Берлинский фокус

IV

Я вышел из театра и увидел Сильви. Она стояла в полосе желтого света, падавшего из двери служебного входа. Сильви подняла голову и улыбнулась, как дива в предвкушении шоу. Что, в общем, недалеко от истины. Я помедлил, она зажмурилась на свету, и я отпустил дверь, оставляя нас в сумерках парковки. Некоторые фокусники говорят, что волшебство привлекает женщин, – может, и так, только со мной это почему-то не работает.

– Привет.

Ее голос звучал ниже, чем на сцене, от холода и сырости в нем появилась хрипотца.

– Привет. – Я не понимал, чего она ждет. – Спасибо за помощь.

В темноте я не видел лица, но, судя по голосу, она улыбалась.

– Не за что.

– Да ладно, ты спасла мне жизнь.

– Всегда пожалуйста.

В голове пронеслись картинки из порножурналов. Я поставил чемодан на землю.

– Ждешь кого-нибудь?

– Да.

В ночной тьме ее хрупкая фигурка выглядела совсем беззащитной. Парковка казалась мрачной и заброшенной, хотя с полдюжины машин еще стояли в своих загонах. Фары погашены, в окнах темно, но кто угодно может сидеть там и ждать, пока я уйду и оставлю ее одну. Я представил ее смеющееся лицо, заснятое на какой-нибудь вечеринке, широкую улыбку, застывшую в немом призыве к свидетелям. Я отогнал видение и удержался от вопроса: «Ты не боишься стоят тут одна?» Она сама по себе, я сам по себе. Кроме того, она наверняка поднимет меня на смех.

– Мне пора. Спасибо еще раз, хорошего вечера.

Я взялся за ручку чемодана, готовый катить свой воз до ближайшего такси.

– Не хочешь спросить, кого я жду?

Я, конечно, уже понял, но хотел услышать это от нее.

– Не мое дело.

Она подошла ближе, всколыхнув еще пару страниц журнала.

– Я жду тебя.

Я отпустил чемодан. Не то чтобы я собирался дотронуться до нее, но на всякий случай решил освободить руки.

– Я польщен.

Теперь я видел ее сияющее лицо, открытое – и загадочное.

– Ты еще не знаешь, чего я хочу.

Меня снова охватило беспокойство. Казалось, среди машин кто-то ходит.

– Я думал, меня.

Она улыбнулась шире:

– Вы, ирландцы, все одинаковые.

– Шотландцы. – Бровь под ровной челкой приподнялась, и я добавил: – Но мой дед из Ирландии, если хочешь.

– Ты и Клинтоном[11] прикинешься, если я захочу.

– Если они отменят воинскую повинность.

Она засмеялась:

– За сценой ты забавнее.

– Мне уже говорили. – Где-то в темноте проскрипел по рельсам трамвай. Она мотнула головой, и я заметил капли дождя на шлеме темных волос. Я ждал, что она объяснится, но она молчала. – Так чем же я могу помочь?

– Может, сначала выпьем?

– Я уж и не надеялся. – Я посмотрел на чемодан. – Только давай заскочим в отель, я все улажу и разгружусь.

Она улыбнулась жемчужной американской улыбкой:

– Может, там и выпьем?

– Почему нет?

Я улыбнулся в ответ, скрывая свои зубы, чувствуя себя Казановой во плоти, и совсем забыл, что она так и не сказала, чего хочет.

За те часы, что я провел в Берлине, квартал успел измениться. На улицах по-прежнему оживленно, но суеты меньше. Перекресток ночи. Спешащие домой театралы и парочки из ресторанов вперемешку с юными тусовщиками, для которых ночь, как и вся жизнь, только начинается. Сильви вела меня по улице, мимо баров и ресторанов, влюбленные и дружеские компании мелькали в ярких огнях, улыбались, как реклама праздника. Трамвай со звоном укатил за угол, и я ступил на дорогу.

– Эй, не спеши.

Сильви схватила меня за рукав и кивнула на красный свет.

– Извини. – Я усмехнулся и поднялся на тротуар. – Там, откуда я родом, светофоры для стариков, больных и голубых.

Загорелся зеленый. Мы перешли улицу, и Сильви сказала:

– Отель недалеко, можем прогуляться пешком.

– Хороший?

Сильви пожала плечами:

– Никогда не бывала. – Она улыбнулась, ее каблуки стучали по асфальту. – Люблю комнаты в новых отелях, а ты?

– Я слишком много их видел.

– А я нет.

