Берлинский фокус

XII

Коп в отставке неопределенно улыбнулся, кэк улыбаются незнакомому человеку со знакомым лицом. Я сохранял невозмутимость.

– Ты рано.

– Да, думал с пользой провести время, осмотреть достопримечательности. Никогда не бывал в Шотландии. – Он усмехнулся. – Не удивительно, что шотландцы едут на юг. – Монтгомери покачал головой. – Что за дыра.

– Да уж не стильное местечко, где тебя на пенсию провожали.

– Я не о баре говорю, хотя та еще помойка. Я думал, отдохну, погуляю. Без обид, но кажется, я вернулся на полвека назад.

– Без обид.

Самодеятельность на время утихла, и автомат затянул «Я маленький старый пьянчужка» голосом Дина Мартина.[30] Он уступал в популярности барменше, но его приняли благосклонно, и несколько особо стойких певунов подхватили припев. Монтгомери засмеялся и обнял меня за плечи, словно радуясь удачной шутке. Что-то маленькое и тупое уперлось мне в спину.

– Хотя Камбернолд еще хуже. Люди живут в диких условиях, особенно старики. Честно говоря, некоторым лучше бы умереть.

Мою маску спокойствия мгновенно смыло потом.

– Ублюдок, подойдешь к моей матери, и тебе на том свете не понадобится твоя тайна, – прошипел я.

Монтгомери стер с лица брызги слюны.

– Задел за живое, да? – Он сильнее надавил на спину. – Ну точно, раз уж ты угрожаешь человеку с пистолетом в руке. – Он усмехнулся. – Сынок, ты не сможешь меня обхитрить. Просто отдай то, что мне нужно, и забудь все как страшный сон.

– При мне его нет.

– Так пойдем и заберем его. – Он снова улыбнулся. – Хочешь, открою тайну?

– Валяй.

Монтгомери приблизил ко мне лицо и прошептал:

– Тебе придется волноваться не только о матери. – Он улыбнулся мило и невинно, как купидон. – Я знаю про твою немецкую подружку.

– Откуда? – прохрипел я.

– Тридцать пять лет в полиции не прошли даром.

Я беззвучно прошептал ее имя. Сильви.

– Она задала мне жару в гостинице. Слишком хороша для тебя, честное слово.

Понимание, что Монтгомери единственный человек, который в курсе о Сильви, захлестнуло меня волной ужаса и облегчения. Знание освобождает, и я рассмеялся. С другой стороны, пугает. Теперь и выясним, как далеко я готов зайти.

Большинство посетителей были слишком заняты и не замечали, как мы с Монтгомери зажались в углу. На нас пялился только коротышка в бейсболке, я бросил на него взгляд из-за плеча Монтгомери, и он злобно спросил:

– Вы чё, пидоры?

– Я нет, приятель. – Я посмотрел на него большими честными глазами. – Но вот этот английский хрен, кажется, не оставит меня в покое.

Парень заговорил громче, чтобы его услышали за соседним столиком:

– Беда с этой пидорвой, вечно они всем хотят в глотку сунуть.

Монтгомери вытащил из кармана бумажник и показал удостоверение, закрыв большим пальцем строку с именем.

– Я инспектор лондонской полиции, этого человека разыскивают за серьезное преступление.

– Не вопрос, старик. – Коротышка отступил на шаг. – Я просто спросил.

– Чутье тебя не подводит, – сказал я. – Он чертов педик, активист гей-движения, если ты меня понял. Как только мы выйдем отсюда, он непременно вставит мне в задницу.

Монтгомери пнул меня в пятку носком ботинка, так что у меня свело ногу, – хотел наверняка выбить из моей головы мысли о побеге.

– Я сам не против педиков, – сказал коротышка. – В смысле, некоторые бывают смешными… Грэм Нортон… Кеннет Уильямс…

Он запнулся, и я подсказал:

– Ноэль Коуард.[31]

Коротышка смутился:

– Ну то есть живи сам и не мешай другим, я считаю.

Монтгомери достал наручники и пристегнул меня к себе. Кто-то в толпе прокомментировал:

– О-о, садо-мазо.

Остальные молчали. Чудесным образом народ расступался перед нами до самых дверей.

– Точно. – Монтгомери мрачно усмехнулся. – Пойдем прогуляемся.

По субботам Аргайл-стрит кишит людьми, и вряд ли кто обратит внимание на двух прилипших друг к другу мужчин. Я прихрамывал на больную ногу, Монтгомери ловко подстроился, и мы побрели не спеша, как отец и сын после пары кружек пива.

