Бесконечное Лето: в плену у Матрицы.

Глава 17

Глава 17.

Утро следующего дня выдалось замечательным — в лазурной синеве неба ослепительно сияло солнце, вовсю пели птицы, а ласковый ветерок приятно освежал тело. Славя радовалась как ребёнок.

— Представляешь, когда я была Сталиной, всё вокруг было мрачным и тусклым, словно посыпанным пылью. И никаких положительных эмоций, лишь непрекращающееся желание бить, мучить, издеваться. Откуда взялось, понять не могу! Никогда ничем подобным не страдала, наоборот — старалась быть доброй, всем помогать! Словно затмение нашло какое-то…

Я, конечно, мог бы внести ясность в данный вопрос, но промолчал — рассказ про Матрицу попросту напугал бы её.

— Вот и когда шла в медпункт с неизвестно откуда взявшимся пистолетом, испытывала сильное желание раздавить твоё лицо как противную мохнатую гусеницу, а потом пинать твоё тело, пока оно не превратится в окровавленное месиво. О нет, лучше не вспоминать! — всхлипнув, она закрыла лицо руками.

Я обнял её за плечи и покрепче прижал к себе.

— Не бойся, это ушло и уже не вернётся. А если что, я буду рядом.

— Спасибо, — тихо ответила она. — Когда мы вместе, я не боюсь вновь превратиться в «фюрерин».

И за земляникой по случаю чудесного спасения Евгении (а заодно отпраздновать возвращение в лагерь вожатой) мы тоже отправились вдвоём. Не слушая моих возражений, Славя села рядом и взяла одно весло на себя.

— Справлюсь, не волнуйся! Уже приходилось грести, и не раз, когда на байдарках в турпоход ходили. Скажи, — тут она лукаво улыбнулась, — а если бы не угроза наказания, рискнул бы сплавать со мной наперегонки?

— Возможно. Хотя куда мне до тебя!

Чуть не ляпнул — плавали уже, знаем. Сразу же последовал бы вопрос, когда успели, если только четыре дня знакомы. И пришлось бы вешать лапшу на уши.

— Неужели даже не желаешь попробовать? Сегодня, правда, день праздничный, как насчёт завтра?

Пришлось пообещать, хотя в свете последних событий я даже не рискую предполагать, как сложится завтрашний день.

И буду ли жив вообще…

Мысль эта холодной змеёй заползла внутрь, и всё потемнело вокруг, став зыбким, словно мираж. Наваждение схлынуло быстро, но осадок остался — теперь я понимал, что ощущают приговорённые к смерти.

И почему так ценят каждое мгновенье бытия.

Желание напоследок взять от жизни всё вдруг стало настолько острым, что я бросил весло и крепко обнял Славю.

— Эй, ты чего? — удивлённо и немного испуганно отреагировала она, хотя ей явно были приятны мои объятия.

— Исключительно от больших чувств к тебе! — прошептал я, тиская её всё откровеннее.

— Но не здесь же! Нас могут заметить с берега! Доплывём, тогда!

Это немного меня отрезвило — не хватало ещё повторения истории с Юки. Но уж когда добрались до острова… стыдно было вспоминать, как я накинулся на неё подобно дикому зверю.

Потом, естественно, принёс извинения. Но Славя и не думала сердиться.

— Теперь вижу, что любишь! Вечером, если захочешь, повторим! А сейчас идём собирать землянику!

Тропинка, по которой мы шли, вела к центру Земляничного острова. Ещё издали я заметил что-то белое прямо по курсу. Но лишь подойдя поближе, смог разглядеть вкопанную в землю беломраморную плиту, округлую сверху. Она очень напоминала могильный камень.

На ней кровью было выведено:

«Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, РЭНА!»

А чуть ниже — сердце, пронзённое стрелой.

И казалось, я вновь слышу голос Цоя с Алькиной кассеты:

А жизнь — только слово,

Есть лишь любовь и есть смерть.

Эй! А кто будет петь,

Если все будут спать?

Смерть стоит того, чтобы жить,

А любовь стоит того, чтобы ждать.

Я прикоснулся к плите. Страшная боль пронзила моё тело. Я словно вернулся на неделю назад, когда она отвергла меня, и жить дальше казалось незачем.

