Берлинский фокус

VII

He так давно, когда Глазго был мировой столицей кораблестроения, бары открывались еще до рассвета, чтобы достойно встретить ночную смену. Пока богачи мирно спят, а почтальоны перебирают письма, пока дети сопят в подушки, а их матери готовятся к новому дню, рабочие на заводах поглядывают на часы и облизывают губы. Вблизи заводских ворот владельцы пивных полируют стаканы, замеряют уровень пива в бочках, проверяют, чисто ли выметены полы и протерты ли столики, и следят, чтобы касса работала без сбоев. Потом они смотрят на часы, открывают двери и ждут первых клиентов, которые всю ночь горбатились, мечтая о кружке золотистого напитка.

Я вышел из полицейского участка с деньгами Джонни, согревавшими карман. Выпивка втянула меня в передрягу, и только выпивка меня из нее вытянет. На улицах еще пусто, лишь одинокий прохожий с собакой перешел на другую сторону, заслышав мои шаги. Армии рабочих, что когда-то наполняли предрассветные улицы после смены, давно распущены. Но бары еще остались, главное знать места.

Закон требует, чтобы к выпивке подавали завтрак. Потому там вечно воняет дешевым беконом, кровяной колбасой цвета кровавого дерьма и гангренозными яйцами с птицефабрики. Все это готовится на несвежем сале, которое за ночь темнеет, и каждое утро его топят снова, поджаривая забредших на ночной банкет тараканов.

Я толкнул дверь и словно окунулся в ночь, хотя знал, что уже начало восьмого. В баре было людно. Парочка студентов пила в углу пиво, снимая похмелье, ломку или что там еще. Бизнесмен потягивал предрассветную порцию бренди. Парень в коричневой кожаной куртке, вышедшей из моды году эдак в 83-м, помечал крестиком лошадей в таблице скачек и быстрыми глотками пил пиво, запивая, по-моему, водкой. Ни одного рабочего. Ни одного желающего отведать завтрак. Никто не разговаривал, ведь никто не искал здесь общения. Автомат играл какую-то древнюю песню, хотя никто не заказывал музыку. Они пришли сюда, потому что другие пивные закрыты до десяти, а припасенная на ночь доза уже закончилась.

Они пришли выпить.

Я вошел и заказал пинту пива. От меня воняло, я зарос щетиной, на брюках пятна крови убитого старика. Официантка не глядя поставила передо мной кружку. Я ждал, что она протянет руку за платой, и, не дождавшись, положил одну из банкнот Джонни на грязную стойку. Она молча взяла деньги и бросила мне сдачу в разлитое пиво и пепел. Я слишком устал, чтобы спорить. Я дал пене осесть и поднес кружку ко рту. Выдохшееся пойло. Но я осушил треть одним глотком и бросил сдачу в автомат с сигаретами. Закурил, допил пиво и заказал еще, разглядывая соседей, в компанию которых я отлично вписался. В ход пошла третья кружка, когда разбитая голова бродяги вдруг всплыла перед глазами, а за ней видение другого лица, месива крови и мозгов. Я снял очки и потер глаза.

– На сегодня тебе хватит, – сказал голос за моей спиной.

Я обернулся и увидел инспектора Бланта во вчерашнем костюме.

– Ты меня арестовываешь?

– Нет, просто советую.

– Ты что, записался в пивную полицию? Алкопат-руль? – Я достал сигарету и закурил. – Ты не в участке со своим жирным приятелем, так что отвали и доставай кого-нибудь другого.

– Одного ареста за ночь тебе мало? – Инспектор Блант обратился к барменше: – Мэри, ему больше не наливай, понятно? – Она подняла голову и кивнула. Блант повернулся ко мне, в нетерпении подрагивая голодными рыжими усами. – Ты понадобишься, если дело дойдет до суда, а до тех пор я не хочу тебя ни видеть, ни слышать.

– Взаимно.

Барменша поставила перед ним кружку лучшего пива:

– За счет заведения, мистер Блант.

– Твое здоровье, Мэри. – Блант взял сигарету из моей пачки и прикурил от моей зажигалки. – Я бы забрал тебя для отчетности, но у нас работы по горло, не хочу лишней волокиты. – Он снял крошки табака с языка. – Дешевое дерьмо. Разберись со своими проблемами, потому что сейчас у тебя две дороги: тюрьма и морг. А теперь пошел отсюда. Это моя территория.

Я оглядел обшарпанные стены, пропойц, неудобные стулья, посмотрел на инспектора за первой кружкой пива в восемь утра и сказал худшее, что смог придумать:

– Тебе тут самое место.

