Бернар Кене

XXXIII

Огромная толпа следовала за погребальным шествием. В одиннадцать часов сирены и свистки объявили о закрытии фабрик в Валле. Пришли все рабочие. Похоронные дроги были покрыты большими венками. На лиловых лентах было написано: «Персонал прядильни в учреждениях «Кене и Лекурб», «Персонал ткацких мастерских у берега воды», «Пожарная команда своему благодетелю».

Кладбище Пон-де-Лера находилось на холме, возвышающемся над городом. По выходе из церкви длинное черное шествие двинулось вверх по склону, по дороге, вдоль фабричных строений Кене. Бернар, шедший до сих пор с опущенной головой, поднял глаза и посмотрел на колесницу, покрытую цветами. Затем бессознательно он стал узнавать строения. Тут и там через открытую дверь виднелись загроможденные помещения, железные рогатки, желтоватые ручьи. «Прядильня… Чистильная… Валяльная… Декатировочная… Вот, а в красильной еще дымится!»

Перед ним медленно двигался гроб, будто это был смотр перед молчащими мастерскими. Ахилл делал свой последний обход.

Паскаль Буше тихо взял под руку Бернара, который на него посмотрел. Это прекрасное розовое лицо постарело — белая борода между синеватыми глубокими рытвинами. Скоро поедет и он по той же дороге. Он указал Бернару на огромную фабрику и сказал: «Vanitas vanitatum et omnia vanitas[30], друг мой Бернар». Внезапно шествие остановилось. Распорядитель церемонии вызвал новых лиц к гробу: «Господин префект Лера!.. Господин мэр Лувье!.. Господин председатель торговой палаты!» Паскаль отпустил руку Бернара.

После больших усилий (лошади скользили по гололедице) колесница, наконец, заколебалась. Шествие двинулось вновь. Роже Лекурб посмотрел на Бернара, шедшего теперь одиноко несколько впереди. Он спросил себя, очень ли тот огорчен. «Я думаю, он больше чувствует, что он заместитель, что отныне один он хозяин, и это очень тяжело… Он ни слова не сказал все утро, только отдавал распоряжения… И, однако же, нельзя сказать, чтобы Бернар был вторым Ахиллом. Он гораздо более отдает себе во всем отчет. Это быть может довольно хорошая способность современного человека: двоиться, совмещать в себе две стороны. Марионетки поняли пьесу и все же продолжают играть».

Уже вступали на кладбище. Дорога, ставшая более узкой, разбивала все шествие. За Роже Лекурбом шли теперь незнакомые люди. «Нет-нет, — говорил какой-то господин, — я не хочу жить в твоей вселенной Эйнштейна. Мысль, что пространство ограниченно, для меня невыносима». — «Успокойся, Эдуард, успокойся, — отвечал голос, — я отдаю тебе назад бесконечность пространства».

Он услышал также: «Пока будут увеличивать скорость автомобилей, не улучшая одновременно дорог…»

Затем движение толпы донесло до него голос молодого человека: «Это хорошенькая, маленькая курочка, но ноги у нее неважные…» Роже подумал о своей возлюбленной, у ней-то ноги были прелестные; это была шведка, культурная, сложная, он познакомился с ней, изучая политические науки. Его охватил внезапный прилив желания. Он закрыл на мгновение глаза и затем, когда вновь их раскрыл, был удивлен, увидев могилы, множество рук в черных перчатках. Он отстал, и его отделяло от Бернара целое поле непокрытых голов.

Когда он наконец добрался до своего двоюродного брата, тот стоял неподвижно перед склепом, на котором было написано «Семья Кене». Церемония близилась к концу. Кантэр произносил речь: «От имени служащих дома «Кене и Лекурб» я хочу сказать последнее «прости». Наверное, он чувствовал невольное облегчение при мысли, что из своей дубовой коробки страшный старик ничего уже не сможет ответить ему. Бернар обернулся на мгновение и посмотрел на окружавшую его толпу, на высокие дымящиеся трубы. Был чудесный зимний день. Все линии и цвета были определенны. Полоса снега подчеркивала черноту деревьев. Плоские крыши фабричных зданий Кене, цементные резервуары, наполненные водой холодного голубого цвета, длинные металлические кладовые для шерсти, — все это образовывало над городом как бы варварскую крепость-защитницу.

Роже Лекурб посмотрел еще раз на Бернара, очень бледного, и подумал: «Когда-нибудь, вероятно, и я буду здесь в первом ряду, и кто-нибудь скажет: «Прощайте, месье Бернар, прощайте»… Какова-то будет его жизнь!»

Долго подходили к Бернару. Крепкие руки тысячу раз пожимали руки Бернара; он механически кланялся и говорил: «Благодарю, Гертемат… Благодарю, Кибель… Благодарю, мадам Кимуш… Благодарю, Рикар… Благодарю, месье Леклерк…» Подошли и клиенты. Рош пробормотал: «Ах, друг мой, ваш бедный дед… Я как сейчас вижу его за этим столом…» Многие старые работницы плакали. Бернар долго надеялся увидать Симону. Не было никакой причины для нее быть здесь, но каждый раз, когда он, поворачивая голову налево, видел издали чьи-нибудь белокурые волосы, какую-нибудь молодую женщину, он говорил себе: «Это она…» Когда он поворачивался направо, он видел немного дальше четкий серьезный профиль Ивонны, защищавшей свои близорукие глаза черепаховыми очками. Франсуаза немного отступила, она стояла позади семьи, прислонясь к плечу своего мужа. К часу бесконечная вереница голов и черных галстуков стала подходить к концу. Кантэр подошел со шляпой в руках.

— Месье Бернар, — сказал он тихо, — месье Рош спрашивает, будете ли вы на фабрике в два часа?

— Разумеется, — ответил Бернар.