А память увлекала всё дальше в прошлое, к тому самому дню, который я так упорно стремился забыть — и тут, наверное, мог бы даже позавидовать «спящим». Мы поругались с Леной из-за какого-то пустяка, слово за слово, и под конец я произнёс роковые слова:

— Даже Алиса, и та лучше тебя!

Я ожидал взрыва негодования, но, к моему удивлению, Лена отреагировала совершенно спокойно:

— Раз так, иди к ней, я не держу. Но знай: наступит день, когда и тебя отвергнет человек, которого ты по-настоящему полюбишь. И тогда ты поймёшь, каково это.

Я ушёл, но с полпути вернулся, почувствовав неладное. И вовремя — ещё немного, и спасти её не удалось бы. Однако проклятие сбылось — ангел по имени Рэна пришла и отомстила за неё.

А ведь возникни она здесь снова, я опять упал бы перед ней на колени. И, как мне показалось, пожелай того от всей души, и она явится сюда немедленно.

Но это ничего бы не дало — она отвергла бы меня вновь, теперь уже ради Слави. А я… второго раза точно не пережил бы.

— Эй, ты чего на камень уставился? — весело окликнула Славя, вырвав из тумана воспоминаний.

— На камень? — машинально ответил я, обернувшись к ней.

— Конечно. Странно, откуда он тут взялся, но лежит, наверное, уже лет сто!

И действительно — вместо беломраморной плиты передо мной теперь находился вросший в землю и весь покрытый мхом булыжник. Никаких надписей на нём не было. Всё оказалось иллюзией…

Подхватив свою корзину, я поспешил догнать Славю. И мы быстро набрали нужное количество ягод.

И уже на пути обратно до меня донеслись слова песни:

С тобой танцевал одной,

И в музыке шёл к тебе

По нотам, стихам,

По скользким полам

Блаженству навстречу.

Была ты добра ко мне,

Была ты мила со мной,

Меня не гнала, хотя и могла,

Шутила со мной…

Мы встретимся снова

Пусть свечи сгорели

И кончился бал

Я верю в судьбу

Я не умолял…

Какое-то шестое чувство заставило меня оглянуться.

На берегу острова стояла Она.

Я едва не выпрыгнул из лодки, и готов был мчаться к ней прямо по водной глади — если вода могла бы выдержать вес моего тела.

Рэна приветственно помахала рукой и… растаяла в воздухе.

То оказался очередной мираж. И я едва не поддался его очарованию.

Зато понял смысл его второго урока. Нельзя любить призрака, такая любовь не приносит ничего, кроме страданий. Любить нужно тех, кто реален.

Ангел мести? Нет, скорее богиня правосудия.

Славя, заметив мои телодвижения, недоумённо оглянулась назад. Но на берегу острова уже никого не было.

— Знаешь, мне уже хочется повторить то, чем мы занимались перед сбором земляники! — нарочито бодро произнёс я. Иная отмазка сразу в голову не пришла.

— Ну ты просто маньяк какой-то. И опять посреди реки! Давай хоть землянику вначале отнесём!

Тут я ничего против не имел. Оттащили корзину прямиком на кухню, и бегом к бане, где в тот момент никого не было. Париться, естественно, не собирались. Хотя я в принципе не отказался бы.

— Как все заснут, можем и попариться, — угадала моё желание Славя. — Я умею топить баню!

Интересно, откуда у неё такие познания? Однако если она деревенская, вполне может быть…

В результате ближе к полуночи, лёжа на лавке, я уже не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой — распарка, секс, вдобавок Славя от души отхлестала меня веником. И при этом казалась свежей, как огурчик — даже взялась разминать моё тело, нашёптывая при этом:

— Не волнуйся, милый, усталость скоро пройдёт, и силы вернутся. Быть может, их даже хватит на ещё один любовный подвиг. Знаешь, в чём-то я даже счастлива, что так всё сложилось, иначе мы не нашли бы друг друга. И теперь всегда будем вместе, правда?

— Несомненно, — промычал я.

Славя воодушевилась ещё больше.

— Помнишь, как-то говорила тебе, что я с далёкого холодного севера?

Это было много смен тому назад, но спорить не стал.

— Так вот: я из Финляндии!

Челюсть моя от такого известия до пола, естественно, не упала, но удивился изрядно.