Я вернулся к себе, разделся, завернул одежду в два черных пакета для мусора и выставил в коридор. Я стоял под душем, пока вода не стала холодной, и ждал, пока холод меня не обжег. Я лег на кровать и, задумавшись, уставился в потолок. Последнее время я мало думаю.

Блант прав. У меня нет выбора. Пора кое с чем разобраться. И, если я качусь в пропасть, мне нужна компания.

Библиотека Митчелла – здание как свадебный торт – возвышается над городской автострадой. Я стоял на мосту и смотрел в бурлящее русло машин. Говорят, скоростные потоки заставляют некоторых людей бросаться с моста. С трудом верится. Никакой гипноз не заставит человека делать то, чего он не хочет.

В компьютерном зале было полно народу. Я заплатил за вход, нашел свободное место и сел среди студентов и школьников, пенсионеров и безработных, беженцев и ученых. Тишину нарушал только стук клавиш, но я почти слышал гудение мыслей, словно ток бежал по проводам. Души, покинув тела, бродили по Древнему Риму, карабкались по семейному древу, искали судебные прецеденты и кто знает, что еще. Нигде в городе не найдешь такой национальной пестроты – и внезапно я заскучал по Лондону.

Я вошел в Сеть и ввел в строку поиска имя Билла-старшего. Я безрезультатно лазил по Интернету, пока меня не осенило. Я попросил библиотекаря проводить меня в отдел, где хранятся микрофиши старых газет, и долго мучился с пленками. В конце концов я разобрался, как ими пользоваться, и мои усилия были вознаграждены.

В начале четвертого я вышел из библиотеки и сел на автобус до Вест-Энда. Пора платить по счетам.

Рабочий адрес Джонни привел меня на Юниверсити-Гарденс, короткую викторианскую улочку, где когда-то жили преподаватели, а сегодня расположились кабинеты и аудитории. Я нашел нужный дом. Здание стояло в лесах, и, видимо, уже давно. Я поднялся на крыльцо, минуя заросли кустарника, и вошел.

Внутри пахло сыростью, мастикой и книгами, и я на мгновение затосковал по былым временам. В вестибюле все так же темно, доска объявлений увешана листовками и записками: расписание занятий, задания, набор в студенческий театр, политические собрания, распродажа книг. Я вспомнил, как обклеивал кампус самодельными афишами, приглашая посмотреть на новую звезду магии.

Приступ ностальгии смыло запахом краски и скипидара, лестницу укрывали куски забрызганной пленки. И вдруг я понял, почему Джонни дал мне этот адрес. В лестничном колодце на верхушке стремянки балансировал маляр в белом комбинезоне, пытаясь покрасить почти недосягаемую нижнюю сторону лестницы. Я поднялся к нему, перила скрипнули под моим весом, и я услышал ответный скрип в груди – ни того ни другого не было пятнадцать лет назад, когда я захаживал сюда студентом. Маляр уставился на меня сверху.

– Приятель, не подскажешь, где найти Джонни? – спросил я.

Маляр продолжал водить валиком по стене, слой за слоем нанося белую краску. Работал он на совесть.

– Джонни?

– Да, он сказал, что работает здесь, наверное, один из ваших.

– А, Джон. – Парень указал валиком наверх. – Второй этаж, первая комната направо, постучите, прежде чем войти, за дверью может быть стремянка.

– Спасибо.

Я пошел дальше. Отец Джона был маляром. Наверное, дело перешло Джонни. Он всегда был способным малым и далеко бы пошел, если бы не страсть к гашишу и выпивке. Да и я добрую половину стипендии оставлял в студенческом баре, пока на третьем курсе вообще не бросил университет. Добравшись до второго этажа, я свернул направо и постучал в большую дверь, покрытую темным лаком.

– Заходи, путь свободен, – прокричали из-за двери, и я вошел.

Крупный лысеющий мужчина на стремянке в дальнем конце комнаты красил стену в солнечный желтый, казавшийся блеклым в тусклом свете. Его помощник, сидя на корточках, подправлял новый пол у двери.

– Я ищу Джона.

Старший замер на полувзмахе кисти и посмотрел на меня со стремянки:

– Ты его нашел. Чем могу помочь, приятель?

Я успел прочесть пару имен на дверях, пока не наткнулся на охранника с пачкой вечерней почты под мышкой. Я увидел себя его глазами: потрепанный бездельник в летах, шатающийся по университетскому кампусу, – и усмехнулся, обеспечив ему ночные кошмары.

– Ну и где тут приличный кабак?