Мы свернули от баров и кафе на боковую улицу и увидели торчащий скелет недостроенного здания. Синяя пленка трепыхалась на перекрытиях, и я представил огромный корабль-призрак, на всех парусах рассекающий ночные просторы. Мы замедлили ход, Сильви поднялась на бордюр будущего тротуара и пошла, балансируя по краю, останавливаясь, чтобы поймать равновесие, как канатоходец. Я шел рядом, гремя колесами чемодана по новому бетону. Сильви раскинула руки, усиленно раскачиваясь, и схватилась за мое плечо, чтобы удержаться.

– Заработаю денег – буду жить в отеле. Чистые простыни каждый день, мини-бар с охлажденной выпивкой, обслуживание, кабельное телевидение, душ с охренительным напором…

Тротуар кончился. Сильви остановилась, слегка покачнувшись, будто на краю пропасти, я дал ей руку, и она спрыгнула с легким реверансом.

– А еще завтрак каждое утро, – сказал я.

– Завтрак в любое время дня. Или ночи, если хочется, и… – Она помолчала, привлекая мое внимание, и выдала коронную фразу: – Бесплатная гигиеническая фигня.

Мы снова вышли на главную улицу. Молодая парочка прошла мимо нас в бар, он обнимает ее за плечи, она его – за талию.

– В Глазго в такое время на улицах полно пьяных.

– Правда? Почему?

– Не знаю. Так сложилось.

– У нас пьют только последние неудачники.

Я почувствовал себя уязвленным.

– Серьезно?

– Да, те, кто не могут достать спидов. Напиваются только слюнтяи.

– Повезло слюнтяям. А ты откуда?

– Не важно, сейчас я здесь.

– Здесь и сейчас?

– Поверь на слово. – Каблуки цокнули последний раз, и она остановилась у двери. – Ну вот, отель «Бэйтс». Не похоже, что здесь есть жизнь.

Я посмотрел на закрытые ставнями окна, запертые двери и погасшую вывеску.

– Кто сказал, что у американцев нет чувства юмора? – Я позвонил в дверь. – В путеводителе написано, что Берлин – круглосуточный город.

– Так оно и есть – там, где за это платят.

Я напряг слух в надежде услышать шаги швейцара и снова нажал на звонок, раздумывая о том, не отключает ли его портье перед отходом ко сну. Я отпустил кнопку и прислушался.

– Что-нибудь слышишь?

Сильви покачала головой. Я принялся стучать кулаком, но толстая деревянная дверь словно впитывала удары, и я лишь отбил себе руку. За спиной три ноты пропищали незаконченной гаммой на сломанном ксилофоне. Я обернулся и увидел Сильви, озаренную зеленым светом мобильника.

– Попробуем позвонить.

Я развернул бумажку, которую мне дал Рэй.

– У меня нет их телефона.

Но Сильви уже набирала номер. Она кивнула на рисованную вывеску над крыльцом. За непробиваемой дверью зазвонил телефон. Мы ждали двадцать гудков, Сильви сбросила и набрала еще раз, и снова двадцать гудков. Я про себя матерился. И тут Сильви сказала то, что жаждет услышать любой одинокий (а иногда и женатый) мужчина, встретивший красивую женщину.

– Наверное, лучше пойти ко мне. – И добавила, как все мы надеемся, только для приличия: – Можешь спать в комнате для гостей.

Я думал, Сильви живет в современной квартирке: много света, мало мебели, как в барах, мимо которых мы проходили. Но Сильви открыла дверь, и стало ясно, что годы не пощадили ее жилище.

Потертый линолеум и блеклые обои в прихожей – ремонта, видимо, не делали со времен советской власти. Гора нераспечатанной почты на столике, у стены – велосипед с провисшей цепью. На руле красовалась поношенная мужская кожаная куртка – этакий трофей, словно сбитый зверь на кенгурятнике грузовика. Квартира, похоже, служила приютом целой армии квартирантов, не получив ни от кого из них благодарности. Сильви равнодушно взглянула на письма:

– Ну вот и дом родной.

– Отличный район.

Она засмеялась:

– Нам нравится.

Я отложил «нам» в память рядом с мужской курткой. Сильви сняла пальто.

– Кофе?

– Можно и чего-нибудь покрепче. – Я открыл чемодан и достал бутылку «Гленфиддиш» из дьюти-фри. – Я знал, что не зря таскаю этот чертов воз.

– Неплохой виски.

– Я думал, выпивка для слюнтяев.

– В Америке выпивка для слюнтяев. А мы в Европе.

– Ах, в Америке. Круг сужается.

Сильви бросила на меня взгляд:

– Проныра. – Она швырнула пальто поверх куртки таинственного незнакомца, а затем туда же пристроила мой плащ. – Иди познакомься с дядей Диксом, а я принесу стаканы.

– С кем?

