Бессмертная степь

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ПУСТЬ ПРОЧТЁТ ВЕЛИКИЙ НАРОД

Историки и на востоке, и на западе много постарались, чтобы очернить татаро-монголов и особенно — имя августейшего владыки. Редко кто пытался отобразить исключительные спо­собности Чингиз-хана в военном искусстве, в умении объединить народы сорока государств 1 . В большинстве сочинений факт возвышения его личности преподносится как дело чуть ли не случайное, чтобы удивить читателя тем, как человек «из предводителя шайки разбойников» или «из маленького вождя куреня» стал основателем крупнейшей в истории человечества империи. Здесь особенно постарались советские учёные, придумавшие массу ухищрений, чтобы объяснить завоевания Чингиз-хана коварством, нечеловеческой жестокостью татаро-монголов и даже слабостью, экономической отсталостью повергнутых ими государств, бездарностью их правителей. Всё это, конечно, не так. Однако ни у кого из этих историков язык не повернётся сказать, что Чингиз- хан — это личность такого же порядка, как Александр Македонский, Юлий Цезарь, если не выше... К этому вопросу я ещё вернусь, а в этой главе хотел разобраться в некоторых преданиях о выдающемся полководце, очень знакомым ногайскому фольклору.

Как отмечалось, китайские источники — самая надёжная литература по истории древних тюрков и по истории древней Монголии. Китайцы в период возникновения государства Чингиз-хана называли народ монгольской степи татарами. И в мусульманских и западноевропейских источниках также этот народ назывался татарами. По данным китайских летописей татары делились на белых, чёрных и диких. Племя Чингиз-хана относилось к чёрным татарам, но, по монгольскому преданию, вело происхождение от лесных народов. Некоторые историки, хватаясь за это обстоятельство, хотят принизить роль среды, в которой вырос Чингиз-хан, и пытаются придать ей окраску дикости и невежества. С этим я в корне не согласен и считаю, что как раз в среде лесных народов

тенгрианство существовало в чистом виде и сохранилось дольше. К тому же именно из первозданной среды обычно выходят легендарные, самобытные личности, что является неопровержимым фактом.

К тому времени, когда родился будущий августейший владыка, его племя уже не считалось лесным народом, но, видимо, какие-то культовые навыки, психологические черты прошлого в этих людях сохранялись. Киреиты, найманы, меркиты, в источниках тоже называемые татарами, начиная с VII века имели государственные образования и считались знатнее и мощнее племени Чингиз-хана. Есть некоторые сведения о том, что киреиты, найманы и какие-то ещё племена приняли христианство несторианского толка. Основываясь на этом, некоторые учёные считают, что эти народы достигли большей степени культуры, чем северные соседи. Подобные выводы у меня тоже вызывают большие сомнения. Во-первых, из-за того, что раннее христианство вряд ли могло привнести больше культуры. В то время в Евразию достаточно широко проникал и зороастризм, и иранский митраизм, и буддизм, и мусульманство, мало чем уступая раннему христианству, которое тогда ещё не могло похвалиться особыми культурными достижениями. Во-вторых, я сомневаюсь в массовости распространения христианства даже среди киреитов и найманов. Видимо, сведения о христианах в этой среде следует отнести к какой-то части просвещённой знати; то же самое можно сказать и о мусульманстве среди кочевников вплоть до начала XIII века.

Учёные располагают достаточными данными о том, что в I тысячелетии в степи широкое распространение имела вера в Митру. (Прим. ред.: Один из главных индоиранских богов; бог солнца, бог договора, согласия, покровитель мирных, доброжелательных отношений между людьми). Это обуславливалось тем, что Митре поклонялись такие крупные и влиятельные государства, как Иран и Рим, с которыми Великая Степь всегда поддерживала отношения. В этом вероучении Митра, или Бог Белый Свет, выступал как космическое существо, что, в общем-то, напоминает бога степняков могущественного Тангри, олицетворявшего Небо. Кстати, в митраизме солнце является «глазом Митры». У ногайцев сохранилось устойчивое выражение «куьннинъ коьзи» — «глаз солнца». Солнце почиталось, но считалось, что у него есть божество Куьн иеси — Хозяин солнца.

Главное, как отмечал Л.Н. Гумилев, тюрко-монгольские верования и митраизм сходились в стержневых принципах справедливости. Митраисты, как и тенгрианцы, непростительным грехом считали предательство. Поэтому тюрко-монголы не прощали убийства посла или убийства гостя, доверившегося хозяину. Правители степного государства из-за убийства посла могли начать международную войну. Наверное, с тех древних времен у ногайцев сохраняется пословица: «Элшиге оьлим йок» — «Послу смерти нет».

Имелись кое-какие схождения между тенгрианцами и христианами несторианского толка, потому и были в степи все основания для возникновения культа Иисуса. Собственно, кто такой Нестор? Сирийский священнослужитель, живший в первой половине V века, он был патриархом в Константинополе, а затем объявлен еретиком и был гоним. Гонимы были и его приверженцы. Нестор отстаивал идеи раннего христианства, считая, что Иисус родился человеком и потом был соединен с богом. Эта основополагающая идея совпадала с идеями тенгрианцев, где также великие герои после смерти соединялись с Небом. Поэтому тенгрианцы, допускающие свободу избрания богов, вполне могли заинтересоваться идеями христианства. Разумеется, нет никакой почвы, чтобы говорить о массовости поклонения Иисусу. Говоря о свободе вероисповедания, достаточно упомянуть факт, когда почти в одно и то же время члены ханского рода были и тенгрианцами, и христианами, и мусульманами (в Золотой Орде: Бату, Сартак и Берке). Сейчас активно муссируется вопрос о том, что главная причина неприятия Западом татаро-монголов заключалась в том, что церковь якобы боялась распространения несторианства через кочевников. Пожалуй, для церкви скорее было угрозой их равнодушное отношение ко всем религиозным конфессиям. Такое отношение могло повлиять на весь христианский мир и на всю его паству, где божественное учение внедрялось казнями и сожжением живьём на костре.

Причиной того, что в ХП веке (и ранее и позже) китайцы называли все степные племена да-да , т. е. татарами, может быть, было возвышение могущественного племени буирнорских татар (настоящих татар по монгольским преданиям). И сами кочевники, не будучи татарами, при сношении с китайцами, тангутами, уйгурами представлялись татарами. Так могло быть из-за того, что все остальные кочевники испытывали влияние буирнорских татар и были их вассалами. Возможно также, что мы имеем дело с обычаем сокрытия настоящего имени, а может быть, и вообще с полным равнодушием кочевников к тому, как их будет величать инородная среда.

Я склонен считать, что название татары было псевдоэтнонимом и в те далекие времена. В надписях древне-тюркских памятников VШ века встречаются названия племени отыз татар (тридцать татар, т.е. объединение тридцати родов) и тогыз татар (объединение девяти родов

татар). В исторических документах об этнической, языковой разнице между монголами и татарами ничего не пишется. Даже в собственных монгольских преданиях нет этого различия. Единственное, что подчеркивается — это воинственность и спесивость татар. Учёный Е.И. Кычанов в цитируемой мною книге «Жизнь Темучжина, думавшего покорить мир» дает любопытное сообщение: «Тангуты, государство которых существовало уже 200 лет (описывается период захвата государства тангутов — И. К. ), кичившиеся перед татаро-монголами своей культурой, выражавшие презрение к своим северным соседям путем включения в свои письменные знаки, передающие слово «татары» (правда, по примеру китайцев), элемента собака, были посрамлены». Я думаю, что если слово татар китайское ( не означало ли да-да кальку собственного названия народа с какого-либо языка?), то, видимо, китайцы и тангуты, по крайней мере, знали о том, что кочевники обожествляли Собаку, связанную со звёздным происхождением.