Он отправил меня в знакомое со студенческих лет местечко, рассматривая, будто хотел на всякий случай запомнить особые приметы. Я спускался по лестнице и чувствовал его взгляд затылком, подозревая, что, как только я скроюсь из виду, он достанет рацию и поднимет на уши всю охрану. Я посмотрел снизу вверх на его обеспокоенное лицо и поднял правую руку:

– Да примет господь душу твою. – Я нарисовал в воздухе крест указательным пальцем, чтобы его побесить. За моей спиной открылась входная дверь, впуская порыв весеннего ветра.

– Уильям! – Джонни застал меня почти коленопреклоненным.

– Все в порядке, доктор Мак? – прокричал охранник.

Джонни улыбнулся – благодаря этой улыбке он наверняка собирает полные аудитории хорошеньких студенток.

– Да, Гордон, спасибо, я присмотрю за мистером Уилсоном. – Джонни повернулся ко мне. – Ты, как всегда, удачно зашел. – Волосы Джонни слегка намокли, лицо раскраснелось. От него пахло чем-то свежим и динамичным. – Я заскочил только забросить вещи.

Я посмотрел на спортивную сумку и вдруг почувствовал, что не могу говорить. Я достал из кармана пятьдесят фунтов и неловко протянул ему:

– Хотел вернуть.

– Ах да, спасибо. – Джонни провел рукой по мокрой голове, взъерошив волосы. – Надеюсь, ты не обиделся…

Нет. – Я попытался улыбнуться. – Ты меня здорово поддержал. – Часы, проведенные за чтением библиотечных статей о насилии и убийствах, вдруг обрушились тяжелой усталостью. – Я хотел пропустить стаканчик, присоединишься?

Джон замялся:

– Я бы с удовольствием, но не могу.

Я вспомнил, как Эйли смотрела на меня в тюремной камере.

– Ладно, понял.

– Да нет, дело не в этом. Я обещал вернуться пораньше. Слушай, у меня есть пара банок в холодильнике, пойдем ко мне?

– Не уверен, что Эйли мне обрадуется.

Джон снова пригладил волосы.

– Не глупи. Если б ты не зашел, я все равно взял бы у нее твой номер и позвонил.

– Не знаю, Джон.

– Я знаю. Мне нужна помощь, а ты мой должник.

Джонни жил в пятнадцати минутах ходьбы от офиса, на Байерс-роуд. По дороге нас дважды останавливали студенты, и оба раза он использовал меня как предлог, чтобы смыться.

– Да вы знаменитость, доктор Джон.

Он засмеялся:

– К концу семестра они всегда становятся дружелюбнее – экзамены.

– Я потрясен, – сказал я. И это была чистая правда. – Что с тобой случилось?

Джон шел, глядя под ноги.

– Ничего особенного. Я понял, что мне нравится философия, бросил валять дурака, сдал экзамены, поступил в аспирантуру – остальное уже история.

– Хорошо, что ты избавился от дурного влияния.

– Не льсти себе.

Он свернул во двор:

– Вот мы и пришли.

В квартире Джонни могло бы разместиться человек шесть. Но на этом все сходство с нашими студенческими развалюхами заканчивалось. Прихожая в элегантных тонах пергамента, подчеркивающих высокие потолки, на стенах яркие фотографии, на полу светлые циновки. Джонни пустил меня вперед и прокричал:

– Я вернулся.

В коридор выскочила хорошо одетая женщина лет шестидесяти.

– Тише, она только уснула.

Джонни понизил голос:

– Ой, прошу прощения.

Женщина улыбнулась и выжидающе на меня уставилась, приняв, наверное, за бродягу в гостях у философа.

– Это Уильям, мой старый друг по университету.

Ее улыбка слегка погасла.

– Кажется, Эйли говорила о вас.

Я кивнул:

– Надеюсь, только хорошее.

Женщина бросила на меня строгий взгляд, предупреждая, что игры с ней не пройдут. Она посмотрела на Джона:

– Я покормила Грейс, теперь ей надо поспать.

– Спасибо, Маргарет.

– Не за что, ты же знаешь. – Она сняла с вешалки пальто. – Извини за спешку, сегодня у нас собрание книжного клуба.

Джон подал ей элегантную кожаную сумку, стоявшую у двери.

– Да, я помню. Надеюсь, вы хорошо проведете время.

– У нас всегда интересно, даже если книга не нравится. – Маргарет оделась и клюнула Джона в щеку. – Береги мою внучку. – Она повязала на шее шелковый шарфик и заправила его под воротник пальто. – Увидимся завтра. До свидания, мистер…

– Уилсон.

– Да, я так и думала. Мы, наверное, больше не увидимся, я надеюсь, у вас все будет хорошо.

Я отвесил легкий поклон:

– Спасибо.