Она прошла на кухню, а я встал в дверях, наблюдая, как она всматривается в шкаф, словно забыла, что ищет.

– С дядей Диксом.

Она обернулась, вновь демонстрируя идеальные зубы, и указала на коридор.

– Казанова, блядь, – пробормотал я и направился в полутемную гостиную, надеясь, что дядя Дикс окажется котом или собачонкой невизгливой породы.

Кто бы ни занимался этой комнатой, он явно торопился – а может, ему просто не хватило краски. Неровные красные мазки покрывали потолок и стены, бушующее море с розовой пеной и непредсказуемым характером – одним словом, интерьер в стиле лопнувшей вены.

Лампа на гнущейся ножке, направленная в потолок, да с полдюжины греющих свечей, затухающих в пустом камине, – вот и все освещение. Стены поглощали свет, и тени становились багровыми, словно брызги крови на месте преступления.

В кресле из кожзаменителя сидел, как я понял, дядя Дикс. Разрез на подлокотнике кто-то заклеил липкой лентой – вряд ли он рассчитывал, что это надолго. И он был прав. Дядя Дикс легонько тянул за конец ленты, будто проверяя надежность клея, и когда полоска почти отрывалась, мягко прижимал ее обратно – до следующей атаки. Ни телевизора, бубнящего в углу, ни раскрытой книги или газеты на коленях, только глубокая пепельница с окурками на столике рядом с ним. Либо он о чем-то напряженно думает, либо, напротив, в отключке.

Возраст определяется не только по лицу. Мы смотрим, во что человек одет, в какой он форме, с кем общается. Мы обращаем внимание на волосы, манеру речи и прочие мелочи в первые же секунды знакомства, даже не отдавая себе отчета. Я довольно точно могу определить возраст. Это часть моей работы. Я кашлянул, человек в кресле перевел взгляд с подлокотника на меня, и я решил, что ему от тридцати девяти до шестидесяти. Он уставился на меня без всякого любопытства. Так муж смотрит на очередную покупку двинутой на магазинах жены.

– Здравствуйте, я Уильям. – Я протянул руку. Он помедлил чуть больше положенного и осторожно пожал ее, не вставая с кресла.

– Дикс.

Его голос звучал как ржавый ключ в старом замке. В кровавых сумерках комнаты нелегко разобрать цвет волос – может, седые, может, черные. Лицо покрыто щетиной двух дней от роду, готовой к третьему. Вытянутые тренировочные штаны и полурасстегнутая рубашка, открывающая волосатую грудь. Взъерошенный, неряшливый обладатель десятка фунтов лишнего веса – но такой тип нравится женщинам.

Я присел на диван, надеясь, что Сильви поторопится.

– Сильви готовит выпивку.

Дикс не спускал с меня глаз; его рука принялась за старое. И снова перед его репликой возникла пауза, как помехи на линии при междугородном звонке.

– Ты вернулась.

В сравнении с хриплым шепотом Дикса голос Сильви звучал как благовест.

– Похоже на то.

В одной руке Сильви держала три разномастных стакана, а в другой – мой виски. Она небрежно покачивала бутылкой, ухватив ее за горлышко. Сильви села на пол между нами, скрестив ноги, поставила виски и стаканы на столик, оставив в центре композиции переполненную пепельницу. Я почувствовал какую-то размолвку между ними, замятую или просто отложенную, и подумал, что, возможно, еще подыщу себе отель.

– Уильям бездомный, – сказала Сильви и ослепительно мне улыбнулась. Я открыл бутылку и стал разливать по стаканам.

– Временно бездомный.

– Его не пускают в отель.

Дядя Дикс перевел на меня взгляд. Глаза затуманены, но отлично видят. Я снова попытался угадать его возраст, глядя, как он пробует виски. Он одобрительно кивнул и глотнул еще.

– Не повезло, – сказал он.

Прозвучало как зловещий тост. Я поднял стакан:

– Prost.

Сильви подняла свой:

– До дна.

Дикс оставил в покое ленту, опустил руку в карман и извлек оттуда пачку сигаретной бумаги. Я вынул сигареты и предложил по кругу. Сильви отказалась, а Дикс взял одну и сунул за ухо.

– Не самое удачное начало первой ночи в Берлине.

Благодаря ли виски, сигарете или компании, но Дикс, похоже, выходил из транса. Он достал из пачки пару листков.

– Только приехал?

Я впервые заметил американский оттенок в его немецком акценте. Может, жил в Америке, а может, подхватил от Сильви. Хотя, скорее всего, влияние «Эм-ти-ви». Интересно, как долго они вместе и в каких отношениях. Размышления прервало мое имя, произнесенное вслух.

