Бескрылые птицы

44. Шутливая беседа принимает нехороший оборот

Однажды вечером, потягивая кальян под звуки лютни, Рустэм-бей раскинулся на подушках в мужской половине дома. На оттоманке, свернувшись калачиком и укрыв нос хвостом, посапывала Памук, в жаровне тлели угли, наполняя комнату теплом и нежным ладанным ароматом чесночной шелухи, которую время от времени подбрасывала Лейла. Филотею отпустили домой, когда за ней забежала Дросула. В доме провели уборку, поскольку была среда, а в этот день, как говорила Лейла, всегда убирают в гареме Султана. В мягком свете масляных ламп искристо сияла медь. Лейла-ханым пела по-гречески о моряке, который молит Панагию спасти его в шторме, обещая серебряный оклад на икону, и Рустэм-бей, не понимавший ни слова, вновь подивился, сколько песен на двух языках знает его любовница и где им выучилась. В музыке что-то не заладилось, и Лейла, нахмурившись, смолкла.

— Что случилось? — спросил Рустэм-бей.

— Новый медиатор, — ответила Лейла. — Старый истончился, а этот, хоть тоже из вишни, толстоват, звук не такой. Надо бы подточить.

— Ну так подточи, моя куропаточка. — Рустэм-бей благодушно выпустил клуб сладко пахнущего дыма.

Лейла отправилась на кухню и принялась осторожно обстругивать медиатор, держа нож под прямым углом, чтобы лезвие не срезало, а скоблило дерево. Рустэм-бей слышал глухое звяканье браслетов о разделочную доску. Он думал о том, как счастлив, но что-то неоспоримо тревожило душу.

Вернувшись, Лейла опробовала медиатор, потом отложила инструмент и лукаво взглянула на любовника:

— Ни за что не догадаешься, какие идут разговоры.

Рустэм-бей безмолвно приподнял бровь.

— Говорят, ты плохой хозяин, раз не бьешь меня. Женщины в бане судачили: дескать, у меня нет синяков.

Рустэма это позабавило.

— У нас ходит поговорка: женщина подобна оливе, которая лучше плодоносит, если ее хорошенько поколотить.

— Правда? Никогда не слышала, чтобы кто-нибудь лупил оливу.

— Я тоже. Если б кто-то стал бить оливу, его бы сочли сумасшедшим.

Лейла на четвереньках перебралась к Рустэму и устроилась на подушках, положив затылок ему на колени. Потом подняла руку и обняла его за шею.

— Поцелуй меня, мой лев, — попросила она.

Рустэм-бей потянулся к ней, но на полдороги замер.

— Не могу. Либо я растолстел, либо совсем негибкий.

— Почему ты меня не бьешь?

— Не хочется. А то, наверное, побил бы. И потом, не за что.

— Некоторые мужчины бьют жен по пятницам, чтоб хорошо себя вели, — поддразнила Лейла.

— Отсталые люди, — буркнул Рустэм-бей. — Это пережитки. Думаешь, во Франции или еще где в современных странах мужчины бьют женщин? Хочешь, чтобы тебя побили? Считаешь, пойдет на пользу?

Лейла съежилась, в нарочитом ужасе закатив глаза:

— Конечно, нет. Просто забавно. Я бы убежала, если б ты меня побил.

— Вот еще нужда была!

— Значит, ты меня не любишь?

— Я не бью слуг, не бью лошадей, не бью собак, не бью оливы. Я всех люблю, все они прекрасны. Я не бью даже Памук, когда она запускает мне в ногу когти или раскидывает на полу объедки мышей.

— Все бьют своих слуг, — сказала Лейла. — Все, кроме тебя. — Она озорно рассмеялась и предложила: — Давай откроем ставни и притворимся, что ты меня бьешь. Ты лупи ремнем или еще чем по косяку или дивану и ори, а я буду визжать, и все узнают, что ты со мной обходишься как положено.

— Ты что, серьезно? — изумился Рустэм-бей.

— Ну смешно же одурачить соседей и посмотреть, как новость разнесется по городу. Здорово будет, правда! Давай! — Лейла вскочила на диване, глаза горели детским восторгом и нетерпением.

Полюбовавшись ее радостью и красотой, Рустэм-бей сказал:

— Ну хватит, а то в самом деле поколочу. Ты мне мешаешь курить, и к тому же твоя затея несомненно испугает кошку, но вряд ли укрепит мою репутацию.

Лейла долго молчала, потом наклонилась и поцеловала его, прикладываясь губами к глазам, щекам и рту. Ага все не мог привыкнуть к подобной нежности и вел себя неизменно: каменел и делал вид, будто ничего не происходит. Он вдыхал запах розовой воды от ее волос, аромат мускуса и зверобоя — она втирала их в шею и ложбинку меж грудей.

— Я никогда никого не ударил, но убил одного человека, — вдруг сказал Рустэм-бей. — Я защищался, и он это заслужил.

Лейла отстранилась.

— Я знаю. Мне рассказали.

— В бане?

— Где ж еще? — Повисла долгая пауза, потом Лейла осторожно произнесла: — Я иногда встречаю твою жену. В бане.

Рустэм-бей не ответил.

— Она справляется о тебе. У нее совсем плохо со здоровьем.

И снова ответа не последовало, но Рустэм помрачнел. В конце концов резко спросил:

— Значит, в бане ты общаешься с проститутками?

Лейла вскочила и вернулась к себе на подушки. Скрутила очень тонкую сигаретку с латакийским табаком и, прихватив изящными золочеными щипчиками, прикурила от жаровни. Наконец, выпустив колечко дыма, она сказала:

— С кем, по-твоему, я сижу в бане? Кто еще позволит мне сесть рядом? Для здешних я всего-навсего шлюха.

В ее голосе слышалась гневная горечь. Рустэм-бей сокрушенно вздохнул.

— Ты моя избранница, — мягко сказал он и, желая помириться, протянул руку, но Лейла ее проигнорировала и вышла из комнаты. Пусть ему будет стыдно.