Она кивнула, давая понять, что убьет меня, если увидит снова. Я улыбнулся, показав, что понял.

Джон закрыл за ней дверь.

– Извини.

– В наши дни перевелись приличные домработницы.

Он улыбнулся от облегчения, что я не обиделся.

– Пойдем, найду тебе пиво и проверю малышку.

Посреди большой уютной кухни стоял выскобленный сосновый стол. Я сел, посасывая бутылку слабого французского пива, стараясь не слушать по малышовому монитору, как Джонни сюсюкает со спящей дочкой. Он вернулся с улыбкой на лице.

– Сколько ей?

– Десять месяцев.

– Поздравляю. Наверняка скоро женишься.

– У тебя всегда был дар предвидения. Свадьба в июле. Садись. Моя невеста еще не скоро появится. – Я решил уйти до прихода Эйли. Джонни достал из холодильника пиво. – Чем ты сейчас занимаешься?

– Ничем в общем-то.

– Ничем в общем-то или ничем вообще?

– Тебе зачем? – Я достал сигареты и замялся. – Можно курить?

– Эйли не в восторге, когда в доме курят. – Я спрятал пачку в карман. Джон посмотрел на меня и рассмеялся – ты меня под монастырь подведешь, Уильям. – Он открыл шкаф и взял блюдце. – Держи.

– Точно?

Он открыл окно над мойкой.

– Да.

– Хочешь?

– Больше всего на свете, старик, но ты не ответил на мой вопрос. Ты работаешь?

– Что ж ты так пристал ко мне?

– Ну, обычное дружеское любопытство… Я могу предложить тебе кое-что.

Джонни откинулся на стуле и принялся излагать свою затею.

Театральный плотник отлично потрудился. Ящик вышел потрясающий: ярко-голубой с металлическим оттенком, украшенный зодиакальными созвездиями и Сатурнами, кольца которых будут светиться и отвлекать внимание публики.

Я стоял с Сильви и Никси, девушкой с обручами, на сцене в пустом зале и объяснял им, как устроен фокус.

– Так, дамы, это классический трюк, я собираюсь разрезать мою прекрасную ассистентку Сильви пополам, а ты, Никси, станешь ее ногами.

Никси явно была в замешательстве, но Сильви перевела ей, и она захихикала.

– Хорошо. – Я выкатил ящик и поднял крышку. – Сильви, ты ложишься сюда, голову и руки просовываешь в дырки с этой стороны, а ноги – с той. – Сильви и Никси посмотрели на ящик. – Понятно?

Сильви кивнула:

– Да.

– Отлично, Никси. – Я улыбнулся блондинке. – К сожалению, ты не сможешь насладиться аплодисментами зрителей, но ты получишь удовольствие от осознания, что помогла поставить самый грандиозный из классических фокусов, когда-либо придуманных человеком.

Я посмотрел на Сильви. Она закатила глаза и стала переводить. Никси слушала, ее глаза становились все шире, и вдруг она захихикала, прикрывая ладошкой рот, словно стесняясь своей смешливости.

– Что ты сказала? – спросил я.

Сильви смотрела на меня невинным взглядом:

– Просто повторила твои слова, ты очень забавный парень, Уильям.

После пьяного кутежа между нами не возникло неловкости. Сильви просто сказала:

– Что ж, с этим вопросом покончено.

Я согласился, и мы рассмеялись, счастливые, что никто ни на кого не обиделся.

Я хотел спросить о толстяке. Он назвал ее по-другому, но по мне, что Сьюзи, что Сильви – не такая уж большая разница, а секундная паника в ее глазах могла быть не просто удивлением – возможно, Сильви его узнала. Я оставил свои догадки при себе, и хотя целую неделю каждый вечер ровно в десять пятнадцать потрошил ее на сцене, между нами не случилось ничего, что могло бы шокировать самую чопорную старую деву. Однако я не мог забыть ее тело и, пустившись в дальнейшие объяснения, отвел глаза в сторону.

– Так, ладно, спустимся в зал. – Девушки пошли за мной, болтая по-немецки. – Никси, что ты видишь рядом с ящиком Сильви?

– Я кажусь себе марионеткой.

Я взглянул на нее, и она перевела вопрос Никси.

– Ein tabelle.

– Отлично, теперь на сцену.

Они заворчали, но поднялись обратно.

– А теперь что ты видишь?

– Ahh, – понимающе выдохнула Никси. – Ein Schachtel.

Я посмотрел на Сильви.

– Ящик.