Будущий завоеватель родился в 1155 году на берегах реки Онон, которая разграничивала владения чёрных и диких татар. Происходил он из рода борджигин кият , который восходил к ответвлению нирун , в свою очередь происходившему от Алун-Гуа. Потомки от шестого поколения Алун-Гуа и род знаменитого в Монголии Кабул-хана, кстати, известного в ногайском фольклоре по родословной ханов Сыбыра-йырава, назывался кият-борджигинами. К кият-борджигинам относились известные ногайской истории племена: тайджигуты, катаганы, дюрмены, сельджиуты, барыны, барласы, шурше, исуны.

Во времена Кабул-хана род киятов возвысился и, объединившись, представлял грозную силу.

М.В. Воробьёв, ссылаясь на письменные источники, сообщает следующее: «Около 1135 г. вождь монголов Хабул-хан (предок Чингиса) присутствовал на коронации Си-цзуна, и в его честь был устроен пир. Боясь усиления Хабул-хана, цзиньский император поручил своим людям схватить вождя на обратном пути, но они погибли в схватке. Этот эпизод повлёк за собой убийство в 1137 г. цзиньских послов и неудачную экспедицию против монголов (Тояма, I964, стр. 421—443). Хутула- хан, сын Хабул-хана, разгромил цзиньского вождя и вернулся с богатой добычей. Мир был заключен лишь в 1147 г. явно в пользу монголов: была установлена новая граница между двумя народами, часть чжурджэнских крепостей к северу от этой границы передавались мэнгу, чжурджэни снабжали их ежегодно баранами, коровами и хлебом.

Чжурджэни могли контролировать в этих местах лишь горные проходы, но это не препятствовало мэнгу совершать набеги на цзиньские земли. Во время этих набегов чжурджэни откупались рабами, драгоценностями и тканями. Позднее монголы стали захватывать в плен киданьских и китайских женщин и вступать с ними в брак» [2, 330]. При следующем хане Амбагае (в 1161г.) обеспокоенные чжурдже (Э?) ньские правители вооружили татар, живущих у озера Буир-Нор и всячески поддерживали их в борьбе с киятской династией.

Главной интригой эпических преданий является вражда буирнорских татар с сыном Кабул-хана Амбагай-ханом.

Предание так передаёт содержание этой интриги. Амбагай-хан, выдавший свою дочь за одного из татарских родов, сам отправился сопровождать сватов. По пути он был схвачен другими татарами. В плену, перед тем как татары выдали его китайскому императору, он успел через своего человека по имени Балагчи передать одному из своих сыновей следующий завет:

«Когда станешь владыкой народа, хаганом надо всеми, то собственной персоной не провожай своих дочерей, как сделал я, Амбагай (Амбагай — И. К.). ???!!! Захвачен я татарскими людьми. Старайтесь отомстить за меня, пока ногти на пяти ваших пальцах не сойдут, пока на всех десяти пальцах ваших ногти не сотрутся!» [7, 62].

Надо сказать, что это строгое наставление Амбагая вошло обычаем в традиции многих народов Евразии; например, у ногайцев отец невесты не только со двора, но даже из дому не выходит, когда увозят его дочь.

Чжурдженьский император Алтан-хаган жестоко казнил монгольского хана, прибив его живого гвоздями к доске, или к так называемому деревянному ослу. Так началась многолетняя вражда.

Когда отец Чингиз-хана Есугай-багатур с добычей вернулся домой, его жена Оэлун родила сына. Есугай-багатур в честь этого события устроил пир. «Когда праздновали рождение ребёнка, — сообщается в «Алтан тобчи», — то привели татарского Темучжин-уге, поэтому согласно обычаю и нарекли его Темучжином, да ещё и потому, что качали его в железной колыбели» [7, 66].

Последнее добавление насчёт «железной колыбели» означает, что имя Темучжин исходит от слова тэмур — железо, как и в тюркском языке.

Казахский историк М. Тынышпаев на заре советской власти, в 1925 году, выпустил довольно искреннюю книгу «История киргиз-казахского народа». При всех издержках, связанных с недоста-

точной информацией, в ней содержится много интересного полевого материала, использованы неизвестные восточные источники. Имена и названия племён монголов М. Тынышпаев дает в тюркской огласке. Весьма любопытны его рассуждения о домашнем имени августейшего владыки: «Рашид-Эддин говорит, что монголы прибавляют к этому слову (Темучжин — И. К. ) «чин» для обозначения мужского рода; если удалить это окончание и свести отсутствующее в китайском языке «р», получится «Темур» — железо. Говорт говорит, что по Иакинфу «Темучин» обозначает железо. Таким образом, настоящее имя Чингиз-хана будет не Темучин, а Темыр. Вероятно, настоящее имя Тимура (среднеазиатского эмира — И. К. ) было другое, переименованное на Темыр (Тимур), чтобы даже в имени походить на великого завоевателя» [13].

Некоторые исследователи, в том числе и Е.И. Кычанов, полагают, что именем Темучжин будущий завоеватель назван в честь знатности пленника. Наверное, это не так...Л.Н. Гумилёв в книге «Древние тюрки» [14, 89] уделил достаточно внимания проблеме имён тюркских исторических деятелей. Он справедливо говорит о том, что в произведениях византийских, армянских, арабо­персидских историков «тюркские имена в их передаче звучат неузнаваемо, причем часто титул выдается за собственное имя и наоборот». Интересно и другое наблюдение учёного по этому поводу: «Тюрки не носили одного и того же имени от рождения до смерти, как европейцы. Имя тюрка указывало на его положение в обществе. Мальчиком он имел кличку, юношей — чин, мужем — титул, а если это был хан — то титул менялся согласно удельно-лествичной системе».

Мне трудно судить, было ли это явление строго упорядоченным, узаконенным, но подтверждений заявлению выдающегося учёного в исторической науке находится немало. В исторических документах тюркские деятели именуются не только титулами, чинами, но и заслуженными в народе метафоричными кличками, а иногда и названием этнонима, к которому принадлежит их род, династия. То, что тюрки придавали имени человека сакральное значение, подтверждается и собственным их фольклором, и историческими данными. В древности имена давал хан, кам, мулла. В честь наречения у ногайцев, вплоть до последнего времени, устраивался праздник. По данным фольклора, богатырям, народным предводителям за свершение героического поступка давали легендарное имя. Кроме того, среди тюркских народов широко было распространён обычай сокрытия настоящего имени. Кажется, именно с таким явлением мы встречаемся в биографии августейшего владыки. Когда в семье при родах или в малолетстве часто умирали дети, то для обмана злых духов новорождённым давались имена заклятых врагов. Такой обычай бытовал у многих тюркских народов. Н.А. Баскаков, о котором упоминалось в этой книге, написал фундаментальный труд «Русские фамилии тюркского происхождения» [15]. В этой работе он говорит о подобном обычае у алтайских тюрков: «Год Свиньи, по поверьям алтайцев - пишет русский ский учёный, — является опасным для жизни детей, которые похищаются в этом же году нечистыми силами. Для предотвращения похищения детей, родившихся в год Свиньи, их и называют именами с отрицательной семантикой». Здесь необходимо заметить, что год рождения августейшего владыки по двенадцатилетнему животному циклу степняков приходится на год Свиньи. Может быть, из-за этого было дано имя заклятого врага рода...