Взгляд зацепился за небольшую картонку на фонарном столбе: разноцветные клоуны и улыбающиеся лица. Красными буквами старательным детским почерком подписаны время и место представления. В верхнем углу усатый фокусник достает из цилиндра довольного кролика. Я взглянул на Монтгомери, но он был слишком занят изучением толпы. Самодельные афиши, разрисованные цветными карандашами, украшенные блестками и фольгой, красовались на каждом столбе и вели к Паноптикуму – моя собственная дорога из желтого кирпича. Оставалось только надеяться, что Монтгомери ничего не заметит.

Навстречу шел ископаемый старичок и с неумолимостью танка катил на нас свою жену в инвалидном кресле, увешанном сумками и пакетами. Странно, что для недельных закупок они выбрали день, когда в магазинах не протолкнуться. Хотя, возможно, им просто нравится давка. Монтгомери сделал шаг влево, я пошел за ним и в последнюю минуту метнулся вправо, заключив кресло в наши объятия.

– Господи боже, вы что, ослепли? – проскрежетал старик, тощий, как цирковой йог, с серо-зеленой кожей ракового больного. Его жена хихикнула. Ее нарумяненное веселое лицо напоминало невероятно щекастого пупса. Плоть складками катилась по слоновьим ногам в расшнурованные кеды. Прямо-таки мистер и миссис Спрэт.[32] Наверняка они меняются в кресле. Сегодня он, надрываясь, тянет ее тушу, завтра она, сотрясая землю, повезет его мощи. Любовь побеждает все, кроме нищеты, болезни и смерти.

Монтгомери резко дернул наручники, но я не обратил внимания.

– Прошу прощения, у нас мальчишник, и старый Монти шутки ради пристегнул меня к себе, – сказал я старику.

– Ладно. – Его зеленое лицо раскраснелось от раздражения и повышенного кровяного давления. – Весельчаки хреновы.

Миссис Спрэт с укором посмотрела на мужа. Монтгомери попытался схватить меня за шиворот, но я увернулся и наклонился к креслу:

– Поцелуете обреченного?

Она засмеялась и влепила мне звонкий поцелуй в щеку, обдав парами бренди.

– Ты тот еще пройдоха. Несчастная твоя невеста, ты испортишь ей жизнь.

– Вот. – Я вытащил из кармана десятку. – Выпейте за меня. На удачу.

– Побереги деньги, сынок. Они тебе еще пригодятся.

Она отпихнула купюру, Монтгомери резко схватил меня, и мы столкнулись. Этого я и ждал. Он переложил бумажник во внутренний карман. Его пиджак перевешивал на правую сторону. Наверняка там лежат ключи. И, надеюсь, один из них от наручников. Я быстро нащупал связку и ловко переложил в свой карман, не уверенный, обрел ли свободу или только доступ к далеким бледным комнатам, где Шейла Монтгомери столько лет оплакивала сестру.

– Удачи, сынок, – прокричала вслед миссис Спрэт. – И не обижай свою милую.

Старик покачал головой и покатил ее к Галлоугейту.

Мы поднимались по обшарпанной лестнице Паноптикума, и Монтгомери все больше нервничал:

– Что это за место?

– Я же сказал, я храню тут свои сокровища.

– Чем тебе не нравится банковский сейф?

– Здесь надежно, как в банке, но совершенно бесплатно.

– Чертов шотландец, – фыркнул хМонтгомери.

Я услышал смех наверху и посмотрел на Монтгомери, но он, ничего не замечая, качал головой:

– Не нравится мне это.

– Ты просто психуешь на финише. Я в твоей власти. Дуло в спину, наручники на запястье и пара грозных мечей над моей головой. – Я говорил мягко и спокойно. – Я не меньше тебя хочу поскорее с этим покончить.

Монтгомери ткнул меня в спину пистолетом. По коридору снова прокатился смех, и он замер:

– Что это?

– Да не дергайся так. Внизу игровой зал. По субботам у них бинго. – Я улыбнулся. – Что случилось? Боишься привидений?

Он толкнул меня вперед:

– Давай уже.

– Да, пора, – сказал я, взглянув на часы, открыл дверь и вывел его на сцену.

На лице Джонни отразилась смесь замешательства и облегчения, когда я вытащил на свет Монтгомери, не пытаясь скрыть, что мы скованы наручниками. Я кивнул, он поднял руки и вместо заготовленной шутки выдал:

– А вот и тот, кого мы так долго ждали, великий волшебник Уильям Уилсон!

Зал взорвался аплодисментами. Монтгомери попытался уйти, но наручники, пленявшие меня, теперь крепко держали его. Не знаю, заметил ли кто, как он спрятал руку с пистолетом в карман.