– Правильно. Смотри. – Я распахнул створку, демонстрируя отсек, спрятанный от глаз публики острыми черными углами скошенных стенок, и хотя толщина столешницы по ярко-белому канту не превышала дюйма, в центре стола достаточно места для худенькой женщины. – Никси, ты ложишься сюда, чтобы тебя никто не видел. Я ставлю на стол ящик и укладываю туда Сильви. Она незаметно подтягивает колени к груди, а ты просовываешь ноги в окошко стола и в дырки в ящике, так что публика думает, что это ноги Сильви. И наконец, я беру пилу, – я схватил огромную пилу, лежавшую рядом со мной, и тряханул в воздухе, – и режу небольшую дощечку, которая соединяет две части ящика. – Я начал пилить, раздался скрежет металла о дерево. – И вот я разделил ящик на две половины. – Я раздвинул две части волшебного гробика. – Толпа приходит в восторг, видя голову с одной стороны и дергающиеся ноги с другой. – Я поднял руки к невидимой публике и улыбнулся девушкам. Никси качала головой и что-то шептала Сильви. – В чем проблема?

Сильви вздохнула:

– Эта глупая стерва не сможет. У нее клаустрофобия.

Мы с Сильви перебрали всех артистов, но было очевидно, что только Никси сможет поместиться внутри потайного ящика.

– Блядь, опять облажались.

– Уильям, я не виновата.

Я пнул столик, на котором стоял ящик, и он откатился в глубь сцены. Я знал, что должен успокоить Сильви, чтобы не потерять еще и помощницу.

– Ладно, все равно это кусок дерьма, давно запушенный в массовое производство.

Сильви поймала столик и прикатила его обратно.

– У тебя все получится.

Я снова послал тележку туда, откуда она приехала, не глядя, получая облегчение от самого процесса. Она затряслась, почти уронив ящик, но все-таки устояла и уехала за кулисы.

– Твою мать.

Я поднялся и услышал вскрик, из-за кулис вышла Улла, толкая перед собой тележку. Я отступил.

– Черт, извини.

Улла потерла руку.

– Надо быть осторожнее, – сказала она раздраженно.

– Прости, Улла, я не хотел.

– На сцене небезопасно.

– Да, я знаю, извини.

В волосах Уллы торчал карандаш, а под мышкой – стопка счетов, на переносице появилась складочка. Интересно, что она сделает, если я попытаюсь ее разгладить?

– Я хотела узнать, когда вы закончите. Сцена нужна другим артистам.

– Скажи им, что путь свободен.

Улла заметила, что мы приуныли.

– Проблемы?

Сильви отошла на шаг и оглядела ее с головы до ног.

Нет. – Она обняла Уллу за плечи и посмотрела на меня. – Кажется, нет. Что скажешь, Уильям?

Я скользнул по немке взглядом. Но я уже отлично изучил пропорции Уллы и знал, что Сильви права.

Улла сразу поняла суть фокуса.

– Это старый трюк, публика его сто раз видела.

– Но не в исполнении Уильяма.

Мы с Сильви еще не обсуждали детали номера, но ее уверенность обнадеживала.

– Точно, мы добавим хамелеонского перчика, покажем сексуальную вариацию на тему.

Улла забеспокоилась:

– Мне придется надеть костюм?

– Нет, просто что-нибудь удобное, чтобы движения не стесняло, и, – я почувствовал, как кровь приливает к затылку, – такие же чулки и туфли, как у Сильви.

– Они великолепны. – Улла высвободилась из объятий Сильви, но та не сдавалась. – Темно-зеленые чулки в сетку и самые красные, самые блестящие извращенские туфли на самой высокой танкетке в мире. – Сильви посмотрела на меня. – Я договорилась в секс-шопе, туфли в обмен на упоминание в программе.

– Отлично. – Я посмотрел на Уллу. – Выручишь нас?

– Я не артистка.

– И не надо. Тебе нужно просто лежать в ящике, а в нужный момент высунуть ноги и пошевелить ими по моей просьбе.

Улла колебалась.

Я подошел ближе.

– Больше нам некого попросить.

Она вздохнула:

– Если это нужно для шоу.

Сильви бросилась ей на шею:

– Я знала, что ты согласишься!

Улла высвободилась, и я поймал ее взгляд.

– Спасибо, ты спасла нам жизнь.

Я смотрел ей вслед, а когда она скрылась из виду, обнаружил, что Сильви наблюдает за мной.

– Уильям, она тебе нравится, – сказала Сильви с преувеличенным изумлением.

Я покачал головой и стал убирать реквизит, чтобы скрыть смущение.

– Не люблю женщин с недовольными лицами. Да и потом, она занята – она с Колей. – И небрежно добавил: – Их свели небеса.

Сильви усмехнулась:

– Тогда им лучше поостеречься. Эти небесные парочки ужасно падки на соблазны.