Обычай с сокрытием настоящего имени своеобразно отражён в нашем эпосе «Эдиге». Эдиге в ногайском эпосе фигурирует под именем Кубыгул (Кубы-огул — Кубы-ул означает Богатыря сын). Предыстория такого наречения почти библейская. Когда рождается ребёнок, мать героя Агаш Ангалак (Лесная женщина) покидает мужа и, оставив узелок с младенцем, произносит имя: «Эдиге». По поводу значения этого имени много разноречивых толкований. Некоторые сказители сами объясняют имя тем, что ребенок был спрятан в сапог и поэтому оно происходит от названия этик — сапог. Есть предположение, что оно происходит от двух слов Аты иги — Имя лучшего. Я думаю, что предпочтительнее версия, что имя происходит от древнетюркского титула Идикут. Так уйгуры величали своих правителей.

Отец Эдиге Кутлы-кая, сокольничий Тохтамыш-хана, был преследуем за подмену яиц лучших соколов. Эти яйца были переданы Тимуру, из которых среднеазиатский правитель вывел такую породу, которая на состязаниях победила тохтамышевских ловчих птиц. Когда у Кутлы-кая в изгнании родился сын, он, чтобы обезопасить его, отдал на воспитание в родной юрт Эсенбию. Тохтамыш, прознав о том, что у Эсенбия скрывается наследник его врага, посылает людей для уничтожения младенца. Эсенбий подменивает младенца на своего малолетнего сына и отдаёт его ханским людям. С тех пор спасшийся сын Кутлы-кая растёт под именем сына Эсенбия Кубыгул. Настоящее имя узнается только тогда, когда обеспокоенный способностями и повадками Кубыгула Тохтамыш-хан дает пир и призывает знаменитого Сыбыра-йырава для прорицания и узнавания родословной своего табунщика, каковым являлся юноша. Певец Сыбыра предупреждает Эдиге об опасности, благодаря чему юноша скрывается, а затем на пиру рассказывает о происхождении Кубыгула и предвещает гибель хана от его рук.

В ногайском эпосе «Эдиге» немало схождений с преданиями о Чингиз-хане. Какие-то эпизоды прямо повторяются, в других — чувствуется отдалённый отзвук древних сказаний. Соколиная история в нашем эпосе тоже имеет корни в древних сказаниях, прежде всего тем, что сокол у тенгрианцев являлся олицетворением могущества ханской власти. Так было и у древних тюрков.

Отец Победителя вселенной Есугай-багатур, хотя и являлся внуком первого хана монголов Кабул-хана, в результате распада ханства не обладал высшей властью, он правил одним из незначительных улусов и больше был известен в степи воинскими доблестями.

Когда Темучжину исполнилось девять лет (по некоторым данным 13 лет), отец женил его на Борте, дочери правителя племени конграт Таян-сечен (добавление сечен то же, что и ногайское ше­шен — мудрый). Племя конгыратов было известным в монгольской степи, потомки этого племени сыграли большую роль в истории ногайцев. Ответ, данный Таян-сеченом Есугай-багатуру, когда тот приехал свататься, является подтверждением как ранее высказанной мысли о соколе, так и тому, что характеризует племенные качества конгыратов:

«Сват Есугай, снился мне сон в эти две ночи: белый сокол прилетел, держа солнце и луну, и спускался на мою руку. Об этом сне моём людям не рассказал я (кстати, у ногайцев тоже есть примета о знаменательных снах не рассказывать, иначе они не сбываются — И.К. ). Смотрел я и видел солнце и луну. Теперь этот сокол, сжимая их, прилетел, на руке моей стал светлым и белым. Я сказал — к добру ли это привиделось? Если так случилось, то этот сокол, прилетев, указал (мне), что он и есть (хранитель) рода кият.

Мы, народ конгираты, с давних дней Не боремся с чужими народами, Своих краснощёких девушек, Когда вы становились ханами, Сажали в большую одноколку, Запрягали чёрного верблюда И отправлялись, пустив его рысью, На сиденье для госпожи

Усаживали вместе с ханом...» [7, 68].

По некоторым сообщениям белый сокол был изображён на знамени Чингиз-хана. (Хотя в ногайском эпосе постоянно упоминается «Шынгыздынъ кара тувы», т. е. чёрное знамя Чингиза). Как известно, знамя оберегало войско, возможно, из-за изображения хранителя.

Примечательно и то, что у одного из легендарных тюркских ханов Огуз-хана и его прямого наследника Кюн-хана хранителем ханского рода, онгоном, являлся белый сокол, у других же сыновей — кречет, орёл, ястреб, беркут.

Далее в процитированном тексте идет восхваление конгратских девушек, что тоже характерно для устной ногайской традиции. Обычно верховные ногайские князья — бии — брали девушек из этого рода. У Эдиге материнская линия была из конгыратов, поэтому в источниках его иногда называли «из племени конграт».

По свидетельству монгольских источников (Саган Сечен) конграты относятся к той же группе «Кок Монгол», что и монарший род. Это подчёркивают и предания, где часто представители конгратов взаимодействуют в происходивших событиях. Только у кубанских ногайцев известны четыре разновидности этого племени. Это Узын-Айдар — конграты, носящие Длинный Айдар, Джавгайтар конграты — те, кто отвернул врагов, Шагыр конграт — конграты винного цвета — по легенде, у этих конгратов имелись лошади с глазами винного цвета, это и Канжыгалы конграты — имевшие тороку или изготавливающие тороки конграты. Кроме того, в племенном союзе Етишкуль есть целое объединение конгыр куб. Такое бытование этнонима, как говорилось ранее, подчёркивает его существование до чингизхановского завоевания. Конграты широко распространены среди казахов, каракалпаков и кочевых узбеков. У казахских конгратов существует подрод «коктынъ улы» [13, 68], т. е. сыновья неба. Я думаю, что подрод Узын-Айдар у ногайцев является тем же подродом, что у казахов «коктынъ улы», т. к. название Длинный Чуб тоже символи­зирует небесное происхождение. Герой распространённой среди тюркских народов песни «Алп- манаш» («Алпамыш») являлся представителем племени конграт. Это племя в самого начала деятельности поддерживало Чингизхана и участвовало во всех его походах. Их, как и многие другие племена, судьба закинула с берегов Онона и Керулена на далёкий запад. В Каракалпакии есть город Конграт, столица Гагаузии по оставленному ногаями топониму называется Комрат...

Столь знаменательное событие, как женитьба малолетнего Темучжина, было омрачено гибелью отца. Возвращаясь домой, Есугай-багатур остановился возле пирующих татар. Его пригласили к застолью и, подмешав яд в напиток, отравили. По данным учёных Есугай-багатур скончался в 1165 году. С этого времени у его сына начинается тяжёлая пора сиротства, полная лишений и всяческих испытаний.

Отравление за угощением часто происходило в степном обществе и особенно характерно для знати. Тохтамыш-хан по совету жены тоже предложил испить чашу с отравленным юуртом молодому Эдиге, но юноша отверг угощение и разрезал ножом кислое молоко на мелкие части, давая понять, что так он когда-то поступит с его ханством. В истории чингизидов этот коварный приём — отравление — повторялся неоднократно. Я уже приводил пример, когда поздний чингизид, царский офицер Султан Хан-Гирей, автор «Записок о Черкесии», во время пира был отравлен родственниками кумысом. Дело в том, что по закону степняков предлагаемые еда и питье должны быть отведаны, отказ символизирует враждебность.