— Правда-правда! — затараторила Славя, заметив это. — А давай вот что: переезжай к нам жить! У нас и природа, и люди просто замечательные! Летом будем отдыхать на Средиземье, а зимой кататься на лыжах. А в бане париться хоть круглый год! С родителями проблем не возникнет, обещаю!

— А ещё, — добавила она ласково, — у нас будет много детей! Двое, а то и трое! Ты ведь любишь детей, правда?

Глядя в такие глаза, сказать «нет» — всё равно что ударить наотмашь. Но никаких отрицательных чувств я к детям и не испытывал, просто не представлял себя в роли отца. Поэтому ответил нейтрально:

— Наверное…

— Когда свои заведутся, обязательно полюбишь! И я обо всех вас буду заботиться!

В чём-чём, а в этом я ни капельки не сомневался. Раньше я и не подозревал, что на свете есть такие заботливые люди. И мне стало её слегка жаль — её добротой наверняка многие злоупотребляют. И если судьба, постараюсь не быть ей в тягость, а заодно отвадить личностей, паразитирующих на чужой доброте.

Если судьба… а если нет? И опять я не в силах поделиться горькой правдой и вынужден хранить её при себе. Скажи я, что вместе нам осталось быть всего полтора дня, она попросту расплакалась бы. А спокойно наблюдать плачущую Славю… вот где потребуется сердце из гранита. Она при этом напоминала беспомощного ребёнка, которого обидели злые взрослые.

Что ж, опять придётся доигрывать партию в надежде на лучшее. Ведь должен же выход из мышеловки когда-нибудь открыться!

Эта мысль немного меня успокоила, а Славины манипуляции взбодрили — недостаточно, правда, чтобы играть активную роль в любовном поединке, пришлось ей становиться наездницей. Ну а потом мы попросту заснули на лавках, прикрывшись халатами и подоткнув под голову полотенца.

А на следующий день в лагере устроили генеральную уборку — в первую очередь сравняли с землёй выкопанные нами ямы. Славя и Марина трудились наравне с остальными, причём Славя махала лопатой усерднее всех — заглаживала свою невольную вину перед товарищами. Хотя никто не заставлял — ведь в глазах других пионеров она была всего лишь сестрой-близнецом Сталины.

Следом со стен домов посрывали фанерные дощечки с надписями ‘Kommandantur’, ‘Speisezimmer’, ‘Bücherei’ или ‘Baracke №…’ и принародно сожгли их на площади — там, где Сталина собиралась жечь неугодные книги. Сами книги извлекли из подпола и поставили обратно на стеллажи. Заодно и повыбрасывали из музкружка CD-диски с бодрыми песнями на чуждом нам языке. Не стали трогать лишь памятник князю Святославу — так и остался стоять на постаменте. Ведь, если рассудить здраво, его вины тут не было никакой, он даже не знал, кто такие половцы.

Ну а после мы со Славей гуляли по лагерю под хиты отечественно эстрады 90-х. Я отдыхал душой под завораживающую мелодию знаменитого хита от «Белого Орла»:

…в закатном блеске пламенеет снова лето,

И только небо в голубых глазах поэта -

Как упоительны в России вечера,

Пускай все сон, пускай любовь игра,

Ну что тебе мои порывы и объятья,

На том и этом свете буду вспоминать я

Как упоительны в России вечера…

Куда меньше мне нравилось, когда «Божья Коровка» заводила свой «Гранитный камушек»:

…пусть он ходит за тобою по пятам

Ты не верь его обманчивым словам

Он слова тебе красиво говорит

Только каменное сердце не болит

Ты останешься одна среди берез

Ты прольешь ещё немало горьких слез

Он тебя не пожалеет, не простит

Твое сердце разобьется о гранит…

И совсем не по душе пришлись «Иванушки» с их «Кукла Маша, кукла Даша». Сразу вспомнился Злой, так и подмывало кинуть гранату в окно музыкального кружка. Правда, даже при очень сильном желании я бы не смог — боеприпасов в лагерь так и не завезли. Да и вряд ли завезли бы, даже останься Сталина на своём посту.

И снова, как в старые добрые времена, заночевали вдвоём на берегу озера. Где заодно и искупались. Никто и ничто не нарушало нашего уединения, и как же я жалел, что не могу воскликнуть: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!».

Но не в моих силах было остановить время…