Джонни сразу перешел к делу:

– Я организую благотворительный вечер и хочу, чтобы ты выступил.

Я затянулся, жалея, что пришел. Я стряхнул пепел в блюдце и улыбнулся, чтобы смягчить отказ:

– Извини, Джон, я этим больше не занимаюсь.

Зря я улыбался. Джонни подался вперед. Его глаза светились энтузиазмом.

– Ты говорил, но я подумал, ты отодвинешь пенсию, хотя бы на один вечер.

Не пойму, как между лекциями, экзаменами, спортом и ребенком он умудрился найти время на благотворительность.

– Я расклею афиши, раздам билеты, стану носильщиком или вышибалой, но не проси меня выйти на сцену. Это невозможно.

Джонни сделал вид, что не слышит.

– Вечер будет в старом Паноптикуме. Он обычно закрыт для публики, и многие придут просто из любопытства, но я не могу подобрать приличной программы. Уильям, тебя сам бог послал.

Я помню его тактику со студенческих лет. Джонни будет капать тебе на мозги до тех пор, пока ты не поддашься на уговоры, только бы он заткнулся.

– Джон, я больше не выступаю, – сказал я твердо. Он покачал головой, улыбаясь, уверенный, что надо лишь правильно попросить.

– Я не верю тебе, Уильям.

– Придется, это чистая правда.

Может, он услышал что-то в моем голосе или с годами понял, что не всегда можно подчинить человека своей воле. Он откинулся на спинку стула и провел рукой по волосам:

– По крайней мере, назови причину.

– Как-нибудь в другой раз, – соврал я.

Джонни скептически смотрел на меня, его темные волосы поднялись маленькими злобными петушками.

– Так, значит? Впервые за много лет я прошу тебя об услуге, и ты отказываешь без извинений и причин?

Солнце било в окно, и на столе между нами лежала мозаика золотистых квадратов. Я повернулся и выглянул во двор, где весенний ветер шевелил верхушки платанов. Ранней весной кто-то посадил в горшках луковицы, и теперь на подоконнике подрагивали лиловые гиацинты, наполняя кухню своим ароматом. Отличное место для встреч. Здорово собираться здесь дружной компанией за большим столом, зная, что даже если проснется ребенок, он всего в двух шагах.

Я покачал головой и понизил голос:

– Я бросил карьеру не для того, чтобы досадить тебе. И на заметку: я извинился.

Мы услышали, как в замке поворачивается ключ. Прошло несколько секунд, пока Эйли снимала пальто, и наконец в дверях показалась ее голова. Волосы забраны в пучок, но ветер выбил несколько прядей, и они мягко струились по румяным, как осенние яблоки, щекам.

– Привет. – Она улыбнулась Джонни и тут заметила меня. – Ой, Уильям.

Я поднялся, надеясь, что мой окурок не вызовет семейной ссоры:

– Все нормально. Мне пора.

Эйли вошла в кухню, посмотрела на блюдце, но ничего не сказала.

– Ты уверен?

– На все сто.

Она посмотрела в другой конец стола:

– Джон?

– Отпусти его, Эйли, у него полно дел.

Она переводила взгляд с одного на другого, чувствуя напряжение между нами, но не понимая причины.

– Как Грейс?

Джон отхлебнул пива.

– Я только что смотрел, она спит.

– Хорошо. Я загляну к ней, как только провожу Уильяма.

Джон пожал плечами. Я снял куртку со спинки стула:

– Не стоит.

Но Эйли все равно пошла со мной. В коридоре она обернулась:

– Что случилось?

– Джон хочет, чтобы я выступил на его вечере, я сказал, что не могу.

– Не можешь или не хочешь?

– Не могу.

Она посмотрела мне в глаза и осторожно взяла меня за руку. Она заговорила нежно, словно увидела меня впервые:

– Уильям, что с тобой произошло?

От ее прикосновения, от ее тихого голоса на глаза навернулись слезы. Я вырвал руку:

– Ничего, я просто больше не выступаю.

– Не злись. – Эйли улыбнулась. Как ей удается переключаться с жесткого профессионализма, что я наблюдал в тюрьме, на такое сочувствие, что вся моя эмоциональная броня готова разрушиться от одного взгляда? Может быть, это потому, что она недавно стала матерью? – Я поговорю с Джоном. У него много работы и… ты же знаешь, каким он бывает, когда хочет чего-то добиться. – Она покачала головой. – Каждый раз, как мы встречаемся, кто-то из нас грубит.

Я улыбнулся в благодарность, что она сменила тему.

– Тогда в баре никто не грубил.

– Мне показалось, ты был слегка раздражен.

– Возможно.

