Бернар Кене

VI

Благодаря твердости Бернара чистильщицы получили прибавку; за ними последовали штопальщицы. Ткачи, получавшие более высокую заработную плату, что раздражало другие рабочие корпорации, тоже выставили свои требования: ведь важно было сохранить разницу в плате, не нарушать старинную иерархию ремесел.

Повышение заработной платы влекло за собой и повышение цен на ткани. Бернару Кене было поручено съездить в Париж и осведомить об этом клиентов торгового предприятия «Кене и Лекурб».

По старым воспоминаниям это поручение представлялось ему очень страшным. До войны клиенты были как бы какими-то высшими существами, о которых даже и говорили-то с почтительным ужасом; они с такой легкостью предписывали свои жестокие прихоти фабрикантам, разъединенным и всегда жаждущим работы. При малейшем упорстве Кене всегда угрожал Паскаль Буше. Тогда необходима была весьма сложная дипломатия, жертвы и просьбы, чтобы укротить этих свирепых господ.

— Времена теперь изменились, месье Бернар, — сказал ему старый Перрюель, представитель Кене в Париже.

Действительно, Рош из торгового дома «Рош и Лозерон», которого Бернар боялся более всех остальных (он покупал каждый год более трети всего производства Кене), принял его с необычной кротостью, совершенно несвойственной этому раздражительному человеку. Контора Роша была чем-то вроде простого куба из тонких досок: едва меблированная, она стыдливо пряталась за грудами кусков, доходящими до самого потолка. Эта кладовая была выстроена для склада материи, и сукно господствовало здесь над всем.

— Дорогой мой Бернар, — сказал Рош. — Я могу называть вас так, я достаточно был близок с вашим покойным отцом, — дорогой мой Бернар, я с вами не торгуюсь, я никогда не буду с вами торговаться. Но я не могу платить вам за ваши амазонки более пятнадцати франков.

— Наши рабочие требуют прибавки, месье Рош, мы должны всех их удовлетворить.

— Нет, дорогой Бернар, не всех… Никогда не жертвуйте старыми друзьями. Ах, если б ваш бедный отец был еще жив, я уверен, что я получил бы мою тысячу кусков по пятнадцать франков! Я как сейчас вижу вашего отца… В черном своем пальто, с которым он никогда не расставался, он сидел на том самом стуле, где сидите вы… Да, было у него чутье в делах, а это не всякому дано!.. Ну, я проеду повидаться с месье Ахиллом в Пон-де-Лер и мы сговоримся с ним, в этом я не сомневаюсь, так всегда бывало у меня с вашим дедом.

Рош очень удручал Бернара, он живо ощущал его непроницаемость и могущество. Выходя от него, всегда он вздыхал.

Деландр из торгового дома «Деландр и К°» описывал ему диктатуру фабрикантов.

— Я телефонирую к Ляпутр в три часа пополудни и спрашиваю цену на легкую диагональ — отвечают: пятнадцать франков тридцать два сантима. Я жду прихода моего компаньона и спрашиваю его: «Нужно ли ее брать?» — «Да». Я телефонирую опять… Уже пятнадцать франков сорок семь сантимов. Почему? И однако же это так!.. Но самый худший самодержец — это ваш друг Паскаль Буше. Он вас приглашает на двадцать пятое июля к девяти сорока пяти; вас вводят в маленькую контору; ровно в девять сорок пять месье Буше входит. Если вы опоздали, он вас не принимает, если вы аккуратны, он вам говорит: «Месье, я вам предназначил сорок восемь штук по двадцать девять франков. Вот вам связка: у вас четверть часа, чтобы выбрать рисунки». Через четверть часа он возвращается, нужно быть готовым. Вот теперешняя коммерция, вы видите, какой это абсурд!

Месье Перрюель потащил его затем к братьям Кавэ, вывозившим ткани в Алжир и Тунис.

— Цена нам безразлична, месье Кене, но нам нужно тяжелое просмоленное сукно, которое могло бы заменить то, что продавали там австрийцы до войны для арабских бурнусов.

— Мы смогли бы заготовить это, — сказал Бернар, — но сейчас у нас так много работы.