Я потащил его по сцене, мгновенно сбросив с себя долгие месяцы пьяной спячки. Энергия поднималась по позвоночнику, разливалась по венам и потрескивала на кончиках пальцев. Я снова дома. Я расплылся в фирменной улыбке Уильяма Уилсона и прокричал:

– Посмотрите на этого человека. Его зовут дядя Монти, и он отъявленный негодяй.

Публика засмеялась.

– Поздоровайтесь с дядей Монти.

– Привет, дядя Монти!

Монтгомери дернулся назад, но я удержал его, скрывая за широкой улыбкой судорожную боль в запястье.

– Посмотрите на его сердитое лицо. Ребята, мне кажется, он вас не услышал. Давайте крикнем еще громче, может, тогда он нам ответит.

Детишки знали, что делать. Они набрали в маленькие легкие побольше воздуха и проревели:

– Привет, дядя Монти!

Я обнял Монтгомери и вывел его на середину сцены, дрожа от нетерпения, как старый пес на пороге ветлечебницы.

– Успокойся, – прошептал я. – Ты получишь свой снимок. Просто теперь у меня есть пара свидетелей, которые видели нас вместе. – Я закричал: – Хотите увидеть чудо?

– Да!

Зал включился в игру. Монтгомери пытался увести нас со сцены, но я силой подтащил его к огромному блестящему ящику Брюса Макфарлейна.

– Простите за опоздание. По дороге я забежал в «Каморку волшебника», специальный волшебный магазин за углом, и купил немного волшебной пыли. – Я достал из кармана пригоршню блесток и рассыпал по полу. Они закружились, мерцая и сияя в ярком свете. – Вам нравится?

– Да!

Славная публика. Я улыбнулся, сунул руку в карман, но вместо блесток достал ключи. Ловким движением я расстегнул наручники, снял с Монтгомери пиджак, толкнул его в ящик, быстро захлопнул дверь и задвинул засов. Для пущего эффекта я взял со столика еще один замок и повесил на ящик. Изнутри раздался стук.

– Что ж, девочки и мальчики, мамы и папы, тети и дяди и прочие нахлебники, сейчас я покажу, что делают с плохишами. – Я бросил горсть волшебной пыли на ящик и постучал огромной палочкой, произнося традиционное заклинание:

– Абракадабра!

Монтгомери продолжал стучать и вопить:

– Уилсон, выпусти меня!

Публика хлопала и смеялась.

– Знаете что, ребята? Мне нужна ваша помощь. Кричите и топайте как можно громче, если хотите помочь мне избавиться от плохого дяди.

Зал взорвался страшным грохотом, я подошел к ящику и прошептал:

– Заткнись и делай, что говорят, или, клянусь, я на глазах у детей разряжу твой пистолет в ящик, будто это часть фокуса, а потом утоплю тебя в озере. Ты знаешь, я не шучу. А теперь вдохни поглубже, будет тесновато. – Ответа не последовало, но стук прекратился. Я повернулся к зрителям. – Хорошо, на счет «три» дружно кричите «Абракадабра!». Раз, два, три…

– Абракадабра!

– Мне кажется, надо погромче. – Я покачал головой. – Он очень-очень плохой человек. Давайте попробуем еще раз.

Я заставил их кричать еще трижды, незаметно вставляя зеркала, которые должны отразить стенки ящика и создать иллюзию пустоты.

Я затаил дыхание и, держа пиджак с револьвером наготове, резко распахнул дверцы, демонстрируя первозданную пустоту. Я постучал внутри палочкой, старательно избегая отражений, захлопнул дверь и закрыл на замок. Зрители аплодировали, но при всей опасности исчезновение уродливого мужчины никогда не сравнится с появлением хорошенькой женщины, так что, несмотря на мои усилия, фокус получился вяленький.

Через полчаса представление закончилось. Или только начиналось – это как посмотреть. Я сидел на сцене в пустом зале и курил, глядя на ящик. Правила наверняка запрещают курить на сцене, но кроме меня никого нет, а я очень осторожен.

Монтгомери так долго не издавал ни звука, что я даже подумал, что он сбежал. После пятнадцатиминутного выступления мне пришлось уйти из театра вместе с толпой, уговорив Эйли и Джонни пойти в бар с другими артистами, чтобы я мог улизнуть и вернуться назад.

Замок на месте, ящик цел, так что, скорее всего, Монти терпеливо ждет, когда я открою дверь и он выпрыгнет на меня.