– В общем, я рада, что мы повидались. Хотела извиниться. Я могла проявить больше сочувствия. Ты такое пережил, а я…

– Не сомневалась, что я виновен?

– …не проявила достаточно понимания.

– Ты выражаешься как адвокат.

– Хорошо. Я же адвокат.

– Мне придется идти в суд?

– Нет, если никто из них не откажется от признания.

– Чудно. – Я помолчал. – Эйли, если преступление совершено давно, есть ли польза от старых улик?

– Сложно сказать, зависит от улик, но технологии сильно продвинулись. Давно похороненные дела поднимают, расследуют заново и находят преступника с помощью анализа ДНК и тому подобного. – Она улыбнулась. – Многие из тех, кто считал, будто им все сошло с рук, сегодня шарахаются от звонка в дверь. А почему ты спрашиваешь?

– Да просто читал в газете.

Эйли посмотрела на меня с сомнением. Но без неприязни.

– Пожалуйста, подумай о вечере Джона. – Она смотрела в мои воспаленные глаза фиалковым взглядом. – Он тебя обожает. Твое участие много значит для него.

– Я подумаю. Но ничего не обещаю.

– Не обещай.

Она потянулась и поцеловала меня на прощание. Не считая моей встречи с матерью, женщина целовала меня впервые за долгое время. Мне было приятнее, чем должно быть.

Выходя из двора, я понял, что не спросил Джона, чему посвящен вечер.

Остаток дня и большую часть длинной трезвой ночи после выступления мы с Сильви придумывали, как превратить номер в супер-секси-конфетку, которую мы обещали Улле. К утру мы наконец все решили. Мы отрепетировали и разошлись по домам с чувством приятной усталости после хорошей работы.

Конечно, трюк с распиливанием – всего лишь часть нового шоу, но я радовался, что расту над собой в сравнении с тем, что я показывал в клубе у Билла. Мы придумали грандиозный финал, настоящий вызов смерти. Сомневаюсь, что публика «Хамелеона» видела что-то подобное.

В девять утра зазвонил телефон. Я сидел в постели, нанося последние штрихи на схему, и потягивал лечебную дозу, прежде чем наконец-то завалиться спать. Голос на том конце провода орал нахально, как зазывала в дешевом притоне:

– Уильям, где тебя черти носят?

– Привет, Ричард, я репетировал всю ночь.

– Умница, а теперь удели мне три минуты. – Я отодвинул трубку, пока он от души прокашливался. – Как Дела в Фатерлянде?

– Лучше.

– Поставил их на уши?

– Почти.

– Это радует. У меня хорошие новости.

– Какие?

– В субботу приедет парень с телевидения, хочет на тебя посмотреть.

– В субботу?

– Господи, береги сердце.

– Нет, Ричард, это здорово, просто в субботу у нас премьера номера. Я бы хотел его сначала отшлифовать.

– Адреналин – лучший допинг.

Ричард вновь разразился кашлем. Откуда он-то знает об адреналине?

– На кого он работает?

– «Би-би-си-3», ночное шоу. Возможно, это твой шанс.

– Хочешь, чтобы я его встретил? Сводил на ужин?

– Нет, не суетись. Он едет инкогнито. Многие шишки так делают. Но предупрежден – значит вооружен. Может, на сей раз не напортачишь.

– Спасибо, Ричард.

– Не стоит, сынок. Постарайся не напиться и не просрать все. Нам светит большая сделка. Он особенно настаивал, никаких комиков, танцовщиц, певцов – хочет только фокусников. Ты можешь выиграть забег, Уилл.

Вот что мне удалось раскопать в библиотечных архивах: каждый раз имя Билла Нуна-старшего упоминалось в газетах в связи с одним и тем же делом. На которое косвенно намекал его сын.

13 марта 1970 года, в пятницу, миссис Глория Нун вышла из дому примерно в двенадцать пятнадцать дня. С тех пор о ней ничего не известно.

Никто не видел, как она уходила, но около полудня она говорила по телефону с сестрой Шейлой. Глория просила у Шейлы рецепт запеченной свинины с яблоками. Когда Шейла, вооружившись кулинарной книгой, перезвонила в двенадцать пятнадцать, ей никто не ответил, хотя Глория ждала звонка.

Шестилетнего сына никто не забрал из школы, машина Глории осталась на стоянке. Косметика была разбросана по туалетному столику, словно Глории помешали краситься. Она не снимала больших сумм наличными, не взяла одежду, оставила валиум и противозачаточные таблетки в шкафчике в ванной. Ключи, кошелек и очки для чтения лежали в сумочке, брошенной на супружескую постель. Паспорт был спрятан в ящике с нижним бельем. никаких следов борьбы и насилия, никакой записки; в местных лесах никто не встречал женщину с амнезией. Миссис Глория Нун просто испарилась.