– Уилл – звезда шоу, на котором я была сегодня.

Я глотнул виски и вернул комплимент:

– Это ты блистала.

Дикс снова сунул руку в карман, что-то нащупывая. Он растерянно посмотрел на Сильви:

– Ты получила работу?

– Пока нет.

Дикс полез под подушку за спиной, раздраженно зарычал, казалось, того и гляди он покинет насиженное место, но Сильви заглянула под столик и вытащила мешочек с травкой. Дикс выдал самую сердечную улыбку за вечер, взял мешок и развязал его. Аромат свежей конопли наполнил комнату.

– Кем ты работаешь? – спросил я Сильви.

– Я танцовщица.

– Что танцуешь?

– А что ты хочешь?

– Она хорошо танцует. – Дикс свернул косяк. Он облизнул бумагу, склеил и закурил, сделав две глубокие затяжки. Потом передал мне. – Держи, отлично идет под виски.

Сильви засмеялась:

– Подо все идет.

– Ваше здоровье. – Я затянулся до упора и закашлялся: трава была что надо. – Хорошая штука.

Мой голос высох, как у дядюшки Сильви.

– Самая лучшая, – кивнул Дикс.

Я сделал еще пару затяжек. Я чувствовал, как меня пробирает до костей, лучше, чем любой массаж.

Дикс в дыму покосился на Сильви:

– Станиуй для него.

Сильви встала на ноги, и я снова отметил ее гибкий стан и идеальную осанку. Она наклонилась, взяла у меня косяк, откинула голову и глубоко затянулась, закрутившись в пируэте. Затем рассмеялась и упала.

– Попробуй, Уилл, небеса откроются.

– Если они откроются еще больше, я уже не вернусь.

Дикс повторил:

– Станцуй для него. – Он посмотрел на меня. – Вам в клуб не нужны танцовщицы?

– Не знаю. Поспрашиваю. – Я взглянул на Сильви. – Можешь не танцевать.

– Но я хочу. – Она подошла к магнитоле и порылась в дисках, разбросанных по полу. – Мне нужна практика. – И добавила с театральным придыханием: – У меня сейчас перерыв между ангажементами.

– Она ушла с работы, – гордо улыбнулся дядя Дикс. – Сказала, чтоб они засунули ее себе в задницу.

Сильви помолчала, глядя на диск.

– Такой работы полно.

Дикс пожал плечами, заряжая второй косяк.

– А ты чем занимаешься? – спросил я.

Он посмотрел на меня, и я решил, что он не понял вопроса, но тут Дикс ухмыльнулся:

– Своим делом.

– Дикс на все руки мастер.

Сильви нашла нужный диск и вставила в проигрыватель. Она скинула сапоги и носки, сделала пару наклонов для разогрева, допила виски и нажала на кнопку. Заиграло старое джазовое соло на саксофоне. Сильви отступала назад, покачивая бедрами поперек ритма, водя поднятыми руками не в такт, и закатывала глаза, танцуя на голом полу между мной и Диксом. Она плавно водила бедрами, как гавайская девушка, которой в кокосовое молоко плеснули сомы. Вступили ударные, и Сильви откинулась назад, плавно и очень сексуально сделала мостик, демонстрируя длинные ноги и тайные прелести. Затем перевернулась, выпрямилась в полный рост, поднимая руки, пока не стала похожа на распятого Христа, и затряслась всем телом под примитивный бит. Сильви улыбалась, подстраиваясь в такт музыке, поднимаясь на носках балериной, закидывая ноги, как карикатурная стриптизерша, и авангардно бросаясь на пол в экстазе, не поддающемся описанию. Дикс кивал, а мне захотелось смотреть в пол. Наконец музыка кончилась, мы с Диксом похлопали, и Сильви резко опустилась на пол. По-моему, она даже не вспотела.

– Мой танец на прослушивание, – улыбнулась она.

Утром я проснулся, боясь предстоящего шоу, с больной головой, пересохшим горлом и смутным воспоминанием о завершении ночи. Я повернулся, вопреки смыслу надеясь увидеть темную головку Сильви рядом с собой, но нашел только сбитые в кучу простыни, словно я метался в кошмарах, хотя, судя по боли в спине, я спал как убитый.

После выступления Сильви настал мой черед развлекать публику. Сильви принесла колоду карт и уговорила показать пару фокусов. Я подменил карты колодой из своего кармана и дал небольшое представление. Сильви то и дело открывала от удивления рот и преувеличенно охала, но дядя оставался спокоен, будто видел все это тысячу раз.

– И что, карты просто для смеха или играешь в серьезные игры? – наконец спросил он.

– Например?