Я подумал о Сильви. Как далеко я готов зайти? Лучше убить плохого мужчину или хорошую женщину? Конечно, мужчину. Убить, потому что он плохой или чтобы спасти свою шкуру? Не знаю. Могу ли я взять на себя роль судьи, присяжных и палача? Возможно, если я уверен в своей правоте. Но часто ли я бывал прав?

В пустом Паноптикуме было жутковато, и ничего не стоило поверить в призраков, о которых говорил Арчи. Я с улыбкой взглянул на балкон, затушил сигарету, поднялся и снял замок.

Я десять минут ждал у открытого ящика, борясь с желанием заглянуть внутрь. Я уже протянул руку к двери, когда Монтгомери с ревом бросился на меня. Старый человек с затекшими мускулами. Тоже мне задачка.

– Это твое, – крикнул я, набросил пиджак ему на голову и раскрутил. Монти отшатнулся в дальний угол сцены, стащил пиджак и полез в карман. Я поднял пистолет:

– Ты не это ищешь? Лови.

Я швырнул ему пистолет. Он неуклюже поймал его, и я показал обойму.

– Я оставлю на память, ты не против? Но ты можешь забить меня до смерти стволом, если сумеешь подобраться поближе. – Я словно вел светскую беседу. – Разве не так ты убил Глорию? Пробил ей голову?

– Я ее пальцем не тронул.

– Судя по снимку, еще как тронул. – Легким движением руки я достал конверт из воздуха и так же непринужденно его спрятал. – Вот он есть, а вот его нет.

Он шагнул вперед:

– Это мое.

– Серьезно? – мягко спросил я. – А я думал, это конверт Билла Нуна.

Монтгомери устало покачал головой:

– Нуна-старшего, а не младшего. Мы договорились, что перед смертью каждый уничтожит свою копию.

– Страховка?

– Вроде того.

Я догадался еще во время беседы с Мэнсоном, но приятно услышать подтверждение.

– И ни один из вас не мог вдруг поддаться раскаянию и настучать на другого, не втянув себя в историю. Отличный план, вот только Билл внезапно умер, и ты, пожадничав, решил шантажировать его сына.

Монтгомери засмеялся.

– Это он тебе сказал? – Он недоверчиво посмотрел на меня. – И ты купился? – Он снова засмеялся и покачал головой. – Хотя почему нет? – Монтгомери заговорил серьезно, словно учитель, объясняющий новую тему. – В тот вечер я как раз заплатил ему за конверт кучу денег. Кучу денег, – повторил он. – Я просто хотел пойти домой и сделать с ним то же, что сделал со своим, как только услышал о смерти Билла. Сжечь и покончить со всей историей. Тридцать лет она не давала мне жить, не было ни одного дня, ни одного часа, когда бы я не думал об этом. Билл хотел меня помучить. Если бы он убил меня, я бы понял, она же его мать. Но он издевался. Вечеринка, сборище копов, стриптизерши – и посреди всего балагана я со жгущим карман свидетельством преступления, которое поломало всю мою жизнь и все еще могло меня уничтожить. Потом… – Наглость Билла развеселила Монтгомери. – Потом он снова его выкрал.

– И ты его убил.

– Нет. – Монтгомери смеялся от души. – Нет, я не убивал его. Он сам вскрыл себе вены на моих глазах. Даже не верится. Кровь повсюду, как в эротических снах патологоанатома.

– Почему же ты не вызвал полицию? «Скорую»?

Монтгомери перестал смеяться.

– Сам подумай. Какая буча могла подняться. Я перевернул кабинет вверх дном. – Монтгомери покачал головой, словно до сих пор не верил. – Он придумал отличную месть. Только к утру я сообразил, что произошло. И понял, что должен найти тебя. – Он улыбнулся. – Пришлось повозиться, но ты все равно попался.

– Ты так думаешь?

– Слушай. – Монтгомери заговорил серьезно. – Прошло много лет. Я уже другой человек. У меня другая жизнь. Ты же можешь меня понять. Все совершают ошибки. – Он достал из кармана пачку денег. – Я могу заплатить, назови цену.

– Очищение.

– Что?

Я показал на двух манекенов на балконе:

– Там наверху.

Монтгомери покачал головой:

– Уилсон, я тридцать пять лет имею дело с подонками.

– Джеймс, – раздался шепот с балкона.

Монтгомери подпрыгнул. Рядом с манекенами появилась третья фигура. Она вышла на свет. Бледная как смерть, гагатовые глаза, бескровные, почти невидимые губы. Пепельно-золотистые волосы отливали белым, просторное платье из хлопка походило на саван.

– Глория? – в ужасе прохрипел Монтгомери.

Шейла Монтгомери подняла голову и посмотрела на нас как живое воплощение мести:

– Какая Глория? Ты убил Глорию и вместе с Биллом утопил ее бедное тело в озере.