Шейла сказала полицейским, что в то утро они с сестрой говорили не только о рецептах. Глория наконец-то решила уйти от мужа, забрав с собой маленького сына. По словам Шейлы, Глория держалась за брак только из-за ребенка.

Свидетели подтвердили, что двумя неделями раньше Глорию доставили в отделение «Скорой помощи» – она утверждала, что упала с лестницы. Осматривавший ее доктор написал в заключении, что травмы получены скорее в результате избиения, а не падения. Ее сестра заявила, что муж неоднократно избивал Глорию и именно это послужило последней каплей – кроме того, у Глории был любовник.

Она никогда не упоминала его имени из страха, что муж убьет его и что суд не отнесется с сочувствием к женщине, закрутившей на стороне интрижку, даже если ее муж занимается сомнительным бизнесом и часто пускает в ход кулаки.

– Глория страшно боялась, что ее лишат опеки над Билли, – утверждала Шейла. – Она никогда бы его не бросила.

Но супружеская неверность конечно же почти лишала ее шансов на опеку. И вполне очевидно, что она бросила сына. Вопрос в том, сделала ли она это добровольно?

Если бы слухи решали судьбу человека, Билл Нун давно болтался бы на виселице. Но он настаивал, что страдает больше всех – не считая осиротевшего сына. Он отрицал, что знал об измене жены, утверждал, что никогда не слышал о разводе, хотя признавал, что у них «были свои проблемы, как и в любой семье». Он не знал, что жена хочет уйти от него. Они оба любили выпить, и пару раз он поднимал на нее руку, но никогда не причинял серьезных травм. Именно джин, а не его кулаки, виноват в том, что она упала с лестницы и нахватала синяков. Он оспаривал утверждения свояченицы, обвиняя ее в зависти к их семейному счастью и желании развалить брак сестры. Он говорил, что жена никогда бы не доверилась сестре, и высмеял историю о свинине с яблоками.

Газеты публиковали заявления Билла-старшего, но совершенно ясно, чью сторону они занимали. Их мнения не изменила даже награда, обещанная Биллом за любую информацию о жене. На газетных снимках Билл Нун представал фотогеничным, как один из братьев Крэй,[21] тогда как Шейла выглядела добропорядочной женщиной из тихого пригорода.

Какое-то время Глорию упоминали не реже Лорда Лукана.[22] Некий отдыхающий видел, как она гуляет по пляжу Майорки. Она выкрасила волосы в каштановый цвет и шла под руку с аристократического вида мужчиной. Ее видели в автобусе в Маргейте, на плечах у нее была шаль из тех, что предпочитает носить королева. Она карабкалась на вершину холма в Уэльсе, туристам она показалась встревоженной, и они хотели спросить, не нужна ли ей помощь. Только потом до них дошло, что они видели Глорию. Пресса так и не выяснила, почему же пропавшая Глория Нун облюбовала себе побережья.

Постепенно явления Глории пошли на спад, хотя и годы спустя находились люди, утверждавшие, что встретили ее на улице. В основном после очередного упоминания в прессе в связи с новым исчезновением какой-нибудь почтенной домохозяйки. Хотя других женщин, так или иначе, всегда находили.

Глория Нун стала историей, пачкой газетных вырезок, делом в полицейском архиве, главой в криминальных энциклопедиях и даже бестселлером «Исчезновение в пятницу тринадцатого». Полиция отрицала, что дело закрыто, хотя признавала, что при отсутствии улик, свидетелей и тела они мало что могут сделать.

Самое громкое возвращение дела на страницы газет случилось, когда спустя двенадцать лет Билл Нун-старший снова женился. В нескольких газетах появилась свадебная фотография. Билл-младший в роли шафера. Красивое и непроницаемое лицо в центре группового снимка. А если присмотреться, в заднем ряду улыбающихся гостей можно разглядеть молодого подтянутого Монтгомери с ухмылкой человека, на которого только что свалилось наследство.

Я собрал все вырезки об исчезновении матери Билла и разложил на полу в комнате. Если бы не газета в руке Билла-старшего, я бы не стал с такой уверенностью утверждать, где находится тело Глории. Снимок маленький, но заголовок и дату – день, в который исчезла Глория, – прочесть можно.

Что в такой ситуации делают киношные детективы? Я не мог вспомнить – давно не смотрел кино. Я оставил вырезки на полу, умылся, запер дверь и лег спать.

Я проснулся посреди ночи. Я вспомнил, как поступают в кино. Время действовать.