– Покер.

Он наклонил голову и стал так похож на шулера, что невозможно было удержаться от смеха. Видимо, трава начала на меня действовать. Я с трудом подавил хихиканье.

– Иногда.

– Хорошо?

Я сложил карты в затейливый узор.

– Слишком хорошо, чтобы играть на деньги с людьми, давшими мне приют.

– Ах, настолько хорошо. – Он взял у меня колоду и ловко перетасовал. – Я все равно хочу с тобой сыграть.

– Ладно, только не на деньги.

Дикс усмехнулся, может, решил, что я положил глаз на его траву или на его девушку, если она и правда его девушка, но тут Сильви достала из сумки пару спичечных коробков и бросила их на стол, разрядив обстановку. Я взял один и стал отламывать хрупкие плоские спички. На черной коробке блестел золотом рисунок. Женщина в трусиках и ажурных чулках в бокале для коктейлей. Груди круглые и упругие, как пузыри, поднимающиеся из стакана. Она раскинула руки: та-дамм. Внизу надпись: «Ein Enchanted Nachtreview».[12]

– Часто кидаешь казино? – спросил Дикс.

Я покачал головой:

– По молодости. – Я смотрел, как он сдает карты. – Но там ребята чертовски подозрительны.

Дикс сдал последнюю карту и положил колоду рядом с пепельницей.

– Им не нравится, когда ты много выигрываешь.

Я взял карты и быстро рассортировал по мастям.

– Это противоречит их бизнесу.

Мы сыграли пару разминочных партий почти в полной тишине. Я не торопился, запоминал последовательность, отмечал, у кого какие карты и какие вышли. Первые две партии я выиграл благодаря счету. Но к третьей мне пришлось держать в голове всю колоду, и я порядком нервничал, хотя говорил спокойно и двигался так же плавно.

Дикс не владел моей ловкостью, я чувствовал каждую карту, оставляя ему надежды не больше, чем малолетнему уголовнику при поступлении в Итон. Проигрывал он с тем же спокойствием, хотя впервые за ночь в ленивых глазах, кажется, появилась искра. С тех пор как мы начали, бутылка опустела на четверть. Я налил им по стакану, плеснув себе самую малость, и заметил, как Дикс смотрит на меня поверх карт. Возможно, он понял, что с начала игры я меньше пью и почти не курю. Сильви заскучала. Она небрежно держала карты.

– Сильви, я вижу твои карты, – сказал я.

Она прижала их груди, как дамочка колониальной эпохи, пораженная в самое сердце.

– Так вот в чем дело, рентгеновское зрение.

– Э нет, детка, – заговорил я, точно коренной американец. – Я просто знаю, когда их скрывать, когда открывать, когда уходить и когда бежать.

Дикс не обратил на нас внимания. В его голосе снова появились ржавые нотки.

Мне кажется, ты что-то недоговариваешь. На твоем месте я бросил бы это шутовство и занялся казино.

Я посмотрел на него с невозмутимостью настоящего игрока, торжественно открыл карты, выигрывая последнюю партию и оставляя им лишь засохшие кофейные пятна взамен ставок. И хотя я не стал ни на пенни богаче, выигрыш грел душу, и я решил напомнить самому себе о собственных приоритетах:

– Я артист.

Дикс кинул мне джекпот из оставшихся спичек.

– Дело твое, но, по-моему, это пустая трата времени. Имея на руках столько спичек, можно устроить приличный костер.

– Можно, но не будет ли горячо?

Он кивнул:

– Понимаю. Но у тебя талант, глупо зарывать его в землю. В Берлине полно отличных казино. Мы прямо сейчас можем пойти в «Александрплац» и выиграть больше, чем ты заработаешь за неделю, пряча тузы в рукаве.

Я достал из-за уха Сильви золотую монету и преподнес ей с легким поклоном, давая понять, что пренебрежение Дикса меня нисколько не задело. Сильви захихикала, но на Дикса я не произвел впечатления.

– Может, ты не хочешь играть с казино, я понимаю. – Он рассеянно поднес руку к глазам, и я заметил бледнеющий синяк. – Но в мире много скучающих толстосумов, придумай для них фокус, что-то особенное, частное шоу – и будешь деньги грести лопатой.

– Может, когда-нибудь и придумаем.

– Дай мне знать. – Дикс явно не шутил. – А сейчас ты разбазариваешь талант. Подумай об этом. У тебя полный зал публики, красотка под боком, и что ты делаешь? Машешь волшебной палочкой и заставляешь красотку исчезнуть или режешь пополам ленту, а потом склеиваешь обратно. – Он поморщился от моей ничтожности. – У тебя быстрые руки, хорошая память, – Дикс усмехнулся, – ты можешь заставить людей поверить в то, чего нет. Это дорогого стоит. Передумаешь – дай мне знать. У меня есть связи в этом городе.