Об этом свидетельствует ещё один яркий эпизод из древнего сказания. Чингиз-хан целый день ждал своего сына, и только под вечер Угэдей (Октай — тюркск. И. К. ) с напитками и варёной конской головой явился к отцу. Тогда Чингиз-хан сказал: «Эх, Угэдей, я сказал тебе — приходи пораньше, почему же ты пришёл вечером?» Угэдей сказал: «Я рано отправился, но по дороге меня не раз приглашали на празднества. В детстве моем ты говорил, хаган, отец мой, что нельзя отказываться от предложенного кушанья, а не то случится несчастье. Вот из-за этого я и опоздал». Когда он так сказал, то гневное лицо Чингиса смягчилось, он принял конскую голову и, отведав поднесённого кушанья, молвил: «Моих установлений и повелений не переступил только один из моих сыновей, Угэдей. И после пусть так и будет. Да!» [7, 166].

Этот обычай ногайцы хранят по сей день, любая предложенная еда должна быть отведана, отказ принимается как неуважение к хозяину дома. Отец Чингиз-хана Есугай-багатур, коварно отравленный на пиру, а также множество других ханов и богатырей, поплатившихся жизнью, не стали уроком для избавления от этого обычая из жизни народа.

После смерти отца юный Темучжин испил сполна чашу сиротства, горечь безотцовщины. В это время кочевое общество переживало самые тяжёлые времена. Древние писали: «Младший брат не знал старшего, сын не знал отца, родственник - родственника». Есугай-багатур при жизни был авторитетным человеком, храбрым воином, богатырём-защитником племени, но стоило ему уйти из жизни, как родственники отвернулись от его семьи. Они перестали считаться с его роднёй и даже настроились враждебно. Произошло это так: жену Есугай-багатура Огэлен в день поминовения казнённого цзинцами Амбагай-хана не только не пригласили к жертвенной еде, но после церемонии, куда она всё же явилась, покинули и оставили одну.

Фактически её семья вне племени не имела шансов выжить. Мало того, когда семья чуть смирилась и оправилась, предводитель родственников Таргитай Кирилтух пришёл с воинами и пленил старшего сына Темучжина. Единственной причиной этого пленения, как я объяснял, были отличительные черты старшего в семье: «В глазах твоих (Темучжина) огонь, в лице твоём блеск».

Страдания, лишения закалили характер и волю Темучжина. Рано повзрослев, он стал защитником семьи, в нем выработались задатки предводителя народа. В это время он постигает чувства справедливости, благодарности за взаимовыручку. Он глубоко ценит взаимопомощь, что отражается в преданиях, где говорится о том, как появляется первый друг Баурчи, бескорыстно помогший вернуть восемь соловых меринов. Впоследствии августейший владыка его сделал одним из командующих войском. До этого его деятельность проходила внутри рода. После нападения меркитов и знаменательного откровения на горе Бурхан-Халдун, он обращается за помощью к другу отца, его анде, кереитскому Тогрул-уану, и деятельность Темучжина переносится за рамки жизни рода.

Но до этого события в жизни семьи произошла беда, которая противоречиво трактуется всеми исследователями. Это произошло в 1178—1179 годах. Как-то Темучжин, Хасар и два их сводных брата Бектер и Бельгутай ловили рыбу. Бектер и Бельгутай отняли силой у братьев рыбу и ушли. Темучжин и Хасар пожаловались матери: «Вчера мы вот так же поссорились из-за какой-то подстреленной птички, силой отняли они (её); ныне также два старших брата Бектер и Бельгутай силой забрали светлую рыбку, подколотую на крючок. Мы (этак и) дома будем лишены» [7, 74]. Мать же, не желая раздора в семье, сказала, что «нет у них друга, кроме собственной тени, нет плети, кроме бычьего хвоста» и, мол, кто отомстит тайджиутам (родственникам), если среди братьев не будет согласия. Выслушав мать, Темучжин и Хасар сделали по-своему. Они подкрались к сидящему на пригорке Бектеру. Хасар — спереди, Темучжин — сзади и, вытащив стрелы, стали подходить. Бектер, поняв намерение братьев, успел

сказать такие слова: «Ныне я для вас как шелуха во рту, как ресница в глазу. Зачем мне быть таким? Не разоряйте мой очаг. Не причиняйте только зла моему Бельгутаю» [там же].

Одни историки оценили братоубийство как «жестокость» и «мстительность» характера будущего завоевателя (В. Бартольд, Е. Кычанов и др.) Л.Н. Гумилёв провел целое расследование по этому поводу. «Теперь попробуем разобраться: откуда автор источника («Секретной истории...» — И. К. ) мог знать о последних словах Бектера? Только от его убийц. Последние же не были заинтересованы ни в чём кроме самооправдания. Значит, они передали потомству то, что считали нужным. Однако, если доверять тексту, то Хасар поступил дурно, выстрелив в грудь, а Темучжин — ещё хуже, стреляя ему в спину. Полно, так ли просто всё это дело? И вряд ли Бектер, доведший своих братьев до исступления, вдруг оказался столь робким и тихим! И ещё вопрос: почему Бельгутай так спокойно перенёс предательское убийство брата, что даже не испортил отношения с Темучжином. Не слишком ли много вопросов, на которые автор источника не даёт ответов?

Можно предположить два варианта истолкования этого странного братоубийства: «один — основанный на доверии к источнику, второй - скептический» [1, 416]. Так рассуждая, Л.Н. Гумилёв склоняется ко второму варианту и предлагает версию о том, что Бектер был лазутчиком тайджуитов в стане борджигинов, и что эту тайну Темучжину мог поведать по натуре болтливый Бельгутай. Данную версию учёный подтверждает тем, что находящаяся в меркитском плену мать Бектера и Бельгутая при освобождении убегает от ворвавшегося в юрту «любящего сына» через другой выход, мотивируя «тем, что ей стыдно смотреть в глаза детям», которые «поделались ханами», а она в плену сошлась с плохим человеком, простолюдином.

Доказательства Л.Н. Гумилёва весьма убедительные, но непонятно, почему такой серьёзный мотив скрыт от потомков. Убийство за предательство по древним законам оправдывается и не осуждается. Боязнь компрометирования семьи? Так нет же. Мать Бектера и Бельгутая Сочихэл достаточно скомпрометировала семью, сойдясь с плохим человеком. Этот грех равен предательству. А если за ней и за её сыном ещё кроется участие в предательстве, то почему надо это утаивать от потомков, тем более, они за свои проступки поплатились жизнью?

Наверное, в текстах сказано всё так, как было в жизни. Темучжин и Хасар убивают Бектера не только из-за неприязни (это присутствует в посмертных словах) к сводному брату, но и из-за на­несённой обиды, осуществлённой несправедливости. Слова Темучжина: «Мы этак и дома будем лишены» говорит о том, что в доме растёт враждебно настроенный человек, неисправимый насильник. Авторы источника, приводя этот эпизод, показывают, что будущий завоеватель за посягание на справедливость не пожалеет и родного брата. Учёными неоднократно цитируются такие слова Чингиз-хана: «Тот, кто может содержать в порядке свой дом, может навести порядок и в государстве; кто умеет как полагается командовать десятью человеками, тому можно доверить командование и над 1000 и 100 000 человек» (В. Бартольд).

Изучая прошлое, мы не должны забывать, что идеи гуманизма и понятия о жестокости у древних были иными. В век обскурантизма нельзя было создать справедливое общество без жестокости и деспотизма правителя.