– Нет! – Монтгомери отступил на край сцены, глядя вверх на жену, словно побитый жизнью Ромео. – Я не убивал ее. Это Билл. Он знал, что она крутит на стороне, и потерял голову. Она упала с лестницы. Никто не хотел этого, так получилось. Я оказался не в то время не в том месте, он заставил меня ему помочь. – Его голос дрогнул. – Он заставил меня.

– А Билл-младший? Он тоже встал на твоем пути?

– Клянусь, я не имею к этому отношения. Я только помог избавиться от тела Глории, за что всю жизнь и расплачиваюсь.

На сцене раздались тяжелые шаги. Монтгомери посмотрел на меня, потом на кулисы, откуда появился высокий человек. Я весь вечер гадал, придет ли он.

– Не похоже. – Блант, как всегда, выглядел помятым, но говорил уверенно и трезво. – Ты всю жизнь избегал расплаты. Но время пришло.

Монтгомери тупо уставился на Бланта, потом заметил за его спиной полицейских в форме и все понял. Он отступил назад.

– Тебе не уйти, Монти, никуда не денешься, – сказал я.

Джеймс Монтгомери сделал еще один шаг. Шейла ахнула, я попытался схватить его, наши пальцы соприкоснулись, и он рухнул со сцены вниз.

Я упал на колени, по лестнице застучали тяжелые полицейские ботинки. Ожили рации, и кто-то на ходу вызывал «скорую», диктуя адрес.

Снизу раздался голос Бланта:

– Выживет.

Наверху рыдала Шейла Монтгомери, а в оркестровой яме Блант бубнил полицейскую литанию:

– Джеймс Монтгомери, вы арестованы по подозрению в убийстве. Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас…

Я растянулся на сцене, положил руки под голову и закрыл глаза.

Красные губы Сильви прошептали что-то вроде «Я люблю тебя», или «Не делай этого», или «Давай быстрее». Мое сознание сдвинулось, и я вдруг увидел нас со стороны. Дрожащую, но решительную Сильви с сияющей белой кожей, будто она впитывает весь свет в зале, и себя в дурацком костюме с пистолетом в вытянутой правой руке. Дикс и незнакомец смотрят из темноты и гадают, удастся ли мне провернуть трюк, и где-то далеко-далеко отсюда я думаю о том же. Я точно знаю, что зарядил воск, но мне кажется, я что-то упустил. Я опускаю руку и делаю шаг к Сильви. Страх на ее лице сменяется неподдельным ужасом.

– Ну же, милый, – с напряженным спокойствием говорит она. – Покажи им Вильгельма Телля.

И я понимаю, что жребий брошен. Меня соблазнили деньгами и амбициями, но мой отказ сейчас грозит не просто унижением.

Я вернулся из ниоткуда в себя, сделал глубокий вдох, поднял руку, медленно прицелился, нажал на курок и выстрелил.

Стекло разлетелось вдребезги, пуля попала в мишень, в эпицентр взрыва крови и грохота.

Я упал на пол, в лужу теплой мочи, обхватив голову руками, и тысячи стеклянных осколков падали дождем на меня и катились по полу, как небрежно рассыпанные бриллианты.

Я лежал целую вечность, в моей голове снова и снова раздавался взрыв. Наконец Дикс тронул меня за плечо.

– Вот, – мягко сказал он. – Глотай, станет легче.

Он открыл мне рот и сунул под язык таблетку. Я подчинился и скрючился на полу, отдавшись темноте. Он не соврал, забвение лучше осознания того, что я натворил.

Придя в себя, я почувствовал резкий запах хлорки. Больничные постели, наверное, никогда не станут мягче, подумал я. С трудом открыв глаза, я увидел голубей на стеклянной крыше склада. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я смог поднять голову, но на ноги я встал не скоро. Склад опустел. Ни намека на то, что случилось. Шатаясь, как три дня не просыхавший пьяница, я подошел к месту, где упала Сильви. Кто-то хорошо потрудился, от моего преступления не осталось и следа. Я сунул руку в карман, но вместо пистолета нащупал пухлую бумажную пачку. Я вытащил ее и увидел огромную стопку евро.

В углу валялся мой плащ. Я натянул его и выбрался на улицу. Я шел по дороге, пока в голове не прояснилось, и я смог наконец поймать такси. Квартира Сильви и Дикса была открыта и пуста. Я сидел там, пытаясь понять, что произошло и что делать дальше, втайне надеясь на появление полиции. Когда стало ясно, что никто не придет, я сел на самолет до Глазго.