— Вот как! Вы все те же! — возмутился Кавэ. — Я часто говорил это вашему отцу… «У вас умеют только смотреть себе на пуп…»

— Боже мой, месье Кавэ, но, может быть, это действительно было бы самое лучшее… Говорят, мудрецы Индии испытывали при этом созерцании самые большие радости.

Перрюель подтолкнул локтем своего хозяина. Выходя, он его отчитал:

— Месье Бернар, нужно, однако, относиться серьезно к клиентам. Сейчас вы не нуждаетесь в них, но времена могут перемениться. Если мои годы дают мне право на то, чтобы дать вам совет, то я скажу, что не следует вообще много говорить с ними. Всегда ведь говоришь больше чем нужно в делах. Лучший продавец на Place de Paris — это англичанин. Он никогда ничего не говорит, кроме «good morning» и «good bye». Он приходит со своим ящиком — «good morning». Он медленно раскладывает свои образцы перед клиентом. Когда говорят «нет», он складывает их обратно. Когда заказывают, он записывает. Он не спорит, не отстаивает себя. В этом чувствуется сила. Но самое смешное, что он с Монмартра и не знает по-английски. И еще, вы всегда меня просите говорить правду клиентам. Месье Бернар, клиенты не любят правды!..

— Увы, месье Перрюель, никто не любит правды!..

— Клиенты думают, что они все прекрасно понимают и сами, нужно не мешать этой иллюзии.

Он потянул его за собой в самые благородные магазины. Площадь Победы, улица Этьен Марсель, улица Реомюр, улица Вивьен окаймляли старый город суконной аристократии.

Там властвовали благородные купцы и мощные их сыновья: на дубовых потолках Бернар хотел бы нарисовать Учтивость и Дружбу, исторгающие улыбку у Коммерции. Весь день он исследовал этот суконный городок и только к вечеру вспомнил, что обещал своему дяде Лекурбу повидаться с Жаном Ванекемом.

Конторы этого великого человека были отделаны в стиле Директории. Через приоткрытую дверь видны были другие отделения — белокурые машинистки, все очень хорошенькие, счетные машины, блестевшие красным и черным лаком.

Сам Ванекем, очень молодой человек, с зачесанными назад волосами, обладал чисто американской живостью; он принял этого провинциала Кене любезно, но с некоторой дозой высокомерия.

— Вы извините меня на одну минуту? — сказал он. — Это как раз час собрания моих заведующих.

Он быстро завертел ручку маленького внутреннего телефона и кратко отдал распоряжения.

— Месье Перрен, на собрание… Месье Дюран, на собрание… Месье Шикар, на собрание… Месье Мейер, на собрание…

Через все три двери в контору стекались люди в черных жакетах, они ни в чем не перечили и были великолепны.

— Статистика А, — продолжал Ванекем, — Венгрия?

— Две тысячи метров, месье.

— Англия?

— Пять тысяч метров, месье.

— Румыния?.. Видите ли, — сказал он Бернару, — я знаю каждый день точно, что у меня продано и что у меня остается в различных странах на рынке, а также итог моих обязательств перед фабрикантами. Все математически точно.

«Да, — подумал Бернар с восхищением, — вот настоящий человек дела. Может быть, и я полюбил бы все это, если бы не приходилось возиться в этой убогой конторе в Пон-де-Лере, где Демар и Кантэр ссорятся из-за английского ключа».

— Кто занимается Банатом? — спросил Ванекем.

Когда хор статистов покинул сцену, Бернар робко изложил просьбу Лекурба. Ванекем улыбнулся.

— Помочь вам найти капиталы, чтобы оборудовать красильный завод? Да это детские игрушки, милый мой!.. Сколько вам нужно? Два миллиона?… Вот это уже потруднее… Вы сами понимаете, что капитал в два миллиона не может интересовать банки… Попросите у меня десять, двадцать, тридцать миллионов, и они будут у вас завтра… Но два!.. Однако я все-таки посмотрю, как это устроить… Не хотите ли со мной пообедать, месье Кене? Мы тогда еще поговорим о вашем деле; у меня будет только мой друг, Лилиан Фонтэн, актриса еще малоизвестная, но с большим талантом.

— Да, я ее знаю! — сказал Бернар. — Она приезжала к нам и играла в «Эрнани». Я приду с удовольствием.