Я вспоминаю, как в 1999 году, когда в Москве, Волгодонске раздавались взрывы жилых домов, то известный историк, по своим воззрениям — гуманист высшей степени Дмитрий Лихачев в вы­ступлении по телевидению категорически заявил о том, что в отношении террористов надо применять смертную казнь.

Авторы источника, да и сам Чингиз-хан отмечали, что до него «младший брат не слушался старшего, сын не слушался отца, невестка — свекрови, подчинённый — начальника, а сами начальники не выполняли своих обязанностей в отношении подчиненных». Поэтому так кровавы законы Великого Ясака. Закон был обнародован на Великом курултае I206 года, когда Темучжина объявили Чингиз-ханом. Законотворчество приписывается самому кагану. Отныне карались смертью такие грехи, как блуд мужчины и женщины, кража, грабёж, чародейство, сокрытие беглого раба, но вместе с тем, карались и такие малые, по нашему пониманию, проступки, как скупка краде­ного, неприглашение к трапезе путника. Чрезмерно строги были военные порядки: уход с занимаемого поста, неоказание помощи «боевому товарищу» приравнивались к самым тяжёлым преступлениям и тоже карались смертью. Конечно, часть этих законов в степном обществе бытовала и до Великого курултая. Но по Ясу сам Чингиз-хан и его последователи должны были создать непоколебимость закона, чтобы восстановить справедливость не только в своём го­сударстве, но и во всём мире. Авторы «Секретной истории...» ко времени писания преданий знали законы Великого Ясака, они понимали, что «ради содержания в порядке своего дома» убийство бра­та и даже сына оправдано. Не зря же августейший владыка сказал:

«Тот человек, что не позволит унизить себя,

Он и рождён человеком».

В «Секретной истории монголов» и в «Алтан тобчи» живо и красочно рассказывается история рода монарха, образно и осязаемо передаётся жизнь степного общества, через философские притчи передаются обычаи и нравы всех слоёв кочевников. В годы существования империи образ жизни, законы, обычаи, нравы передавались на все покорённые народы. Потомки этих кочевников: монголы, ногаи, казахи, каракалпаки, киргизы, кочевые узбеки вплоть до XX столетия сохраняли эти традиции, и не одно поколение номадов сложило головы ради их незыблемости.

Вызывает некоторое недоумение, что потомки кочевников за пределами Монголии почти не сохранили преданий о самом завоевателе. Но всё закономерно, если мы вспомним о борьбе ногайских биев с чингизидами. Конечно, основой ханской власти являлась непоколебимость исполнения заветов и наставлений завоевателя вселенной, но в конце ХIV — начале ХУ веков в народе-войске возникло отвращение к разлагающейся династии. Возникновение ногайского эпоса связано с очередным этапом пассионарного взлёта племён, прошедших путь от Онона и Керулена до Волги и сплотившихся вокруг мангытской знати. Эпические песни о ногайских богатырях стёрли из народной памяти почти все воспоминания о легендарной личности, тем более, что эпос призывал к борьбе с ханской династией.

Всё же, как говорится, слово народа бессмертно. Отголоски преданий о Чингиз-хане сохранились в нашем фольклоре. Я думаю, что эти изыскания будут полезны исследователям и нашим потомкам. Прошло около восьми столетий, когда далёкие предки катаганов из Эркин-Халка, дюрменов из Адиль-Халка, киреитов из Эркин-Юрта, найманов из Икон-Халка Карачаево-Черкесии, мангытов и уйсинов из аулов Нефтекумекого района Ставропольского края, баята и шурши из Караногая и многих других родов основали на востоке Великой степи мощнейшее в мире государство и начали победоносную стезю.

Такие ногайские эпические песни, как «Копланлы-батыр», «Алп-Манаш», «Амет сын Айсыла» наглядно продолжают огузско-кипчакскую устно-поэтическую традицию. В исследовании этой проблемы преуспевают наши фольклористы. Эпическая песня «Эдиге» лишь в предыстории имеет налёт сказочности, во всём остальном она основана на реальных событиях, происшедших в Золотой Орде. Историчность характерна и для всех остальных песен о потомках Эдиге, этим они и отличаются от казахских и каракалпакских вариантов. В главном нашем эпосе «Эдиге» в первую очередь мы находим некоторые аналогии с историческими преданиями о завоевателе мира. Прежде всего, это поэтический образ визиря Тохтамыш-хана бия Кенг-Джанбая из рода кенегес (предки этого рода тоже принимали изначальное участие в становлении Монголии XII века), ставший в народе нарицательным, характеризующий тип отрицательного человека. Дело в том, что если в «Эдиге» все герои имеют историческую основу, то прототип Кенг-Джанбая до сих пор неизвестен. Этот герой, как и в преданиях о Чингиз-хане киреитский Торгул-хан, анда Джамуха, то оспаривает первенство, то выступает в роли друга, то плетёт интриги, то вероломно предаёт, и в конце концов погибает от своего коварства. Так как у него не имеется исторического прототипа, я думаю, что можно допустить, что Кенг-Джанбай — это обобщающий образ интриганов-соперников: Тогрул-хана и анды Джамухи, характерных личностей для ханского двора степняков.

В эпосе «Эдиге» и в преданиях о Чингиз-хане есть несколько схожих чисто фольклорных эпизодов. Так, в древних источниках есть целое сказание о беседе августейшего владыки с девятью орлуками (высокий чин, наверное, от тюркск. ор — высокий) или о девяти сайдах. У Эдиге тоже девять сподвижников, девять военачальников родов, зовущихся тогыз эр — девять мужей, к которым Эдиге обращается в трагические минуты жизни. Что интересно, это число не характерно ни для властной структуры Золотой Орды, ни для Ногайской Орды, в этих государственных образованиях число высших придворных — карачеев — было двенадцать.

«

Другой эпизод связан с легендой, раскрывающей значение единоначалия во власти. Один мудрец приводит такую притчу августейшему владыке: «Некогда была змея, имевшая тысячу голов и один хвост. Множество голов её дергали одна другую из стороны в сторону и были придавлены и убиты повозкой. Была ещё одна змея, имевшая тысячу хвостов и одну единственную голову. Хвосты её, следуя за единственной головой, вошли все в одну дыру и не были придавлены повозкой. Подобно тем хвостам, мы стали тысячей твоих хвостов. Будем трудиться, отдавая тебе свою силу!».

В ногайском эпосе «Эдиге» главный герой с девятью сподвижниками тоже встречается со змеей с девятью головами, которую тотчас убивает. Затем они натыкаются на девятихвостую змею с одной головой, которая исчезает в норе, не дав себя убить. В связи с этим Эдиге делает своим сподвижникам наставление и говорит об их и о своих обязанностях...