Я кивнул и, собрав карты в коробку, сунул обратно в карман, не желая больше слышать о том, как быстро разбогатеть, или вспоминать, куда могут завести меня мои ловкие пальчики.

– Так «дядя» – это почетное звание или родственная связь?

Он пожал плечами:

– Конечно, это почетно.

Сильви заменила сгоревшие свечи в камине новыми, которые мы зажгли с помощью моего выигрыша. Разговор пошел дальше, пока мы серьезно не выкосили траву Дикса и не прикончили бутылку виски, а вместе с ней и ночь.

Я выгнал себя из постели, понимая, что опять заснул в контактных линзах. Тщеславие доведет меня до слепоты. Штаны и рубашка валялись в куче у кровати. Такое ощущение, что инопланетяне похищали меня для анального зондирования. Я прислушался, кашлянул в тишине, оделся и вышел в коридор, силясь вспомнить, какая из дверей ведет в ванную.

В ванной холодно как в склепе. Процесс был в самом разгаре, когда я услышал за спиной шорох и обернулся. Сильви стояла в дверях, завернутая в тонкий цветастый халатик. Она протерла глаза.

– Не обращай на меня внимания, – сказала она, включила воду и стала умываться.

Не так уж легко сохранять невозмутимость, когда писаешь при свидетелях, но я старался.

– Как спалось? – Я последний раз стряхнул в унитаз и застегнулся.

– Скорее была в отрубе, чем спала. – Она вытерла лицо грязно-серым полотенцем. – А ты?

– Так же.

Сильви повесила полотенце и подпрыгнула с ноги на ногу.

– Классный танец, – сказал я.

Она скривилась:

– Очень смешно. Ты закончил?

Мы поменялись местами, и она уселась на унитаз, задрав длинный халат до бедер. На ногах толстые шерстяные носки и, помимо халата, кажется, все. Комнату наполнило звонкое журчание. Я, как истинный джентльмен, отвернулся к зеркалу. Не мешало бы побриться, и изо рта, наверное, воняло, но в целом ночь меня пощадила. Вечернее шоу не давало мне покоя. Пора уходить. Куда-нибудь, где можно спокойно подумать, как подстроить представление под новую публику. За спиной вздохнула Сильви:

– Так-то лучше.

Я посмотрел на нее и тут же отвернулся, увидев, что она подтирается. Я вынул линзы, позволяя миру расплыться в единое прекрасное месиво, и ополоснул лицо холодной водой.

– У Дикса есть бритва и все, что нужно.

– Не волнуйся. – Я достал сумочку с туалетными принадлежностями. – Все свое ношу с собой.

– Само по себе неплохо.

Сильви опустила крышку унитаза и села на нее, глядя, как я чищу зубы.

– Ага. – Я сплюнул пену и прополоскал рот. – Я старый клошар, гордый и независимый.

– Клошар?

– Бродяга, бездомный.

– Но у тебя корни в Британии, да? Дом, детишки и все такое?

– Ни дома, ни детей, ни даже волнистого попугайчика, никаких порочащих связей любого толка.

– Никакой семьи?

– Ну, моя мать, но мы нечасто видимся.

– Ух ты.

Я потянулся за полотенцем, вспомнил, какое оно серое, и утерся краем рубашки. Лицо Сильви расплылось в тумане, но, кажется, она улыбалась.

– Закончил?

– Обычно я делаю грязевую маску и обертывание водорослями, но сегодня, видимо, придется обойтись.

– Есть хочешь?

– Как собака.

– Чего?

– Умираю с голоду.

Она засмеялась и вытолкала меня из ванной.

– Уговор. Дай мне одеться, и я позволю тебе угостить меня завтраком. – Она закрыла за мной дверь, – девочкам иногда необходимо уединение.

Сильви отвела меня в небольшое турецкое кафе на углу. Мы сели, ежась от холода, за маленький столик на тротуаре. Официант улыбнулся, увидев ее, и они обменялись любезностями на беглом немецком. Он скрылся внутри, вернулся с крошечными чашечками и причудливым высоким кофейником и протянул мне меню на английском. Сильви игриво отобрала меню и заказала за нас обоих. Она что-то сказала официанту, и тот, засмеявшись, смущенно посмотрел на меня и ушел готовить нам завтрак.

