нанимает на работу правительство», – без тени сомнения объяснял Березовский свое видение новой внутриполитической доктрины.)

Следующие четыре года ельцинского срока, которые процарствовал он, лежа на боку, будут ознаменованы сплошными провалами и катаклизмами: дефолт, рельсовая война, разгул терроризма, новая бойня в Чечне, невиданные по размахам воровство и коррупция.

За эти четыре года страна окончательно погрузится в пучину давно ушедших времен регентства и византийщины; коробка из-под «ксерокса» воистину оказалась для России гибельным ящиком Пандоры…