Нашему народу хорошо знаком и рассказ о соизмеримости власти. В древней литературе записано предание о том, как августейший владыка, опьянев, заявил, что он самая высокая власть, но тут же поправился, сказав, что выше его только надетая ему на голову шапка. И в знак этого, поставив шапку на возвышенность, совершил поклон... Шапка, папаха — у ногайцев, да и всех тюрков является символом власти, мужского достоинства. Потерять шапку означало большое унижение мужского достоинства. Поэтому шапки представителей знати мурз шились высокими, громоздкими. У нас сохранилось оригинальное устное предание о «Синей шапке Эдиге» («Эдигединъ коьк боьрки»), в котором говорится о том, как Эдиге, изрядно напившись бузы, пообещал одному из мастеровых в награду за исполненную работу отдать свою шапку из синего (го­лубого) каракуля. Потом он всю жизнь не мог простить себе этого легкомыслия. Мастеровой по имени Эмире, выполнив работу, в назначенный срок пришёл за обещанной наградой. Эдиге, к тому времени забывший об обещании, стал вместо шапки предлагать деньги, золото, но упрямый Эмире ни на что не соглашался. Тогда Эдиге стал всячески избегать Эмире, откладывать срок исполнения обещания. И однажды Эмире, так желавший иметь обещанное, целую ночь простоял на морозе у дверей дома бия, глядя на висевшую на стене шапку, пока не замерз и не умер от холода. После этого в народе укрепилось два выражения. Первое: когда человек не может получить должности, обещанного долга, вознаграждения, то говорят: «Вот тебе и синяя шапка Эдиге»; второе: на че­ловека, ожидающего чего-то неисполнимого, обычно говорят: «Стал как Эмире» («Эмире болган»). Эта легенда несколько в иной интерпретации записана литератором Хаджат Утакаевой, по её названию озаглавлен сборник ногайских писателей «Синяя шапка» («Коьк боьрк», Черкесск, 1991 г.)

В I960 году от тяжёлой и неизлечимой болезни умер мой двоюродный брат Паша-гирей Абишев. Он был старше меня почти на двадцать лет, и я его всегда называл дядей. Я очень его любил и очень переживал в день его смерти. Это был великодушный и жизнерадостный человек, таких сейчас не встретишь ни среди знакомых, ни среди родственников. С утерей его я долго не мог примириться, поэтому день смерти мне запомнился на всю жизнь. Как только сидящий рядом с постелью оповестил о его кончине, в доме бабушки поднялся сыйт (плач). Плакали и причитали все: и мужчины, и женщины. Во время плача я обратил внимание на то, что пожилые женщины стали занавешивать тканью и платками зеркала и фотографии. Так, занавешенными, они простояли до семи дней, затем их сняли.

Каждый вечер во двор бабушки стекались близкие, знакомые аульчане. Под навесом до самого рассвета горела электрическая лампочка, мы сидели там по вечерам на лавочках и говорили о раз­ном до глубокой ночи. Кто вспоминал о дяде, кто рассказывал о былой жизни, то обсуждали последние события в ауле, районе, то переходили к политике. В один из вечеров, выбрав нет-нет да и возникшую паузу в таких беседах, я спросил у нашего старшего в роду по отцовской линии Махмуда Еслемесова (сейчас он тоже покойный, пусть земля ему будет пухом):

— Акай, скажи, когда человек умирает, почему все зеркала закрывают? — Хотя я этот обычай видел и раньше, мне хотелось узнать первопричину.

Старик не ожидал этого вопроса. Погладив свое круглое медного цвета лицо, улыбнулся:

— Изображения людей, животных закрывают, так как они отгоняют ангелов. А насчёт зеркала не знаю. От старых людей я слышал такую историю. Жил когда-то один богатый мусульманский патша (царь, падишах), родился у него сын, который был очень похож на своего отца. Из-за этого его и прозвали Бияла — зеркало (у ногайцев есть и другое название, общее для всех тюрков — кузги). Сын во всём был похож на отца, и всё делал, как он. Бияла был единственным сыном у патши. Поэтому правитель очень любил сына. Когда отец надумал женить сына, чтобы заиметь потомство, внуков, то вдруг сын сильно заболел и неожиданно умер. Говорят, что патша от горя в день скорби запретил всем мусульманам смотреться в зеркало... Говорят так? — вопросительно кивнул старик.

Тут же сидевший рядом мой отец добавил:

— Этот обычай соблюдается не только у мусульман, но также и у русских, украинцев.

После этого в 1992 году, когда я уже был знаком с определённой литературой о Чингиз-хане, отец показал мне статью в литературной газете «Казак адабияты» на казахском языке. Статья называется «Сборник летописей» с предисловием А. Сейдимбекова, в которой известный казахский писатель Габит Мусрепов даёт выдержки из «Сборника летописей» Рашид-ад-дина со своими комментариями.

Я стал читать подчёркнутые отцом строки: «Четвёртый сын (Чингиз-хана — И. K. ) — Толе. Это обиходное имя. Настоящее имя Еке-ноян, т. е. Уллы-ноян (Великий ноян — И. К. ). Чингиз-хан его счи­тал нукером (телохранитель — И. К. ) и никогда не разлучался, брал во все походы. Толе на монгольском языке означает то же, что на нашем айна (зеркало — И.К. ). Когда Толе умер, то было запрещено смотреть в зеркало. Этот обычай сохраняется до сих пор. Все тюрки зеркало называют кузги (Рашид-ад-дин, I том, 2-я книга, стр. 70)» [16].

— Помнишь, ты спрашивал про обычай занавешивания зеркал, вот откуда это идёт, — сказал отец.

В «Секретной истории монголов» приведена легенда о смерти четвёртого сына завоевателя Мира Толуя (так имя пишется во всех древних источниках). Предание рассказывает о тяжёлой болезни другого сына повелителя Угедея (тюркск., Октай — И. К. ). Камы, приготовив зелье нагадали, что для исцеления Угедея необходимо сделать выкуп, т. е. взять согласие ближайшего родственника умереть вместо него, этот обряд по-монгольски называется дзолиг (видимо, джолык, джоклау, по-казахски жоклау — шаманить, у ногайцев шуклау — ворожить, букв. встречать, т. е. встречать болезнь). Дзолиг согласился сделать Толуй и, выпив зелье, умер. Угедей остался жить. В «Алтан тобчи» тяжёлой болезнью одновременно заболели Чингиз-хан и Толуй. «Когда случилась болезнь владыки, толкователь знаков и гадатель сказал: «Если один из этих двоих поправится, то другому станет плохо». Когда он так сказал, супруга владыки Толуя Чэхурбэги по поводу этого указания Неба произнесла: «Если случится так, что не станет хана-владыки, то весь народ овдовеет. Так-то! Если же случится так, что не станет Толуя-владыки, то одна только я стану вдовою. Так-то!». Так она молилась. И по этой молитве Толуй-владыка стал бурханом (божеством — И. К. )» [7, 224].

У нас больше оснований верить «Секретной истории...», написанной в 1240 году и хранившейся в главной ханской библиотеке. Но Лубсан Данзан писал «Алтан тобчи» в XVII веке, почти переписывая главные события из «Секретной истории...». Возможно, что существовало несколько вариантов этого древнего произведения или же монах Лубсан Данзан находился под воздействием бытующего среди монгольского населения предания, где этот эпизод, как и на западе, относят к болезни Чингиз-хана. Последнее, всё же, мне кажется довольно странным.