Я помассировал правый висок – и почему похмелье у меня всегда откладывается именно там. Возможно, врожденный изъян, который обнаружат только после вскрытия. Я представил, что умру на сцене, свалившись посреди представления, и публика примет это за очередную шутку. Говорят, Томми Купер[13] хотел уйти именно так. Я не был с ним знаком, но для меня нет хуже кошмара. Смущенный смех и перешептывание зрителей: слишком уж он переигрывает.

Сильви разливала кофе, из носика клубился пар, и насыщенный сладкий аромат слегка развеял похмелье. Мы закурили, смешивая с запахом кофе сигаретный дым и тепло дыхания.

– А ты быстро схватываешь язык.

– Я здесь училась.

– Осторожнее, Сфинкс, ты рассказываешь о себе.

Она улыбнулась:

– Я ничего не скрываю. Но кому нужно прошлое? Дикс говорит, что прошло, то забыто, и он прав. Какой смысл оглядываться назад? Мы живем сейчас.

– А где Дикс? Все еще спит?

– А что?

– Да так. Просто из любопытства. Хотел сказать спасибо.

– Я передам.

– Спасибо. – Мы оба засмеялись. – Нет, правда, спасибо, если б не ты, я прошатался бы всю ночь по улицам.

– Не стоит благодарностей.

– Все равно я твой должник.

Она поставила локти на стол и спрятала острый подбородок в кулачки.

– Хочешь отдать долг?

Я впервые вспомнил, что у нее ко мне дело.

– Если смогу, – осторожно ответил я.

– Узнай, может, вам требуется танцовщица?

Официант принес два тягучих пирожных. Сильви рассеянно дымила, периодически откусывая; она говорила быстро, иногда с набитым ртом, и все равно была прекрасна. Мы долго сидели на улице, несмотря на холод. Сильви заказала еще кофе. Мы курили и обсуждали спешащих куда-то прохожих. Но утренние тревоги о вечернем шоу стали слишком назойливыми.

– Я, пожалуй, пойду.

– Дела встретить, людей переделать?

– Номер поправить.

Она улыбнулась:

– Он не так плох.

– И не так хорош.

– Ты справишься. Надо только найти нужный тон.

– Наверное.

Мы обменялись телефонами, и я пообещал позвонить, если что-то появится. Я подумал, что позвоню в любом случае, но вспомнил Дядю Дикса. Дядя Дикс – где только люди берут такие странные прозвища? Строит из себя веймарского сутенера. Нет, пожалуй, я не буду звонить. Я помахал ей последний раз, шагнул на мостовую и поймал такси до отеля.

Во второй половине дня я вышел из отеля и пешком отправился в театр.

Я принимал душ, когда зазвонил телефон. Я подумал, что ошиблись номером, но телефон не умолкал, и я решил, что это может быть кто-то из театра. Завернувшись в полотенце, я снял трубку, недоумевая, почему, когда звонит телефон, я непременно оказываюсь нагишом, учитывая, что большую часть дня я все-таки провожу в одежде.

– Ja? – сказал я, надеясь, что кто бы там ни звонил, он оценит мои усилия.

– Уильям? Это ты? – орал мой агент, уверенный, что только так можно разговаривать по межгороду. – Что за «Ja»? Записался в аборигены? Скоро начнешь петь «Завтра принадлежит мне»[14] и кричать «Зиг Хайль».

Я стал вытираться.

– Времена меняются, Рич. Они давно так не делают.

– Фашист есть фашист. Короче, ты где был? – Он не дал мне времени ответить. – Ты когда-нибудь проверяешь свой чертов автоответчик?

Только тут я заметил красный огонек на телефоне.

– Звонил бы на мобильный.

– Я пытался. Он отключен.

– Ну и где пожар?

– Ты уже видел английские газеты?

– Нет.

– Ну так купи себе «Дейли Телеграф» и перезвони.

– «Телеграф» – ты проверял свои акции, Ричард?

– Найди газету. Поговорим через пять минут.

Послышались гудки. Я посмотрел на трубку, покачал головой и позвонил в приемную, чтобы принесли газету. Затем вернулся в душ. Когда в дверь постучали, я как раз обертывал бедра полотенцем. Я заплатил посыльному, закрыл дверь, сел на кровать и развернул газету.

Я сразу узнал суровое лицо Билла-младшего – снимок из полицейской картотеки, а может, фото из паспорта. Там же и снимок клуба. Снято с улицы, и, кажется, довольно давно. Новые владельцы пришли с осмотром и нашли Билла в его кресле со вскрытыми венами. У меня яйца сжались от ужаса. Я открыл мини-бар, плеснул в стакан слишком холодного «Феймос Граус» и начал читать.

Статья изобиловала картинками и не давала фактов, хотя упоминался срок Билла за вымогательство и вскользь говорилось о его отце-бизнесмене – тоном, не оставлявшим у читателя сомнений, какого рода бизнес он вел. Фотографии всех членов семьи. Больше всего места отвели его матери Глории. Билл упоминал, что рос без нее, но не сказал, что ее считали погибшей, хотя тело так и не нашли. Воистину несчастливое семейство. Возможно, он так и не оправился после исчезновения матери. Статья вела к тому, что самоубийство Билла – всего лишь звено в цепи трагедий.

Приключение в Сохо я запер в сундук и задвинул в темный угол сознания. Я представил его – сундук старого моряка. Сухое трухлявое дерево, закованное в черный металл. Ящик заперт на большой висячий замок. Отпираю, откидываю крышку и начинаю разбираться.

Билл собирался уезжать на следующий день после моего выступления. За показным равнодушием проглядывало напряжение и нервозность – но самоубийство? Тогда я не думал об этом, но, глядя на снимок в газете, уже не был уверен.

Я вспомнил, как Монтгомери колотил в дверь и Билл всучил мне конверт. Подумал о конверте, который лежит целый и невредимый в домике моей матери.

Если Монтгомери имеет отношение к смерти Билла, я совсем не хочу, чтобы он даже заподозрил, будто я был тогда в кабинете. А значит, надо держаться подальше от его полицейских дружков. Если он не связан со смертью Билла, я вообще ни при чем. Как бы там ни было, мне лучше сидеть тихо, пусть профессионалы занимаются своим делом.

Снова зазвонил телефон.

– Нашел?

– Да.

– И что скажешь?

– Не знаю. Трагедия.

– Да-да, такой молодой и красивый и все такое прочее, но я не о том. Что тебе известно?

– Ничего. – Я ушел в глухую оборону.

– Да ладно тебе. Я знаю, ты не влезешь в мокруху, Уильям. Женщины и выпивка – да, баловство с наркотиками – возможно, но тяжкие – никогда. – Ричард замолчал, затягиваясь сигаретой, выдохнул и продолжил монолог: – Значит, у тебя не появилось внезапного желания поболтать с полицией?

– Нет.

– Очень хорошо, иначе на берлинском контракте можно ставить крест.

– И я о том же.

За сотни миль в Крауч-Энде Ричард проворчал в телефон:

– Ты же знаешь этих педиков, Уильям, все они психованные.

– Я не думал, что он голубой.

– Да большинство гангстеров – пидоры. Слишком круты, чтобы иметь дело с женщинами.

– Ты, видимо, знаешь, о чем говоришь.

– Приходится, работа обязывает, не так ли? – Он вздохнул. – Ничего не имею против них, но это особый народ.

– Наверное.

– В общем, я думаю, тебя могут вызвать на допрос.

Я поплотнее обернулся полотенцем.

– С чего ты взял?

– Черт, да столько копов на одной вечеринке! Рано или поздно кто-нибудь из них тебя вспомнит.

– Я не подумал.

– Вот поэтому ты околачиваешься в Краутляндии, а я сижу в теплом офисе и миссис Пирс готовит мне чай. – Он сделал еще одну астматическую затяжку. – Кстати, о Краутляндии, как там шоу?

– Чудовищно.

– Ну так подними задницу и работай. Я уже говорил, тебе нужен шик, Найди прекрасную фройляйн, распили ее надвое и будешь рыдать от счастья.

– Просто тяжело вписаться. Ты не говорил, что клуб с эротическим уклоном.

Ричард засмеялся:

– Разве?

– Нет, черт возьми, ни разу не сказал.

– Держи руку на яйцах, и все будет путем.

– Постараюсь.

– Вот и умничка.

Он, как всегда, неожиданно бросил трубку, а я продолжал сидеть на кровати, голый, с банным полотенцем на коленях, тупо пялясь в стену.

Я повязал полотенце на талии, подошел к шкафу, достал мобильник из кармана пиджака и включил. Экран медленно ожил. Пропущенные звонки Рича выстроились обвинительным списком. Но, помимо его имени, я обнаружил британский номер, не внесенный в мою записную книжку.

Я снова сел на кровать и позвонил. Ответили на третий гудок.

– Алло?

Я бросил трубку. Почти тут же перезвонили. Я выключил телефон, пошел в ванную, наполнил раковину и бросил телефон в воду. На поверхность поднялись маленькие пузырьки воздуха, будто он и впрямь испускал дух. Я слышал, что полиция устанавливает местоположение по сим-карте, но не знаю, работает ли это за границей. Может, я драматизирую. Может, Билл покончил с собой. Может, я в безопасности, как деньги в немецком банке, и, может, не инспектора Джеймса Монтгомери я только что слышал по телефону.