Только разногласия и на этом не заканчиваются. Ранний мусульманский автор Джувейни говорит о пристрастии царевича к алкоголю, и что он умер от злоупотребления вина. Может быть, это сообщение точнее. По всем текстам Толуй — романтическая натура. Это прослеживается в эпических преданиях. Когда Чингиз-хан спрашивает у сыновей: «Какое из наслаждений самое лучшее?», старший сын Джучи сказал о материальном благе, о многочисленных табунах и т. д. Чагатай назвал наслаждением победы, подавления врагов, Угедей — благосостояние государства, справедливое правление и прочные законы. Лишь Толуй, как отметил отец, «сказал слово, как малый ребёнок»:

«чтобы пегие аргамаки добежали на бегах, чтобы, взяв прекрасного сокола, бродить по горам и долам, чтоб хватал он пёстрых уток». Видимо, из-за легкомыслия ему не было завещано главенство в империи, т. к. главным наследником по закону тюрок и монгол обычно назначается младший сын. Чингиз-хан ещё при жизни осуществил раздел империи между сыновьями и главным наследником назначил Угедея. Толуй, будучи романтиком, не собирался претендовать на власть, поэтому никто из древних даже не подумал разъяснить этот щепетильный вопрос. И по Джувейни, Толуй умер в годы правления брата Угедея. Толуя любили все и, наверное, история с зеркалом имела место, и Угедей наложил запрет. Но в народе, помня любимца монаршей семьи и его любовь к отцу, а также поэтизируя личность августейшего, смерть Толуя приписали ко времени болезни отца. Возможно, что сама легенда с зеркалом имеет более древние корни. И, может, относится к огузскому Кузги-хану, имя которого тоже означает зеркало...

Когда я говорил о стойкости ногайского языка, то привёл притчу с древним песенным текстом о смерти старшего сына августейшего владыки Джучи. Великий певец, Уллы Йирчи, чтобы не разгневать завоевателя мира, песней лишь намекает на страшное горе, а Чингиз-хан сам догадывается о смерти сына. Я же в ногайской степи неоднократно слышал другую легенду на эту тему. По этой легенде Джучи устроил царскую охоту, в которой по обыкновению участвовало до тысячи человек. Во время облавы на куланов (диких лошадей) он подстрелил вожака в ногу, но кулан вырвался из устроенной облавы и понёсся в степь. Джучи, велев не беспокоиться приближённым, сам стал преследовать раненое животное. Целый день он гнался за вожаком, лошадь его была измотана и сам еле держался в седле. Вдруг убегающий кулан неожиданно развернулся и помчался на преследующего его всадника, прыгнул на него и сбил с седла. Так скончался в степи старший сын Чингиз-хана. Когда погиб Джучи, никто из ближайшего окружения не мог сообщить печальную весть августейшему владыке. И тогда решился это сделать один йырав (певец-импровизатор). Его вызвали в ставку хана, и он исполнил мелодию «Мунглы куьй» («Печальный наигрыш»). Говорят, что Чингиз-хан, слушая эту мелодию, заплакал, а после, побагровев, велел казнить певца за то, что он принёс страшную весть. Было приказано залить рот свинцом певцу. Тогда йырав сказал, что это не он, а его домбра сообщила страшную весть, и она заслуживает наказание. С тех пор в отверстие в тыквообразной части домбры стали заливать свинец. Конечно, это делают чисто из практических соображений: для утяжеления, для качества

звука, но обычно связывают с древним преданием о Чингиз-хане. Прославленный ногайский домбрист Каирбек Межитов (ныне покойный, пусть земля ему будет пухом), исполнял для меня «Мунглы куьй». Эту некачественную запись на магнитофонной кассете я храню у себя по сей день.

Ногайский фольклорист Ашим Сикалиев приводит другое предание, записанное у кубанских ногайцев. Имя певца, сообщившего Чингиз-хану о смерти Джучи, — Кет-Буга. В связи с этим фольклорист рассказывает, что в ауле Икон-Халк (бывший Тохтамышевский) у некоторых родов был боевой клич, уран: «Кет-Буга».

В исторических преданиях об августейшем владыке использованы кое-какие сюжеты, известные в литературе других народов. Так, приводится рассказ об оригинальном взятии одного из городов Китая. «Ha реке Ула не было брода. Поэтому племянник Хасара Хадушира и Халчихучинг-тайджи, связав кругом десять тысяч меринов, с криками переправились (через реку) и, выйдя на берег, окружили город. (Кстати, о такой переправе ногайцев через Волгу сообщают европейские путешественники.) Сказали они: «Подай дань в десять тысяч ласточек и тысячу кошек», — и получили её. К ласточкам привязали свёрнутую вату, к кошкам (также) привязали вату и подожгли её. Ласточки влетели в свои гнёзда, а кошки поднялись на (крыши) домов. Кошки и ласточки (этим) огнём своим устроили пожар, и (город был взят...») [7, 200].

Рассказ о подобном уничтожении города бытует в русских летописях. Это даёт нам повод говорить, что этот бродячий сюжет широко использовался в древности.

Мифоэпическая традиция исторических сказаний о Чингиз-хане, несомненно, продолжалась в устно-поэтическом творчестве ногайского народа. Живые люди, племена, хранившие в памяти эти предания, участвовали в этногенезе нашего народа. Потомки почти всех племён, вовлечённых в военные события ХII и ХIII веков, сохранились в нашем народе. Наиболее известные киреиты, конграты, найманы, джалаиры, катаганы, кенегесы, кипчаки составляют основу родственных казахов, каракалпаков, кочевых узбеков. Эти же племена, благодаря оседанию ногаев среди башкир, крымских, сибирских, оренбургских и рязанских татар, сыграли важную роль в этногенезе и истории этих народов.

Ни один народ бывшего улуса Джучи не сохранил целостных эпических произведений о столь легендарной личности, какой являлся Чингиз-хан. Это ещё раз говорит о внушительном влиянии ногаев и ногайского эпоса на западных тюрков. Несомненно, что эти предания существовали. Предводители мангытов, составлявших костяк татаро-монголов, объединили восемнадцать племён (почему-то всегда присутствует эта цифра, она относится и к огузскому объединению, и к войску персов — кажаров, состоящих из восемнадцати кочевых тюркских племён) и создали Ногайскую орду. Верховенству племени мангыт способствовало высокое положение при чингизидах, а также то, что ещё в эпоху Чингиз-хана оно единственное не было подвержено рассеиванию и смешению с другими племенами. Эдиге и его потомки, создавая собственное государство, вполне осознавали, что чингизиды изжили себя, и их дальнейшее нахождение у власти должно привести огромную страну к окончательному падению. При создании нового государства были использованы старые методы, тактика самих чингизидов. Она состояла в том, что надо устранять сопротивлявшуюся знать, а, чтобы держать остальных в подчинении, широко распространялся институт аманатства (брали детей в заложники) и аталычества (давали своё потомство на воспитание для скрепления родственных уз). Кроме того, мангыты, борясь с чингизидами, одновременно подчиняли всю остальную племенную знать.

Это подчинение не давалось легко и сопровождалось кровавыми стычками. Необходима была идеология. И ногайский эпос выступил как мощное идеологическое средство. Однако это средство действовало не на все слои населения. Особенно строптиво вела себя знать. Степные феодалы, потомки чингизидов, уходили в казачество, так возникли казахские жузы; какая-то часть знати покинула степь и нашла пристанище в городах: Казани, Астрахани, Хиве, Бухаре, в Крыму и Туркестане. Беглецы полную безопасность обретали в Московском княжестве. Межплеменная война тоже нашла отражение в ногайском эпосе. Врагами Эдиге являются бий кенегесов Кенг-Джанбай, мурзы барынов и ширинов. Государственное объединение мангытов Ногайская Орда создавалась исключительно на клановом подчинении. Опять, как во времена Чингиз-хана, использовался метод раскашивания, т. е. насильственного рассеяния, и создание новых племенных объединений. Так возникли такие крупные объединения племён, как Ембойлук (племена с реки Эмбы), Етисан (семь административных единиц, возможно, это объединение возникло на основе кипчакского объединения Иети), Етишкуль (различные толкования: семиозёрные или семиречные, а возможно, основу положило кипчакское объединение Иети), Кубанская орда, Аккерманская орда (Белгородская орда), Бораган (объединение в центральном Кавказе), Караногай. Во всех этих объединениях не было ни одного крупного племени, в них преднамеренно смешаны все племена, чтобы ни одно из

них в отдельности не возвысилось. Во всех этих объединениях возвышались потомки Эдиге, поэтому в ногайском эпосе особенно подчеркивается исключительность его самого и всего рода.

Естественно, что авторы исторических песен, сказители из-за идеологизированности избавлялись от предшествовавших в обществе идеалов, прежде всего от незыблемости авторитета чингизидов. Мощь и сила средневековых: ногайцев была столь велика, что этот эпос повлиял на все народы, входящие в бывший Джучиев улус. Конечно, главным фактором создания и распространения был взлёт национального самосознания. Ногайский эпос стал основополагающим в устно-поэтическом творчестве казахов, каракалпаков и кочевых узбеков, даже главный персонаж киргизского эпоса Манас имеет ногайское происхождение. В связи с долгим совместным проживанием ногаев среди башкир, казанских татар и частичным оседанием среди них наши исторические песни проникли в фольклор этих народов. (Тут я не имею в виду изданный в 1988 году в Казани эпос «Идегей» — это сводный текст северокавказских, крымских, астраханских ногаев, а также каракалпаков, казахов и сибирских татар.)

В связи с распространением ногайского эпоса происходили курьёзные вещи. Так, в ногайской исторической песне «Шора-батыр» ногайский богатырь Шора — сын Нарика, из-за убийства князя бежит из ногайской степи в Казань. Он долго живёт в столице Казанского ханства, и, когда для захвата города приходит московский царь, по призыву казанской царицы Суюмбийке (кстати, тоже ногайки) встает на защиту казанцев и героически погибает. Это единственное произведение в истории российских тюрков, где отражено такое эпохальное событие, как взятие Иваном Грозным Казанского ханства. Только дело в другом. Оказывается, что в эпическом произведении ногайцев выведена реальная историческая личность. Исторический Чора Нарикович являлся предводителем русской партии у ногайцев (в середине ХVI века в Ногайской орде боролись две партии: прорусская и отстаивающая свою независимость). Он же участвовал в совместном походе с русскими на Казань, в котором отличился героизмом и даже был воспет в русских исторических песнях, как герой взятия Казани. Как же так случилось?

В двадцатые годы прошлого столетия этим вопросом заинтересовался исследователь ногайского эпоса, талантливый русский фольклорист П.А. Фалев. Он в своей работе «Введение в изучение тюркских литератур и наречий» приводит такие строки: «Таким образом, можно предположить, что предание возникло в среде низших классов ногайцев, вероятно, не бывавших в Казани, а сидевших у себя дома. С любопытством прислушивались они к приносимым из Казани слухам, рассказам и песням, и имя Чора, князя и полководца, привлекло их внимание, так как напоминало им другого Чору — Кара — разбойника, около 1500 г. орудовавшего в приазовских степях и не дававшего спуску послам великого князя московского. Этим сопротивлением была дана пища поэтическому творчеству и создавалась былина о том, как Чора убил ханского вельможу, из- за чего должен был бежать с родины в Казань; потом в круг песен и преданий о Чоре вошли и другие песни и рассказы, связанные с Казанью, певшиеся ими с именами других героев или анонимно» (17). Среди казанских татар давно бытует ногайская песня «Чора батыр». Сейчас нам трудно судить, как она попала к ним: или она передана ногайскими сказителями в древние времена, или же попала, благодаря книжному распространению, позже. Факт очевиден: эта песня стала популярной, и в советское время без всяких изменений неоднократно переиздавалась в Казани. Существуют красочные детские издания этой песни. И что же получилось: Чора Нарикозич, который помогал падению Казанского ханства, стал национальным героем истории казанских татар! Я думаю, что поэтому издатели каждый раз должны оговаривать происхождение песни, чтобы впоследствии потомки не обвиняли их в моральной нечистоплотности...

П.А. Фалев совершенно прав, когда делает заключение о том, что ногайский эпос возник благодаря усилению знати и её победоносной борьбе с ханской династией. Но песня «Шора-батыр» стоит особняком во всем цикле исторических песен антиханского направления. Это единственное эпическое произведение у ногайцев, да и у всех тюрков бывшего улуса Джучи, посвящённая такому эпохальному событию, как потеря Казани.

Ещё необходимо сказать, что песня «Шора-батыр», как и многие ногайские песни, подвергалась народному редактированию. Я знаю многие опубликованные варианты дореволюционных и послереволюционных записей. До Октябрьской революции были осуществлены публикации «Шора-батыра» В. Радловым, М.-А. Османовым, после 1917 года — ногайскими фольклористами А.- X. Джанибековым, А. Сикалиевым.

Моему отцу в качестве домашнего имени с самого детства присвоено имя этого богатыря. Дома, родственники, аульчане до сих пор отца называют Шора-тай, хотя он широко в республике и в стране известен как писатель Суюн Капаев* . Именем богатыря его назвал отец, мой дед, Имам-Али. По рассказам отца дед, кроме того, что владел знаниями Корана, читал и писал по-арабски и по- русски, знал наизусть песню «Шора-батыр» и часто её пересказывал. Это длинная песня, певцы её

поют по несколько дней. Мой отец, естественно, хорошо знал содержание песни и часто мне делал прозаические пересказы. Когда мне перевалило уже за сорок, как-то в разговоре о «Шора-батыре» отец мне сказал: «А ты знаешь, в варианте моего отца концовка песни совсем другая...».

Во всех вариантах песни, после того, как Шора-батыр вместе с конём тонет в Эдиле (Волге), произведение заканчивается тем, что в поверженной Казани появляются сестра, затем мать Узнав о гибели богатыря, они произносят свои знаменитые в народе плачи.

— Какая же концовка у песни? — удивлённо спросил я у отца.

— Отец мой так рассказывал... После того как из Казани ушла мать Шоры, в месте, где утонул Шора-батыр с конём, вода в реке краснеет от крови. Когда восходит молодая луна, в определённые ночи в том месте, среди волн, сверкает стальной меч Шоры и, если прислушаться, то сквозь плеск воды слышен голос богатыря, который говорит:

Каирга биткен терекпен,

Мен де бир куьн керекпен!

Я из речного песка растущее дерево, Вспомните обо мне, и я вам в один день пригожусь!

— Это же замечательная концовка! — воскликнул я. — Почему ты раньше об этом не говорил?

Отец лишь пожал плечами: понимай, мол, как знаешь.

Судя по публикациям вариантов песни, я теперь понимаю, что она редактировалась самими исполнителями. И до революции, и позднее, певцы знали, что эту песню поют для обнародования не в ногайской среде, и потому убрали эту концовку, т. к. она была похожа на призыв к продолжению борьбы за Казань...

То же самое произошло и с преданиями о Чингиз-хане. Первоначально имя Великого завоевателя опускали из-за борьбы потомков Эдиге с чингизидами, а при царском и коммунистическом режимах упоминание его имени было вдвойне опасно.

В XVI—XVII веках в домене бывшей империи Чингиз-хана происходило своего рода возрождение среди потомков могущественной династии. Поэтому монгольский монах Лубсан Данзан «сведения о происхождении и корне удивительно святых воплощений ханов он собрал из стольких разных историй и пересказал». В конце книги он «ревностно» записал: «Пусть прочтёт великий народ (всё это), одно за другим». Его завещание направлено людям коренного юрта, но оно относится и к нам, ногаям, потомкам великого народа.

«